Её звали Делия (ещё одна отходная жанру ужасов) (джен)

Гэлбрайту, которому нужно было успеть на рейс Бритиш Аирвэйс, пришлось провести два с половиной часа в международном аэропорту Портленда. Ожидание не обещало быть приятным — к этому времени в здании образовалась такая толпа, что инспектору, незнакомому с местными порядками, было совершенно непонятно, как люди вообще садятся в свои самолеты. Оставив свой чемодан в одном из залов ожидания, он направился на второй этаж, где находились магазины и кафе, где он мог купить гамбургер или кофе. Пройдя немного вперед, Гэлбрайт вошел в заведение, расположенное ближе всего к эскалатору — не в последнюю очередь потому, что его привлекла играющая там музыка. Кафе было небольшим, но довольно уютным — в интерьере преобладали фиолетовые и синие тона. На стенах висели любопытные картины, выполненные в виде гравюр, на которых были изображены сцены из жизни древних греков.

Заняв свободный столик, инспектор огляделся — кроме него, в зале находились двое молодых людей, похожих на португальских туристов. Один из них был кудрявым и мрачным, другой, наоборот, краснолицым и разговорчивым. Они сидели друг напротив друга и играли в крестики и нолики на газете, помеченной черным маркером в формате шесть на шесть. Иногда эти ребята поднимали головы и, обмениваясь короткими фразами на португальском, поглядывали в его сторону.

Гэлбрайт начал искать официанта. Наконец он увидел мужчину, медленно обходящего столы с каким-то подносом в руках. Окликнув его, инспектор невольно заметил, что этот человек сильно выделялся на фоне интерьера — просто странно было видеть в этом помещении с беззаботной атмосферой этого высокого и совершенно лысого мужчину, лицо которого казалось высеченным из гранита. Он был одет просто и опрятно — черные брюки и белая рубашка.

Гэлбрайт не заострял бы так много внимания на этих деталях, если бы этот человек придавал своему лицу если не улыбку, то хотя бы просто спокойное безразличие, но вместо этого лицо официанта было искажено какой-то ужасной гримасой — как будто он смотрел на каждого посетителя как на узника концлагеря, которого скоро отправят в газовую камеру. Лысина только усиливала это впечатление — хотя инспектор внутренне понимал, что даже если бы у этого официанта были густые волосы до плеч, то его лицо все равно осталось бы прежним…

Когда призыв инспектора достиг ушей этого человека, он повернулся к столу Гэлбрайта и медленно подошел к нему, после чего, застыв в двух шагах от него, уставился на полицейского своими вытаращенными глазами. У инспектора возникли подозрения, что у этого парня явно были проблемы с желчным пузырем...

— Здесь подают кофе? — спросил Гэлбрайт, который хотел расслабиться за столиком и выпить свой любимый напиток.

Официант, продолжавший держать в руках пластиковый поднос, не ответил, а только свирепо посмотрел на гостя своего кафе. Инспектор невольно заметил, что розовый цвет подноса в руках этого верзилы невольно придавал всему его облику сходство с греческой статуей, на которую какие-то шутники напялили юбку и лифчик.

— Я правильно понимаю, что кофе нет? — спросил Гэлбрайт, которому надоело выдерживать на своем лице этот немигающий взгляд.

— Кофе нет, — медленно повторил официант его последние слова.

Его голос звучал невероятно хрипло — слова, казалось, исходили не изо рта человека, но из динамика сломанного радиоприемника. Тон, подобный интонации автомата, только усугублял это чувство.

— Не позволите ли вы мне взглянуть на меню? — спросил инспектор, который понял, что разговаривать с этим официантом все равно что пытаться добиться уважения от обувной коробки.

После его слов у официанта надулись жилы на лбу, и он, поставив поднос прямо на столик инспектора, направился к стойке. Гэлбрайт невольно стал разглядывать содержимое подноса — там была пустая чайная чашка с торчащей из нее ложечкой, блюдце с хлебными крошками и две скомканные салфетки. Видимо, это следовало отнести на автомойку, но инспектор своим запросом невольно помешал официанту.

Гэлбрайт считал, что обслуживание в этом кафе было просто отвратительным — потому что он никогда не видел, чтобы грязную посуду от предыдущего клиента ставили на столик нового гостя — мол, у меня тут руки заняты, поэтому пускай постоит...

Наконец официант вернулся к столику инспектора. Он положил перед ним сложенный посередине лист картона формата А4 и наконец-то забрал этот грязный розовый пластиковый поднос.

Гэлбрайт взял в руки картонный лист. Да, выбор блюд в этом кафе был крайне невелик — черный чай, круассан без начинки, какие-то сладости (без указания, просто «Сладости») и вода. Инспектор невольно взглянул на португальцев, сидевших за соседним столиком. Теперь он понял, почему вместо того, чтобы заказывать еду, они просто играли в крестики и нолики — потому что вместо того, чтобы расплачиваться за этот ужас деньгами, лучше просто сидеть голодным.

Гэлбрайт наконец решил заказать чашку чая — не столько потому, что ему очень хотелось пить, он просто подумал, что если он будет сидеть просто так, без еды, то этот мрачный официант решит его выгнать — мол, зачем ты здесь сидишь, если ничего не заказываешь?

— Можно мне немного черного чая, пожалуйста? — крикнул инспектор официанту, который, избавившись от подноса, вернулся в помещение кафе пустыми руками.

Верзила, едва склонив свою лишенную растительности голову в кивке, снова удалился за стойку и исчез из поля зрения Гэлбрайта. Инспектору пришлось ждать десять минут, пока перед ним наконец поставили его заказ — маленькую чайную чашечку, на две трети наполненную напитком, не сильно отличающимся по цвету от кофе. Он поднес чашку ко рту и сделал глоток. Первое ощущение было, что чайный пакетик опустили в холодную воду и оставили на сутки…

Едва подавив желание выплюнуть эту жижу, Гэлбрайт поставил чашку на стол и, вздохнув, уставился в потолок. Он не знал, сколько так просидел, но когда двое португальцев встали из-за стола и прошли мимо него к выходу, он наконец проснулся и посмотрел на часы. О нет, до посадки в самолет осталось совсем немного времени...

Гэлбрайт встал из-за стола, на котором продолжал стоять почти нетронутый чай. Инспектор побежал к эскалатору, стараясь не расталкивать маленьких детей, бегающих взад-вперед. Наконец, он добрался до зоны досмотра. Началась утомительная процедура — на глазах у красивых молодых девушек тридцатиоднолетний мужчина должен был снять обувь и вытащить ремень из брюк... Гэлбрайт невольно почувствовал себя эксгибиционистом в клубе для представительницы женского пола. Когда эти металлические проверки наконец закончились, он, пытаясь направить приток крови обратно к голове, попал в зону вылета. Наконец, выдохнул Гэлбрайт, вот и выход на посадку.

Спустившись по лестнице вместе с другими пассажирами, он оказался на улице и, дрожа от холода — дул ветер — вошел в автобус, который, проехав несколько метров, остановился рядом с «боингом». Билет, который инспектор купил за две недели до вылета, был подозрительно дешевым, и когда Гэлбрайт наконец оказался внутри этой металлической машины, то понял почему — ему досталось место в самом конце самолета, причем прямо в проходе. В результате те, кто ходил в туалет, не только постоянно отдавливали ему ноги, но и лишали удовольствия смотреть в окно. Ну, ладно, подумал Гэлбрайт, пристегивая ремни безопасности, как полицейскому, который служит народу, его судьба — терпеть всевозможные неудобства ради этого самого народа...

По левую руку от инспектора сидели двое — какой-то старик в котелке, который сразу же начал дремать у иллюминатора, и тощий молодой парень, который, съежившись в кресле, смотрел прямо перед собой. На вид ему было не больше девятнадцати, максимум двадцати одного. Вены на его руках были настолько заметны, что казалось, будто у него прозрачная кожа. Гэлбрайт подумал, что этот парень, должно быть, впервые пилотирует самолет — настолько неуверенный вид был у этого вчерашнего школьника. Инспектор поудобнее устроился в кресле и хотел что-нибудь почитать, но, вспомнив, что его чемодан находится в багажном отделении, отказался от этой мысли и, чтобы хоть чем-то занять себя, стал смотреть в окно. К сожалению, за спиной дремлющего старика ничего не было видно. Гэлбрайт вздохнул и последовал примеру тощего парня, просто уставившись на спинку его стула.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как самолет взлетел — его мысли были сосредоточены на операции, ради которой его отправили в этот рейс. Хотя, «отправили» звучало немного неправильно — на самом деле, он сам вызвался на эту работу, Полицейское бюро Портленда просто приложило усилия, чтобы помочь ему в этом деле, но само руководство учитывало, что в этой вспышке гнева Гэлбрайта чувства возобладали над логикой, поэтому успех операции — можно даже сказать, в ее полезности — никто не воспринял всерьез, кроме самого Гэлбрайта. Сидя вот так на своем месте, он боковым зрением заметил, как мимо него прошла стюардесса, неся тележку с холодными напитками. Инспектор поднял голову и стал наблюдать, как женщина останавливалась у каждого пассажира и, доставая одноразовые стаканчики, наполняла их тем или иным напитком и отдавала спрашивающему. Гэлбрайт хотел попросить воды — он почувствовал, что у него пересохло в горле. Но как раз в тот момент, когда он собирался открыть рот, перед его глазами внезапно промелькнул вид того ужасного чая, который ему подали в кафе Международного аэропорта Портленда.

Вид чашки, наполненной черной жидкостью, был настолько отвратителен, что он отказался от идеи попросить воды у стюардессы. Поэтому, когда она повернулась в его сторону, на ее вопрос «Что вы будете пить?» он просто молча покачал головой, думая о том, что сможет вытерпеть до Лондона. Затем женщина повернулась к худощавому парню, но он также молча покачал головой. Гэлбрайт не мог удержаться, чтобы не подумать, что этот парень подражает ему. Потом старик проснулся и, покачав головой, как обычно делают испуганные птицы, попросил у стюардессы вина.

