Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И сухой ветер начисто выметал мостовую, перемешивая холодную зимнюю пыль и снежную крупу, и делал еще черней зеркала придорожных заледеневших луж, и с окрестных холмов прилетал запах горелой листвы — запах неизлечимого одиночества, и от него становилось в горле сухо и жестко, и на фоне лилово-алого, переливчатого, как остывающая сталь, неба, какими-то безжизненными казались зажженные фонари, и в их сонном свете растворялись ранние робкие звезды...
...И дальняя вечерняя заря рдела на щеках той, кого я любил прежде и чью старую дружбу не надеялся уже вернуть — и то ли от резкого ветра, то ли от слов моих глаза ее заискрились, замерцали, засияли, превратились в светлые озера, готовые пролиться через край — но ответом на мои речи было только молчание, горькое, как зимний дым с лиловых холмов...
...И я просил забыть мои слова, сказанные не мной, но моим неизбывным, неизжитым горем — и это горе внезапно обрело живой облик — и я будто оказался лицом к лицу с самим собой, никому не нужным, всеми брошенным, оставленным на неведомо чью милость среди серых камней, глотающим речной туман и дымный ветер, сжавшимся в темный тряпичный комок — и накатила на меня и тотчас отпрянула, больно стиснув все внутри, волна памяти о худом заморском житье, о прежней моей, глубоко запрятанной под грязью и глиной, жизни...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |