«Глаза очерчены углем...» (гет)

Глаза очерчены углем

И капли ртути возле рта.

Побудь натянутой струной

В моих танцующих руках

Сильный порыв злого ледяного ветра растрепал влажные, слипшиеся от пыли, грязи и черной крови волосы четвертого Эспады. По абсолютно белому, как мел, жилистому телу, очерчивая резкий рельеф мощных мышц, стекали крупные капли пота, теряясь в жесткой шерсти ниже пояса. Отодранная рука, тонкой, еле видной нитью восстанавливалась из остатков реяцу; тощий, похожий на кнут хвост безвольной веревкой болтался вокруг когтистых лап.

Улькиорра Сиффер — один из сильнейших и искуснейших бойцов-арранкаров в личном отряде Айдзэна; Улькиорра Сиффер, тот, кто практически уничтожил, стер с лица земли наглого, самоуверенного мальчишку Куросаки; Улькиорра Сиффер боялся сделать лишнее, неосторожное движение, чтобы не рассыпаться в прах, не разлететься на мириады черных точек, которые затем незаметно растворятся в вечно ночном, вечно гнетущем пейзаже Уэко Мундо — Мира пустых.

Пораженный обрушившейся на него лавиной мощи, сокрушительной яростью и всепожирающей, подобно адскому огню, ненавистью принявшего полную форму пустого Ичиго, растерзанный арранкар, едва удерживая равновесие, стоял на краю одинокой мраморной колонны, которая чудом уцелела после разрушенного замка Лас-Ночес, — Куросаки от него камня на камне не оставил, — и пытался собрать воедино разрозненные в голове мысли.

Контролировать распадающиеся частички своей былой силы.

Позади, пришедший в себя, и.о. синигами бессвязно бормотал что-то про «честный поединок, ибо был не в себе, под действием воли пустого», хотя едва ли смог бы снова взять в руки свой меч. Позади слышался испуганный шепот, слова утешения и искренней радости. Позади, устало сгорбившись, сидела она, отдавая последнюю энергию, чтобы залечить глубокие рваные раны Куросаки.

Улькиорра обреченно хмыкнул: они так слабы и так жалки... Так бесполезны. Он ненавидит людей, однако сейчас он находится на одном уровне с ними, стоит на общей ступени эволюции. Грубо говоря, он так же слаб и так же жалок.

Все конечности сводило, скручивало судорогой острой боли, сквозная дыра на шее впервые нестерпимо ныла — словно бы это был не признак пустого. Тяжкий вздох вырвался из грудной клетки Сиффера, напрягая выпирающие из-под кожи ребра. Он проиграл эту битву. И реванша, увы, уже не случится.

Бледное, болезненно заострившееся лицо четвертого Эспады медленно повернулось в сторону бывших противников. Преодолевая неприятные ощущения, морщась, Улькиорра сделал осторожный шаг вперед, буквально на миллиметр становясь к ним ближе. Нет, не к ним двоим — к ней. 

Темные глаза без белков, с вертикальными змеиными зрачками, встретились взглядом с большими и сияющими, светло-серыми глазами «рыжей женщины».

Странно, по ее щекам текли слезы. От радости, что ли? Или от испуга? Хотя откуда Сифферу знать, что эта прозрачно-сверкающая вода — и есть слезы? Он не умел плакать, показывая тем самым свою слабость, не умел выражать свои эмоции, показывая то, что творится внутри, он не мог это делать на генетическом уровне, в силу своей природы. Пустые не плачут. И лишь широкие зеленые полосы, пересекающие впалые щеки от нижних век до подбородка, являлись жуткой пародией на настоящие слезы Орихимэ.

Ах да, он вспомнил, как зовут эту женщину, — Орихимэ Иноуэ.

Принцесса...

Слабохарактерная и наивная принцесса, которую он до сего дня должен был охранять. Бесстрашная до идиотизма, но верная и преданная своим друзьям. И эта собачья преданность еще хуже, еще бесполезнее, чем слабость.

Смешно.

Улькиорра никогда не отличался особливым чувством юмора, однако, если б мог, то непременно посмеялся бы над такой потешной нелепостью, как Орихимэ Иноуэ. Впрочем, Неллиэль была точно такой же. Неужели все женщины такие?

А ведь она все так же продолжала пристально смотреть на него, будто хотела что-то сказать... Что? Что она может сказать ему? Какие слова вот-вот готовы слететь с ее губ? Почему она не боится его? Не боялась тогда, не страшится и теперь... Быть может, форма его дзанпакто, Мурсиелага, не настолько ужасна?