«Алкоголь? В этом самолете?» — недоуменно спросил себя инспектор. Каково же было его удивление, когда стюардесса не только не попросила пассажира изменить свое решение, но, наоборот, взяла стеклянную бутылку, стоявшую где-то посередине картонных упаковок с соком, и, налив белого вина в пластиковый стаканчик, протянула его пожилому мужчине, который жадно протянул руку. Гэлбрайт наблюдал, как он залпом осушил маленький двухсотмилилитровый стаканчик и, крякнув от удовольствия, поставил его между стульями. После употребления этого напитка у старика сразу на некоторое время пропал весь сон, и он, улыбаясь, повернулся к инспектору:

— Эй, вам не кажется, что это выглядит очень здорово? — старик явно был в хорошем настроении.

— Ну, я просто сижу, лечу, никого не трогаю, — Гэлбрайту на самом деле не хотелось разговаривать, но он не мог игнорировать своего попутчика...

— Fabelhaft! — воскликнул старик по-немецки.

Затем, выглянув в иллюминатор, он снова повернулся к нему.

— По каким делам вы летите? — с каким-то подозрением спросил его старик.

— По личным, — сухо ответил ему Гэлбрайт.

«Не говорить же этому старику, что рядом с ним сидит полицейский инспектор», — подумал он про себя. Старик снова издал радостное восклицание по-немецки и, сказав пару добрых слов о вине, снова задремал у иллюминатора. Гэлбрайт только сейчас заметил, что пока он разговаривал со стариком, молодой парень продолжал молча сидеть, вжавшись в стул. Он сразу начал догадываться — либо этот парень психически болен, либо он просто витает сейчас в облаках, но не небесных, а наркотических…

Произнеся про себя слово «наркотических», Гэлбрайт внезапно заметил мимолетное сходство между дремлющим стариком и двойником, которого он видел в портлендском метро перед смертью своего друга Фаркрафта. Сходство включало, но не ограничивалось, рукой старика, свисавшую с сиденья, а также тем фактом, что — очевидно, под воздействием алкоголя — его нижняя челюсть начала отвисать вниз. Правда, в отличие от того таинственного видения, по этому старику было ясно, что он просто задремал, в то время как портлендский доппельгенгер, напротив, производил впечатление спящего как убитый...

Отдавшись этим мыслям, Гэлбрайт не обратил внимания на то, что полет уже подходил к концу. В кабине загорелся синий свет, и инспектор испытал странное ощущение — внутренние органы, казалось, подпрыгнули внутри его тела, как будто он падал с большой высоты в пропасть... Когда самолет наконец приземлился, из невидимых пассажирам динамиков раздался голос пилота, который сказал, чтобы люди не спешили вставать со своих кресел, но Гэлбрайту надоело сидеть. Он не встал, но, вопреки приказу, отстегнул ремень безопасности (что как раз и было запрещено делать). Спустя долгих десять минут тот же голос, искаженный динамиками, наконец соизволил сообщить пассажирам, что пилот прощается с ними и желает им всего наилучшего.

Инспектор встал, но это было далеко от выхода — поскольку он сидел в самой задней части самолета, ему пришлось потратить дополнительное время на то, чтобы продвигаться вперед шаг за шагом, стараясь не задеть остальных. Гэлбрайт не мог избавиться от ощущения, что он был камнем, который медленно несут по реке, с той лишь разницей, что река была живой и имела пестрый цвет, а камень, будучи тоже живым существом, чувствовал усталость и был зол. Когда он наконец подошел к выходу из самолета, стоявшая рядом с ним стюардесса улыбнулась и сказала:

— Всегда к вашим услугам.

Инспектор невольно взглянул на нее. Он подумал, как, должно быть, устала эта хорошенькая девушка стоять вот так в тесном помещении почти двенадцать часов в сутки и всем своим существом выражать совершенно незнакомым людям свою готовность выполнять их просьбы. Да, хорошо, что мужчин не нанимают в качестве стюардесс — сам Гэлбрайт лично не смог бы целый день стоять с маской лжи на лице, притворяясь, что ему небезразличны люди, которым в любое другое время он бы даже не пожал руку, не говоря уже о том, чтобы выполнять их прихоти…

Выйдя на пандус, он невольно вздохнул с облегчением — приятно было наконец оказаться на свежем воздухе. Спускаясь, он заметил, что небо было затянуто тучами. Он недовольно нахмурился — не было абсолютно ничего хорошего в том, чтобы попасть под дождь и промокнуть сразу по прибытии в другую страну, — а поскольку Гэлбрайт не взял с собой зонт, это были более чем оправданные опасения...

Затем последовала долгая и утомительная суета в лондонском аэропорту Хитроу — инспектор даже не хотел сосредотачивать на этом свои мысли, все равно все, что ему нужно было делать, это следовать за толпой других пассажиров и повторять их действия. Поэтому мозги он включил только тогда, когда, уже с чемоданом в руках, стоял у выхода из аэропорта. Гэлбрайт огляделся в поисках такси. Хорошо, что в этот день, даже несмотря на погоду, у входа была толпа. Инспектор двинулся вперед и довольно скоро увидел мужчину, который стоял рядом с его машиной и курил сигарету.

— Здравствуйте! — начал Гэлбрайт, подходя к нему. — Не могли бы вы подбросить меня до «Стэйт оф Сноу Лэйк»?

