Hogwarts (гет)

Звон хронофорных чар как-то вяло отмечался на периферии сознания. Сон был сладким, карамелью застывающим на губах, и отпускать его не хотелось ужасно. Во сне его нежно целовали, и он улыбался как дурак, и хотел остаться в этой реальности, пусть и абсолютно эфемерной.

— Сири, солнышко, просыпайся.

Блэк, кажется, не услышал этого призыва, поскольку что-то пробормотал себе под нос и сильнее обнял подушку.

— Сириус, твою мать!

Лучший друг ворвался в его грёзы самым бесцеремонным — своим излюбленным, надо сказать — способом, но даже пришествие Мерлина не смогло бы заставить его разлепить веки.

Поскольку Мерлин появляться не планировал, а на раскатистые восклицания Сириус реагировать отказывался наотрез, Джеймс, почесав в затылке и ещё раз тоскливо взглянув на часы, висевшие над небольшим камином в спальне седьмого курса, тяжело вздохнул и уверенно сжал в руке волшебную палочку. В менее несчастливые дни Блэк просыпался от крика у него над ухом или хотя бы от щекотки, но сегодня, очевидно, был один из тех не очень редких случаев, когда разбудить его могла только струя хорошего, душевного aguamentu.

Вода ударила вполне направленно куда-то почти в ухо, так что Сириус от неожиданности подпрыгнул едва не до потолка, обратился в собаку, а, вернувшись в человеческое тело, отборно выругался, как и полагалось наследнику древнейшего и благороднейшего дома Блэков.

— Я буду мстить, Поттер, и месть моя будет страшна...

Сириус запустил в Джеймса каким-то синим лучом, от которого волосы на лохматой поттеровской голове резко стали насыщенного фиолетового цвета и вытянулись куда-то вверх, словно он готовился принимать космические сигналы от Трелони. Джеймс, ощупав свой креативный затылок, прищурился и с воплем «я же о тебе забочусь, неблагодарный» кинул в Блэка заклинанием свиного пяточка.

Питер, почти скрытый от них балдахином, немного улыбнулся и углубился в чтение параграфа о дурманящей настойке.

* * *

— Он очень милый.

— Угу.

— И хороший.

— Безусловно.

— Отличный друг.

— Бесспорно.

— Марлин!

— Да?

Лили смотрела на подругу с раздражением и, кажется, боролась с огромным желанием ту побить. Они возвращались к этой теме вновь и вновь, обсуждая одно и то же по кругу и приводя неменяющиеся аргументы. Эванс вздохнула и подняла ладони в знак капитуляции, затем присела на стул, разгладила форменную юбку и положила руки на колени, как примерная девочка.

— Просто объясни, что не так.

Марлин улыбнулась и вернулась к подкрашиванию ресниц.

— Мы с ним разные.

— Это не ответ.

— Тебе ни один ответ не подходит.

— Разумеется, — с готовностью подтвердила Лили, — потому что все твои ответы откровенно странные и не имеют никакого отношения к правде. А правда в том, что Сириус...

— Мечта каждой девушки в этом замке, но влюбился в тебя, — весело крикнула с другого конца комнаты заправлявшая кровать Алиса-почти-Лонгботтом.

Марлин наградила её сердитым взглядом в отражении зеркала. Она не хотела признаваться в этом даже себе, но чёртов бабник Блэк нравился ей до дрожи, до мурашек вдоль позвоночника.

Она не давала этому чувству воли.

Она боялась боли, потому что отлично понимала, что ему причинить эту боль не стоило ровным счетом ничего.

— А моя мечта — закончить эту школу без тролля по зельям, — улыбнулась в конце концов МакКиннон и подмигнула подруге, — не печалься, Лили, наша главная задача была — устроить твою личную жизнь, и мы с ней справились.

— Да, так справились, что теперь у вас с Джеймсом совместные пьянки по пятницам, — проворчала Эванс и сложила руки на груди.

— Брось, — МакКиннон расхохоталась, — Джеймс — отличная подружка. Всегда готов посплетничать, особенно о тебе.

Эванс зашипела на неё как рассерженная кошка, и Марлин всерьёз начала опасаться, что тролль по зельям ей всё же светил.

* * *

Завтрак всегда был любимым приёмом пищи Марлин.

