Он хуже Тома (джен)

— «Пророк» пишет, что это был несчастный случай, — Паркинсон отбросила газету. — «Стал жертвой небрежного обращения с магией».

— Пуффендуйцы — идиоты, что с них взять, — безразлично усмехнулся Малфой.

— Конечно, день и ночь смотрят на этих своих тварей, выводят там что-то, — сказал Боул, относившийся ко всему, что не ходило на двух ногах и не имело хоть сколько-то привычной человеку внешности, максимально презрительно; он сидел вполоборота на диванчике возле камина, — любой тут станет идиотом, да, Тео?

Хорошо одетый темноволосый парень, что стоял подле каменной холодной стены, отодвинул тяжëлый стул и сел напротив.

— Однако, — сделал он паузу. — Кубок выбрал его чемпионом.

— Кубок выбрал и Поттера.

— И именно из-за того, что это был честный и справедливый выбор, ты перед первым испытанием каждому в школе рекомендовал нацепить на мантию значок? — поддразнил Нотт. — Или, если вспомнить ту песенку, что насвистывали сегодня Крэбб с Гойлом… Получается, все мы — каждый из нас — на самом деле поддерживаем Поттера, но просто ни слова об этом не говорим, так?

— Тео, ты что, не веришь Министерству? — спросил Боул с лёгким намёком на улыбку.

Нотт не попался на уловку. Он слишком хорошо выучил этот трюк.

— Я не хочу делать поспешных выводов, Люциан. Ты и сам говорил, что твоя матушка почему-то не хочет обсуждать произошедшее на Турнире. Тут хочешь ты того или нет, но появляются разные мысли.

— В Отделе магического транспорта просто не привыкли сомневаться в словах министра!

То, с какой важностью это было сказано, позабавило Нотта.

— Конечно, Люциан, — одними губами улыбнулся он Боулу. — Кстати, Драко, отец тебе уже ответил? Ты говорил после испытания, что напишешь ему.

— Мой отец, — горделиво начал Драко, — верит Министерству и говорит быть осторожнее с Поттером. Рядом с ним подозрительно часто умирают чистокровные волшебники.

— Вот как…

Отец Драко Малфоя, Люциус Малфой, был известен среди них как человек, вхожий в близкое окружение министра Корнелиуса Фаджа и всегда обладавший самыми закрытыми сведениями из самых высоких кабинетов. Теодор Нотт знал, что Драко очень сильно гордился таким положением отца, и не пренебрегал тем, чтобы время от времени тешить его самолюбие.

— Мы должны его опасаться? — спросил Нотт.

— Бояться? Поттера?! — важность с Драко как сдуло — было видно, что он не способен допустить мысль о том, что кто-то, кого он считал ниже себя, может представлять хоть какую-то опасность. — Этого… шрамоголового? Да он и с садовым гномом не справится! Вы помните, как я сделал его на дуэли? Помните? А это было два года назад! Сейчас от него ничего и не останется! Просто он не скупится на мерзости под стать магглам, вот мой отец и предупреждает об осторожности. Не должны благородные чистокровные волшебники пачкаться о таких, как Поттер.

Нотт учтиво кивнул, оставив впечатление, что он согласен с каждым словом.

— Твой отец очень дальновиден.

— Мы — Малфои! — он расцвёл от переполнившей его гордости и посмотрел на окружающих сверху вниз. — Иначе мы бы не были теми, кем являемся!

— Всегда оставаясь на шаг впереди… — хитро улыбнулся Нотт, — многовековая традиция.

— Мне даже матушка рассказывала, — вставил Боул, смекнув, куда ветер дует, — что твой предок Люциус Малфой — я имею в виду Люциус Малфой первый — в своё время претендовал на руку королевы Елизаветы первой… Той, что из… Тюто… Тюдоров, вот!

— Да, всё так, Люциан. Мы могли оставить наследие, — с гордостью выпятив грудь, сказал Драко. Нотт понадеялся, что на его лице не дрогнул ни один мускул, — основать настоящую династию, отец мне об этом рассказывал.

— Как Певереллы когда-то, — просто заметил Нотт.