Таксист тут же сел в машину. Инспектор поставил чемодан на соседнее кресло и устроился поудобнее.

— Вы имеете в виду отель на Куинсборо Террас? — спросил водитель, включая зажигание.

— Да, — коротко ответил Гэлбрайт.

Такси начало медленно выезжать из аэропорта. Инспектору стало интересно, на что будет похож этот отель, в котором его дорогие господа покровители из полицейского управления Портленда забронировали номер.

— Почему вы выбрали такой паршивый отель? — внезапно послышался хриплый голос.

Гэлбрайт вздрогнул — но это был всего лишь водитель такси, который, все еще держа руки на руле, подмигнув ему в зеркало заднего вида. Этот неожиданный вопрос вырвал инспектора из водоворота его мыслей и на некоторое время он перестал думать о своих проблемах.

— Паршивый? Что вы имеете в виду? — удивился инспектор.

— Когда вы бронировали отель, разве вы не смотрели на его рейтинг? — водитель, казалось, упрекал своего пассажира.

— Хмм... Я смотрел исключительно на его цену, — отмахнулся Гэлбрайт. Не он выбирал этот отель…

Таксист, услышав его ответ, пустился в громкие пространственные размышления по поводу того, что господин иностранец допустил ошибку, и сказал он это с интонацией, с которой учитель отчитывает провинившегося ученика. Гэлбрайту надоело слушать это разглагольствование.

— Послушайте, я просто не люблю туристов, — ответил он фамильярным тоном. — И если этот отель так плох, как вы утверждаете, то это означает, что я, по сути, буду там один.

— Ах вы мизантроп! — ответил его собеседник почти с отеческой интонацией.

Гэлбрайт не смог удержаться от смеха над этим определением. Таксист тоже последовал его примеру, и разговор на некоторое время прекратился.

После пяти минут молчания таксист, не убирая рук с руля, шмыгнул носом. Инспектор увидел в зеркало заднего вида, как на морщинистом лице мужчины появилась ухмылка.

— Кажется, я догадался, почему вы выбрали этот отель, — сказал он понимающим тоном.

— Ну и почему? — С любопытством спросил Гэлбрайт.

— Согласно рекламным проспектам, в одном из его номеров останавливалась некая персона...

И лондонский водитель назвал имя одного писателя, которое было хорошо известно всем, кто хотя бы раз в жизни интересовался американской литературой. Его пассажир почесал усы и покачал головой. Таксист воспринял это как знак того, что Гэлбрайт позволяет ему продолжать болтовню — он шумно вздохнул и после короткой паузы сказал:

— Я полностью с вами согласен! — при этом он улыбнулся.

— Извините, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду... — не понял его Гэлбрайт.

— Я о том, — перебил его водитель, — что этот бумагомаратель не делает чести отелю, в который я вас сейчас везу!

В голосе мужчины слышалось неподдельное негодование.

— Это совершенно не то, что я имел в виду, — запротестовал Гэлбрайт, которому уже начал надоедать тон водителя.

— Я бы даже сказал, что он только позорит это заведение, усугубляя и без того низкий уровень обслуживания, — таксист говорил все громче и громче.

— Ради Бога, успокойтесь... — без особой надежды попросил его пассажир.

— Потому что это не писатель, — мужчина за рулем уже кричал, — это подлый бизнесмен! Он попросту напал на золотую жилу и его не волнует уровень образования своей читательской аудитории!

— Ну сколько уже можно... инспектор, слушая это изложение, вытер пот со лба.

— Напротив, он потакает самым низменным инстинктам самых примитивных и отсталых слоев населения, вы сейчас сами в этом убедитесь! — не унимался водитель.

Гэлбрайт понял, что бессмысленно пытаться успокоить этого англичанина, вообразившего, что он знает о писателях лучше, чем все члены Лиги американских писателей вместе взятые. Поэтому полицейский просто принял безразличный вид и откинул голову на спинку сиденья.

— Вы только послушайте, — тоном строгого учителя заговорил таксист, — что я прочел на самой первой странице его книжонки! «Белая сучка снова взяла в рот», — с едва сдерживаемой яростью процитировал он на весь салон машины.

При этих словах Гэлбрайт невольно открыл глаза.

— Пожалуйста, не сквернословьте, — попытался он пристыдить мужчину.

Но собеседник проигнорировал его слова.

— На самой первой странице, самой первой! — словно зачитывая приговор перед залом суда, взволнованно продолжал таксист. — Взяв эту книгу в руки, я собирался получить пищу для размышлений, но её страницы встретили меня жаргоном невоспитанных подростков!

Его пассажир, которого постепенно начинали забавлять эти крики, поднял глаза на водительское сиденье.

— Можно подумать, — начал он спокойным тоном, — что вы ожидали от жанра мистического хоррора чего-то возвышенного и утонченного, — сказав это, инспектор зевнул и уставился в окно.

— Ожидал? — крикнул водитель. — Это должно быть обычным положением дел! Вы знаете писателя по фамилии Лем? — он вдруг повернулся к пассажиру.

— Лем... — задумчиво произнес Гэлбрайт.

