Цветок Тартара (гет)

Ты сражаешься подобно самым яростным последователям Ареса, прокладывая себе дорогу через реки крови. Но твои попытки вновь и вновь разбиваются о реальность, словно волны о прибрежные скалы. Взмах мечом, уход в сторону, бросок молнии. Таков дар лорда Зевса? Думаешь, он помогает тебе из любви?

Мир живых молит о пощаде, когда вспоминает своего величественного бога. Во имя олимпийцев льют кровь в бою и в мирное время, но ты, словно потерянный щенок, бросаешься в пасть львам, предавая каждого, кому ты дорог. Что же ведёт тебя?

Наблюдая за тобой из теней, я вспоминаю грусть матери и холод родного дома, откуда ты так старательно бежишь. Им тебя не хватает. Я чувствую это слишком отчетливо, чтобы просто отмахнуться. Пальцы дрожат, сжимая верную косу: эмоции непозволительны для меня, но в этот раз они сильнее.

— Здравствуй! — ты разбиваешь ударом кристаллы думстоуна. Здесь, в далеких уголках Тартара, души совсем потеряли человеческий облик. Твой взгляд пылает безумием боя. Узнаёшь ли ты меня? Понимаешь ли мои слова и чувства?

— Тоже пришел остановить меня. — Не вопрос, а обвинение, похожее на плевок. В голосе слышится раздражение, вызов, который ты бросаешь, даже не осознавая этого. Слишком требовательно для дружеского разговора.

Готовый сорваться в бой, ты дрожишь. Мне отчетливо видно, как твои пальцы сжимают рукоять стигийского клинка. Когда-то грозное оружие оживает в твоих руках, но он еще слишком слаб, чтобы выйти против воплощения смерти, и я качаю головой.

— Я просто хочу понять, брат мой, что манит тебя в мир живых, ты ведь чужд ему, мы дети Никты…

— Ложь! — Ты скалишься подобно загнанному в угол зверю, обида в твоем голосе заставляет меня вздрогнуть. — Я не сын Никты, отец врал мне все это время!

— Ложь? Разве Никта не стала тебе матерью, не приняла тебя, как родного сына? — Мой голос холоден, и ты наконец приходишь в себя. В твоих таких разных, но знакомых глазах мелькает грусть и сожаление.

— Прости, но я должен продолжать путь! — ты пытаешься отвернуться, но, свистнув в воздухе, лезвие косы застывает у твоего горла. Кажется, еще шаг, и она снесет твою голову с плеч.

— Я не сказал, что мы закончили!

— И что? Убьешь меня? После всего, что между нами было? О великий Танатос, воплощение смерти! — Ты не поворачиваешь голову, но я слишком хорошо знаю тебя, слышу мельчайшее изменение в твоем голосе. — Я умирал слишком часто, чтобы бояться вновь лишиться головы.

— Сражаться? Не смеши меня, Загрей. Ты достоин носить звание кровавого последователя своего кузена Ареса, но сколько я собрал подобных душ, направляя сюда сотни и тысячи прекрасных воинов! Меня не было слишком долго, и ты решил броситься в побег, отринув всех?

— Не говори так, будто ты единственный, кому больно от происходящего!

— Я чувствую и знаю больше, чем ты можешь себе представить! — Мой голос тих, но слова для тебя ничего не значат, верно?

Когда аура смерти исчезает, из стен и пола вырываются орды слуг твоего отца. Потерянные души, воины и обжоры, ведьмы и существа из пустоты подземного мира. Лорд Аид не мелочится.

— Докажи свою силу! — Моя коса разит беспокойные души с такой легкостью, что сражение кажется издевкой. Но не они мой противник. Ты срываешься с места, стремясь оказаться как можно дальше от толп врагов, когда под ними раскрывается бездна. Смотри же, как велика разница между нами, смотри, и, может, в этот раз ты осознаешь собственную слабость?

Но это ведь не в твоем характере. Ты слишком упрямый и целеустремленный. Ты принимаешь правила игры и с усмешкой бросаешься в бой. Каждая секунда боя — для тебя великая ценность, по рукам твоим вновь струятся молнии — дар лорда Зевса. Треск разрядов грозит смертью, но душам глубин Тартара неведом страх; практически потеряв себя, они насаживаются на твой клинок, стремясь добраться зубами до твоего горла, словно дикие животные.