В глазах Малфоя мелькнуло опасение, и он медленно ответил:

— Как Певереллы.

Повисла неловкая пауза. Обстановку очень удачно разрядила Панси, мостившаяся поближе к Драко:

— Поттеры… Они последние живые потомки. Хардвин Поттер женился на дочери сына Игнотуса, Иоланте, и их ветвь уцелела в Кровавую Декаду, и позже… в эпоху Охоты на Ведьм.

— И никого, кроме них, не осталось, — сказал Боул.

— Последний Мракс сгнил в Азкабане… Да, остались лишь Поттеры.

— И они очернили себя связью с грязнокровками, — снисходительно бросил Драко, по-собственнически прижав Панси к себе. — Может быть, когда-то они и были благородной семьей, но шрамоголовый о благородстве волшебников даже не слышал. Я не удивлюсь, если он, — Малфой понизил голос, — и виноват в смерти Диггори.

— Ты думаешь…

— Министерство во всем разберётся! — горячо заверил Боул. Панси поддержала Драко:

— Он водится с грязнокровкой и предателем крови! Что может быть хуже для волшебника? Он перешëл все границы, что его теперь остановит?

— Обычный Гриффиндор, ничего нового. Все убогие там.

— Выходит, убогий выиграл Кубок, — голос Нотта был безэмоционален. Он остановился на Боуле. — И забрал на тот свет старосту Пуффендуя. Если так, почему он ещё не в Азкабане, Люциан?

— Дело времени, — вальяжно ответил тот. — Вот сейчас во всём разберутся, и справедливость восторжествует!

— По закону ему положен суд.

— И суд будет! — заверил Боул. — Хотя я таких, как он, сбрасывал бы в Арку после первых же подозрений!

— Но это противоречит политике Министерства. Я правильно понимаю, что ты, Люциан, ставишь под сомнение деятельность министра и Визенгамота?

— Нет, ни в коем случае! Я их полностью поддерживаю!

— Но твои слова говорят о другом…

— Он словил тебя, Боул! — развеселился Малфой. Вместе с ним захохотали и молчавшие до этого Крэбб и Гойл — два здоровенных мальчика, лица которых не отличались интеллектом.

— Да я не это имел в…

Что-то зашумело. Они увидели, как профессор Северус Снейп появился из тёмного коридора. Все повскакивали, забыв о разговоре.

— Профессор!

Его чёрная мантия развевалась, как плащ, пока он не остановился. Декан холодно на них посмотрел, и Нотт заставил себя думать о том, что, когда он вернётся домой, то обязательно разберётся с девятой главой книги по рунам.

— Директор Дамблдор, — медленно и четко выговорил Снейп, — вызывает вас, мистер Нотт.

Теодор Нотт почувствовал, как на нём скрестились все взгляды. Возможно, надо было что-то сказать, но он не нашëл слов. Не прощаясь, Нотт двинулся за деканом. На ходу полы одежд Снейпа шелестели так, что если бы Теодор закрыл глаза, он бы точно подумал, что впереди него никак не человек, а летучая мышь, что торопливо летит куда-то по коридору.

Зачем его вызвал Дамблдор?

Они с профессором Снейпом прошли несколько этажей и перешли в директорскую башню. Поднялись по лестнице, миновали запутанный коридор, затем винтовую лестницу и оказались на верхнем этаже. Вход в кабинет охраняла горгулья. Нотт оглянулся: кругом было много портретов. Хмурые волшебники и несколько волшебниц глядели на него со стен, не говоря ни слова. Нотту почему-то показалось, что они ему не очень-то рады.

— Назовите пароль!

— Золотой Феникс! — продекламировал Снейп. Заскрежетало, и горгулья, охраняющая проход, послушно отъехала в сторону.

Это была круглая просторная комната, полная еле слышных странных звуков. Нотт был тут впервые. На вращающихся столах стояло множество таинственных серебряных приборов, они жужжали, выпуская небольшие клубы дыма; а на стенах снова были портреты — в этот раз прежних директоров и директрис, которые мирно дремали в красивых рамах. В центре стоял громадный письменный стол на когтистых лапах, а за ним на полке — потëртая, латаная-перелатаная волшебная Шляпа. Нотт еле заметно склонил голову и коротко ухмыльнулся ей. Шляпа, как ему показалось, в ответ сжала прорезь подле полей, имитируя поджатые губы.

