Серебро и дым (гет)

Пётр был мёртв — он понимал это слишком отчётливо, с любопытством разглядывая собственное распростёртое на мосту волчье тело с кухонным ножом в спине. Дымка уже начинала пылать, сбитые в кучу Серые больше не захлёбывались яростным лаем — поджав хвосты, они униженно скулили, прося пощады. Среди неровного строя людей прокатился рёв Пирровой победы: в то время как поверженный враг барахтался в луже собственной крови, горячее пламя, словно дорвавшийся до мороженого ребёнок, слизывал уютные игрушечные домики. Никто и не заметил, как из-за стены огня появились чужие волки. Они не выли и не лаяли, но подкрадывались бесшумно и хватали за горло с хирургической точностью, в одно мгновение перерезая связывающую жизнь со смертью нить сонной артерии. За пару минут всё стихло — лишь продолжал весело потрескивать огонь.

— Всё кончено, госпожа, — крикнул один из волков, обратившись в человека. — Прикажете поискать среди волков выживших?

Женщина, к которой он обращался, была хрупкой и невысокой, но волчья шкура на её плечах (будь Пётр жив, он бы заледенел от мысли о том, кому она могла принадлежать — среди оборотней Серой не было принято делать себе одежду из мёртвых собратьев) и заколки из серебра, вплетенные в чёрные, волнистые, словно змеи, волосы, указывали на то, что в этой стае Вожак она. Грациозно восседая на огромном волке, она объезжала поле боя, с холодным любопытством заглядывая в мёртвые лица.

— Нет, — вкрадчиво протянула женщина. — К чему нам волки, играющие в домашних псов? Хотели жить как люди — пускай и умирают вместе с людьми.

— И мы даже не… похороним их… госпожа? — невысокий светловолосый оборотень с чересчур простодушным выражением лица приблизился к телу Петра. — Этот вот… совсем ещё ребёнок.

— Жалеешь его, Кузьма? — вкрадчиво осведомилась госпожа, и Пётр вновь поймал себя на мысли, что не будь он сейчас бестелесным духом, по спине бы его побежали мурашки.

— Брат он мне или сын, чтобы жалеть его? — буркнул Кузьма в ответ, также различив угрожающие нотки в голосе Пастыря.

— Жалеешь, — голубые глаза женщины сощурились. — Эй, Профессор. Посмотри, можно ли вернуть к жизни мальчишку.

— У нас остался небольшой запас живой и мёртвой воды, госпожа, — откликнулся, почтительно кланяясь, небольшой худенький человечек в пенсне. — И у нас ещё есть совсем немного времени. Но мы ведь собирались…

— Оживи волчонка, — улыбаясь, перебила его госпожа. Её синие глаза смотрели прямо в упор на Петра, не на его мёртвое тело, а именно на него. — Жизнь покажется тебе мукой, мой бедный малыш. И запомни хорошенько: ты мой вечный должник…

Аглая уже давно не отдавала приказов и не стращала своих вечных должников, могла мыться только с посторонней помощью и ела жидкую овсянку с ложечки, но Пётр по-прежнему немножко побаивался её. После попыток Ксении и Ратмира вытянуть крупицы воспоминаний о загадочном Ордене, закончившихся тем, что молодая волшебница уснула прямо на полу у ног Аглаи, старуха в конец обессилела и задремала, сжав в костлявой руке фигурку волка, что Пётр сделал для неё из дерева. Когда-то она была красивой, властной и жестокой. Стая Дикой охоты трепетала перед своим Пастырем и подчинялась любому её указанию, даже если это требовало перегрызть невинному человеку глотку. Отец Ратмира, появившийся в стае вскоре после самого Петра, взбунтовался против Пастыря, убив её особо приближённых — никогда не превращавшегося в человека Германа, исполнявшего для Аглаи роль любовника, верховой лошади и главного палача, и безобидного беднягу Профессора. Впрочем, гибель последнего вполне можно списать на несчастный случай. Рассудок Агаты был помрачён, из сильной женщины она превратилась в безумную старуху, посмешище, наглядный урок тому, кто вздумает ослушаться нового вожака. И это, пожалуй, было самим жестоким наказанием для неё, ведь та Аглая, которую Пётр когда-то знал, предпочла бы скорее умереть от предательской серебряной стали меча, но никак не от старости в подгузниках для пожилых.

