Пилигрим (гет)

На ристалище с треском разлетались древки копий, грохотали от страшных ударов рыцарские латы, воинственно ржали боевые кони. Толпа зрителей неистовствовала — кричали как простолюдины в нижних рядах, так и знатные сэры в компании благородных дам, расположившиеся на верхних галереях арены. Норманнские зачинщики турнира наголову разбили всех соперников, и кто-то из зрителей был этому очень рад, а кто-то, напротив, громко и яростно негодовал.

Ревекка была едва ли не единственной, кто взирал на жестокую забаву с благородным бесстрастием, смешанным с состраданием к поверженным и раненым. Она, дочь презираемого народа, долгое время жила среди христиан и была вынуждена мириться с их обычаями, в том числе и с такими, которые были чужды ей по духу и убеждениям. В чем же доблесть — покалечить, ранить, убить другого человека? Такого же, как и ты, созданного тем же Богом? И речь не шла о войне, ибо войной можно оправдать жестокость, а потехой — нет.

— Неужели во всей Англии не нашлось ни одного саксонского рыцаря, чтобы поставить на место норманнских псов?! — послышался возмущенный возглас сверху.

Как будто в ответ на этот отчаянный призыв вострубила труба, возвещающая о том, что появился еще один рыцарь, желающий померяться силами с зачинщиками. Этот рыцарь был не похож на других. В своих изящных, сверкающих на солнце доспехах, верхом на стройном вороном коне, он был словно не человек, а какое-то высшее существо из мира грез. Ловкостью и грацией его движений залюбовались — вольно или невольно — все зрители турнира. Рыцарь подъехал к шатру Буагильбера и с силой ударил в его щит острием копья — будет смертельный поединок.

Сердце Ревекки сжалось. Она относилась к подобного рода состязаниям с большим предубеждением, но в этот раз прекрасная еврейка всей душой болела за безымянного рыцаря, не пожелавшего назваться устроителям турнира. В тот момент, когда противники неслись друг на друга с боевыми копьями наперевес, Ревекка истово молилась Богу Израиля о том, чтобы рыцарь, лица которого она еще даже не видела, не пострадал.

И он победил в этой схватке — молитвами безвестной ему девушки или благодаря своему непревзойденному воинскому искусству, но победил. Триумфатор турнира так и не снял шлема, он пожелал остаться под именем рыцаря Лишенного Наследства. В этом человеке чувствовалось необыкновенное благородство; несомненно, он оказался достойнейшим победителем.

Рыцарь преклонил копье и принял венец, который он должен был вручить выбранной им королеве любви и красоты. Ревекка затаив дыхание следила за тем, как он медленно едет вдоль зрительских рядов мимо краснеющих, бледнеющих и смущающихся девиц, но он, казалось, не замечал никого из них. Рыцарь остановился напротив ложи, где восседала гордая, исполненная всякого достоинства белокурая саксонская красавица. Он почтительно, если не сказать благоговейно, преклонил перед ней голову и положил венец к ее ногам, и толпа громко приветствовала избранную королеву любви и красоты.

На лицо Ревекки словно бы нашла тень. О нет, она не была глупа и прекрасно сознавала свое положение в обществе — могла ли еврейка надеяться на то, что благородный рыцарь удостоит ее хотя бы взглядом? К тому же и глаза, и сердце подсказывали ей, что любовь храброго незнакомца отдана прекрасной леди Ровене, благодарно принявшей венец из его рук. Так и должно быть: дети Сиона не должны смешиваться с иными народами, это противно и Богу тех, и Богу других. Но сердце, к сожалению, жило по другим законам, оно не взирало ни на веру, ни на сословия, ни на титулы.

Второй день турнира ознаменовался общим поединком. По той самоотверженности, по запалу, с которыми сражались участники противоборствующих партий, это состязание ничуть не уступало настоящему ратному бою. Облако пыли, ожесточенный лязг оружия, крики раненых, тяжелый топот конских копыт — Ревекка тщетно пыталась отыскать взглядом рыцаря, судьба которого волновала ее больше всего. Когда кто-то падал раненый, а то и замертво, Ревекка в ужасе вздрагивала.

Бойцов, продолжающих схватку, оставалось все меньше и меньше. Среди оставшихся в седле и на ногах искусных рыцарей увидеть вчерашнего победителя турнира было совсем нетрудно. Ревекка едва сдержала испуганный вскрик, когда на него, обнажив мечи, помчались сразу трое противников. Должно быть, рыцарь Лишенный Наследства сильно пострадал бы от их нападения или вовсе погиб, если бы его не спас соратник — такой же безымянный воин, закованный в черные доспехи.

Кровавое побоище было окончено. Победитель остался прежним, и пока он, сопровождаемый громогласными звуками труб и литавр и приветственными возгласами, шел к трону, на котором восседал принц Джон, никто толком не замечал, что рыцарь пошатывается на ходу от слабости. Опытным взглядом врачевательницы Ревекка безошибочно определила — он тяжело ранен!

* * *

Айвенго был без сознания довольно долго. Пока он метался в лихорадочном бреду, перед его глазами то и дело возникал образ прекрасной восточной девушки. Ее смугловатое лицо с тонкими, изысканными чертами, ясные глаза, смотревшие с большой нежностью, темные прямые волосы, украшенные золотой диадемой с подвесками, ее ласковый, чарующий голос. Она не была похожа на земную женщину, и раненый рыцарь проблесками разума, боровшегося с болезнью, решил, что она ему снится или мерещится.

Мало-помалу Айвенго приходил в себя. И каково же было его удивление, когда он увидел себя в доме с богатым восточным убранством! Оказалось, что и девушка, образ которой преследовал его все это время, настоящая, из плоти и крови. Открыв глаза, Айвенго воззрился на нее с таким нескрываемым восхищением, что тут же невольно остерегся, не оскорбляет ли такое слишком явное проявление внимания благородную деву.