Она недолюбливала обеды и ужины с их сложными блюдами и потенциальной вероятностью переесть на ночь. Не то чтобы её сильно беспокоила фигура, нет, просто она почему-то предпочитала плотно завтракать тостами с джемом, вареными яйцами и овсянкой, а ужин порой и вовсе игнорировать, но навещать потом на кухне эльфов, которые с удовольствием угощали её разными вкусностями.

— И как в тебя столько влезает? — раздался над ухом риторический вопрос, заставивший её подпрыгнуть и подавиться чаем.

— Поттер, я тебя ненавижу, — сообщила она лохматой голове, появившейся над её левым плечом.

— Я бы сказал, что тоже тебя люблю, но увы, моё сердце занято, — театрально объявил Джеймс, невоспитанно плюхнувшись рядом с ней на скамью. Марлин в ответ промолчала, заполняя паузу чаем и подозрением, что сейчас последует продолжение его эскапады, — в отличие от Сириуса, который...

— ... убил бы тебя, если бы присутствовал здесь, — закончила за него МакКиннон и подложила ему на тарелку два тоста, — ешь, толстей, радость моя, — в её голосе отчётливо слышалась преувеличенная забота и сарказм.

— Возможно, — беспечно пожал плечами Поттер, — и тем не менее. Сириус просто не...

— Мерлина ради, Джеймс! — не выдержала Марлин и со стуком поставила чашку на стол, расплёскивая многострадальный чай, — если вы с Лили так любите Блэка, создайте фан-клуб в его честь, а меня оставьте в покое!

Гриффиндорец растерянно наблюдал за тем, как она, сердито нахмурив брови, подхватила сумку и направилась к выходу стремительной походкой, всей своей фигурой выражая недовольство. Пожав плечами, он вернулся к своему завтраку, не представляя, какие проклятия в тот момент сыпала на его голову Марлин.

* * *

— Ни на что не намекаю, но, если ты будешь продолжать в том же духе, рискуешь её упустить.

— Не понимаю, о чём ты, — буркнул Блэк в ответ, сосредоточенно помешивая зелье.

Джеймс выгнул бровь, наблюдая за этим явлением такой редкой сосредоточенности Бродяги, протёр очки и терпеливо продолжил:

— О Марлин.

Сириус сжал ложку сильнее, едва не погнув её, вернулся к нарезке ингредиентов, которые через тридцать секунд, согласно рецепту, начал загружать в котёл, помешивая его содержимое против часовой стрелки.

— Она согласилась пойти в Хогсмид с Майклом на этих выходных, ты в курсе?

Ответом ему всё также служило молчание. Поттер с тоской оглядел тёмный потолок кабинета зельеварения. Ему никогда не нравились подземелья, здесь было ужасно сыро, холодно и темно. Джеймс слабо представлял себе, как можно прожить здесь целых семь лет и даже начинал испытывать нечто сродни сочувствию по отношению к слизеринцам, когда думал об этом. Поймав вопросительный взгляд Лили, он подмигнул ей и вернулся к явно заскучавшему Блэку.

— Нужно навестить Луни в лазарете, — Джеймс счёл за благо перевести тему, получив в ответ согласный кивок.

* * *

В лазарете пахло травами и стерильной чистотой. Ей здесь, пожалуй, немного нравилось, и она всерьёз начала задумываться над тем, чтобы учиться на колдомедика. В условиях надвигающейся войны это было бы нелишним.

— Лили, не стоит, правда...

Она мягко улыбнулась и настойчиво продолжила протирать раны.

Они, если честно, были ужасны. Рваные разрезы от когтей на человеческой коже выглядели куда страшнее, чем на шкуре животного, и явно причиняли Ремусу ужасную боль. Она не спрашивала о том, почему в этот раз трансформация далась ему настолько тяжело, лишь продолжала пропитывать следы зельем, которое оставила им мадам Помфри.

Раны от когтей оборотня затягивались долго, нехотя, словно это был какой-то жутковатый акт самобичевания. Эванс сжала бледную руку Ремуса, отложила тряпку и протянула ему плитку тёмного шоколада.

— Я всегда его ем, когда... ну, знаешь, когда грустно, когда нет сил... помогает, — она печально улыбнулась, — это глупо, конечно, мои проблемы не могут сравниться с... прости.