Он начал перебирать в уме имена всех тех писателей, которых ему доводилось читать в юности. Увы, никто с такой фамилией не приходил ему в голову.

— Повторяю, вам что-нибудь говорит фамилия Лема? — глаза водителя несколько раз моргнули.

«У него может даже случиться сердечный приступ», — подумал инспектор, и ему стало неловко.

— Ну, — начал он, — я читал роман «Мотлис» писателя с такой фамилией, некоего Стейнара Лема.

На самом деле это была ложь — он никогда не брал в руки такую книгу, он только видел ее название в одном из норвежских списков бестселлеров. Водитель снова повернулся к рулю. Недовольное фырканье, которое он издал, убедило Гэлбрайта в том, что старику в лучшем случае не понравился его ответ, а в худшем — был воспринят как оскорбление. Но в конце концов он прекратил литературные споры с пассажиром. По-видимому, тот факт, что инспектор знал тезку его любимого писателя, позволил таксисту проникнуться к нему некоторым уважением. Это подтверждал слегка оживленный вид мужчины, а также тот факт, что следующие пятнадцать минут поездки от лондонского аэропорта Хитроу до здания отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк» прошли в полном молчании.

Когда машина доставила инспектора полиции к месту назначения, таксист нажал на тормоз и высунулся из окна. После того как старик несколько секунд любовался двумя женщинами, идущими к нему, лицо его просветлело, и он торжествующе произнес: «Девяносто фунтов стерлингов». Его пассажир молча кивнул и достал деньги.

— Вот и все, я привез вас в этот гадюшник! — сочувственным тоном произнес таксист после оплаты.

— Вы что, жалеете меня? — весело спросил его Гэлбрайт, вытаскивая чемодан из машины.

— Я бы так не сказал, но... — после паузы ответил мужчина, замолкнув на полуслове.

Инспектор вышел из машины и собирался закрыть дверцу, но водитель, снова высунув голову из окна, посмотрел на него.

— Если вам не понравится этот отель, то не сердитесь, что я привез вас сюда! — в его словах инспектор почувствовал мольбу.

— Не думайте об этом! — еще веселее сказал Гэлбрайт.

Он помахал водителю, который уже отъезжал. Затем повернулся на каблуках и, вздохнув, посмотрел на здание. Первое, что бросилось в глаза Гэлбрайту, была вывеска, висевшая над дверью — простая прямоугольная деревянная табличка, выкрашенная в белый цвет. На ней было написано толстыми красными буквами «Стэйт оф Сноу Лэйк». Турист из Портленда не мог отделаться от мысли, что этот знак, должно быть, принадлежал кисти ребенку владельца отеля — настолько неуклюжими были буквы. «Не самое удачное начало для сегодняшнего дня», — промелькнуло у него в голове.

Гэлбрайт потянул дверь на себя и переступил порог. В прохладной зоне регистрации был только один человек — уже немолодой мужчина в поношенном сюртуке. Он стоял за непритязательного вида стойкой и со скукой смотрел, перебирая лежащие перед ним игральные карты. Однако при виде вошедшего Гэлбрайта он немедленно оставил это занятие и встал по стойке смирно перед гостем.

— Доброе утро, и добро пожаловать в наш отель! — невероятно торжественным тоном крикнул администратор и отдал честь.

Глядя на это, инспектор подумал, что этот человек, по-видимому, раньше служил в армии — в нем была какая-то прыть, которая могла быть отголоском молодых лет, проведенных на военном плацу. Непроизвольно рассматривая администратора, Гэлбрайт почти забыл о том, что ему нужно предоставить тому квитанцию о бронировании. С этой мыслью гость поставил чемодан на пол и достал бумажник.

Когда старик в сюртуке взял маленький листок бумаги из рук Гэлбрайта и развернул его, в его глазах, казалось, зажегся озорной огонёк. Он принялся изучать этот невзрачный листок бумаги с таким любопытством, что инспектор невольно подумал, что там были указаны не какие-то скучные данные о номере и датах заезда, но вся его, Гэлбрайта, подноготная. Не хватало ещё, подумал он, чтобы администратор внезапно отказал ему в разрешении ему заселиться в отель. К счастью, это оказались лишь опасения.

— Могу я взглянуть на ваши документы? — администратор посмотрел на Гэлбрайта.

На сердце инспектора сразу полегчало. Он протянул мужчине свой синий с золотыми буквами паспорт, и администратор взял его в руки. Когда старик открыл его, в его глазах снова загорелись озорные огоньки. Администратор в сюртуке открыл первую страницу и, пробежавшись по ней глазами, внезапно повернулся к Гэлбрайту:

— Да вы прямо как блудный сын! — сказал он, как будто сделал неожиданное открытие.

— Стесняюсь спросить, что именно навело вас на такую мысль? — недоуменно переспросил инспектор.

— Вы сменили место жительства на Америку, но теперь вернулись обратно в лоно своей родины! — продолжил администратор.

Ах да, эта чертова графа «место рождения», чтобы она сгинула... Гэлбрайт начал подыскивать слова — он, конечно, понимал, что слова администратора отеля были всего лишь шуткой, но инспектору показалось, что лучше перестраховаться и объясниться с этим человеком, от которого будет зависеть, где он проведёт ночь в этой стране.