— Не называйте меня благородной девой, — кротко поправила она его. — Я всего лишь бедная иудейка. Мое имя Ревекка, я дочь Исаака из Йорка, того самого, который снабдил вас доспехами и лошадью.

— Ах, вот как, — вздохнул Айвенго.

В этом вздохе не было презрения, как могло показаться несчастной еврейке, привыкшей к постоянным унижениям, гонениям и пренебрежению со стороны окружавших ее христиан. Было разочарование, но не презрение. Между рабами Христовыми и сынами и дочерьми Моисея пролегала такая пропасть, которую нельзя было перелететь и на самом легконогом скакуне. Айвенго эта мысль почему-то сильно удручала, и даже воспоминание о прекрасной Ровене, поддерживавшее его в минуты самых тяжких испытаний вдали от отчего дома, не спасало храброго рыцаря от тоски.

Он каждый раз нетерпеливо ждал появления Ревекки, когда та перевязывала его глубокую рану, смазывая ее целебными мазями, или давала ему лекарство. Она появлялась в дверном проеме с позолоченным подносом в руках, как добрый ангел — если только можно дитя племени упорствующих еретиков сравнить с бесплотным слугой Божиим. Айвенго старался не выказывать ей нежности ни взглядом, ни словом; это было ни к чему. Подчас он боялся, не слишком ли грубым и жестокосердым выглядит в глазах этой великодушной девушки, впрочем, не все ли равно? Ревекка обещала поставить его на ноги за восемь дней — через восемь дней Айвенго покинет дом ее отца и навсегда попрощается с ней. А то чувство, которое возбуждала в его сердце прекрасная еврейка, тоже имело разумное объяснение: редкий мужчина мог бесстрастно взирать на ее красоту. Айвенго надеялся, что две-три исповеди избавят его от этого греховного наваждения, и он продолжит с доблестью и честью служить Богу, своему королю и даме своего сердца.

Стараниями своего очаровательного врача больной быстро шел на поправку. Исааку и его дочери, взявшим раненого рыцаря под покровительство, настало время возвращаться из Ашби в Йорк. Утром Ревекка, осмотрев подопечного, с мягкой улыбкой сказала о том, что его состояние позволяет ему отправиться в дальнюю дорогу. Айвенго не хотел стеснять своих благодетелей и оттого просил найти для него другой приют, но красавица-еврейка убедила его в том, что ни среди саксонских, ни среди норманнских врачей не найдется лекаря, способного так скоро излечить его раны, как она, владеющая великими секретами врачевания своего народа. Айвенго согласился ехать — согласился с куда большей радостью, чем сам мог от себя ожидать.

Разместившись на носилках с пологом, Айвенго двинулся в путь через лес вместе с Исааком и Ревеккой в сопровождении нанятой ими охраны. В дороге ему вновь стало дурно, и он провалился в болезненный сон. Иногда он будто бы слышал снаружи тревожные возгласы, крики и лязг мечей, но после отгремевшего турнира с его ожесточенными схватками такие видения были нисколько не удивительны.

От забытья Айвенго очнулся уже в тесной комнате, более приличествующей отшельнику или заключенному, нежели раненому. Ее низкий каменный свод, голые толстые стены и единственное небольшое окно с решеткой, сквозь которое проникал дневной свет, указывали на то, что это, скорее всего, помещение внутри башни какого-то замка. Едва Айвенго открыл глаза, как возле его скромного ложа из шкур лесных животных, настеленных на полу, очутилась Ревекка. Она с такой заботой, с таким участием осмотрела его и расспросила о самочувствии, что раненый на несколько мгновений даже позабыл о своих тревогах, вызванных внезапной остановкой.

— Неужели мы в Йорке? — удивился он.

Радостная, нежная улыбка исчезла с лица Ревекки, уступив место горькой печали.

— Нет, Айвенго. Мы пленники.

— Пленники! Где? Как это случилось?

— На нас напали в дороге, — спокойно пояснила девушка. — Мы в замке Фрон де Бефа: вы, я, мой отец и… — она запнулась, словно не решаясь продолжать.

— Кто еще? — встревожился Айвенго.

— Ваш отец тоже здесь вместе со своими слугами, он тоже пленник. И Ательстан, и… леди Ровена.

— Ровена здесь! — с ужасом вскрикнул раненый. — О кары небесные!

Известие о возлюбленной так потрясло его, что он попытался подняться с постели, но сразу же повалился обратно, сморщившись от боли.

— Ради Бога, не утруждайте себя! — воскликнула Ревекка, помогая ему лечь. — Вам еще рано вставать, нужно набраться сил!

— Ах, какой от меня сейчас прок! — сбивчиво пробормотал Айвенго, покрывшись испариной. — Вместо того чтобы биться с врагами, я лежу здесь, как дряхлый старик или как расслабленный.

— Вы непременно выздоровеете, — ласковым, напевным голосом произнесла Ревекка и, придерживая голову больного, поднесла к его губам пузырек со снадобьем. — Вот, выпейте, это придаст вам сил.

— Если бы мне только знать, что она в порядке, что ей не нанесли никакого вреда и бесчестья… — прошептал Айвенго, покорно выпив лекарство. Заметив в глазах еврейки особую печаль, он с беспокойством поинтересовался: — Ревекка, тебя никто не обидел?

— Нет, Айвенго, со мной все в порядке, — она улыбнулась ему такой улыбкой, которая озарила бы его пребывание и в самой мрачной темнице. — Не тревожьтесь сейчас ни о чем.

— Милая, добрая дева, — вздохнул раненый, — если бы ты только знала, как тяжело мне в такую минуту лежать здесь, слабому и беспомощному! Я жив лишь твоими заботами. Чем я могу отблагодарить тебя?

— Я не требую от вас благодарности, — без ложного смирения отвечала Ревекка. — Вы оказали нам неоценимую услугу, взяв под свою защиту моего бедного отца, когда ему угрожала опасность. Этого достаточно, чтобы вы не чувствовали себя обязанным мне.

Айвенго промолчал, невольно любуясь красивыми, правильными чертами ее лица, ее величавой осанкой и мудрым — не по годам мудрым — взглядом ее дивных глаз. Она была смиренна, но лишена всякого низкопоклонства перед христианами, чем грешили некоторые из ее единоверцев. В ней чувствовалось гордое достоинство, но не было высокомерия, что часто встречалось среди благородных, знатных дам. Глядя на эту жемчужину Востока, сложно было не проникнуться хотя бы каплей уважения к тому племени, которому она принадлежала.

В самом деле, есть что-то несправедливое в том, что Господь дает нам только одну жизнь и одно сердце. Айвенго словно бы разрывало напополам: одна часть его души стремилась к Ровене и стенала при одной лишь мысли, что та может пострадать в зловещих стенах Торкилстона, где было пролито столько крови и опорочено столько дев, что мучения невинных жертв уже вопили к небесам об отмщении. Другая часть не хотела покидать Ревекку и отпускать ее от себя. Если бы только можно было иметь вторую жизнь и второе сердце, Айвенго ни минуты не сомневался, что и то, и другое он отдал бы этой удивительной девушке, с которой ему не посчастливилось принадлежать к одному народу и к одной вере.

* * *

Окрестности замка огласил протяжный, трубный звук охотничьего рога. Пленникам недолго пришлось томиться ожиданием — им на помощь пришло целое войско йоменов под предводительством таинственного Черного Рыцаря, который однажды спас Айвенго на турнире. В замке поднялась суматоха: весь гарнизон крепости, его окружавшей, был поднят на его защиту. По длинным темным коридорам гулко разносились голоса и быстрые, тяжелые шаги воинов и слуг. Люди Фрон де Бефа готовились к осаде вместе со своим господином, равно как и Морис де Браси с Брианом де Буагильбером — друзья и приспешники жестокого барона.

Айвенго изнывал на своей постели, будучи не в состоянии не то что участвовать в сражении, но даже наблюдать за его ходом. Ревекка, по совету рыцаря прикрывшись старым щитом, осторожно встала напротив окна и принялась рассказывать ему обо всем, что видела снаружи. Айвенго несколько раз нетерпеливо перебивал ее, пояснял некоторые тонкости боевого искусства и военной тактики. Ревекке хотелось зажмуриться, чтобы не видеть бесчеловечных ужасов, сопровождавших приступ замка, но она продолжала стоически наблюдать за смертельной битвой и озвучивать все, что происходило на стенах и внизу крепости. Когда были взяты центральные ворота, стало ясно, что удача отвернулась от защитников Торкилстона.

— Как пылает мое сердце! — воскликнул Айвенго, услышав радостные новости. — Как желал бы я сейчас быть там и плечом к плечу сражаться с доблестным воином, облаченным в черные доспехи! Клянусь, милая Ревекка, клянусь небом и землей, что только один человек в Англии способен так отважно и искусно биться, как он!

Ревекка посмотрела на него, покачав головой. Несмотря на слабость, Айвенго был очень взбудоражен: его глаза горели ярким пламенем, а на болезненном, обескровленном лице появился румянец.

— Почему вам так не терпится снова взяться за клинок, чтобы проливать чужую кровь, сэр рыцарь? — спросила она.

Это замечание, по-видимому, оскорбило его.

— Рыцари это не разбойники, Ревекка, они не «проливают кровь». Они доблестно сражаются в честном бою ради подвигов и славы!

— Слава! Не есть ли это идол, подобный Молоху или Ваалу, которому вы служите, принося в жертву свои и чужие жизни? Что останется от нее, когда разрушатся ваши кости? Только ржавая кольчуга над могилой в фамильном склепе и отголоски ваших историй в песнях менестрелей. Разве сравнится она с теплом семейного очага и теми радостями, которых вы намеренно себя лишаете? Разве мир хуже войны?

— Молю тебя, не рассуждай о том, чего не знаешь! Да будет тебе известно, милая дева, что рыцарство — это оплот духовной чистоты, достоинства и благородства! Ты хотела бы, чтобы погас его светильник, но как, скажи тогда, как отличать свет от тьмы, истину от неправды? Рыцарский дух отличает доблестного воина от простолюдина, мы служим опорой для угнетенных, защитой для обиженных, утешением для обездоленных! Свою дворянскую честь мы ценим несравненно выше светлых домов, теплых постелей и сытных трапез. Ревекка, ты не можешь понять чувств благородной девушки, ради которой рыцарь совершает подвиг, доказывая силу своей любви. Все равно ты не христианка, Ревекка.

Последние слова были произнесены им с таким горьким сожалением, что они пронзили сердце Ревекки подобно одной из тех стрел, что в великом множестве летали за окном в обе стороны, когда только начинался штурм замка. «Он никогда не предпочел бы меня своим идеалам, которым так беззаветно служит, — подумала она. — Для него я лишь презренная еврейка, не более. Зачем я позволила этому рыцарю завладеть моими мыслями и сердцем? Засмотревшись на его золотые кудри, я совсем позабыла о сединах моего бедного отца!»

— Вы правы, сэр рыцарь, я не христианка, — с большим достоинством отвечала Ревекка, сдерживая в голосе слезы. — Едва ли однажды хотя бы один рыцарь преломит в мою честь копье, и Иудею давно не оглашают звуки труб, это правда. Но видит Бог, сотворивший нас обоих, что я храбро пошла бы на смерть и отдала бы свою кровь по капле, если бы это помогло защитить мой народ и вернуть земли, некогда ему принадлежавшие.

Ее речь произвела на Айвенго сильное впечатление. Он, казалось, позабыл и о рыцарстве, и о сражении, которое по-прежнему шло у стен замка, и от которого зависело их спасение. Он улыбнулся Ревекке и протянул к ней руку.

— Я незаслуженно обидел тебя, милая Ревекка. Прости мою грубость и подойди ко мне, мой добрый лекарь, сядь подле меня.