— Перестань, — Ремус тоже улыбнулся, через силу, желая успокоить Эванс, — спасибо тебе. Теперь, когда будут нужны силы, буду есть шоколад, — он поморщился; разговор отнимал слишком много энергии, но ему было не жаль таких мелочей для неё.

Лили была солнышком, рыжим солнышком, порой разгонявшим сумрак его существования. И она всегда улыбалась ему, и без раздумий обняла, когда узнала о его ликантропии.

Лили смеялась и пересказывала ему все события последних дней, которые он пропустил, пока выл на луну, Лили говорила, что Марлин и Сириус ведут себя как полные дураки, тихонько вздыхая друг о друге и не признаваясь (серьёзно, Луни, молодость ведь одна, а они тратят её впустую), что Фрэнк вновь взорвал котёл и, такими темпами, не наберёт баллов для того, чтобы стать мракоборцем (надо бы ему помочь, Луни), что МакГонагалл отчитала Люциуса Малфоя на глазах у всего Хогвартса, как мальчишку, за обжимания с Нарциссой по углам (ох, Луни, ты бы видел лицо Дамблдора, я думала, он лопнет от смеха, хотя пытался казаться серьёзным). Ремус в ответ улыбался и кивал, кажется, не в такт.

Он думал о том, что Джеймсу ужасно повезло, и что он сам везением никогда похвастаться не мог. А ещё о том, что Сириус действительно круглый дурак и что он непременно ему об этом скажет.

* * *

— Марлин, ты пойдешь со мной в Хогсмид на выходных? — неуверенно.

Вдох. Закатанные глаза. Улыбка. И скромное:

— Конечно пойду.

Перед глазами мелькают всполохи жёлтого. Она не знает, почему, но её магия всегда разливалась в воздухе оттенками жёлтого: распадалась на тягучие капли мёда, закручивалась в шафрановые спирали, струилась янтарной смолой.

Хельга видит цвета.

Позже, кажется, веке в тринадцатом, кто-то назовёт это аурой, но у неё каждый человек чётко ассоциируется с определённым цветом и даже оттенком, и она всегда принимала это как нечто, само собой разумеющееся, как то, что каждое утро она пьёт на завтрак тыквенный сок, или как то, что стены их замка построены из камня и магии.

— И какого же цвета я? — тонко улыбаясь, спрашивает Ровена. Она расправляет складки медного платья, отливающего золотом, и с видимым удовольствием кладёт в рот кусочек сыра. Хельга недовольно качает головой — оттенки багра с Райвенкло совсем не сочетаются, они ей чужды, как снег — палящему солнцу.

— Синего, — серьёзно сообщает она и слышит, угадывает, усмешку где-то совсем рядом.

— Тебя что-то не устраивает, Салазар?

Слизерин ей не нравится. Слизерин красив до умопомрачения и дьявольски хитёр, но он обжигающе-холодный; Хаффлпафф, кажется, замерзает от одного взгляда на него. Хельга отлично знает, как сильно привязана к нему Ровена, и эта привязанность однажды её погубит; Хельга знает наверняка, знает, но молчит и не осуждает. Она не в праве кого-то судить, но она переживает искренне — в подруге, кажется, день ото дня всё меньше её знаменитого здравомыслия и всё больше больной потребности в этом высокомерном человеке.

— Вовсе нет, Хельга, — усмешка вновь искривляет до абсурда идеальные губы, — может, ты и меня видишь насквозь?

— Никому не дано видеть другого человека насквозь, Салазар, и даже чтение мыслей не даёт такой возможности, тебе это известно не хуже меня, — холодно отвечает Хаффлпафф и делает глоток вина, — всегда остаются потайные уголки, душу не дано познать, если только ты добровольно не вывернешь её наизнанку. Но я могу назвать твой цвет, если тебе интересно.

— Изволь, — Слизерин учтиво наклоняет голову и добавляет стали во взгляд чёрных глаз, скрывая внезапно возникшую робость. Хаффлпафф всегда была простой и понятной, как кристально-чистая вода в прозрачном бокале, однако, порой она могла видеть куда дальше, чем любой из них, и именно поэтому он всегда считал, что из них четверых именно Хаффлпафф — тёмная лошадка, и по-своему её слегка... опасался.

— Изумруд. Величественный и холодный.

