Свой выбор - 2 (джен)

Утром первого января 1992 года Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор совершенно отчетливо понял, что тщательно выверенный до грана план, которым он так гордился еще год назад, свернул куда-то не туда. Более того, великому и светлому волшебнику, сильнейшему чародею двадцатого века, и вовсе начало казаться, что план этот уже можно с сожалениями выбросить в мусорное ведро или сжечь. А пришло к нему это осознание в тот момент, когда директор единственной школы волшебства в Соединенном Королевстве устроился за столом в кабинете и вознамерился уделить часик-другой еще одной своей должности.

Это был уже привычный ритуал: чайник ароматнейшего чая, блюдо с пирожными или конфетами и гора свитков с подписями, печатями и магическими оттисками, символизирующая, что кто-то вполне успешно расправился с мелкими судебными делами, пока Альбус занят куда более важными вопросами. В этот раз Дамблдор решил поручить накопившиеся разбирательства исполнительной и въедливой Боунс. И та занималась, даже в Рождество с самого утра прибыла на службу, освободив председателя от недостойных его выдающейся личности мелких забот.

Начав читать первый свиток, Дамблдор поперхнулся конфетой и едва не подавился, увидев резолюцию Амелии поперек документа. Не веря своим глазам, Альбус Дамблдор поскорее перебрал другие свитки и мысленно застонал. На всех без исключения пергаментах правильная до скрипа девчонка выставила одинаковый вердикт.

Позабыв про чай, конфеты и неспешное начало дня, директор устремился в свои личные покои и выскочил оттуда всего через несколько минут в новой мантии из сверкающего серебристо-голубого атласа, густо расшитого серебряными звездами, золотистыми солнцами и запрятанными между бледно-голубыми завитками, цветами и листьями защитными цепочками рун. Свое место на голове волшебника заняла такая же серебристо-голубая шапочка, только украшенная кроме вышивки еще и мелким жемчугом, самоцветами и прозрачными голубоватыми аметистами. В расчесанную бороду директор поместил подходящие к наряду серебряные бубенчики, при ходьбе создававшие чуть слышный мелодичный перезвон. Альбус прекрасно знал, как его величают за глаза из-за аляповатых нарядов ничего не подозревающие волшебники разной величины. И только настоящий мастер чар или мастер-артефактор смог бы разглядеть, что каждая деталь наряда волшебника выбрана им не случайно. Кем бы был он, Альбус, без коконом окружавшей его защиты? Без многочисленных накопителей? И без модифицированных под банальное украшение вредноскопов? Дамблдор давно перестал задаваться подобными вопросами. Благо за последние пару десятков лет в магической Британии не прибавилось достойных звания мастера волшебников (не без участия самого директора Хогвартса!), а старые мастера уже привыкли помалкивать или из уважения, или из дружеских чувств, или из разумных опасений. Но сейчас безопасность волновала директора в последнюю очередь. Подхватив злополучные свитки, уменьшив и сунув за пазуху, Верховный Чародей поспешил на Астрономическую башню — единственное место в Хогвартсе, откуда мог трансгрессировать тот, у кого был подобный допуск.

Появившись в атриуме Министерства Магии несколько мгновений спустя, директор быстрой, но сдержанной походкой направился к лифтам — бубенчики нестройно позвякивали — и лишь у кабинета мадам Боунс, не обнаружив на месте ее секретаря, сообразил, что первая неделя нового года традиционно объявлялась нерабочей. Трудоголоки, конечно, не выдерживали и являлись на рабочие места раньше, но, похоже, даже зацикленная на карьере Амелия устроила себе парочку выходных.

Сжав челюсти и чувствуя себя мелким клерком, Верховный Чародей обошел соседние кабинеты, убедившись, что на службу явились только дежурные. А потом, решившись, направился в один из малых судебных залов, где хранились необходимые инструменты. При закрытых разбирательствах, не требующих всех внешних атрибутов и ритуалов, дела рассматривались вне специальных залов, в рабочих кабинетах рядовых судей, но набор печатей после этого всегда возвращался на законное место.

Но первая же попытка отменить резолюцию Амелии Боунс потерпела фиаско — печати не исчезли, сколько ни махал Дамблдор своей волшебной палочкой. Не пропал и магический оттиск самой судьи, служивший гарантией законности принятого решения. И сколько Альбус ни бился, документы оставались без изменений. Ни на одном свитке не поблекла ни одна печать.