Стигийский клинок застревает в тучном теле обжоры, готового проглотить любого, кто встанет на его пути. И когда кажется, что ты оказался в ловушке, над тобой появляется божественный щит. Краем сознания я чувствую присутствие мудрой Афины. А после ты срываешься с места, превращаясь в настоящий вихрь лезвий.

Ярость и торжество Ареса отравляет этой бой, подобно гнили. Слишком много крови на руках этого бога, но тебя это мало интересует, с каждым мгновением боя ты становишься все сильнее, будто пролитая кровь питает тебя, даёт тебе силы.

— Сколько же олимпийских даров ты готов принять в своей дороге к звездам? — Моя коса опущена, ты тяжело дышишь. Красная туника скрывает пятна крови, но меня не обмануть. Ты истощен и ранен, и все же твой взгляд продолжает гореть решимостью — ведь что-то же должно остаться неизменным.

— Доволен? — В твоем голосе нет яда, бой смыл напускную злость, обнажив твою душу, но ты так ничего не понял.

— Ты падешь, Загрей, и мы вновь увидимся в палатах лорда Аида, — я бросаю на пол сердце кентавра. Оно еще бьется — тот, кому оно принадлежало, еще не успел осознать, что уже мертв. Пусть оно даст тебе сил.

Я растворяюсь в тенях, спешу покинуть Тартар, сбегаю, лишь бы не видеть, как голову тебе снесет кто-то из фурий.

Родной дом встречает меня прохладой. Пышное убранство приемной лорда Аида навевает мысли о тебе, грусть Цербера ощущается почти физически — его эмоции всегда как развернутый свиток.

— И как там мальчишка? Ты говорил с ним? — лорд Аид не поднимает головы, но в голосе его едва ощутимо раздражение.

— Все так же упрям, владыка! Скоро он вернется: хоть Ахиллес превосходно обучил его по вашему приказу, но Тартар велик, и путь его оборвется…

— Довольно! — Тени, стоящие в очереди на аудиенцию, вжались в стены, ощутив недовольство лорда Аида. — Ты свободен!

Я спешу уйти подальше от владыки, туда, где ощущаю присутствие матери. Никта скрывает эмоции гораздо лучше владыки, и я припадаю к ее рукам, проклиная Загрея и его неуемное любопытство с упрямостью.

— Я дома. — Любовь Никты практически невесома, но я слишком долго отсутствовал, чтобы не оценить и эти мгновения нежности.

— Тебя что-то гложет, сын мой? — голос ее тих и печален.

— Загрей…

— Твой брат должен пройти этот путь самостоятельно, — Никта мягко проводит рукой по моей щеке. Прикрыв глаза, я пытаюсь успокоить бешено бьющееся сердце. Эмоции, сдерживаемые во время разговора с другом, выплескиваются наружу.

— Он слишком слаб, чтобы справиться даже с простыми, потерявшими человеческий облик тенями, так что же будет, когда он встретится с кем-то из фурий?

— Каждый бой делает его сильнее, каждое сражение, каждая попытка. Все это учит, точно так же, как передает свою мудрость Ахиллес. Верь в своего брата, Танатос, даже если он не верит тебе…

— Загрей, ты вернулся! Кто на это раз? О, с тобой разобралась прекрасная Мегера! Она такая быстрая и сильная, и красивая, и, эм, так вот… — голос Гипноса всегда кажется мне излишне звонким, но в этот раз он помог мне собраться с мыслями до того, как друг увидит мое состояние. Исчезнув из коридора, ведущего в покои Загрея, я делаю шаг на любимый балкон.

Наблюдая за Тартаром внизу, я в который раз убеждаюсь, что мир живых слишком ярок и пестр для меня. Но что толкает Загрея снова и снова погибать в попытках вырваться из родного дома?

— Прости меня, Тан. — Повернув голову, я едва различимо улыбаюсь. Старое прозвище греет теплом воспоминаний. В голосе Загрея не чувствуется фальши, лишь сожаление о сказанных в залах Тартара словах.

— Так ты ответишь, что ведет тебя? — И пусть мать-ночь говорит, что причина есть у всего, но желание получить правдивый ответ из твоих уст горит в моей душе подобно пламени Тартара.

— Моя мать… Та, кто родила меня и исчезла из царства мертвых сразу после. Вот та путеводная звезда, что ведет меня. — Ты опираешься на парапет и задумчиво смотришь вдаль. Тартар велик и подобен вечному Хаосу, он всегда в движении, и лишь воля лорда Аида держит это место в порядке.