Салазар мельком глядит на изумрудный фамильный перстень и пожимает плечами.

— Ты ведь не будешь спорить, — уверенно говорит Хельга, и Слизерин вновь пожимает плечами.

— Может, ты и права, — нехотя признаёт он и смотрит куда-то за окно. В Шотландии снежно в это время года, и Салазар с удовольствием созерцает девственно-белые просторы.

И тут же немного морщится, словно вспомнив что-то неприятное.

— Полагаю, ни у кого не возникнет вопроса насчёт цвета Гриффиндора?

Ровена и Хельга, переглянувшись, в один голос с улыбкой припечатывают:

— Красный!

Слизерин тоже чуть улыбается, а по территории замка, нарушая целостность идеально-ровных сугробов, вышагивает вернувшийся с охоты Годрик в рубиновом плаще.

* * *

— Хельга!

Хаффлпафф вздрагивает и поднимает голову на вошедшего.

Гриффиндор стягивает тяжёлый плащ и бросает его на скамью, устраиваясь напротив колдуньи. Её порой ужасно раздражает его бесцеремонность, но Годрик удивительно живой, он дышит полной грудью, он искренне чувствует и согревает своим жизнелюбием всех вокруг.

— Обязательно так кричать, Годрик? Это ведь библиотека, — притворно сердится Хельга, но Гриффиндор отлично знает, что она не может злиться долго, особенно — на него.

— Ты уже решила насчёт гостиной своего факультета?

Хаффлпафф вздыхает и откладывает книгу в сторону. Очевидно, он не даст ей поработать, особенно, если что-то для себя решил.

— Да, я уже всё спланировала.

— И?

Хельга улыбается нетерпению Годрика — он кажется любопытным ребёнком, ещё немного и начнёт елозить на неудобной деревянной скамье. Она едва удерживается, чтобы не протянуть руку и не взлохматить тёмные волосы, лежащие кое-как.

— И в ней будет очень уютно и комфортно всем моим студентам, — пожимает плечами Хаффлпафф, — не понимаю, что ещё тебя может интересовать.

— Я не знаю, как сделать хорошую гостиную, — наконец признаётся мужчина, и Хельга видит, что это признание даётся ему нелегко. Гриффиндор, бесстрашно сражающийся с драконами, опускает глаза и выглядит таким уязвимым, что она не сдерживает улыбки, — я не силён во всех этих ваших штучках... Ну, знаешь, в том, как создавать уют.

Хаффлпафф переливчато смеётся, взмахом палочки отправляет на места все книги, которые лежат у неё на столе, и смотрит на него со смешливыми янтарными искорками в тёпло-зелёных глазах.

— Давай начнём с того, что уже есть у тебя в голове, — предлагает она, и Годрик чувствует, что неуверенность отступает под натиском её спокойствия. Хельга берёт оставшийся от её замёток кусок пергамента, переворачивает чистой стороной и в несколько штрихов набрасывает просторную комнату.

— Там должен быть камин.

— Разумно, — кивает Хаффлпафф, — зимой в замке холодно. Перед камином нелишним будет ковёр, к нему добавим несколько кресел, — её рисунок обретает форму и обрастает деталями; Годрик наблюдает, словно заворожённый, — на стенах обязательно портреты и подумай, как защитить проход в гостиную.

— Непременно, — задумчиво кивает Гриффиндор, — а что насчёт цвета?

Хельга смотрит на него с весёлым удивлением, словно он сморозил какую-то глупость, и Годрик чувствует, что у него, кажется, ёкает сердце.

— Красный, конечно!

* * *

Она ставит на тумбу букет, в котором амариллисы и ранунклюсы образуют рубиновую палитру; Хельга поправляет цветок, добавляет веточку и отходит на пару шагов.

— Ты волшебница.

Хаффлпафф оборачивается на звук и улыбается Гриффиндору; его облик пышет благодарностью и неподдельным восторгом. Он восхищенно разглядывает стены, отделанные коричневым кирпичом и магией тепла, и думает, что у Хельги особый дар в создании атмосферы, которую не хочется покидать.

— Я рада, что тебе нравится.

Годрик кивает и с удовольствием усаживается в мягкое кресло.

— Спасибо.

Хаффлпафф вновь улыбается и торопится тихонько исчезнуть из гостиной; он задерживает её в самом проходе, неловким движением касаясь руки.