— Видите ли, я просто не смог найти в Глостере работу по своей специальности, поэтому решил переехать за границу, — начал смущенно оправдываться Гэлбрайт.

Только когда он это произнес, до него дошло, насколько глупым было это оправдание — в конце концов, если бы собеседник решил поинтересоваться, о какой «специальности» он вёл речь, тогда могло бы всплыть на поверхность, что Гэлбрайт на самом деле инспектор полиции, и тогда инкогнито бы рассыпалось на глазах. Но, к счастью для него, администратор отеля удовлетворился этим ответом, и, вернув паспорт владельцу, повернулся и начал рыться в шкафчиках в поисках ключа. Гэлбрайт, воспользовавшись тем, что старик повернулся к нему спиной, позволил себе вытереть пот, выступивший у него на лбу от волнения.

— Вот, возьмите ваш ключ от номера, — обернулся к нему администратор.

Инспектор принял из его рук невзрачный на вид ключ с брелком. Старик в сюртуке начал говорить что-то об особенностях проживания в их отеле, рассказал о графике уборки, смене полотенец и о многом другом, но Гэлбрайт, который чувствовал себя уставшим, проигнорировал его слова. Единственное, что он запомнил, это то, что, поскольку он снял «Рум Онли», то ему придется питаться за пределами отеля.

— Сколько вся эта музыка стоит? — усталым тоном спросил Гэлбрайт, открывая свой бумажник.

Администратор, достав калькулятор из-под стойки, сообщил гостю, что за одну ночь в отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» платят около шестидесяти фунтов стерлингов. Гэлбрайт терпеливо ждал, пока старик, который не носил очков, тыкал в кнопки электронного гаджета. В итоге сумма, которую выдало это маленькое устройство, составила около четырехсот пятидесяти фунтов стерлингов. Неплохо, подумал инспектор, выкладывая на стойку толстую пачку банкнот. Администратор молниеносно взял деньги и, даже не пересчитав (что немного смутило инспектора), положил их себе в карман. В голове Гэлбрайта промелькнула безумная мысль о том, сколько из этих денег будет потрачено на сам отель, а не на развлечения старика.

Затем администратор вышел из-за стойки и знаком пригласил гостя следовать за собой. Пока они шли к лестнице, Гэлбрайт не мог отделаться от мысли, что, если бы его покровители из полицейского управления Портленда были осведомлены о жизни в Лондоне, они, вероятно, не забронировали бы ему номер в этом отеле, который самим своим видом сигнализировал о том, что человеку, оказавшемуся здесь, нужно быть начеку.

— У нас нет лифта, так что поднимайтесь наверх на своих двоих, — елейно сказал администратор.

Старик во фраке приглашающим жестом указал на лестницу и, сделав вид, что не заметил недовольного взгляда Гэлбрайта, вернулся в зону регистрации. Недовольство инспектора заключалось в том, что он, уставший после перелета, не был готов тащить свой чемодан вверх по ступенькам. Проводив взглядом уходящего старика, Гэлбрайт начал подниматься наверх, успокаивая себя тем, что он, в конце концов, суровый полицейский инспектор, а не какая-то кисейная барышня. Поднявшись на четвертый этаж и переведя дух, он открыл дверь в свой номер.

От того, что открылось его взору, Гэлбрайт был, мягко говоря, не в восторге — достаточно было взглянуть на обшарпанную прикроватную тумбочку, чтобы понять, что администратор явно не потратил ни фунта на обновление мебели в номерах. Стало только хуже — сняв пиджак, инспектор уже собирался поставить свой чемодан на стул, но каково же было его удивление, когда оказалось, что в комнате нет ни одного представителя этого важного предмета мебели. Поэтому с досадой ему пришлось поставить чемодан на обувную лавку. Более того, все абажуры, висевшие на потолке, были покрыты таким толстым слоем ржавчины, что казалось, будто это экспонаты железного века.

Инспектор прошел в ванную комнату, которая была совмещена с туалетом. Он с недовольством отметил, что стены туалета были покрыты красным налетом. Когда он хотел запереть обшарпанную деревянную дверь, ему пришлось быть очень осторожным, потому что задвижка почти не держалась и, казалось, могла упасть на пол в любую секунду. Гэлбрайт сделал свою грязную работу и, ополоснувшись, уже собирался выходить, но дверь заклинило. Почти три минуты он боролся с защелкой, которая, казалось, обладала собственным разумом и не хотела выпускать человека, предавшего свою родину ради жизни на земле обетованной.

Когда заклинившая защелка наконец соизволила пойти на уступки человеку и выпустила инспектора на свободу, Гэлбрайт уже настолько устал, что не стал распаковывать свои вещи, а сразу лег в постель. Раздевшись, он сунул руку под одеяло и с раздражением заметил, что простыня прожжена сигаретой, а в пододеяльнике дырка. Натянув на себя одеяло, он подумал о том, чтобы попросить завтра сменить ему постельное белье. Как бы то ни было, инспектор так устал после перелета, что, как только закрыл глаза, сразу же уснул.

