Рубашка (гет)

В маленькой квартирке на улице Вожирар по утрам всегда солнечно. Бледные лучи проникают в небольшое окно, ласковыми лезвиями режут предрассветный мрак и освещают слишком широкую для эдакой комнатушки кровать.

В затопленных светом и теплом простынях шевелится Арамис — сонный, изнеженный, он прячет высунутую было ногу под одеяло, укрывается с головой и вдруг вспоминает, что он — один.

С разочарованным полувздохом-полустоном Арамис сворачивается клубком, но уже через минуту отбрасывает покрывало и лежит, обнаженный, тоскливо кривя рот и глядя в потрескавшийся потолок.

Наконец он садится и опускает на пол босые ноги. С тихим шипением сквозь зубы он старается коснуться холодных досок каждым дюймом подошвы — это бодрит, это будит, это помогает вспомнить, что мир не ограничен квартирой и постелью. Арамис встает, идет растолкать Базена и услать за теплой водой.

Он плещется в широком тазу, щедро обливая лицо, шею и плечи. Ему остро нужны свежесть и невозмутимость воды. Внутри, там, где прячется то ли душа, то ли сердце, он слишком растрепан и разочарован.

Арамис почти готов. Умыт, выбрит, подтянут и бодр. И он долго думает, что же не так с рубашкой, висящей на стуле. А когда понимает, расплывается в улыбке: это не его рубашка.

Тонкая ткань пахнет фиалками. Ворот разорван — Арамис закрывает глаза и как наяву видит свои руки, нетерпеливо раздирающие батист, чувствует разгоряченную чужую кожу, слышит высокий смех и несдержанный слабый стон.

Арамис касается рукой своих губ и понимает, за чьи поцелуи он сейчас продал бы душу дьяволу.

Рубашка в его руках — сшита без особых изысков. По виду и не скажешь, что она женская. Арамис хитро улыбается. Рубашка совсем не тесна ему, а стоит повернуть голову — и нос снова улавливает едва заметный фиалковый запах, отчего на душе становится легко-легко, а кровь приливает гораздо ниже сердца.

Арамис вдыхает фиалки, когда его и его друзей ругает капитан — и не так стыдно за проигранную дуэль.

Арамис вытягивает кончик рукава, пряча его под манжетом, и фиалки бьют в нос каждый раз, когда он подносит к лицу руку — это спасает на тоскливой мессе.

Арамис касается правой рукой левого предплечья, чтобы ощутить, как под толстым рукавом куртки нежный батист прижимается к коже, и уже не так злит нахальный гвардеец — уже можно искренно отпустить грехи бедолаге.

* * *

Арамис падает на кровать — сегодня он самый счастливый человек на свете. Мари лежит рядом и целует его губы. Ее руки ловко, нетерпеливо, жадно раздевают его. Вдруг она останавливается.

— Рене, на вас моя рубашка? — в голосе смешалось слишком много разных эмоций. Арамису и смешно, и сладко.

— Да, — просто отвечает он.

— Вы... носите ее с того раза?..

— Да.

— Быть может, вы ее даже не стирали? — она фыркает, то ли смешливо, то ли с отвращением.

— Нет, почему? — он приподнимается на локтях. — Постирал, когда понял, что она пропиталась запахом моего пота.

— Это и мерзко, и трогательно, — она смеется. — Это еще прекрасней чем то, что я в тот раз одолжила вашу рубашку — взамен рваной. Вы сами ее порвали, помните?

— Порвите мою — в отместку.

Мари хохочет — о, в отместку она ему не только порвет рубашку!

* * *

Мари несется верхом прочь из Франции. Она надвигает на лоб шляпу и поднимает воротник — никто не должен узнать, что она женщина.

В комнатушке на постоялом дворе дует из всех щелей. Мари кутается в плащ и сверху — в тонкое одеяло. Она прячет нос, наклонив голову — и чувствует, как из-под слоев одежды поднимается слабый запах сандала — она снова позаимствовала рубашку. И не ее одну. Мари вздыхает. Все ее тело греет чужая — такая знакомая — одежда.