— Годрик, — шепчет она, и стоит так близко, и пахнет мёдом и корицей — у него едва не мутится рассудок, — не стоит.

И отступает от него, выходит за пределы гостиной, глядя на него с мягким укором в янтарных глазах.

— Нам хватает проблем с Ровеной и Салазаром. Не нужно их множить.

Гриффиндор прикрывает глаза, не желая смотреть вслед удаляющейся Хельге. Ему чертовски повезло влюбиться в тёплую-тёплую Хаффлпафф, которая, как ни забавно, бывает холоднее ледяной Ровены.

Он, впрочем, надеется её растопить.

В гостиной царила умиротворяющая тишина.

Он любил эту тишину; в ней всегда было приятно работать. Его факультет дышал тишиной, впитывал её так же, как редкие осколки звуков, вроде шелеста страниц или скрипа пера. Здесь разговаривали вполголоса и только по делу, не желая тратить на ерунду минуты, переливающиеся в настенных часах.

Он повёл головой, разминая шею, и откинулся на спинку кресла. Строчки «Продвинутого курса трансфигурации» начинали расплываться перед глазами, прозрачно намекая на то, что время сидения за книгой перевалило за пару часов. Он этого не заметил: чтение давало возможность отрешиться от этого мира и уйти в свой, внутренний. В мире Талботта царили уют, синие переливы мыслей и длинные ряды книжных полок. Там, в его внутреннем мире, не было раздражающих однокурсников с их глупыми вопросами, не было каких-то пустяковых насущных проблем вроде физической потребности в пище, на которую было так досадно отвлекаться в его процессе познания, непрерывном, ручейком струившемся по венам и являвшимся какой-то странной, почти ненормальной потребностью.

Талботт, впрочем, давно перестал задумываться на категорией нормальности.

С точки зрения однокурсников он, наверное, был ненормален совершенно; замкнутый, одинокий, слишком любящий книги даже для рейвенкловца, с погибшими родителями и непонятными способностями к трансфигурации. Он не был изгоем, он был одиночкой, не желая распространяться о своей непростой биографии, и ему было совершенно комфортно в этом состоянии одинокой бархатной тишины.

До ужина ещё минут тридцать, — прикинул Уингер и с удовольствием скользнул обратно в мир трансфигурации.

Походившие мимо девчонки покосились на него и устало закатили глаза.

* * *

В библиотеке, на первый взгляд, тоже было тихо.

Но эту священную Мекку каждого рейвенкловца он, сам не зная почему, недолюбливал. Казалось, всё здесь было создано для того, чтобы он впитывал новые знания, обогащал свой разум и находил единомышленников.

По факту же библиотека регулярно использовалась как место свиданий, сбора подпольных клубов и Мерлин знает, чего ещё. Поэтому библиотеку Талботт не любил, но именно здесь ему предстояло осваивать упрямую дисциплину Северуса Снейпа под руководством неугомонной Пенни Хейвуд.

Пенни ему не нравилась тоже.

Талботту вообще мало что нравилось, кроме тишины и трансфигурации. Пенни Хейвуд не была тихой, она была общительной, доброй, талантливой. У Пенни Хейвуд была сестра, хорошие оценки, гордое звание любимчика преподавателей и много друзей. Самой Пенни тоже было много.

Точнее, она была повсюду.

Прямо сейчас в библиотеке она тоже была. Ждала его, чтобы позаниматься зельями, он ведь не хотел получить «тролля за этот курс, не правда ли, мистер Уингер? Мисс Хейвуд вам поможет.» Мистеру Уингеру, если честно, были глубоко безразличны оценки по зельеварению, но неутешительные результаты ставили под угрозу его выпуск из Хогвартса, рисковать которым он совершенно не собирался.

— Привет.

Пенни улыбалась ему тепло, так, будто они были друзьями все эти шесть лет учёбы, а не были лишь заочно знакомы через взбалмошную и немного чокнутую Кейт Спенсер. Талботт вновь почувствовал глухое раздражение, заворчавшее где-то внутри.

— Привет, — вежливо отозвался он. — Начнём?

Пенни кивнула и притянула к себе учебник по зельеварению за четвёртый курс.

— Мы вроде на пятом, — нахмурился Талботт, указывая на цифру на обложке.