Новый Пастырь ввёл новые правила: волки перестали убивать, хотя альтернатива отправки своих жертв в небытие мало отличалась от смерти. В стаю вливалась свежая кровь, ряды «старичков» редели, и вот уже от старых добрых времён осталась развалина Аглая, поседевший, сгорбившийся и растерявший последние зубы Кузьма, и сам Пётр, время для которого шло чуть медленней, чем для обычных людей. Ему было уже давно за сто, но выглядел он максимум на пятьдесят, что было необычно даже для живущих значительно дольше немагов волшебников. Профессор объяснял это побочным действием живой и мёртвой воды, но он умер прежде, чем успел растолковать Петру все подробности. Аглая была права — жизнь стала для него мукой.

Поглощённый в эти мысли Пётр и не заметил, как дремлющая госпожа, которую он то ли из жалости, то ли из-за подсознательного страха, укрыл пледом, раскрыла глаза. Пару минут она сосредоточенно смотрела в одну точку, точно обдумывая какое-то решение, а после дёрнула Петра за рукав, привлекая его внимание.

— Скажи волчонку и его девочке, что про них есть пророчество, — вполне осмысленно изрекла она. — Пророчество… — губы её растянулись в безумной усмешке, и она затряслась, то ли от смеха, то ли от беззвучных рыданий. — Пророчество! — ещё раз громко крикнула она, вцепилась синими ногтями в деревянного волка и затихла.

* * *

— Пророчество? — Ксюша удивлённо вскинула светлые брови. Она явно торопилась домой в Лихоборы, смущённая тем, что ей пришлось провести ночь в поселении со своими недавними врагами, но согласилась выслушать скупой отчет Петра о странных словах Аглаи. — И она имела в виду… что пророчество касается меня и Ратмира?

Пётр неопределённо хмыкнул. Кощей его знает, кого именно оно касается — прорицатели никогда не утруждают себя уточнением паспортных данных.

— Час от часу не легче, — Ратмир устало потёр виски. — Где вообще хранятся пророчества?

— В Министерстве магии есть записи, — отозвалась Ксюша. — Но там их тысячи или даже миллионы… Некоторые можно найти в книгах, но… Мы ведь понятия не имеем, кто и когда его изрёк и изрёк ли вообще — это всё равно, что искать иголку в стоге сена… Нет, пророчество подождёт, — она решительно передёрнула плечами. — Просмотрим воспоминания, и решим, что делать дальше.

Мысль о том, что какое-то связанное с Дикой охотой пророчество может касаться её самой, была неприятной как скользкая гусеница, заползшая в кровать. Как правило, никто не пророчил о том, что кто-то проживёт долгую, спокойную и счастливую жизнь и умрёт в окружении целого выводка внуков. Были, конечно, пророчества о царях и королях, но те, перед тем как получить воцариться и править мудро и справедливо, традиционно должны были либо победить чудовище, либо спуститься в мир мёртвых, либо и первое, и второе вместе.

— Не думай об этом, — словно угадав её мысли, Ратмир крепко сжал её ладонь. Они молча прошли через утренний лес и вышли к каменным столбам, очерчивающим границу между Лихоборами и внешним миром. — Это не твоя война, и я не стану подвергать тебя опасности. В конце концов, мы всегда можем просто уйти в другое место...

— Да, но если Орден последует за вами? — Ксюша прищурилась, чтобы лучше разглядеть его лицо.

— Значит придётся бежать быстрее, — Ратмир скривился. — А пока… Алиса?

Ксюша обернулась. Лиса в одной больничной пижаме направлялась прямо к ним.

— Где и на каком помеле вас носит? — прошипела она, опасливо вытягивая шею, но не переступая границу деревни.

— Что случилось? — сурово спросил Ратмир, хватая свою подопечную за плечо и опасливо озираясь по сторонам.

— Кто-то пробрался в знахарскую ночью и нарисовал этот чёртов знак на потолке прямо у меня над кроватью. Кровью! — она визгливо вскрикнула. — Я спала так крепко, что ничегошеньки, — она бросила на Ксюшу разъярённый взгляд. — Ничегошеньки не слышала. В следующий раз мне в этой больничке перережут глотку!

— В Лихоборах нельзя никого убить, кто бы это ни был, он просто запугивает тебя, — потупив взгляд, проговорила Ксюша.