Высокий, худой и очень старый человек с серебристыми волосами и бородой, что стоял у раскрытого окна, обернулся к ним. Нотт узнал его: это и был Дамблдор.

— Благодарю, Северус, — обратился он к Снейпу. Лицо того не выдавало никаких эмоций. Он кивнул.

— Директор, — и удалился, взмахнув полами мантии.

Дамблдор посмотрел на Нотта и улыбнулся:

— Здравствуй, Тео. Садись, — он плавным жестом указал в сторону стола. — Уверен, моя просьба к Северусу привести тебя сюда вызвала неподдельный интерес у твоих друзей, верно? — зрачки его заговорщически поблескивали.

— Да, профессор, — Нотт чувствовал на себе взгляды сокурсников, когда уходил, но постарался ответить максимально нейтрально. — Все студенты проявляют интерес к тем, кого вызывают к директору.

— И что о таких студентах обычно говорят?

Нотт решил ответить честно:

— Все, как правило, предполагают худшее, сэр. Если кто-то достоин награды, об этом говорит профессор Снейп, если кто-то что-то натворил или вёл себя неподобающим благородному волшебнику образом, староста факультета снимает баллы и тоже передаёт всё профессору Снейпу. В кабинет же директора… В кабинет директора вызывают только в особенных случаях.

Дамблдор грустно склонил голову:

— Видимо, я недостаточно часто общаюсь со студентами, раз даже при настолько незначительных случаях ты строишь такие предположения, — он разлил чай по фарфоровым чашкам. — Я бы не хотел, Тео, чтобы мои студенты думали, что я их наказываю или что-то такое. Я хочу, чтобы они думали, что я их друг. Я хочу, чтобы они считали, что здесь, в этом далёком от школьных коридоров кабинете, можно поговорить о чём угодно: от квиддича до того, насколько им не нравится моя мантия, — он улыбнулся.

Хоть от Дамблдора и веяло небывалой добротой, у Нотта не было оснований верить этому человеку.

— Если к вам решат прийти все те, кто любит говорить о квиддиче…

— …я стану самым популярным волшебником в мире, — закончил Дамблдор, улыбнувшись.

— Я думаю, сэр, вы и так очень популярны. Все, от стариков до только обретших разум младенцев, знают о вас.

Дамблдор рассмеялся.

— И ты думаешь, Тео, что это, наверное, очень приятно: когда все тебя узнают и знают про тебя больше тебя самого?

— Я склоняюсь к тому, что это может быть как плюсом, так и минусом, — аккуратно ответил Нотт. — Всё зависит от ваших собственных желаний.

— А ты сам желал бы этого? — Дамблдор отхлебнул из чашки. — Возможно, это могло бы открыть перед тобой многие двери, и, я уверен, позволить многим людям по достоинству оценить твои способности.

— Я не стремлюсь к всеобщей славе.

Дамблдор кивнул, посмотрев на Нотта через свои полулунные очки:

— Понимаю, Тео, и это весьма благородно с твоей стороны. Известность может быть обоюдоострым мечом, порой приносящим больше хлопот, чем радости.

Нотт помолчал, изучая выразительные глаза директора. Всё же в них было скрыто столько глубины и тайн, столько доброты и мудрости. На секунду Нотту даже захотелось усомниться в своих первоначальных убеждениях о доверии, но он быстро взял себя в руки.

— Извините меня за мою наглость, профессор, — рискнул он, — но всё же зачем я здесь? Вы хотели поговорить обо мне? О случившемся на Турнире? Или о чём-то другом?

Дамблдор улыбнулся, мягко и дружелюбно.

— И да, и нет. Могу сказать, что ты прав во всём, Тео. На самом деле, я хотел обсудить с тобой каждую из этих тем.

Нотт был немного удивлён, но открытости Дамблдора было трудно сопротивляться.