Она кинула на него насмешливый взгляд.

— Ты очень наблюдателен. Но теоретическая база, которая нужна для того, чтобы зелья в этом году не превращались в склизкую зелёную вонючую жижу, была пройдена на четвёртом курсе. Так что, если ты не возражаешь, начнём именно с неё.

Талботт недовольно поджал губы, но кивнул в ответ.

* * *

Здравствуй, Талботт.

Долго думала, как начать письмо, и стоит ли начинать вообще. Ты, кажется, не был особенно рад моей компании в этом семестре. Но, знаешь, мне все казалось, что ты одинок не потому, что хочешь этого, а потому что боишься подпустить людей к себе.

Плохое начало письма, да? Странно, но я совершенно не умею писать писем. Мне говорят, что я самый общительный человек в школе — может, так оно и есть, но общаться, видя лицо человека перед собой, намного проще, чем представлять его себе, составляя письмо. И не надо закатывать глаза.

Мне тоже бывает одиноко, знаешь. Со стороны кажется, что у меня много друзей, а искренне поговорить могу, наверное, с одной лишь Кейт.

В общем, я подумала, может, погуляем и съедим по мороженому? Как тебе идея?

Буду ждать ответа, даже если это будет клочок бумаги со словом «нет».

Твоя,

Пенни

Талботт, дочитав, нахмурился, поразмыслил немного и потянулся к перу.

Я люблю шоколадное.

Пенни улыбнулась ровному почерку и, отложив листок, отправилась одеваться.

* * *

— Ты знаешь, что постоянно сидеть — вредно для спины?

Талботт никак не прокомментировал это заявление, устроившись на мягком диване поудобнее и продолжив созерцать пламя в камине. Время перевалило за девять, и это значило, что им предстояло либо убраться как можно скорее, либо заночевать здесь. Оба варианта имели определенные плюсы и минусы, которые стоило хорошенько обдумать и взвесить.

— Ты заработаешь себе искривление позвоночника. И мышцы атрофируются.

Унгер вновь промолчал, не желая отрываться от своего расслабляющего занятия. Сыпавшиеся комментарии, вопреки обыкновению, совсем не раздражали, а рука, мягко перебиравшая его волосы, не давала сконцентрироваться на мало-мальски конструктивном ответе.

— Талботт!

— Ммм, — всё, на что его хватило.

— О, так ты меня слышишь? — оживилась его собеседница и спихнула его с дивана, где он так удобно лежал последние пятнадцать минут, устроив голову на её коленях.

— Ауч, Пенни!

Она сощурилась и забавно упёрла руки в бока, наивно полагая, что миниатюрная девочка может казаться грозной, даже если возвышается в этот момент над ним, лежащим на полу. Эта картина почти заставила его рассмеяться, но он лишь улыбнулся, поднявшись на ноги и сразу переплюнув её на полторы головы в росте.

— Что ты мне предлагаешь? Носиться по полю на бешеной скорости на метле ради каких-то мячиков как все эти идиоты?

Хейвуд вздохнула и обиженно надула губы, принимая всю его правоту. Она отлично понимала, почему он так бережно охраняет своё одиночество, и искренне ценила то, что он впустил её в свой собственный неприступный мир. И всё же ей — любимице всей школы, сумевшей даже (почти) найти подход к профессору Снейпу — порой ужасно хотелось вытащить Талботта из этой скорлупы, которую он добровольно носил.

— Кейт вот играет. Или она тоже идиотка? — Пенни упрямо продолжала гнуть свою линию, осознавая бесполезность этих действий. «У Спенсер научилась. От гриффиндорцев одни проблемы» — недовольно подумал парень.

— Не идиотка, — покладисто согласился он, — но инстинкт самосохранения у твоей Кейт отсутствует напрочь. Пенни, я не хочу спорить.

Она уткнулась лбом в его плечо, вдыхая родной запах можжевельника и ощущая тёплые руки на своей талии. Талботт мог быть саркастичным, замкнутым и до жути колючим, но он всегда относился к ней с каким-то неясным трепетом и нежностью.

Воздух вокруг них завихрился, пружиня в тихой, обволакивающей мелодии. Пенни почувствовала, как Уингер увлекает её в танец, и последовала за ним, совершенно не зная шагов.