— Зачем тянуть руку к звездам, если они столь далеки и холодны?

— Мне нужна правда, даже если придется умереть еще десятки и сотни раз! — ты поднимаешь голову и смотришь на меня с решимостью.

— А как же Мегера? — Ты прикрываешь глаза и выдыхаешь сквозь плотно сжатые зубы. Кому-то другому может показаться, что это злость и рычание обиды, но я слишком давно тебя знаю.

— С Мег все сложно, все очень сложно, — ты отводишь взгляд, стремясь скрыть свои чувства, но дрожь в пальцах, сжавших парапет, выдает тебя с головой.

— Сколько… — я не могу сформулировать вопрос, но ты понимаешь меня без лишних слов.

— Мы не считали, Тан. Приказ отца — закон для нее. Мои попытки сбежать — вызов. И, боюсь, это уже не изменить.

На этих словах ты уходишь; я знаю, сегодняшней ночью ты снова отправишься в путь, а мне остается лишь наблюдать за тобой. Надеюсь, это позволит мне понять твои чувства.

Анфилады залов встречают тебя ордами забытых богами душ, все они уже давно потеряли человеческий облик, практически лишились разума. Ведомые волей владыки этих земель, они не остановятся, пока не убьют тебя, либо пока не падут.

Ты бросаешься в бой, и стигийский клинок поет в твоих руках. С каждым новым сражением сила оружия просыпается, в нем вновь можно увидеть то совершенство, что когда то позволило богам низвергнуть титанов.

Стены залов давят на тебя, и каждый шаг может стать последним, и тени — далеко не самый коварный враг, которого тебе предстоит встретить. Мне стоит быть сдержаннее, но, видя, как твое тело насаживается на шипы, я вновь сжимаю верную косу. Однако каждая твоя попытка учит тебя, превращая в аккуратного, хладнокровного воина, а не безумного берсерка. Ловушки, которые ранее были проблемой для тебя, оборачиваются против твоих врагов. Ахиллес может по праву гордиться своим учеником.

Но что-то остается неизменным: ты вновь ступаешь в зал, где ждет тебя старшая из фурий — прекрасная Мегера. И, если честно, с каждой твоей попыткой мне все больше кажется, что между вами гораздо больше чувств, чем вы пытаетесь показать друг другу.

— Все никак не успокоишься, Загрей? — Кнут Мегеры свистит над её головой, когда ты срываешься в бой. Ваше сражение похоже на танец, где каждый борется за право быть ведущим. Улыбки, которые больше похожи на оскал.

— А может, мне доставляет удовольствие видеть тебя как можно чаще? — Ты сносишь голову призванной Мегерой тени. Взмахиваешь мечом, стряхивая с лезвия капли крови. Что это — в твоем голосе нет яда и грусти, неужели таковы твои чувства?

— Хах, Заг, ты всегда знаешь, я рада убить тебя столько раз, сколько потребуется! — Хрипотца в голосе фурии завораживает и заставляет подобраться. Я знаю слишком много грешных душ, что отправлены во владения лорда Аида для истязания фуриями, и лишь самый отчаянный глупец будет считать, что они могут быть добры и снисходительны.

— Ты от меня не избавишься, Мег! — Ты говоришь это, смеясь, и в который раз я замечаю нотки чего-то большего. Что-то скрывается за этими словами, доступное только вам двоим. И это чувство заставляет меня прислушиваться к каждому едва ощутимому оттенку эмоций.

— Я искренне наслаждаюсь своей работой! — Улыбка Мегеры. То, что видят лишь немногие; улыбка, а не оскал ярости или непроницаемая равнодушность. Скрываясь в тенях, я чувствую, что становлюсь свидетелем чего-то настолько личного, что нельзя доверить и другу.

— Будет печально, если на твоем месте окажется кто-то из твоих сестер. Тисифона, конечно, душка, но Алекто пугает даже меня. — И пусть ты говоришь так много, бой не останавливается и на секунду. Вы ведете только вам одним доступный диалог, и я с ужасом осознаю, сколь многое успело измениться, пока меня не было.

— Ты глупец, если считаешь, что сможешь выбраться! Я оборву твою жизнь столько раз, сколько потребуется. — Кнут фурии с щелчком рассекает воздух. Крошатся плиты там, где секунду назад была твоя нога. Танец-бой продолжается.