— И ему это удалось, чёрт побери, — кулачки Алисы сжались из-за страха и злости. Побледнев, она по-турецки уселась прямо на землю. — Вот паскуды! — в голосе её явственно слышалась истерика. — Как же я их ненавижу!

Ей было тяжело дышать, воспоминания, словно кино на быстрой перемотке, мелькали перед её глазами, и она вновь была жутко зла на весь мир, на свою судьбу и на чёртову ведьму, что где-то бродила в компании Ратмира всю эту жуткую длинную ночь…

О том, что мамы с папой больше нет, а братья сбежали из родного городка в неизвестном направлении, Алиса узнала из письма соседки накануне выпускного. Она не плакала и не убивалась, лишь впала в какое-то странное амёбное равнодушное ко всему состояние. Чай с валерьянкой в кабинете директора, прощальный бал, строгие костюмы и тонкие шёлковые платья, не прикрывающие уродливые шрамы на руках и спине, закрывшиеся за ней ворота школы, чемодан да рюкзак с жёлтым смайлом группы «Нирвана» и свисающим брелочком в виде спящей лисы — всё происходило как во сне. Пугающая истина, что теперь она совершенно одна во всём белом свете и что идти ей больше некуда, постоянно крутилась в мозгу, но Алиса гнала её от себя, словно назойливую муху.

«Этого не может быть, просто не может быть», — убеждала она себя, возвращаясь в родной городок. Здесь ей был знаком каждый камешек, каждое здание, каждый тупик и каждый поворот. Представить себе, что люди, с которыми она приветливо здоровалась на улицах, которые помогали ей в детстве чинить велосипед и обслуживали в магазинах, возненавидели их семью лишь за то, что раз в месяц они превращаются в лис, казалось ей попросту невозможным. Сейчас она вернётся домой, и всё будет как раньше, как должно было быть и как будет всегда…

— Зачем ты вернулась? — соседка чуть было не выпала из окна, заметив её рыжую шевелюру. — Иди скорее сюда, глупая, пока тебя кто-то ещё не заприметил!

И снова чай, валерьянка, снова ненужные слова и объяснения. Она должна уйти отсюда, ночью, и никогда больше здесь не появляться ради её же собственной безопасности. Глава города Эдуард Жуковский давно точил на её отца зуб. Обвинил Острожского и его жену по сфабрикованному делу, умело использовал тот факт, что они оборотни, а затем натравил на них гнев толпы… И с Алисой поступят не лучше, а потому выход один — бежать. Куда? Да Кощей его знает куда!

И вот дорога, фонари, которых она, вопреки советам соседки, не потрудилась избегать, и звенящая пустота внутри.

— Это же Алиса Острожская, а я думал, что показалось, — на выходе из города её нагнали двое, «сахарный мальчик» робкий смазливый красавчик Валик Антонов и хамоватый сын главы города худощавый скуластый Платон. Оба были ненамного старше Алисы и пару лет назад окончили Колдовстворец. — Как дела? Как жизнь? Как ваша школа для оборотней с трудным названием?

Платон закинул руку ей на шею, прижимая к себе, словно старую подружку. В нос ударил противный запах алкоголя и табака, и Алиса словно бы очнулась от долгого сна.

— Отстань от меня, урод! — вырываясь, крикнула она. — Ненавижу вас, ненавижу!

— Ой, как грубо, — засмеялся Платон. — Такое спускать нельзя. Надо научить лисичку хорошим манерам.

Волшебная палочка Алисы валялась где-то на дне рюкзака, тяжелый чемодан мешал бежать. И магии не потребовалось, чтобы скрутить ей руки и грубо повалить на колени, так что мелкие камешки больно впились в неприкрытую шортами кожу.

— Убьём её? — в голосе державшего её Валика звучали одновременно и страх, и предвкушение. — А потом скажем, что она напала на нас…

— А может мы для начала… — липкий взгляд Платона заскользил по миловидному личику и худенькой фигурке. — Сладенькая ведь лисичка…

Хватка «сахарного мальчика» чуть ослабла.

— Ты что… хочешь с ней… ну это…

— Держи крепче, — вместо ответа кинул Платон, нависая над ней сверху так, что Алиса могла хорошо разглядеть узор на пряжке его ремня. Намотав одну из рыжих косичек себе на кулак, резко дёрнул, заставляя поднять голову. — Будешь хорошей девочкой, тогда, может быть, и пощадим тебя.