Дав волю эмоциям и пользуясь отсутствием свидетелей, директор метался по залу в порыве злости, не утруждая себя надеванием маски мудрого старца. Разум волшебника судорожно искал и не находил выхода из сложившейся ситуации. В такие моменты Альбус по-настоящему ненавидел законы магии, которые нельзя отменить человеческим решением. Амелия Боунс, произнеся короткую ритуальную речь перед началом работы с документами, не просто соблюла минимальные правила, но воззвала к самой Матери, призывая ту в свидетельницы. Лишь после подобной подготовки судья мог оставлять свой магический оттиск на свитках — сама Мать Магия подтверждала принятое решение. Обычная клятва судьи, приносимая всеми, кто мог исполнять подобные обязанности, при вступлении в должность, была лишь ничем не подкрепленной формальностью. Призыв же магии в свидетели гарантировал, что решение принято по закону и непредвзято, а судья, в случае чего, понесет наказание.

Правда… отката не случалось, если судья искренне верил, что поступает правильно. И Альбус давно и умело взрастил в себе эту веру, чем пользовался не раз и не два. А то и вовсе забывал маленький ритуал. Клеркам же, обычным исполнителям, не было дела до того, есть ли магическая отметка на пергаменте или нет, если подпись и печать на документе выставил достаточно влиятельный волшебник со званием судьи Визенгамота. Всему этому не напрямую, но все же учил Дамблдор и младших коллег, особенно полукровок и магглорожденных, называя призыв к Магии пережитком прошлого. И его слушали даже некоторые чистокровные… Но не Амелия и подобные ей. А это означает, что решение не отменить, если только не созывать заседание, где сложно будет переубедить коллегию судей, тем более, многие входящие в нее чистокровные и полукровки от действий мадам Боунс только выиграли.

В голову Верховному чародею закралась крамольная мыслишка просто испепелить документы, но тут он вспомнил, что прошения в суд подавали гоблины, а на этих дотошных ушастых и клыкастых проходимцев у него нет ни одной точки влияния. Их не убедишь, не запугаешь, им не сотрешь память. Банковских служащих нельзя даже подвергнуть показательному суду, иначе можно вызвать гнев всего гоблинского сообщества. Это до поры до времени гоблины лишь снисходительно посматривают на те законы, которые продвигаются в Министерстве, будто и не касаются эти указы зеленошкурых. Да, министерские работники хоть и вносят гоблинов наравне с оборотнями, вейлами, русалками и остальными существами, в различные категории, в реальности не посмеют тех и пальцем тронуть. И не ему, Дамблдору, затевать новое противостояние с гоблинами. Не ко времени это.

Заскрипев зубами, Альбус бессильно опустился в кресло рядом с местом главного судьи и мрачно воззрился на разбросанные в беспорядке свитки. Он прекрасно знал процедуру. Копии уже сейчас поступили в архив Министерства и появились у гоблинов, а через положенный срок разным людям и организациям поступят извещения из Гринготтса. Ныне здравствующие наследники некоторых фамилий внезапно обретут назад имущество своих семей, переданное кем-то из родни в Фонд Мальчика-Который-Выжил. На адреса риэлторам поступят предложения по продаже объектов недвижимости тех представителей магического сообщества, кто завещал все Гарри Поттеру за неимением прямых или достойных наследников, с последующей передачей средств клинике Св. Мунго и парочке негосударственных фондов поддержки сирот. С тем же предложением обратятся к ювелирам, передав им для перепродажи ценные, но немагические украшения. И ни одного кната не перепадет в фонд школы, которым, как своим кошельком, всегда распоряжался Альбус.

Вернув внешнее спокойствие, но внутри все еще кипя от злости, Дамблдор собрал свитки, перенес их в кабинет Амелии, а после направился в банк. Но и там не удалось добиться ничего путного. Обнажив зубы в оскале, который у гоблинов считался вежливой улыбкой, самый главный гоблин представил Дамблдору тот самый договор, который Альбус самолично подписал, когда открывал ячейку для Фонда.

— Как видите, уважаемый, все законно, все по правилам, — тыча длинным ногтем в один из пунктов, сказал гоблин.