Ревекка с радостью отбросила щит и ринулась к постели больного, точно между ними и не было никакой ссоры. Айвенго дотронулся пальцами до ее волос и нежно проговорил:

— Добрая дева, если бы мы только были с тобой одного племени! Ты была бы великим сокровищем, которым я дорожил бы до конца своей жизни. И все же мне никогда не забыть тебя, Ревекка, и ты тоже помни о рыцаре, которого спасла.

Веки раненого отяжелели — он отдал слишком много сил, переживая и душой присутствуя с войском, осаждавшим замок. Как ни крепился Айвенго, он очень быстро заснул беспробудным сном — таким глубоким, что его не могли разбудить ни шум, ни крики, доносившиеся снаружи.

Ревекка наблюдала за спящим с той болью, которая по обыкновению сопровождает неразделенную или безнадежную любовь. Она любовалась его благородными, мужественными чертами. Светлые кудри Айвенго еще сильнее выгорели под палящим солнцем Палестины, а его белая от природы кожа приобрела смуглый оттенок. На лице рыцаря лежала печать доблестно перенесенных им тягот и лишений, и даже если он в чем-то заблуждался, чистота его души оправдывала все его заблуждения. Ревекка, зная, что Айвенго сейчас не проснется, осторожно коснулась губами его запекшихся губ, орошая его лицо своими слезами.

Так она просидела у постели раненого не менее получаса. Сражение за окном то стихало, то возобновлялось, но вдруг Ревекка почувствовала запах дыма.

— Бог отцов наших! — с ужасом воскликнула она. — Неужели мы горим? Айвенго, просыпайся, в замке пожар!

Не успела она произнести это, как дверь настежь распахнулась, и Ревекка увидела Буагильбера. Его вид был страшен: доспехи изломаны и залиты кровью, с меча стекала и капала на пол вязкая алая жидкость, перо на шлеме обгорело.

— Ты пойдешь со мной! — он грубо схватил девушку за руку и потащил за собой.

— Ни за что! — сопротивлялась Ревекка. — Я не оставлю моего отца и Айвенго! Спасай прежде их!

— Безумная, ты сгоришь здесь!

— Я предпочту отдать себя пламени, чем в руки такого нечестивца, как ты, рыцарь Храма, презревший свои обеты и притесняющий беззащитных девушек!

— Довольно этих разговоров, гордая дочь Иуды! — вышел из себя Буагильбер. — Однажды ты заставила меня отступить, но теперь ты в моей власти! Я не стану долго тебя уговаривать!

Их крики разбудили спящего Айвенго. Он попытался помочь Ревекке и даже нашел в себе силы подняться с ложа, но крепкий удар храмовника в челюсть сбил его с ног.

Потеряв всякое терпение, Буагильбер схватил пленницу, взвалил ее себе на плечо, как тряпичную куклу, и помчался с ней прочь из замка.

Ревекка горячо молилась на коленях в уединенной келье прецептории Темплстоу — обители рыцарей ордена Храма. Сюда ее как пленницу в строжайшей тайне привез Бриан де Буагильбер. Впрочем, ему надо было воздать должное хотя бы за то, что храмовник сдержал обещание, данное Ревекке в стенах замка Фрон де Бефа, и не принуждал ее к любви силой. Не силой, но одними лишь словами и уговорами он пытался сломить дух гордой еврейки, каждый раз доходя до исступления от ее твердого отпора.

Так или иначе, о греховной страсти храмовника стало известно гроссмейстеру ордена, который тут же поспешил учинить судилище над несчастной еврейкой, обвинив ее в колдовстве и приговорив к смерти. Ревекке оставался один путь к спасению: за два дня ей надлежало с помощью посланника отыскать человека, готового сразиться за нее в поединке с Буагильбером. Одолев его, защитник доказал бы невиновность Ревекки, и ее бы оправдали. Но где в Англии сыскать рыцаря, который мог бы рискнуть жизнью ради иудейки? Сражаться с Буагильбером — все равно что с самим сатаной, и единственный, кто был способен одержать над ним верх, единственный, чье имя заставляло сердце Ревекки трепетать, не мог прийти ей на выручку из-за своих ран, от которых еще не успел оправиться.

Но Бог велик — если на то была бы Его воля, Он воздвиг бы Ревекке надежного защитника и из числа крестьян или йоменов. Так, твердо уповая на покровительство Господа, Ревекка все же готовилась к переходу в вечность, которого сильно страшилась, несмотря на свое мужество.

В низкую дверь кельи постучались. Ревекка услышала знакомый голос своего мучителя:

— Ты позволишь мне войти?

— Разве я могу вам запретить, сэр рыцарь? — холодно отозвалась Ревекка.

Дверь отворилась. Буагильбер ворвался в маленькую комнату подобно вихрю, его белый плащ с красным восьмиконечным крестом разлетался, как парус на ветру. Храмовник был бледен, но его глаза лихорадочно блестели даже в полутьме.

— Ревекка, послушай меня внимательно, — он приблизился к пленнице с особой торжественностью. — Я могу тебя спасти!

Ревекка, отвернувшись, отвечала:

— Не в вашей власти более казнить меня или миловать. Теперь, когда надо мной состоялся суд вашего ордена, меня может спасти только Бог и острый меч защитника, которого Он мне даст.

— Оставь сейчас эти детские глупости! — Буагильбер развернул ее к себе за плечи и с болезненной страстью воззрился на нее. — Ревекка! Ревекка! Мы сбежим! Я все устрою, мы поедем туда, где ни тебе, ни мне никто не посмеет причинить вреда и сказать хотя бы одного худого слова! Мое могущество гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить.

— Вы соблазняете меня напрасно.

— О упрямая, неблагодарная девица! Я рисковал и рискую ради тебя всем, что у меня есть, даже самой жизнью! Пока я спасал тебя из горящего Торкилстона, на меня могли обрушиться потолки, меня могли пронзить стрелы, я закрывал тебя щитом, подставляя себя под их град. Сейчас я готов отказаться от славы, почестей, своего места в ордене, я готов запятнать себя позором среди своих братьев, и все ради тебя одной! Рыцарь без чести все равно что тело без души, но я готов презреть рыцарскую честь ради тебя! Понимаешь ли ты, Ревекка, что это значит? Если не имеешь ко мне любви, то имей хотя бы благодарность!