Если бы в этот момент Алиса была лисой, то рыжая шерсть на её спине определённо встала бы от страха дыбом. Ей вспомнились пустые, всегда печальные и испуганные глаза одной из красивейших бурэмэктэпских девчонок со старших курсов — по слухам, двое её одноклассников однажды заперлись с ней в одной из комнат, служивших оборотням укрытием на время полнолуния. О том, что происходило дальше, в школе говорили либо шёпотом, либо полунамёками, либо не говорили вообще. Когда история всё-таки дошла до руководства, парней исключили. Вот только это никак не помогло изгнать тень страха, поселившегося на лице их жертвы…

— Будешь хорошим мальчиком, и, может быть, я не отрежу тебе то, что зудит у тебя в штанах.

Незнакомец вынырнул из темноты внезапно и абсолютно бесшумно. Острый кинжал упёрся в подрагивающую вену у Платона на шее.

— Нож? — скосив глаза, презрительно хмыкнул тот. — Ты не понимаешь, с кем связался, парень…

Неожиданный защитник был молод, красив, серьёзен и абсолютно спокоен. Не смотря на то, что Валик всё также больно сжимал Алисины запястья, паника вдруг отступила.

— Это ты не понимаешь, с кем связался, — холодно заметил незнакомец. Зажимая их в кольцо, со всех сторон приближались, опасно скалясь, большие мохнатые фигуры волков. — Живо отпускай девчонку, — обратился он уже к Валику. — Если, конечно, не хочешь, чтобы они вцепились тебе в глотку.

Объяснять дважды не потребовалось. Платон попытался что-то вякнуть про своего отца, но одна из волчиц, угрожающе зарычав, цапнула лапой его по ноге. Парень бешено заорал и, не дожидаясь товарища, бросился наутёк. Минута — и оба скрылись в непроглядной темноте ночи.

— Надо уходить, пока они не привели подмогу, — нахмурился незнакомец. — Ты в порядке?

Раскосые глаза, мужественный подбородок, крепкая рука… Всё внутри Алисы затрепетало от совершенно нового чувства — у неё не было никаких шансов не влюбиться в него тут же, с первого взгляда, на этой старой просёлочной, петляющей через лес дороге…

— Надо идти, — светловолосая дородная и с виду добродушная женщина, ещё мгновение назад бывшая опасным диким зверем, заботливо тронула Алису за плечо. — Не бойся, мы тебя не обидим. В городе ещё есть такие, как ты? Возможно, твоя семья…

Алиса отрицательно покачала головой. Мысли о родителях и пропавших братьях острой болью впились ей в сердце, но скорбеть сейчас было не время и не место.

— У меня нет семьи, — прошептала она.

Вожак посмотрел на неё внимательно, оценивающе.

— Теперь есть, — решительно произнёс он пару долгих мгновений спустя. — Добро пожаловать в стаю.

* * *

В начале двадцатого столетия Бурэмэкэтэп славился как школа строгих правил, больше похожая на интернат или даже на колонию для малолетних преступников. Со временем преподавательские кресла стали занимать лучшие выпускники школы, которые относились к своим подопечным гораздо лояльней и дружелюбней, чем преподаватели из числа необоротней. До открытых конфликтов между руководством школы и студентами во время учёбы Алисы не доходило, однако она отлично запомнила один случай.

— Я уже видела этот знак, — прошептала она так тихо, что её голос можно было принять за свист ветра. Бледный как полотно Ратмир, не отрывавший взгляда от вырезанной на коре дерева окружности, пересечённой по диаметру стрелой, еле заметно кивнул, предлагая ей говорить дальше. Алиса поёжилась, вспомнив испуганное хныканье подстреленного в ухо Лёшки, и продолжила: — В общем… Я думаю, это знак охотников на оборотней.

Его фамилия была Ларионов и, в отличие от многих других преподавателей из числа необоротней, он всегда был вежлив со студентами. К тому же довольно красив — несколько однокурсниц Алисы (и кое-кто из однокурсников парней, если уж быть до конца честной) смотрели на него, широко и восхищённо распахнув глаза, призывно улыбались ему в коридорах и втайне мечтали свести более близкое знакомство. Станислав Станиславович был дружелюбен со всеми, никогда не отказывался помочь с домашним заданием после уроков и не скупился на отметки. Студенты любили его, а он, казалось, любил студентов и свою профессию.