— Это… Это неожиданно, сэр.

Дамблдор снова улыбнулся, вставая, чтобы налить ещё чаю.

— Видишь ли, Тео, последние несколько дней очень многое изменили. Ты наверняка мог слышать большое количество слухов и версий того, что произошло с бедным мистером Диггори на последнем испытании Турнира. И, честно говоря, мне бы очень хотелось услышать твоё мнение об этой трагедии.

— Это было ужасно, сэр, — ответил Нотт, постаравшись сделать вид, что он действительно искренне сожалеет. — Я знаю, что Диггори был сильным участником и замечательным старостой. На протяжении всего Турнира он проявлял себя как целеустремленный, умный и исключительно добрый человек. То, что с ним случилось... Это страшная несправедливость.

Дамблдор кивнул, слушая его внимательно.

— И я не могу не согласиться с тобой, Тео. Это была действительно страшная трагедия. Но я знаю, что не все на Слизерине были с мистером Диггори в хороших отношениях, хоть и поддержали его на турнире.

— Сэр, все наши разногласия ограничивались только и исключительно квиддичем. У факультета не было с ним вражды. Мы просто были очень расстроены, что такой хороший ловец играет за Пуффендуй.

— О, Тео, ваша преданность квиддичу иногда достигает такой степени, что поражает меня! — Дамблдор засмеялся на секунду, но после его взгляд стал более серьëзным. — Но ты прав. Я думаю, на самом деле никто из вас не хотел бы, чтобы вашим соперникам пришлось столкнуться со смертью.

Нотт кивнул, запомнив, что даже если ты не играешь в квиддич, им можно легко прикрыться почти в любой ситуации.

— Ты даже не притронулся к чаю, Тео. Возможно, я могу предложить тебе что-то другое?

— Не стоит, сэр. Я просто не хочу пить.

Дамблдор улыбнулся, и по мановению его палочки чашка Нотта уплыла по воздуху на отстранëнную от них тумбу.

— А что говорят на Слизерине о… о его смерти? — спросил директор с интересом.

— Все в замешательстве. Никто не знает, как это произошло, и поэтому — как вы и говорили — строят версии и предположения.

— И, если не секрет, каковы эти предположения?

— Разные, сэр, — соскользнул Нотт. Он всё яснее понимал, зачем директор вызвал его, — сложно что-то выделить. Мы с интересом узнали версию Министерства и ожидаем расследования.

— О, конечно, это очень мудрый шаг, Тео.

— Извините, сэр, если я спрашиваю то, чего не стоит… но не могли бы вы удовлетворить моё любопытство? А что лично вы думаете по этому поводу?

— На самом деле, я очень рад, что ты задал мне этот вопрос, — Дамблдор на мгновение задумался, взглянув на маленькую фигурку феникса, стоящую на полке рядом. — Случившееся — это безусловное горе и трагедия не только для семьи Диггори, но и для нас всех, и я очень рад, что ты это понимаешь. Хотя, признаться, иногда мне и кажется, что в твоих словах кроется другой смысл…

Его голос был спокойным, но глубоким, будто он вкладывал в эти слова всю тяжесть своего опыта.

— Что я думаю? — повторил он вопрос. — Я думаю, что трагедия, случившаяся с мистером Диггори, это не просто несчастный случай, в чём через «Пророк» нас пытается убедить Министерство магии. Нет, я ни в коем случае не обвиняю их — я уверен, что без всякого злого умысла министр Корнелиус Фадж сам пал жертвой обмана. Правда в том, что истинная причина случившегося гораздо глубже. Я не знаю, слышал ли ты о словах мистера Поттера, но он утверждает, что Седрика убил Волдеморт…

Нотта никак это не тронуло, но для вида он напустил на лицо выражение истинного ужаса.

— И, честно говоря, Тео, я склонен верить Гарри. Волдеморт действительно вернулся.

— Но Министерство…

— Министерство заблуждается, Тео, — грустно покачал головой Дамблдор. — И я боюсь, что оно это осознает, когда станет слишком поздно.

— И-и-и… что мы можем сделать, сэр? — спросил Нотт.