Тонкий хвост-кнут нервно дернулся. Взгляд сам собою переместился с Орихимэ на лежащего под светящимся, золотисто-желтым щитом Сотэн Кисюна Ичиго.

Интересный он персонаж, однако.

Еще когда только стало известно о проникновении нескольких вражеских синигами, во главе с Куросаки, арранкар не придал этому событию ровно никакого значения, совершив тем самым грубейшую ошибку, недооценивая силы врага. Виной такому легкомыслию гордость. Ведь четвертый Эспада, по замыслу Айдзэна, живое воплощение непоколебимой гордости, холодной, как сталь Мурсиелага, и жестокой, как лютый голод пустого. Теперь же Сиффер, аккуратно придерживая здоровой рукой медленно регенерирующую конечность, пожинает плоды этой своей гордости.

Быть побежденным кем-либо — ни в коем случае. Быть побежденным человеком — немыслимо. Быть побежденным женщиной... интересно. Можно даже предположить, что арранкар и проиграл, и выиграл одновременно: он нашел предел своих возможностей и впервые познал человека. Рыжей женщине удалось совершить невероятное, в конечном счете она стала ему интересна.

Каких бы слов не говорил,

Такие тайны за тобой,

Что все заклятия мои

Тебя обходят стороной

Даже находясь в заключении, будучи пленницей, судьба которой была всецело в руках изобретательного Айдзэна, даже когда ее жизнь была на волосок от смерти — хозяин Хоугиоку мог сделать с ней все, что угодно — Орихимэ вела себя так, словно бы в самом деле являлась принцессой. Точнее сказать, не ее поведение было таким, а сама ее сущность.

Воля Иноуэ, сила ее веры и надежды на близких людей не были сломлены, а значит, сама женщина была непокорна. И каждый раз, когда Улькиорра приносил ей еду, зловеще ступая по каменному полу прохладной «темницы», арранкар всегда находил ее в одной и той же позе: молитвенно сложа руки, «Принцесса» печально глядела в узкое, забранное решеткой окно своей камеры, на безучастную ко всему и всем, полную луну Уэко Мундо.

Она никогда не плакала. Только ее губы безмолвно дрожали, но она никогда не позволяла себе плакать. Не билась в истошных рыданиях. Не пыталась сломать замок на двери камеры, в тщетной попытке выбраться из неволи. Нет. Орихимэ понимала, что слишком слаба для этого, что не сможет в одиночку противостоять против целой Эспады, возглавляемой Соскэ, поэтому рассчитывала на помощь друзей.

Улькиорра понимал все это, ему казалось, будто он способен видеть пленницу насквозь. Какая глупость — надеяться на кого-то, когда твой спаситель сам скоро умрет! Однако всякий раз оказываясь с ней наедине, Сиффер невольно попадал во власть ее безотчетной самоотверженности. И тогда уже не рыжая женщина была его пленницей, а он становился ее рабом. Всего лишь на мгновение. Но так было.

Подобное ощущение злило четвертого Эспаду, скрывающего эту злобу за внешней невозмутимостью. Никакие внутренние эмоции не могли исказить вечно бесстрастное выражение его лица. А были ли у него вообще хоть какие-то эмоции? Умел ли он чувствовать? Считал ли он себя живым, из плоти и крови? Кто знает... Улькиорре хватало просто осознания того, что он существует. Он есть. Большее его не интересует.

Но с появлением Иноуэ кое-что в его, так называемой, жизни все-таки изменилось: вместе с ней возникли и эмоции. Сильные, до жжения в ладонях, до дрожи в пальцах, эмоции. Человеческие. Отныне главной целью арранкара, можно сказать, его своеобразной идеей фикс, стало желание, страстное желание заставить Орихимэ снять с себя оковы неприступности, обнажить все свои чувства, вихрем проносящиеся в ее рыжей головке, показать непреодолимый страх и трепет перед неизвестностью, перед возможной гибелью. Он хотел уничтожить возведенную ею стену безразличия к себе самой. Он хотел видеть человеческие эмоции во всей их неприглядной красоте — потому что сам начал эмоционировать.

Нет. Бесполезно. Хрупкая, неловкая с виду девчонка оказалась куда крепче любого камня. И Сифферу ничего не оставалось делать, кроме как констатировать факт: «Я не убью тебя до тех пор, пока ты нужна Айдзэну-сама».

Даже после таких слов не последовало никакой реакции.