— И верно, разве это не прекрасный повод попрактиковаться! — Ты мечешься по залу, едва уходя от срабатывающих ловушек, и кажется, будто Мег планомерно загоняет тебя в западню. Но в следующее мгновение картина боя рушится, по залу разносится гром молний и пьянящий аромат дурмана. Дары богов коварны, но в этот раз они на твоей стороне.

Мегера оказывается слишком близко, чтобы успеть среагировать. Стигийский клинок входит в живот фурии с такой легкостью, будто это плоть обычного человека. На плиты зала льется кровь. Весь наш мир померк и сузился до лишь вас двоих, и я отчетливо вижу, с какой нежностью ты подхватываешь ее за талию, не давая упасть на пол. Какой трогательный жест по отношению к той, кто еще мгновение назад был готов тебя убить!

Ты вытаскиваешь клинок, заставляя фурию шипеть от боли. Сколько раз вы убивали друг друга в этом зале перед самой лестницей в Асфодель? Через что вы прошли, что сделало вас такими? Ты проводишь пальцами по щеке Мег и что-то шепчешь, едва слышно. Лишь острый слух смерти позволяет мне разобрать слова, но они слишком нереальные, чтобы быть правдой.

— Дойди до конца, Заг! Мне не хочется опять выслушивать, что я тебе поддалась, кх-ха, — Мегера заходится в кашле. Это жуткая картина для любого смертного, но здесь…

— Я сделаю все возможное, Мег, или умру самым болезненным способом из возможных. — Как ты можешь шутить в такие моменты и что же между вами происходит? Неужели это и есть твое “Все сложно с Мег?” Погруженный в собственные мысли, я шагнул в темноту, лишь краем сознания отметив последние слова Мег перед перерождением.

— Дурак…

Огненные реки Асфоделя встречают меня жаром и вечными муками попавших сюда смертных. Каменные изваяния, головы горгон, обожженные до состояния скелета тела. Асфодель был прекрасен в своем разрушительном великолепии. Я не знал, где найду тебя, но продолжал идти. Сколько прошло времени, прежде чем я услышал нежное пение, день или пара минут?

Здесь, в царстве Аида, время слишком быстро перестает иметь значение, и в то же время именно оно здесь постоянная величина. Возможно, первородный Хаос, из которого родилась и мать-ночь, все так и задумал?

Я трясу головой. Слишком долго я был в нелюбимом мире живых, слишком долго слушал голоса философов и воинов, и сейчас родной Дом кажется мне чем-то незнакомым.

— Ну и как там Мегера, ваше высочество? — Чарующий голос пленницы этих мест вырвал меня из раздумий. Как у Эвридики получилось создать уют и убежище среди потоков лавы? Кто помог этой музе? И так ли мне нужны ответы?

— Все так же злится на меня за каждую попытку побега. — Израненный, ты сидишь за столом и наблюдаешь за тем, как она нарезает фрукты.

— Ну, это неудивительно, я тоже первое время злилась на милого Орфея за его ошибку. — Муза улыбается и протягивает тебе тарелку с фруктами. Деликатесы подземного мира от древесной нимфы; мне все больше кажется, что я совершенно не знаю царство лорда Аида. Возможно, отчасти ты прав в своем стремлении увидеть большее, чем холодные стены родного Дома.

— Мне не хочется… — Ты смотришь на еду, и, кажется, отказываешься от амброзии, но муза смеется, словно ты сказал какую-то шутку.

— Не хочется ему. А ей? Поверь мне, брошенной на долгие столетия девушке. Ей тоже не особо хочется тебя убивать. — Эвридика садится напротив тебя и снова начинает петь.

— Прощаюсь навек, мирская земля. Отныне долги не держат меня. Теперь жизни тяжкий груз спадет с наших плеч. — Нежный голос пробирает до самой глубины души, и ты улыбаешься, погруженный в собственные мысли. Пусть песня грустна, но на лице твоем искренняя улыбка: о чем и о ком ты думаешь, мой милый друг?

— Прощайте, ушедшие планы мои. От вас мой дух свободен навек. Измор и голод нам не страшны. Остался лишь сон, теплый покой… Навек. — Возможно, теперь я понимаю измученного Орфея, запертого подле владыки, и тоску музыканта, что потерял навеки свою музу.

— Эвридика, скажи мне, разве я многого прошу?

— Вы тянете руку к звездам, ваше высочество, стремитесь коснуться их, таких далеких и холодных. Но, поверьте древесной нимфе, не стоит забывать о цветах под ногами.

— Разве может она меня простить?