— Мы можем быть готовыми, — просто ответил он. — Мы должны быть осведомлëнными, быть сильными и оставаться верными тому, во что верим.

Дамблдор замолчал на мгновение, задумчиво глядя на фигурку феникса.

— Это очень важно, Тео — знать, за что мы сражаемся. Как ты думаешь, почему некоторые волшебники — должен отметить, к моему глубокому сожалению — поддерживают Волдеморта?

Нотт задумался. Их разговор ступал на зыбкую почву, и он очень не хотел ошибиться в выборе слов.

— Я думаю, — протянул он, — это связано с их убеждениями. Люди искренне верят в какие-то вещи, и, основываясь на этой вере, они принимают определённые решения, которые кажутся им правильными.

Дамблдор кивнул, побуждая его продолжать.

— Но на чём основаны эти убеждения и вера… Это сложнее. Мне кажется, сэр, здесь важную роль играет их… положение. Вернее, значимость. Все люди хотят ощущать собственную значимость.

— Но ведь и обычным людям — магглам — тоже важно ощущать свою значимость. Однако, они не стремятся завоевать своё место под солнцем, уничтожая других. Например, нас, волшебников.

— Они поступали так раньше, сэр, — не согласился Нотт. — Нас, волшебников, они сжигали и убивали до подписания Статута Секретности, а друг друга они так и продолжают убивать до сих пор.

Дамблдор замолчал.

— Ты был единственным слизеринцем, который выбрал предмет маггловедения, как факультативный, — задумчиво сказал он спустя пару секунд. Нотт не стал уточнять, что профессор Бербидж на своих занятиях и словом не обмолвилась об этих событиях. — И я вижу, что эти уроки не прошли зря, Тео. Но неужели ты думаешь, что такой способ — убийство — правда определяет значимость живых существ? Неважно, волшебники это, обычные люди или животные.

— Нет, сэр. Я так не считаю.

— И тем не менее, такой факт имеет место, — Нотту показалось, что что-то в завораживающе-голубых глазах Дамблдора переменилось, но он не мог определить, что. — Скажу честно, ты меня только что очень обрадовал: я рад, что ты видишь в подобном положении вещей проблему.

— Сэр, — Нотт подавил улыбку, — это положение вещей… оно меняется. Я имею в виду, со временем. Магглы последние годы не устраивают мировых войн.

— Да, тут я могу с тобой согласиться, Тео. Их культура стремительно изменяется, и, я боюсь, волшебники совершенно неправильно судят об этих замечательных людях. И личности, подобные Волдеморту, построив неправильные суждения, могут совершить страшные ошибки, ответ за которые придётся держать всему магическому сообществу. Но я хотел бы, чтобы мы вернулись к твоей мысли о самоощущении значимости. Я полностью согласен с тобой — она важна абсолютно для всех, но почему магглы со временем смогли начать постепенно отказываться от массового насилия, а волшебники — нет?

— Мы… я думаю, мы застряли в прошлом, сэр, — сказал Нотт, оглядывая комнату, полную старинных артефактов и книг, от которых веяло мудростью и знаниями. — Мы застряли в прошлом и продолжаем жить по старым правилам. Как магглы раньше, только с магией.

Дамблдор улыбнулся, слегка кивнув.

— Выходит, мы не такие и разные. Напротив: мы даже точно такие же, как и они, и единственное наше отличие в том, что ты, или, например, я можем обратить деревянный стул в фарфоровую чашку, а они — нет. Неужели это даёт нам право ставить себя выше них?

— У нас объективно больше возможностей, — провоцируя, пожал плечами Нотт.

— И это позволяет волшебникам убивать магглов ради поддержания собственной значимости?

— Нет, сэр. Ни в коем случае. Однако это предоставляет возможность, и дальше каждый сам решает, как ей распорядиться.

Ему показалось, что лицо Дамблдора несколько помрачнело, но он всё ещё оставался воплощением доброжелательности.

— Но ведь и у магглов есть возможность убивать — хочу отметить, что мне очень не нравится это сравнение, но всё же. Убивать, например, кошек или собак. Почему они этого не делают?