Такие игры «в молчание» продолжались довольно долго. Орихимэ, хоть и казалась Улькиорре чрезвычайно наивной, никогда не пыталась завести с ним разговор. Он, собственно, тоже не стремился к общению. Это не входило в его обязанности, как стража. Лишь изредка, во имя господина Айдзэна Соскэ, которому сам Сиффер так слепо доверял, не желая, чтобы она естественным образом умерла от голода, категорически отказываясь от еды и воды, четвертый Эспада угрожал ей, что, в случае неповиновения, собственноручно запихнет всю еду ей в глотку. Тогда «Принцесса» становилась более послушной и еще более замкнутой.

Что ж, для арранкара она являлась некой загадкой, занимательным ребусом, который Улькиорра, в отличие от многих других членов Эспады в достатке наделенный умственными способностями, никак не мог отгадать. Его жестокие слова, такие же редкие, как отсутствие песчаных бурь в пустыне Уэко Мундо, насмешливыми, но меткими колкостями соскальзывали с его черных, словно нарисованных губ. Но не достигали намеченной цели. Иноуэ пропускала их через себя, как сквозь воду, не позволяя надолго задерживаться в ее сознании.

Неуязвимая! Да! Улькиорра наконец понял: она была для него неуязвима, и, возможно, только физическая грубость могла разломать и покорить моральную устойчивость этой женщины. Значит, не так уж она и глупа? Наивна? Или он, Сиффер, устал добиваться от нее признания полного поражения? Во всяком случае, удача, объявившаяся в виде кучки сопляков, тайком, неизвестно как забравшихся в Мир пустых, арранкару все же улыбнулась — он нашел слабое место своей строптивой пленницы.

Тот миг, когда он пришел к Орихимэ сообщить о нападении на Лас-Ночес, четвертый Эспада не сможет забыть никогда. Ведь именно тогда он с особым безразличием объявил, что все эти трусы, которых она так нежно называет друзьями, будут один за другим медленно, мучительно погибать в стенах замка. И ради кого? Ради нее.

В этот момент потухшие глаза женщины расширились от испуга, в самой глубине зрачков огнем полыхнула едкая ненависть. К нему. К Айдзэну. Ко всем, кто осмелится причинить вред тем, кто ей дорог. Затем, как Улькиорра и ожидал, последовали слезы. Злые слезы, слезы бессильной ненависти. Крупными, тяжелыми каплями они плавно скатывались по круглым щекам Иноуэ, с глухим стуком падая на пол. Она сдалась. Раскрылась перед ним. Зря он так уж сильно ею интересовался — она слаба. Что и стоило доказать. Создав видимый кокон из несгибаемой силы воли, внутри кокона она оставалась безнадежно слабой.

Однако следующее действие как бы доказало обратное: «Принцесса» кинулась на него с кулаками. В порыве ненависти она забыла, кто перед ней стоял, за что и поплатилась звонкой пощечиной, оставившей яркий след на нежной коже. Такой теплой, что Сифферу показалось, будто он обжег свою руку — холодную, как лед.

Придя в себя, пленница снова стала такой же, какой и была — апатичной, замкнутой, неприступной. А четвертый, вдоволь насмотревшись на самые странные и самые низкие, по его мнению, человеческие чувства, молча удалился из ее покоев. Он потерял к ней интерес. Но ушел, терзаемый сомнениями.

Открыта дверь тебе — я жду,

В одну из пепельных ночей,

И твои руки обовьет

Змея железных обручей

Улькиорра часто задумывался, была ли их первая встреча в Каракуре роковой.

Что вообще можно понимать под определением «рок»? Предначертанность событий? Происки судьбы? Фатализм? Неужто приказ о поимке Орихимэ Иноуэ был «происком судьбы»? Бред.

Тогда перед ним предстала обычная, ничем не примечательная школьница, до смерти напуганная неожиданно настигнувшей ее опасностью. Дрожащие острые коленки и влажный взгляд, да длинные, золотисто-рыжие волосы — вот, пожалуй, что ее отличало от других, — такой впервые показалась Орихимэ Иноуэ.

Ей было страшно, потому что она не могла себя защитить. Ее хрупкий, нелепый Сотэн Кисюн, с помощью которого она поначалу отчаянно сражалась, был просто ничем по сравнению с исполинской силой и агрессией Ямми. Впрочем, к тому времени Сиффер уже тысячу раз успел пожалеть, что взял этого кретина с собой. Верзила с горой вздыбленных мускулов вместо мозга был скорее бесполезным, чем приносил хоть какую-то пользу.

Четвертый Эспада никогда не работал ни с кем в паре. Это было не нужно. Точно так же и со слугами: Улькиорра был единственным членом Эспады, у которого не было ни одного фрасьона.