— Так было, пока банда ликеевцев не устроила очередную драку с «сыновьями Фенрира», — Алиса махнула рукой, показывая, что это не столь важно для её рассказа. — Знаешь, в Буркенэтэпе было много всяких так называемых банд и они постоянно лупили друг друга без всякой причины, — о том, что и она какое-то время примыкала к одной из банд, она благоразумно предпочла промолчать. — В общем, Ларионов бросился разнимать их. Он мог бы просто раскидать их всех при помощи магии, но он так старался быть таким… таким как мы… что влез в самую гущу с голыми руками. Ему порвали рубашку. Тату, — она кивнула острым подбородком в сторону знака на дереве. — Тату было на его ключице.

Алиса не знала, что этот знак значит, но одна из «поклонниц» преподавателя вдруг издала резкий высокий звук, от которого кровь похолодела в жилах. «Он один из них… — пропищала она, ухватив Алису за запястье так крепко, что на белой коже осталась парочка синяков. — Он пришёл, чтобы убить всех нас…».

Никого не убили, но Ларионов исчез из школы тем же вечером. О том, что означает его тату знали немногие, но говорить об этом отказывались. «Сама как думаешь», — бросила в ответ на прямой вопрос Алисы та самая девочка, что вцепилась ей в руку.

— Логично, — кивнул Ратмир, выслушав её рассказ. Под глазами его залегли тени. Сотни вопросов крутились в его голове: сколько их? Хорошо ли они организованны? Хотят ли они просто истребить всех оборотней или же с ними возможно как-то договориться? И ни на один у него не было ответа.

— Отставить панику, — Ратмир рывком поднял Алису на ноги. — Мы кое-что выудили из расплавленного мозга нашей уважаемой Аглаи Борисовны. Думаю, старушка знает об этих охотниках на оборотней побольше нашего. Просмотрим воспоминания прямо сейчас?

Ксюша, нахмурившись, молча кивнула.

* * *

Электричка медленно набирала ход.

С первым весенним солнцем из зимней спячки вынырнули дачники всех мастей — пожилые дамы в панамах и с плетёными корзинками, громко шаркающие ногами старички, живущие от одного урожая помидоров к другому, относительно молодые люди, шумные и бойкие, рассматривающие пару соток на природе как место для шашлыков, а не для грядок. В подобной компании, оккупировавшей небольшой пригородный поездок, всегда находился дурно пахнущий дедуля, одетый в хаки и держащий в руках длинную удочку с опасно блестящим серебряным крючком, рядом с которым, несмотря на тесноту, никто не хотел садиться.

— Билетики, пожалуйста, — на автомате проговорила проводница, чувствуя, что взгляд её, упавший на татуировку на тыльной стороне ладони рыбака, теряет фокус. Старик не промолвил ни слова и не пошевелился, но она уже отвернулась, чтобы пойти дальше, как вдруг…

— Вот мой билет, а вот дедушки, — из тамбура высунулась молодая женщина с гривой каштановых волос. На полных грудях поблёскивала подвеска в виде того же знака, что был вытатуирован у рыбака на руке — пересекающая круг стрела и маленькие звёзды сверху.

Старик коротко хмыкнул, покосившись на «внучку», и отвернулся к окну. Как ни в чём не бывало, женщина смахнула невидимую пылинку с идеально чистых белых кроссовок и уткнулась в толстый журнал с изображением маяка на обложке.

Они единственные вышли вместе на станции «Лихоборы», не обменявшись друг с другом ни словом. Станцию с обеих сторон окружал густой непроглядный первобытно дремучий лес без всякого намёка на человеческое поселение.

— Ну что, хорошо клюёт? — насмешливо протянула женщина, вытянув острый подбородок в сторону удочки — никакого водоёма поблизости не наблюдалось.

«Рыбак» пожал плечами и что-то негромко прошептал — в пару мгновений новенькая удочка в его руке превратилась в потрёпанный, но мощный арбалет с внушительным запасом стрел, блестевших серебряными наконечниками.

— Хорошо клюёт, — хрипло отозвался старик, и первым углубился в лесную чащу.