— Велика ли заслуга — сначала бросить человека тонуть в реку, а после вытащить его оттуда? За что я должна быть благодарна вам, сэр рыцарь? — Ревекка отвечала ему без дерзости в голосе, но с таким достоинством, что храмовник, вероятно, предпочел бы услышать из ее уст самые страшные и грубые проклятья. — За то, что вы дважды похитили меня и держали пленницей? За то, что по вашей вине меня приговорили к сожжению на костре? Вы спасли меня от огня пожара, но ввергли в другой огонь, вольно или невольно. Такая забота больше похожа на заботу тюремщика о заключенном, чем на попечение любящего человека.

— Я не знал, что так получится! — разозлился Буагильбер. — Клянусь всем святым, что еще дорого для меня, я не хотел, чтобы в прецептории узнали о твоем присутствии, и тем более не хотел этого треклятого суда! Я собирался выступить твоим защитником, принять вызов, и если бы не глупое недоразумение по вине старого ханжи…

— Это лишь слова, — печально прервала его пламенную речь Ревекка. — Слова и ваши пустые грезы.

— Ревекка, если ты останешься здесь, у тебя не будет ни единого шанса избежать смерти! — девушке показалось, что храмовник был готов рухнуть перед ней на колени. — Пожалуйста, поедем со мной! Прими мою любовь, ты будешь царицей, королевой!

— Если мой жребий сгореть на костре или стать наложницей рыцаря-отступника, то лучше мне предать себя в руки Божии и погибнуть, — храбро сказала Ревекка недрогнувшим голосом.

— Да ты и впрямь ведьма! — отчаянно взвыл Буагильбер и закрыл лицо руками. — Прецептор был прав: ты околдовала меня, лишила рассудка! Пропади же ты пропадом, какое мне до того дело? Прощай, Ревекка, спасайся, как знаешь.

Он с силой хлопнул дверью, оставив в одиночестве пленницу, приговоренную к казни. Ревекка медленно опустилась на кровать, стоявшую посреди кельи, и тяжело вздохнула. Ей не на что было надеяться, и все же слабая искра надежды не гасла в ее исстрадавшемся сердце.

* * *

Айвенго мчался по дороге в Темплстоу во весь опор, постоянно шпоря и погоняя коня. Едва он получил известие от Исаака о том, что Ревекка попала в беду, как вскочил в седло и, невзирая на уговоры окружавших его людей и не оправившееся до конца здоровье, ринулся ей на помощь. Это выглядело безрассудством с его стороны, почти самоубийством, но для Айвенго это было делом чести. С тем же бесстрашием, с каким он отправился бы защищать Ровену, даму своего сердца, девушку, которой он посвятил свое непростое путешествие в Палестину, с тем же бесстрашием Айвенго рисковал собой и ради Ревекки.

Более того, он испытывал к ней какое-то новое, особенное чувство, в чем пока не осмеливался себе признаться. Перед Ровеной он преклонялся, как преклоняется паломник перед святыней: во всей наружности прекрасной саксонской девы было нечто царственное и величественное; нечто, что заставляло опускать перед ней взгляд долу подобно тому, как грешник смущается взглянуть на святой лик. Тому причиной, вероятно, была кровь короля Альфреда Великого, которому Ровена приходилась внучкой. Ревекка же вызывала в Айвенго иные чувства. То была совсем не похоть, упаси святой Иоанн, но все же при воспоминании о прекрасной еврейке сердце рыцаря жарко пламенело и мучилось тревогой за ее судьбу.

Мрачные стены Темплстоу Айвенго завидел еще издалека. Вскоре показалось и ристалище с помостом, наводненное фигурами рыцарей Храма в белых плащах, будто в погребальных саванах. Айвенго почувствовал слабость после быстрой скачки, но тут он увидел такое, что мигом вернуло ему силы.

На возвышении, под которым был сложен хворост, привязанной к столбу стояла, отвернув лицо от своих палачей, Ревекка. Услышав глас трубы, прозвучавшей при появлении на арене защитника, она вздрогнула и обратила взор к Айвенго. Ревекка смотрела на него так, будто он был самим архангелом Михаилом, посланным ей на помощь, но не без страха — она прекрасно понимала, что ее рыцарь еще не в силах сражаться в жестоком поединке.

Айвенго подъехал к ложе гроссмейстера и назвал свое имя и цель своего прибытия. Буагильбер, стоявший подле, насмешливо смерил его взглядом:

— Мне казалось, рыцарь, что ты должен еще лежать на одре болезни. Честь и рыцарский кодекс не позволяют мне биться со слабыми и увечными, а потому давайте подождем другого защитника.

— Неужели вы струсили, сэр Бриан де Буагильбер? — смело отвечал Айвенго. — Дважды я поражал вас своим копьем. Давайте же снова сойдемся на ристалище, и вы увидите, что моя рука по-прежнему тверда, а раны не так страшны, как вам казалось.

— Хвастливый мальчишка! — Буагильбер побагровел от злости, взбираясь на коня. — Ты сам вынес себе смертный приговор! Я проучу тебя как следует. Дайте мне мой шлем и копье! — сказал он оруженосцу.

— Стойте! — остановил их гроссмейстер и обратился к Айвенго: — Девица должна признать вас своим защитником, да свершится суд Божий.

Айвенго подъехал к месту будущей казни и с глубоким почтением спросил девушку:

— Признаешь ли ты меня своим защитником, Ревекка, дочь Исаака из Йорка?

Она посмотрела на него таким нежным, пронзительным взглядом, что у Айвенго перехватило дух. Будь перед ним сейчас хоть целый взвод сарацин, он, не колеблясь, один бросился бы в атаку.

— Да, — твердо ответила Ревекка.