— Потому что для них это не имеет смысла, — просто ответил Нотт. — Ни собаки, ни кошки, ни кто-либо другой никогда не составлял им конкуренцию. У нас же… У нас, сэр, многое строится на том, что подчëркивается отличие волшебников от магглов. Целые семьи возводят себя на пьедестал особенной, собственной исключительности. Малфои, Блэки в прошлом, Паркинсоны… все они очень гордятся собственной волшебной кровью, и, похоже, готовы за неё убивать.

— Ты не думаешь, что это изменилось с момента окончания войны, Тео? — с чем-то, похожим на опасение, спросил Дамблдор.

— Честно говоря, нет, сэр. Я не знаю, как всё обстояло в те времена, когда Тот-Кого-Нельзя-Называть, — он не назвал Волдеморта умышленно, — убил Поттеров, но сейчас многие на нашем факультете верят в свою исключительность и свою исключительную историю.

— Да, Тео, ты прав — для многих всё действительно упирается в наследие, — Дамблдор огладил свою густую седую бороду. — Волдеморт при одной из наших встреч — о да, мы встречались с ним некоторое количество раз — много говорил о наследии Слизерина, — директор остановился, заметив, как Нотт дернулся, когда услышал То-Самое-Имя. — О, Тео, я не хотел доставить тебе дискомфорт. Извини. Но я попрошу тебя с этого момента всё же называть его Волдемортом: запомни, страх перед именем усиливает страх перед тем, кто его носит. А я думаю, раз ты так хорошо знаешь историю, то понимаешь, что одолеть можно любого.

Нотт запомнил эти слова.

— Так вот, при одной нашей встрече Волдеморт очень много рассуждал о наследии. Можно даже сказать, что он на этом зациклился, и я, признаться, в тот момент растерялся. Это, конечно, безусловно хорошо, когда люди знают и помнят свою историю, однако чрезмерное зацикливание на ней способно привести к ужасным вещам, как ты знаешь. Это доказали и магглы, и волшебники. В этом вопросе очень важен баланс, и я был бы очень рад, если бы в будущем наше скромное сообщество к этому пришло.

— Я полностью с вами согласен, сэр.

Нотт позволил себе немного улыбнуться. Он всё ещё не мог понять, что на уме у директора, но считал, что их разговор идёт хорошо. Интересно, с Гарри Поттером он беседует так же?

— Почему, когда ты перечислял список семей, что чтят историю, ты не назвал свою, Тео? — внезапно спросил Дамблдор. Он больше не улыбался.

— Сэр… просто я не считаю, что история и наследие — это то, чем стоит гордиться.

По Дамблдору было видно, что он удивился. Нотт понял, что раз директора так беспокоит зацикленность Волдеморта на наследии Слизерина, то в этом вопросе ему даже не придётся лгать.

— Не считаешь?

— Да, сэр. История, наследие… всё это иллюзии. Нас будут помнить лишь три поколения — и то со временем даже образ Мерлина сотрётся.

— Это… это интересная мысль, Тео. Но почему ты так считаешь? Твоя семья, к примеру, достаточно старая — и ты об этом наверняка знаешь — и довольно сильно повлияла на историю всей Магической Британии.

— Только об этом никто не помнит, — в Нотте взыграла обида. — Наше наследие не нужно никому, — он хотел добавить, что оно не нужно «никому, кроме отца», но удержался. — Это факт. И знаете, я не считаю это чем-то неправильным или обидным. Это норма, так у всех: за что в Министерстве уважают Малфоев? За историю? Нет. Их уважают за то, что их хранилища ломятся от золота.

Лицо Дамблдора заметно вытянулось. Нотт продолжал говорить жëстко:

— Вы говорите, Волдеморт был зациклен на наследии? И куда его это привело? По крайней мере, где он находился до недавнего времени? Его прах был перемешан с землёй.

— Это жестоко, Тео.

— Но это так! — он глубоко вздохнул и, решившись, принялся объяснять. — Моя мать мертва. Вскоре умрёте вы, затем мой отец. Умру и я. И Малфой, и Крэбб с Гойлом, и Боули, и Поттер, и Грейнджер, и вся семья Уизли — мы все умрём, и все будем гнить в земле.