Они почти не говорили в этот вечер больше, не желая разрушать волшебство мгновения. Выручай-комната, словно чувствуя их нежелание расставаться, выделила им широкую кровать, на которой они уютно устроились в объятиях друг друга до самого рассвета, и было тихо-тихо, почти невесомо, и воздух почему-то пах можжевельником.

Скорпиус очень давно не верит в сказки.

Мама читала ему на ночь когда-то, читала про колдуна и прыгающий горшок, читала про Белоснежку, гномов, про Гензель и Гретель и даже Василису Премудрую. Он любил это время; мама гасила верхний свет, зажигала несколько огоньков над его кроватью и начинала говорить каким-то особым, грудным, сказочным голосом. С кончика её волшебной палочки то и дело срывались искры и тени, складываясь в иллюстрации её слов.

Иногда к вечерним чтениям приобщался отец, читая реплики Румпельштильцхена или Злой Королевы. Скорпиус обожал вечера до тех пор, пока не уехал в Хогвартс. В школе вечера были холодные и одинокие, в тёмные окна лениво постукивал огромный кальмар, да порой заплывали русалки; они пугали его до жути первые несколько месяцев. Затем он привык и даже перестал искать способы отпугнуть их, просто не обращал внимания.

Сказки теперь выходили лишь из маминых писем, из её аккуратных, округлых букв и ровных строчек, в которых он словно слышит её тихий голос. Она не писала о сказках, конечно, но этот голос, что он слышал в своей голове, возвращал его в то время тепла и заботы. Скорпиус скучал. Чертовски скучал по сказочным историям.

Пока однажды не встретил девочку из сказок.

Это, кажется, четвёртый год обучения, и он торопится на чары, а под ногами постоянно что-то мешается; он отпихивает какую-то мелочь, не обращая на них особого внимания, но вдруг перед глазами мелькает огненный всполох, заставляющий его замереть на месте. Девчонка — чуть младше него — стоит прямо напротив, упрямо сверлит светло-зелёными глазищами и гордо сверкает значком Гриффиндора на мантии.

Она загораживает ему проход, а он даже забывает возмутиться.

— Торопишься, Малфой?

Он не отвечает, смотрит молча, нащупывая формирующийся в голове вопрос. Девчонка кажется колючей, острой, того и гляди — порежет, а ещё боевой и отчего-то очень знакомой, словно он уже встречал её где-то.

— Как тебя зовут?

— Лили Луна Поттер.

У неё нахмуренные брови, скрещённые на груди руки и вызов во всей позе. Он улыбается краешком губ.

— Можно я буду звать тебя вторым именем?

Она прищуривается, а потом вдруг улыбается тоже, враз растеряв весь свой боевой настрой.

— Можно.

* * *

Лили Луна умудряется загреметь в больничное крыло через месяц после их знакомства.

Скорпиус, честно сказать, никогда не думал, что вообще можно заработать такую простуду, от которой не спасёт даже самая насыщенная бодроперцовая настойка мадам Помфри. «Талантливый человек талантлив во всём» — заметила однажды его мать, посмеиваясь над ним, когда он разбил её любимую вазу — качественно, так, что ни одно репаро не соберёт. Скорпиус думает, что здесь случай тоже вполне подходящий: Лили Лунна Поттер однозначно талантлива, так что, прособирав сон-траву под проливным дождём добрых сорок минут, оказывается укрытой белоснежными простынями.

— Зачем было разгуливать под ливнем? — интересуется Малфой, сидя у её кровати.

— Тогда сон-трава проявляет свои свойства наилучшим образом. А я собиралась варить зелье сна-без-сновидений, — сообщает она, пожимая тонкими плечами в футболке с какой-то мышью с дурацким бантиком.

— Ты плохо спишь?

— Я прекрасно сплю.

— К чему тогда было гулять под дождём в поисках какой-то травы?

— Я хочу стать зельеваром, — заявляет она с непередаваемым для сопливки с четвёртого курса апломбом, — прекрати занудничать, лучше почитай мне.

Она протягивает ему книгу, и он не может поверить глазам, читая название на обложке. Лили Луна, видя немой вопрос в его взгляде, пожимает плечами и чуть улыбается:

— Надо ведь приобщать тебя к маггловской культуре, а то так и останешься неизлечимым снобом.