Во сне Гэлбрайт оказался в комнате, чем-то похожей на гостиницу в загородном коттедже — хорошо обставленной комнате со множеством предметов мебели, из которых ковры на стенах сразу бросились в глаза, полкой со старинными саблями, огромным шкафом с книгами, украшенным лепниной камином (в котором почему-то валялся скомканный лист бумаги) и одним окном, занавешенным так плотно, что единственным источником света в комнате была маленькая стеариновая свеча, стоявшая на лакированной столешнице, за которой сидел сам Гэлбрайт. на простом деревянном стуле. Напротив себя он увидел господина старшего инспектора Сеймура, одетого в кремовый свитер, из-под которого виднелся воротник белой рубашки, украшенный шелковым галстуком. Руки он держал под столом, отчего вся его фигура казалась сутулой, хотя Сеймур был далеко не хилым человеком, что слегка смутило Гэлбрайта, который смотрел собеседнику прямо в лицо, но слабый свет свечей не позволял как следует рассмотреть черты его лица.

Некоторое время они неподвижно сидели друг напротив друга, пристально глядя друг другу в глаза. В тишине, стоявшей в этом месте, чувствовалось какое-то смутное напряжение, словно каждый из собеседников собирался напасть на другого, но никак не мог решиться. Когда тишина стала совершенно невыносимой, Гэлбрайт перевел взгляд на стену, где висели старинные сабли и кинжалы — не потому, что собирался завладеть оружием, а потому, что хотел на минуту прервать этот тягостный зрительный контакт. Но внезапно, словно заметив это движение его глазных яблок, мистер старший инспектор повысил голос, и Гэлбрайту пришлось снова поднять глаза на своего собеседника.

— С высоты моего жизненного опыта, — начал Сеймур своим обычным беспристрастным тоном, — я вижу, как вы далеки от истинного положения дел. Если вы не возражаете, я поделюсь с вами некоторыми своими мыслями относительно вашего вызова.

Мягкий, старческий голос мистера старшего инспектора подействовал на Гэлбрайта успокаивающе. На какое-то время он начал доверять ему, совершенно забыв, насколько подозрительным было место, где они вдвоем находились в данный момент. Инспектор не стал возражать против слов Сеймура и без дальнейших вопросов принял его предложение с молчаливой покорностью.

— Дело, которое вы сейчас расследуете, — продолжил собеседник. — Имеет необычную сферу охвата. Вопрос, который оно ставит, выходит далеко за рамки методологических и юридических проблем. Я считаю, что вопросы, связанные с этим делом, находятся в области, о которой полиция чаще всего не задумывается, — при этих словах он сделал паузу.

Гэлбрайт, слушая Сеймура, только сейчас заметил, что лицевые мышцы его собеседника ни разу не сократились, несмотря на поток слов, извергавшийся из его уст. Щеки, скулы и губы господина старшего инспектора были совершенно неподвижны, как будто он вообще ничего не говорил. Гэлбрайт попытался заглянуть ему в глаза, чтобы что-то понять, но темнота в комнате скрывала все, кроме дрожащего бледного огонька свечи, свет которой позволял ему видеть только поверхность стола и челюсти сидящего по другую сторону мужчины.

— Все дело в вере, — продолжил господин старший инспектор. — Но не в Господе Боге, как вы могли бы подумать, а в правонарушителе.

Такая оценка Сеймура была настолько несовместима с обычным мировоззрением его собеседника, что Гэлбрайту немедленно захотелось задать вопрос, который вертелся у него на языке с самого начала их разговора, но как только он попытался открыть рот, то вдруг с ужасом заметил, что его язык словно прилип к небу и он не может издать ни звука. Гэлбрайт тут же впал в панику, не понимая, что происходит. А старческий голос продолжал раздаваться из-за плотно сжатых губ господина старшего инспектора, отчего создавалось впечатление, что это не живой голос, а запись на магнитной ленте, воспроизводимая невидимым в темноте кассетным магнитофоном.

— Доктор Бэйзлард совершил преступление, — продолжил Сеймур. — Я признаю, что это неопровержимый факт. Но приходила ли вам когда-нибудь в голову мысль, что он совершил свой поступок ради вас самих? Точно так же, как кит не может жить в океане без планктона, так и полицейский не может существовать в обществе без преступника.

От этих слов Гэлбрайту стало не по себе. К охватившей его панике добавилось иррациональное чувство стыда, как будто ему было некомфортно из-за того, что, как оказалось, весь мир вращался вокруг его скромной персоны, даже если это был мир грубиянов и преступников. Отведя взгляд от своего собеседника, он вдруг заметил, что занавеска, висевшая перед окном, немного торчит вперед, как будто ее натянули на какой-то крупный предмет, размером с человека. Выпучив глаза, Гэлбрайт несколько секунд вглядывался в занавеску, и хотя он не мог разглядеть точных очертаний в темноте, в его голове сразу же возникла мысль, что, помимо него и господина старшего инспектора, в комнате находился еще один человек, который до поры до времени не решался показываться на глаза.

— В мире должны существовать полиция и гробы, перед которыми они обязаны нести свою службу, — раздался ровный голос Сеймура. — В преступлении доктора Базеляра кроется ваше спокойствие, а в его личности — спасение.