— Задайте вопрос иначе: а вы сможете простить её или уже давно простили? — Эвридика подносит освежающий нектар к губам, давая тебе время обдумать услышанное.

— Спасибо за слова и дары, прекрасная Эвридика, но, кажется, мне пора держать путь дальше. — Ты встаешь из-за стола и идешь прочь от смеющейся нимфы. Но на этот раз я не собираюсь следовать за тобой. Стоило костяной лодке скрыться в реках, как Эвридика вновь заговорила.

— Здравствуй, бог смерти, раздели со мной трапезу, раз уж решил остаться. — Нимфа мягко улыбается и смотрит без страха. Редкая душа подземного мира может себе такое позволить.

— Почему?

— Почему что?

— Почему ты так добра к Загрею и ко мне, почему не испытываешь страха и обиды? Ведь он сын бога, заточившего и разделившего вас с Орфеем. — Присаживаясь за стол, я пристально наблюдаю за древесной нимфой, словно пытаюсь увидеть ответ в эмоциях, написанных на её лице, а не в словах.

— Но именно Загрей нашел меня среди рек Асфоделя и позволил вновь почувствовать надежду, да и… разве тебе самому не хочется ему помочь? — Нимфа улыбается и протягивает мне напиток.

— Приказ лорда Аида не подлежит сомнению: Загрея нужно остановить, и Мегера уже не раз возвращала его домой.

— И множество раз пала от его руки. Их дар и проклятье — сталкиваться вновь и вновь за пределами дома, сражаться до последнего вздоха. Ты никогда не задумывался почему?

— Я слишком поздно вернулся из мира живых, чтобы понимать всю подоплеку событий и их чувств, — я морщусь. Мы затронули неприятную тему, но что-то в словах нимфы цепляет меня, не дает просто отмахнуться от странных речей Эвридики.

— А я — лишь островок спокойствия на пути Загрея, но мир мертвых полнится слухами и домыслами. Что-то рассказывает сам Загрей, что-то шепчут тени. Я не смогу объяснить тебе всего, бог смерти. Но ответь мне, куда попадают фурии и Загрей после смерти?

— Домой… — Озарение подобно вспышке молнии, обрывки фраз и эмоций, действий и стремлений — все это вдруг обрушилось на меня, подобно водопаду. Кивнув Эвридике и поблагодарив ее за трапезу, я шагаю во тьму, стремясь поскорее добраться домой.

Покои Загрея мало изменились с моего последнего прихода, они все так же навевают воспоминания о беззаботном времени, когда мы были юны. Даже сейчас, спустя бесчисленное число попыток Загрея сбежать, здесь царит бардак. И пусть лорд Аид всегда стремился к порядку, Загрей из-за своего природного бунтарства шел наперекор воле отца.

— Что же движет тобой, Заг? — Твоя комната представляет собой нечто невообразимое. И пусть на первый взгляд кажется, что ничего не изменилось, вскоре я понимаю, как сильно ошибался. Здесь есть все, что произошло в последнее время. Черепа чудовищ и оружие врагов, рисунки друзей и богов Олимпа — я горько смеюсь, когда понимаю, что теперь разделить эти два понятия для тебя невозможно.

Но среди рисунков и беспорядка — я вижу его. Почти законченный портрет Мегеры, выполненный с невероятной скрупулезностью к деталям. У художника было много времени… Но здесь она кажется почти чуждой этому миру. Грустная улыбка, распущенные волосы и оголенные плечи; рисовал явно Загрей, а значит, Мегера не раз и не два бывала здесь с визитом.

Погруженный в собственные мысли, я вздрагиваю, когда хлопают двери и в комнату врываетесь вы с Мег, пьяные от чувств и амброзии. Шагнув в тень, я наблюдаю, как объятия перетекают в страсть. Жаркие поцелуи, похожие на недавнее сражение. В который раз я поражаюсь тому смешению эмоций, что вы буквально выплескиваете друг на друга…

Горячий шепот в темноте и признания в любви. Рычание и стоны. Обида и любовь, злость и нежность, приправленные желанием обладать. Все это сливается для вас во что-то новое и столь интимно личное, что я спешу убраться прочь. Это время ваше и только ваше. Пока ты вновь не попытаешься сбежать, а владыка не отправит фурий остановить мятежного принца.

Так пусть же эта “ночь” будет длиться как можно дольше. Ты не услышишь меня, но помни, что сказала мудрая муза — протягивая руки к звездам, не забывай о цветах под ногами.