Был дан сигнал к началу поединка. Противники, надев шлемы, помчались друг на друга на лошадях, выставив перед собой боевые копья. Удар Буагильбера оказался точен и силен, и Айвенго зашатался, но удержался в седле. Второй удар свалил его наземь. Зрители ахнули в тревожном ожидании развязки, но Айвенго предпринял усилие и поднялся на ноги.

Буагильбер отбросил копье, соскочил с коня, снял шлем и достал из ножен меч. Его противник сделал то же самое — они продолжали поединок как пешие воины. Силы стремительно покидали Айвенго. Он почти не нападал, только отбивался, выставляя перед собою то щит, то клинок. Сокрушительные удары храмовника обрушивались на него с такой нечеловеческой яростью, будто в того вселился бес. Однако не было похоже на то, что Буагильбер спешит расправиться с врагом: он, вероятно, хотел отомстить ему за предыдущие поражения и вдоволь насладиться его унижением, а затем уж убить.

Но вдруг, как по велению Провидения, рыцарь Храма замер. Свирепое лицо его сделалось испуганным почти до кротости — он завороженно смотрел на Ревекку. Айвенго воспользовался его замешательством, поднялся с колен и пронзил Буагильбера мечом насквозь. Их взгляды — победителя и побежденного — встретились. В жестоких, презрительно-надменных глазах храмовника теперь читалось не то сочувствие, не то благодарность. Умирающий словно бы говорил Айвенго: «И ты тоже поражен страстью к еврейке. Но я ухожу и освобождаюсь от ее оков, а тебе оставаться в ее власти до конца твоих дней». Веки Буагильбера сомкнулись, и он упал на рыхлую землю замертво. Поединок был окончен. Божественный суд вынес свой приговор и возобладал над судом человеческим.

Король Ричард Львиное Сердце возвратился в Англию с честью и славой, перестав скрываться под именем Черного Рыцаря. Он вернул себе законный трон и освободил народ Англии из-под гнета своего младшего брата, нечестивого принца Джона, и его приспешников. Ричард пожаловал замок в Йорке своему верному слуге и соратнику Уилфреду Айвенго, который, получив прощение и благословение отца, готовился к скорой свадьбе. Свадьба была назначена на начало следующего месяца, как раз по окончании поста, установленного церковью. Надо ли говорить, что Айвенго женился не на Ревекке, которую так самоотверженно защищал в Темплстоу? Его невестой была благородная леди Ровена, и сам король благословил их будущий союз.

Ревекка уговорила отца отправиться в Испанию. Исаак недоумевал в ответ на ее просьбу, но мольбы дочери были так горячи, а доводы так убедительны, что старик и впрямь решил, что в Испании им сподручнее жить и вести дела. Однако он не понял, что причина такого безотлагательного отъезда кроется гораздо глубже.

…Ревекка застыла у ворот нового, недавно построенного замка. Тот, кто видел ее со стороны, сказал бы, что ее величественная и скорбная фигура в дивном восточном одеянии напоминает статую Мадонны, если только прилично и некощунственно сравнивать Пречистую Деву с девушкой, которая не верует в Ее божественного Сына.

— Ревекка! — Айвенго, выйдя наружу, едва не бросился к ней, но, сделав пару шагов, остановился, будто его не пускала какая-то невидимая сила. — Почему ты стоишь у ворот, почему не захотела войти? Ты будешь дорогой гостьей в моем доме.

— Ваше гостеприимство заслуживает благодарности, сэр рыцарь, — говорила Ревекка, не смея поднимать на него глаз, — но я не располагаю достаточным временем и надеюсь, что мой отказ не оскорбит вас. Моя лошадь оседлана, слуги ждут — не долее чем через час мы с отцом отбываем в Испанию.

— В Испанию, — растерянно прошептал Айвенго.

— В Испании наш народ подвергается меньшему преследованию, чем здесь.

— Но послушай, Ревекка, — горячо убеждал ее Айвенго, — теперь у власти король Ричард! Он одинаково справедлив ко всем подданным и не допустит, чтобы вас притесняли!

— Как бы ни был справедлив король, иудею никогда не будет дозволено сесть рядом с христианином за стол, чтобы разделить с ним одну трапезу, будь то сакс или норманн. Удел моего народа — быть гонимыми и притесняемыми, доколе не возродится царство Израиля. Вам не понять этого, сэр рыцарь, — с великой печалью произнесла Ревекка.

— Что ж, если ты не хочешь оставаться в Англии…

— Я пришла поблагодарить вас за свое спасение. Вы могли погибнуть, защищая честь несчастной девушки и ее право на жизнь и свободу.

— Я всего лишь вернул тебе долг за то добро, которое ты сделала для меня, Ревекка, не преувеличивай моих заслуг. Я рыцарь, и я не мог поступить иначе.

— Всего лишь долг?.. — Ревекка не выдержала и подняла на Айвенго глаза, полные слез.

Она удивилась, заметив, что и в его глазах застыли слезы. Они стояли так друг напротив друга, не в силах вымолвить ни одного слова — все слова отказывались слетать с губ, когда за них так красноречиво говорили взгляды.

— Простите мою дерзость, — будто очнувшись от наваждения, сказала Ревекка. — Я благодарю Бога, что оставляю вас в добром здравии, и всем сердцем радуюсь за ваше счастье. Теперь мне пора идти. Прощайте.

Она быстрым движением накинула на лицо полупрозрачную фату, служившую ей покрывалом, и поспешила прочь от замка.

— Ревекка! — отчаянно окликнул ее любимый голос, но девушка не стала оборачиваться: она не хотела подражать жене праведного Лота, из-за своей слабости обратившейся в соляной столб.

Все равно ее любовь была обречена. Ревекка знала об этом с самого начала, еще в Ашби, но она позволила запретному чувству пустить корни в своем сердце и произрасти, за что Бог справедливо покарал ее.

— Ревекка! — в последний раз позвал ее Айвенго и, не встретив никакого ответа, возвратился к себе.