Альбус мог лишь вновь бессильно скрипнуть зубами, читая строчки, выведенные мелким шрифтом. Согласно договору в ячейке, открытой под Фонд, неограниченное время могло храниться только золото, а вот все остальное — десять лет. После же требовались дополнительные распоряжения. И хоть открывал ячейку директор, а воспользоваться ею мог любой знающий волшебник (Дамблдор позаботился о том, чтобы таковых не было), владельцем адресного содержимого являлся Гарри Поттер. И оказалось, что гоблины, заявляющие о невмешательстве в дела волшебников, очень даже в них вмешиваются, если это касается их шкурных интересов. Гоблины не только нашли способ связаться с юным волшебником, но и ради своей выгоды проигнорировали возраст мальчика, теперь упирая на то, что в договоре на ячейку не было выставлено стандартных ограничений. Альбус поплатился за то, что воспользовался возможностью открыть такой сейф, какого прежде не было в Гринготтсе. И гоблины воспользовались невнимательностью Дамблдора, теперь вполне законно имея право на комиссию за свои услуги со всех участников завязавшейся истории.

И все это под носом у директора! Да так, что тот ничего не заподозрил, а теперь уже поздно что-то предпринимать.

Перед внутренним взором Альбуса проплывали старинные особняки, полные редких книг, крепкие домики, лакомые куски земли, древние редкие украшения. А артефакты! Мальчишке ведь наверняка завещали и их, но на перепродажу он их не отдал.

Вернувшись в Хогвартс и с отвращением взглянув на остывший чай, Альбус опустился в свое троноподобное кресло и попытался понять, когда же все пошло под откос. Еще летом Дамблдор был уверен, что полностью контролирует ситуацию. Пусть и не во всем, но Герой, объявленный таковым с подачи самого директора, соответствовал ожиданиям. Но уже первого сентября, всего четыре месяца назад, появились признаки отхождения от плана. И с тех пор ничего не происходило так, как хотелось бы Альбусу. Но он не допускал и мысли, что его обведет вокруг носа одиннадцатилетний мальчишка в компании гоблинов.

Подергав себя за бороду, Дамблдор принял решение и откинулся на неудобную, но прекрасную в своей величавости спинку кресла. Все эти месяцы Альбус не относился к Поттеру серьезно. Пришло время взять его под контроль и направить по выбранному директором пути. И для начала стоит заманить мальчишку в тот класс, куда еще перед Рождеством Дамблдор перенес зеркало Еиналеж.

* * *

За задернутым алым с золотой бахромой по краю пологом на развороченной постели метался долговязый одиннадцатилетний мальчишка. Лоб его покрывала горячечная испарина, рот кривился то в болезненной гримасе, то в блаженной полуулыбке, грудь часто вздымалась, будто юный волшебник не спал, а куда-то стремительно мчался. В какой-то момент, дернувшись, мальчик свалился с кровати и глухо застонал от боли.

Проснулся он лишь несколько секунд спустя. Устало сощурился в полумраке спальни первокурсников Гриффиндора, где все эти дни оставался один, и с тихим шипением потер отбитую о пол коленку. После встал, сунул ноги в потрепанные домашние тапочки и подвинулся ближе к небольшой печке в центре комнаты, почти не справлявшейся с холодом и сквозняками башни даже в те вечерние часы, когда эльфы подбрасывали в нее топливо. К середине ночи дрова полностью прогорали, к утру студенты успевали закоченеть под своими одеялами. Ничего не спасало: ни плотные пологи, ни кое-как разученные согревающие чары, ни попытки Дина заделать щели в окнах всевозможными подручными материалами — от жевательной резинки до кусочков пергамента, приклеенного заклинанием.

Протянув руки вперед, мальчик некоторое время стоял неподвижно. Лоб его все еще сверкал от пота, а руки подрагивали от холода. Потом он стянул с высокой решетки, трубой поднимавшейся вокруг печки, свои носки, серые и бесформенные, с заплаткой на пятке, вяло натянул их, сунул ноги обратно в тапки, накинул на плечи потрепанную зимнюю мантию и, шаркая не хуже Филча, поплелся вниз, в гостиную, чтобы несколько минут спустя покинуть башню Гриффиндора.

Ноги сами несли мальчика в один из пустых классов рядом с Библиотекой…