Еще Сифферу не давала покоя мысль о том, зачем же все-таки Айдзэну понадобилась эта девчонка: либо Соскэ и вправду хотел сделать из нее «принцессу Уэко Мундо», во что, откровенно говоря, арранкар не верил, либо просто хотел многократно использовать ее способности, чтобы быстро излечивать раненых в битве против Общества Душ арранкаров. А вот такая версия больше всего походила на правду. Конечно, приказы господина не обсуждались, более того, никто, кроме дикого Джаггерджака или сумасшедшего Ннойторы, никогда не оспаривал эти краткие, жесткие приказы истинного лидера.

Улькиорра и не оспаривал — он молча выполнял. Повсеместно рассуждая и над их смыслом. Мысленно строил логические умозаключения из длительных размышлений о деспотичных поступках Айдзэна. Деспотичных ли, еще вопрос. Арранкар плохо представлял себе настоящий деспотизм, однако считал предателя Общества Душ величайшим лидером.

В ту первую встречу с Иноуэ, а позже и с Ичиго Куросаки, который, с трудом удерживая в руках огромный, похожий на тесак меч, прибежал спасать «подругу», практически не контролируя рвущегося наружу пустого, Улькиорра, предоставив этот бой Ямми, отрешенно стоял в стороне и наблюдал. За двумя людьми, чье отчаяние медленно ползло к точке своего апогея.

Как же быстро воинственный запал рыжей женщины сменился на жалкое смятение перед растущей угрозой!

Однако почему-то арранкар сразу понял, что читать ее, как открытую книгу, у него не получится. Видимое простодушие, это лишь обман. Чувства, эмоции Орихимэ — они всегда разные. Образ Иноуэ напоминал ящик Пандоры, Сиффер никогда не мог предугадать заранее ее действия или слова.

Он вернулся в Каракуру под покровом ночи. За ней. Предварительно позволив ей проститься со всеми, кто был ей дорог. Автоматически она становилась «вынужденной» предательницей Общества Душ. Почему же Улькиорра так поступил? Ведь он мог остаться глухим к этой безнадежной прихоти, силой заставив ее подчиниться. Пойти с ним сразу. Но нет. Она добровольно согласилась следовать за ним, идти в никуда. Фактически, в стан врага. И тут она снова повела себя иначе: вместо того страха, который Орихимэ испытала перед ним впервые, ее глаза горели решимостью идти до конца. Глупое поведение. Глупая мысль о самопожертвовании.

Четвертый знал, что, добровольно сдавшись на милость врага, она тем самым надеялась спасти всех от неминуемой гибели, и в первую очередь — находящегося при смерти Куросаки. И арранкару была непонятна сама суть этого поступка: если все они, ее друзья, так слабы, если они больше не могут сражаться и быть достойными противниками, то нет другого варианта, кроме как погибнуть. Простая алгебра жизни — выживают только сильнейшие. И это единственная жизненная позиция существа, созданного, чтобы убивать. Была таковой, по крайней мере.

Иноуэ прекрасно понимала, что, в принципе, могла быть убита в любой момент, стоило только что-то не так сказать или сделать. Однако... Опять же, чертов приказ... «Живой и невредимой». Она и шла, тихонько шла, шаркая заплетающимися ногами по темному, бескрайнему пространству Гарганты, опустив взгляд себе под ноги. Живая и невредимая, но плененная чужой волей. Связанная неудачно сложившимися обстоятельствами, до мелочей продуманными Айдзэном.

Господин ждал ее, эту чудо-женщину, прекрасную, как богиня, и смирную, как овца. Хотя лично Улькиорра не видел в ней никаких достоинств, кроме удивительного бесстрашия. Он стал стражем Орихимэ, молчаливым и терпеливым и, в общем-то, безразличным к ее дальнейшей судьбе.

Один лишь шаг до высоты —

Ничуть не дальше до греха.

Не потому ли в этот миг

Ты настороженно тиха?

Рыжие волосы длинными, золотистыми прядями развевались на ветру. На светлом, чистом лице блестели капли пота — она потратила все свои силы, чтобы более-менее привести в порядок изрядно потрепанного в бою Куросаки. Конечно, ей не в тягость было его лечить, ведь ради него, ради Ичиго, она была готова на все. Но теперь уже не он, вспыльчивый, не умеющий сдерживать мощные порывы пустого внутри себя, порывистый; не он, полусинигами, вайзард, черт знает кто; не он, «мужчина ее мечты», владеет ее вниманием.