* * *

Айвенго распрощался с безвестностью, странничеством и бедностью. Отец полностью восстановил его в правах наследства, а доблестная служба королю преумножила его почести и богатства. Вот только храбрый рыцарь и знатный дворянин был печален, и печаль его возрастала с каждым днем. Он смотрел на белокурые локоны своей невесты, ее алые губы и голубые, как чистое озеро, глаза, но в его воображении возникал совсем иной образ. Ни пост, ни молитва не могли излечить глубокой сердечной раны Айвенго, и он все чаще думал о том, чтобы вновь отправиться к Гробу Господню, где надеялся получить наконец избавление от нестерпимых мук любовной тоски.

Тем временем принц Джон, тайно подговорив норманнских дворян к мятежу, собрал из их дружин большое войско и вероломно выступил против своего брата. Случилось это ровно за день до венчания Айвенго и Ровены, где должен был присутствовать сам король Ричард. Состоялась битва страшная и кровопролитная, по жестокости уступавшая разве что битве при Гастингсе. Армия принца Джона была разбита, и он был вынужден заключить окончательный мир с Ричардом.

Победа далась королю высокой ценой. Погибли многие из отважно сражавшихся под его знаменем рыцарей, в том числе и Уилфред Айвенго. Его тело было так изрублено и изувечено, что опознали его лишь по перстню на пальце левой руки. Большое горе пришло в Ротервуд. Безутешная леди Ровена выплакала все глаза, а Седрик, крепясь из последних сил, с гордостью признал, что его сын был достойнейшим из саксов, урожденных английской землей.

* * *

— Слава святому Дунстану, вы пришли в себя! Хвала Господу и Его Пречистой Матери за спасение благородного рыцаря! — первое, что услышал Айвенго, пробудившись от тяжелого забытья.

Он лежал на жесткой, грубой постели в доме одинокого причетника. Айвенго понял это по внешнему виду своего благодетеля: ряса и белый пояс-веревка, повязанный узлом, говорили о том, что этот человек имеет монашеский чин.

— Святой отец, — хриплым голосом проговорил больной, оглядываясь кругом, — где я?

— Вы в двух милях от обители святого Иоанна. Я нашел вас раненого в лесу у самого поля битвы. Вы пытались куда-то добраться на своих ногах, но силы покинули вас. Ох, долго же мне пришлось вас выхаживать!

После того как монах напоил водой подопечного, он с любопытством спросил:

— Как мне поминать вас в молитвах? Я уже несколько дней молюсь о вашем здравии и даже не знаю, как зовут христианина, волей Господа оказавшегося в моем скромном лесном скиту.

— Уилфред Айвенго. Мое имя Уилфред Айвенго.

Монах вскрикнул и осенил себя крестным знамением.

— Пресвятая Дева и все саксонские святые! Так ведь вас третьего дня как похоронили!

— Что?! — от неожиданности больной подскочил на постели и сел.

— Вас узнали по перстню, сэр рыцарь.

— Ах, перстень! — вздохнул Айвенго. — Я поменялся им перед битвой с одним добрым рыцарем в знак нашей братской привязанности. Как жаль, что он погиб! Господь да примет его душу в свое Царство и простит ему все вольные и невольные согрешения.

— Аминь, — подхватил причетник, и оба набожно перекрестились. — Желаете, чтобы я немедленно отыскал и послал гонца в Ротервуд?

Айвенго крепко задумался.

— Нет, святой отец.

— Как же так! — ахнул монах.

— Если можете оказать мне одну услугу больше того добра, что уже сделали, выслушайте мою просьбу!

Причетник склонился к Айвенго, сложив руки и внимательно слушая его слова.

— Поезжайте в Йорк, расспросите евреев из общины… — с жаром заговорил рыцарь.

— Как же это возможно, чтобы служитель Господа вошел в собрание к евреям?! — возмущенно перебил его монах.

— Простите, святой отец. Если это оскорбляет вас, можете послать туда кого-нибудь другого, но уверяю, от этого вопроса зависит вся моя будущность!

Монах с жалостью и недоверием смотрел в его горящие — и уже не от лихорадки — глаза.

— Не одержимы ли вы бесом, сын мой? Пока вы лежали в горячке, то все время звали по имени какую-то девицу, еврейку, как я понял. Я и Евангелие над вами читал, и псалтирь, а проку никакого.

— Ревекка! — догадался Айвенго. — Должно быть, я звал Ревекку!

— Да, именно, — в испуге промямлил причетник.

— О ней-то я и хочу узнать! Они с отцом отбыли в Испанию месяц тому назад или больше, но евреи, конечно, сообщаются между собой и знают все новости друг о друге. Мне нужно выяснить, куда они направились, в какой город!

Монах только бормотал вполголоса молитвы, взывая ко всему пантеону святых, прославленных в Англии.

— И я прошу вас, святой отец, сохранить мою тайну, — довершил свою «исповедь» Айвенго и умоляюще взглянул на благодетеля.

— Этого уж я совсем не понимаю, сын мой. Вы живы и здравствуете, а по вам будут читать каноны и псалмы как по усопшему — нехорошо. И, кроме того, разве вам не жаль отца и своей невесты? Они оплакивают вас напрасно.

На лице Айвенго отразилась страшная мука.

— Не спрашивайте меня ни о чем, святой отец. Пускай вашими молитвами Господь пошлет утешение моему бедному отцу и леди Ровене. Я знаю, что беру на душу большой грех, совершая этот обман, но в стенах моего замка я и так суть живой покойник. Если я достаточно служил Богу своим мечом, то пусть Он простит меня, а если нет — пусть накажет, но домой я не вернусь. Так велит мне сердце.