Дамблдор не улыбался.

— Но если мы так недолговечны, не значит ли это, что стоит потратить это время с пользой, Тео? В чём в таком случае смысл жизни? Заметь, жизни не только человеческой, но и любого живого существа. Если всё настолько коротко и в конечном счëте сводится к смерти, после которой становится «‎всё равно», зачем мы вообще живём?

— Каждый решает сам, сэр. И я не согласен с тем, что это бессмысленно. Мы тратим наше время с пользой. Каждый стремится достигнуть определëнных высот.

— И именно эти высоты остаются в наследство нашим детям. Ты говорил о золоте Малфоев, — заметил Дамблдор, — но ведь именно стремление оставить после себя наследие и привело их к вершине — во всяком случае, многие считают это вершиной — они, как ты сказал, уважаемы в Министерстве и во всей Магической Британии.

— Это просто совпадение.

— Совпадение?

— Да, сэр. Малфоям повезло. За столетия в их семье не родилось человека, которому было бы безразлично семейное золото, семейные правила или что-либо ещё, связанное с родом Малфоев. Одним таким человеком всё могло закончиться. Да, он бы помнил своих родителей, своих бабку и деда, но далеко во времена это знание бы не пошло — это всё помнило бы только три следующих поколения.

— Возможно, Тео. Возможно, это было бы так, но в этом случае вся ответственность лежала бы на родителях такого ребёнка, — аккуратно сказал Дамблдор.

— Но, сэр… Важно ведь не то, кем ты родился, а то, кем ты стал? — вернул Нотт Дамблдору его фразу: он слышал, как её обсуждали мисс Грейнджер и мистер Уизли. — Разве нет? Всё в конечном счëте всегда сводится к подведению итогов.

Директор молчал.

— И, зная… — продолжил Нотт, — зная, что существуют такие риски, когда твоему наследнику, например, твоё наследие окажется совершенно ненужным, зачем вкладывать столько смысла и сил в его создание? Не лучше ли достигать только того, что нужно именно тебе?

Дамблдор замер, его взгляд остановился на Нотте, и тому показалось, что он заметил тлеющие огоньки страха в его глазах.

— Ты слишком материализуешь, Тео, — сказал он серьезно. — Ценность, которую мы придаем наследию или нашей жизни вообще — это, в первую очередь, отражение наших надежд и желаний, нашего стремления к значимости. Хотя в оставлении прочного следа есть определенная красота, мы также должны признать, что истинная ценность заключается не только в самом наследстве, сколько в ценностях, мудрости и сострадании, которые мы передаем будущим поколениям. Именно в уроках, которые мы преподаем, связях, которые мы создаем, и положительном влиянии, которое мы оказываем на других, заключается наше истинное наследие. Высшим мерилом нашей жизни являются не имущество или титулы, которые мы оставляем после себя, а любовь и добро, которые мы прививаем миру.

Слова Дамблдора показались Нотту наивными. Неужели он считает, что это на самом деле имеет значение?

— И в конечном итоге, Тео, — продолжал Дамблдор, — давай будем честными, все мы стремимся к тому, чтобы оставить что-то после себя, пусть иногда и не желаем это признавать. Ведь так?

— Да, сэр, — ровно ответил Нотт. — Вы правы.

— Хорошо, — директор поднялся и улыбнулся, но не так, как при встрече — иначе, не настолько открыто. — Я рад, что мы побеседовали, Тео. Мне было очень интересно узнать твоё мнение.

Нотт тоже поднялся и вернул любезность.

— Мне тоже. Спасибо.

— Возвращайся к друзьям.

Нотт кивнул и, не говоря ни слова, удалился.

Когда Дамблдор остался один, он прошëл к окну и бессмысленно посмотрел вдаль. Расшитое звёздами-огоньками ночное небо было совсем безмятежным.

Дамблдор шёпотом вымолвил:

— Он хуже Тома.

Примечания:

Теодор Нотт ещё вернётся.