О, нет!

Теперь взгляд «Принцессы» всецело прикован к одинокому, поверженному существу, рассыпающемуся у нее на глазах.

Отныне она свободна.

Но свободен ли теперь Улькиорра? Обрел ли он наконец гораздо бóльший смысл жизни, чем служение деспоту?

Отчего-то Орихимэ больше не боялась своего стража, не видела в нем чудовище и врага, как во всех остальных членах Эспады. И дело тут было вовсе не в Куросаки, который был рядом и обеспечивал хоть какую-то защиту. Ведь защищать было не от кого. Сиффер и так никогда не причинил бы ей вреда. Иноуэ не была в этом уверена — она просто знала.

Все то время, пока он находился рядом, пока охранял ее, она была в безопасности. Относительной, но безопасности.

Орихимэ печально улыбнулась: есть такой синдром, когда жертва начинает проявлять симпатию к своему мучителю и даже защищать его. Наверное, именно этот синдром на нее и подействовал. Несмотря на пережитые ужасы заключения, битвы, унижений двумя арранкаршами, приревновавшими ее к «Айдзэну-сама», девушка отчетливо осознавала — не будь к ней приставлен Улькиорра, обращение с ней было бы куда более худшим. И в ее сердце рождалась безграничная благодарность этому бледному арранкару за его опеку, заботу о ней, пускай даже он сам считал это обычным выполнением приказа.

Слишком медленно поднявшись с колен, отряхнув драную, грязную юбку некогда длинного белого платья, и слишком робким шагом направившись в его сторону, рыжая женщина ни на мгновение не прервала их, почти осязаемого, зрительного контакта. Неизвестно, почему, однако Улькиорру это не злило. Напротив, Сиффер, чувствуя, что доживает последние мгновения своей, по-настоящему пустой, жизни, был даже рад видеть честные, искренние глаза бывшей пленницы.

Она всегда была такой — мягкосердечной, чистой, возвышенной... Недоступной, настоящей «Принцессой». Пускай же такой и остается.

Четвертый Эспада сделал несколько шагов ей навстречу. Теперь их разделяло расстояние, преодолеваемой лишь вытянутой рукой.

Ее рукой.

Больше нет бесконечной преграды вражды между ними. Они больше не враги. Тогда кто же? Кто они друг другу?

Странно, эта женщина плачет. Снова он видит ее слезы. Она чересчур эмоциональна.

Однако внезапно что-то теплое, приятное шевельнулось в груди. Что-то, похожее на оттаявший лед. Уж не сердце ли это?

Чепуха.

У пустых не бывает сердец, иначе они обладали бы состраданием. Нет у них и души, способной проливать столько слез и крови ради кого-то. Тогда как объяснить неясную тягу Улькиорры к этой женщине? Что в ней, в человеке, такого, что затмило его, исключительно психологический и философский, интерес? Почему ему впервые хочется стать к ней немного ближе, чем раньше?

А главное, почему все эти вопросы возникли в его голове сейчас, когда он умирает?

Темные глаза с вертикальными зрачками снова стали изумрудно-зелеными, почти человеческими. Черные широкие полосы, рассекающие белое, подобно маске, лицо арранкара, снова стали бледными и тонкими. Как дорожки от слез. Лишь когтистые лапы, крылья летучей мыши, хвост — напоминали об уничтоженной наполовину форме Мурсиелага.

Пф-ф-ф, он даже не может принять свой естественный облик. Какая ирония.

Неужели все?

Неужели все вот так вот для него и закончится? Нет, еще нет.

Маленькая розовая ладонь Орихимэ с надеждой тянется к нему, словно пытаясь спасти, удержать исчезающее тело. По щекам текут слезы, а в глазах стоит мольба. О чем? О том, чтобы он жил?

Ночь, ветер, холод, Лас-Ночес, Уэко Мундо — в это мгновение все смешалось в одну черно-белую рябь. Даже Куросаки исчез, потонул в круговерти образов и воспоминаний.

Только он и она.

Принцесса и ее страж.

Пустой и человек.

Их руки тянутся друг к другу в попытке соприкоснуться, и этот жест гораздо красноречивее любых слов. Однако время распорядилось иначе: всего в миллиметре от пальцев Иноуэ рука Сиффера обращается в пепел.

Это конец.

Последний взгляд. Прощальный взгляд.

И фигура пустого растворяется в воздухе, исчезая навеки.

И я надеюсь, этот мир

Не утолит тебя ничем,

И на руках твоих уснет

Змея железных обручей.