Недаром говорят, что свою скорбь легче утешать, утешая скорби других людей. Ревекка нашла свое призвание во врачевании: по приезде в новую страну она и там начала помогать больным и раненым, лечила их своими чудодейственными составами и мазями. Страждущие тянулись в дом Исаака с раннего утра и до позднего вечера, и Ревекке некогда было вздохнуть о своей сердечной печали. Только иногда, темными южными ночами, воображение рисовало ей картины семейной жизни ее возлюбленного рыцаря. Ревекка хорошо помнила лицо Ровены, и не было никаких сомнений, что любой мужчина нашел бы великое счастье рядом с такой редкой красавицей, добродетельной и милосердной. В конце концов, Айвенго заслужил его, как никто, он завоевал свою тихую гавань копьем, мечом, кровью и страданиями, а счастье Ревекки составляла не любовь в браке, но любовь к ближнему и забота о нем. Такая любовь не менее угодна Богу и высоко ценится в Его очах.

Однажды к Ревекке постучался пилигрим, странствующий паломник. В его руке был посох, власяница была препоясана, а лицо скрывал длинный капюшон. Ревекка приветствовала его с большим удивлением:

— Господин! Сожалею, но вы, должно быть, ошиблись домом. Вы наверняка хотели бы получить приют у ваших братьев христиан и дать им свое благословение, но это жилище бедных евреев. Если не побрезгуете нашим обществом, то мы с отцом дадим вам и кров, и пищу.

— Нет, Ревекка, я не ошибся, — радостно сказал пилигрим и откинул капюшон, обнажив золотые кудри.

— Айвенго! — вскрикнула она, не веря своим глазам.

— Ты позволишь мне войти? — спросил Айвенго, оставляя посох у порога.

— Но как вы оказались здесь? — изумилась Ревекка, пропуская гостя. — Почему вы не у себя дома, где ваши шпоры, меч и кольчуга?

— Мой меч при мне, Ревекка, но единственно для защиты от разбойников.

Айвенго стоял перед ней, как ожившее видение из грез. Он смотрел на нее и с радостью, и с восторгом, и с волнением, ожидая, что она ему скажет.

— Что с вами случилось? — вымолвила наконец Ревекка, с замиранием сердца глядя ему в глаза.

Айвенго подошел к ней ближе и благоговейно взял ее руки в свои.

— Ты была во многом права, милая Ревекка. Мое сердце больше не жаждет суетной славы и ратных подвигов, оно хочет мира и покоя. Я поклялся поднимать свой меч только затем, чтобы защитить слабого и безоружного, но не ради золотых венцов, которыми и язычники венчали головы своих гладиаторов.

— Вы оставили свой народ, отца и жену?..

— Да, я покинул берега Англии и, возможно, никогда снова не ступлю на ее землю, — с грустью сказал Айвенго. — Моя душа тоскует и по отцу, но я так долго был у него в немилости, что привык обходиться без дома, наследства и отеческого благословения. Что до леди Ровены, то она не успела стать моей женой.

Он поведал Ревекке обо всем, что случилось после ее отъезда, и она слушала его, широко распахнув глаза. Некоторое время девушка молчала, приходя в себя от потрясения, а затем тихо спросила:

— Почему, Айвенго? Почему ты отказался от всего, что было тебе так дорого?

— Потому что… — Айвенго вздохнул, собираясь с мыслями. — Служение идеалам не сделало меня счастливым, Ревекка. Когда-то мой слух ласкали звуки труб, а воздух сражений был тем воздухом, которым я дышал. Но все это теряет всякую цену, когда в глазах навечно гаснет свет. Господь посудил мне быть похороненным при жизни, значит, Он хотел, чтобы новую жизнь я прожил по-другому, и я с радостью сделаю это.

— И ты не будешь тосковать по дому и прежней твоей судьбе?

Айвенго нежно и печально улыбнулся, дотронувшись до ее щеки.

— По тебе я тосковал гораздо сильнее, Ревекка.

Ревекка вспыхнула от смущения и, будто бы испугавшись, отпрянула назад.

— Но наш союз невозможен! — воскликнула она. — У нас с тобой разная вера, мы воспитывались по-разному, наши народы…

— Ревекка! — взмолился Айвенго. — Ни вера, ни воспитание, ни обычаи не делают человека ближе сердцу или дальше от него. Я тоже свято в это верил, поэтому не смел тревожить тебя своей любовью. Но к той благородной, прекрасной девушке, с которой я воспитывался под одной крышей, в одной вере и одним воспитателем, я никогда не испытывал и не смог бы испытать тех же чувств, что к тебе! Я выбрал леди Ровену дамой своего сердца, я беззаветно служил ей и считал ее благороднейшей из благородных, красивейшей из красивых и достойнейшей из достойных. Я считал, что так и выглядит любовь, воспетая в балладах менестрелями. Я готов был ломать за нее копья, сокрушать врагов и не щадить язычников, но ты… — он вновь протянул к ней руку, словно в мольбе. — Ты пробудила во мне лучшие чувства. Мне думается, что теперь я стал лучшим христианином, чем был тогда.

Ревекка отбежала к окну и сквозь решетку устремила взгляд на оживленную улицу. Она погрузилась в непростые размышления и часто, взволнованно дышала. Айвенго встал подле нее и старался уловить каждое слово, которое она произнесет, или движение, которое сделает. Наконец Ревекка повернулась к нему лицом, по которому катились слезы, но то были слезы счастья.

— Ты стольким пожертвовал ради меня, мой добрый рыцарь, — ласково проговорила она, — позволь и мне принести тебе жертву, если ее можно назвать таковой.

— О чем ты говоришь? — встревожился Айвенго.

— Доныне я видела мало доброго от христиан, но, глядя на тебя, вижу, что ваша вера достойная. Если не сочтешь за труд, то научи меня ей, ведь и многие евреи, уверовав, крестились.

— Ревекка! — не поверив собственным ушам, он крепко обнял ее и заплакал от радости.

Ревекка, тесно прильнув к Айвенго, прикрыла глаза и молча возблагодарила Всевышнего за то, что Он вернул ей возлюбленного.

Но оставим теперь наших героев и скажем, что они прожили долгую счастливую жизнь во взаимной любви и согласии. В те времена, когда они жили, нравы были суровыми, быт тяжелым, а предрассудки сильными, но любовь подчас творит такие чудеса, что ею освещаются даже самые темные века.