Он предпочитает не говорить, что знает сказки братьев Гримм наизусть.

* * *

Они сидят в библиотеке. Перед ними показательно открыты толстые-старые учебники по трансфигурации, и оба старательно что-то черкают на клочках пергамента да бумаги. Мадам Пинс умиляется единению факультетов и тягой к знаниям и удаляется шуршать прелой мантией куда-то в секцию подальше.

— Пс.

Лили Луна не реагирует, сосредоточенно крутит перо в руке, и он теряет терпение.

— Луна!

Поттер недовольно шипит, но поднимает взгляд, в котором читается вопрос и немое обещание жестокой расправы, если он не отстанет от неё сейчас же.

— Посиди вот так и не шевелись, — просит вдруг Скорпиус, — и улыбнись чуть-чуть. У меня не получается из головы, нужен образец, — признаётся он и выглядит таким уязвимым, что Поттер раздумывает подкалывать его, хоть шутки и составляли в основном всё их общение с момента знакомства, и послушно замирает на месте.

— Спасибо, — шепчет парень и быстро штрихует бумагу простого скетчбука маггловским карандашом мягкостью в 8B, — наиграешь потом свои аккорды?

Лили Луна улыбается; она никому в целом свете кроме него и дяди Фреда не рассказывала о своём увлечении музыкой и тайно протащенной в школу гитаре. Одна на двоих тайна греет душу, а вообще тайн у них на двоих две, но общие: Скорпиус вот рисует, преимущественно почему-то замки и иногда — её.

* * *

Лили Луне шестнадцать, она вытягивается на сочно-зелёной траве и прикрывает глаза. У неё платье ситцевое в мелкий цветочек, короткое, за такие братья обычно смотрят волком и приказным тоном отправляют переодеваться. Лили Луна в ответ им смеётся и затягивает пояс платья потуже.

Скорпиус сидит под деревом, облокотившись о ствол, прячется в тени и наблюдает, как солнечные лучи играют в догонялки на волосах его лунной девочки.

Лили Луна — однозначно странная и такая сказочная — самое сказочное, что случалось в его жизни. Сказочнее книги сказок.

— Не думай так много, голова заболит, — советует она, заметив вертикальную морщинку и кидает в него яблоком.

— Личный опыт? — усмехается Малфой и откладывает сочный фрукт в сторону.

Солнце ластится к ним тёплой утренней кошкой, и в Шотландии это настолько редкое явление даже в мае, что на улицу высыпает, кажется, весь Хогвартс, и даже Снейп прогуливается где-то по периметру, исключительно в целях наблюдения за порядком (и в тайной надежде хоть немного исправить цвет лица). Лили Луна щурится и чуть ведёт рукой, создавая радугой переливающихся бабочек. Их крылья красиво играют на солнце, и она в который раз мысленно благодарит Малфоя за то, что он заставил её тренироваться с беспалочковой магией.

— Считай, что так — она потягивается и садится рядом, проводит своим маленьким пальчиком по этой хмурой складке на его белом-белом лбу, — вот скажи мне, Малфой, у какого нормального человека бывает аллергия на яблоки?

Скорпиус пожимает плечами и чуть улыбается, размышляя над насмешкой судьбы — им с отцом, кажется, противопоказано быть похожими хоть в чём-то, кроме почти идентичной внешности.

— Лу-у-уна, — тянет парень, и Поттер вопросительно на него глядит, — давай музыку послушаем, ту группу, помнишь..? Драконы, кажется.

Она смеётся, кивает и бежит в сторону гриффиндорской башни, искать свой заколдованный дядями-близнецами старенький маггловский плеер. Они слушают на полной громкости, и басы эхом отдаются в головах обоих; Лили Луна прикидывает аккорды, а Скорпиус придумывает им волшебную сказку, про одиноких драконов и принцессу, которая верила. И принц там есть, только заколдованный, его так просто не разглядеть, отыскать придётся.

Она потом, после отбоя, перебирает гитарные струны, сидя на парапете Астрономической башни, а он в тусклом свете её переливающихся бабочек делает быстрые карандашные зарисовки.

— Ты что там рисуешь?

Скорпиус чуть улыбается — любопытства в Поттер больше, чем в кошке Филча.

— Сказку.

У одного дракона хвост ужасно напоминает жало скорпиона.