Словно в ответ на эти слова занавески сдвинулись, и Гэлбрайт увидел мелькнувший в темноте силуэт невысокого и полного мужчины. Неизвестный сразу же встал за спиной Сеймура, и инспектор увидел знакомые куртку и брюки, хотя и несколько размытые в темноте, — те самые, в которых был доктор Бэйзлард в тот момент, когда он нашел его у входа. Но Гэлбрайт не спешил признаваться, что этим странным субъектом был доктор, потому что, не считая одинаковой одежды, этот человек не производил впечатления старого и потрепанного человека; напротив, под одеждой можно было разглядеть сильное, мускулистое тело, а движения незнакомца были наполнены энергией.

— И именно поэтому вы никогда его не поймаете, — продолжил господин старший инспектор. — В конце концов, с его поимкой ваше собственное существование подойдет к своему логическому концу. И в моих словах нет ошибки — вся история с молодой леди, скончавшейся после операции доктора Бэйзларда, является не столько событием настоящего, сколько предвестником будущего. Точнее, это предзнаменование, или, как говорили римляне, омен, — он сделал ударение на последнем слове, будто стараясь придать ему мистический оттенок.

Гэлбрайт хотел спросить, понимает ли сам господин старший инспектор, предзнаменованием — ну или же «оменом» — чего именно могла быть смерть Делии, но в тот же момент незнакомец резко дернул рукой, и голова Сеймура отделилась от его шеи. Но это нельзя было назвать обезглавливанием, потому что обезглавливание возможно только с живым существом, в то время как на месте шеи господина старшего инспектора, вместо явной кровавой раны, блестела гладкая поверхность полированного дерева. А когда сама голова, вместо того чтобы упасть на пол, начала выделывать в воздухе замысловатые пируэты, Гэлбрайту стало ясно, что незнакомец дернул за рычаг крана, к которому голова была прикреплена невидимой в темноте нейлоновой веревкой.

Однако времени размышлять о происходящем не было — деревянная голова господина старшего инспектора бешено летала по комнате, угрожая ударить любого, кто встанет у нее на пути, в то время как обезглавленный манекен в костюме Сеймура исчез со стула со звуком падающей на пол доски. Оставшись наедине с незнакомцем, все еще скрытым в темноте, Гэлбрайт не мог не испытывать перед ним определенной робости и даже чего-то вроде уважения — во всяком случае, за то, что организовал всю эту историю с искусственным манекеном мистера старшего инспектора и магнитофонной записью его речи. Было совершенно непонятно, зачем, и, главное, для кого все это делалось, но Гэлбрайт счел излишним спрашивать об этом — все равно он не мог вымолвить ни слова, потому что язык ему не повиновался. Пытаясь встать из-за стола, он чуть не потерял равновесие и вдруг заметил, как одревесневшая голова Сеймура пролетела над столом и ударилась о стоящую на нем свечу — в ту же секунду пламя погасло, и в комнате стало по-настоящему темно...

Проснувшись на следующий день, Гэлбрайт невольно опешил, увидев вокруг себя вместо родной квартиры непривычный интерьер отеля «Стэйт оф Сноу Лэйк», но это был лишь мимолетный момент замешательства. Размышляя над своим кошмаром, он решил, что фантасмагоричность происходящих с ним событий объясняется тем фактом, что человеческий мозг, перелетев с одного континента на другой, адаптировался к новым условиям, чтобы быть готовым воспринять все, с чем ему придется столкнуться в принципиально незнакомой стране. Первое, что Гэлбрайту захотелось сделать после сна, — это умыться и почистить зубы. Он направился в ванную, но, вспомнив, что со вчерашнего дня забыл достать зубную щетку, с некоторым раздражением направился к своему чемодану. Открыв его, инспектор присел на корточки и начал рыться в его содержимом. Предмет, который он искал, оказался в самой глубине чемодана. Доставая зубную щетку, Гэлбрайт невольно обратил внимание на стопку белых листов — это были материалы по делу его друга Фаркрафта, которое он вел перед своей смертью. Вздохнув, полицейский достал из чемодана бумаги и, положив их на стол, пошел приводить себя в порядок.

Умывшись, Гэлбрайт вышел из ванной, на ходу вытирая лицо полотенцем. Снова посмотрел на письменный стол. «Да», — подумал он, — «я все это время откладывал чтение этого документа...» Он повесил полотенце на дверную ручку и, взяв в руки стопку бумаг, растянулся на кровати — потому что в этом гостиничном номере сесть было негде. Инспектор начал читать этот грандиозный опус впервые с тех пор, как его автор лично вручил его Гэлбрайту в кабинете мистера старшего инспектора Сеймура. На первых страницах было краткое введение, в котором Фаркрафт указал, что к теме расследования его привели слова культуролога Джафета Бирнса, друга и коллеги Джордана Тёрлоу.

Дело в том, что когда инспектор допрашивал мистера Бирнса о его домогательствах к некой Делии, дочери фармацевта Йонс, он все отрицал, но Фаркрот вспомнил, как во время допроса Джафет признался, что в тот роковой день он записал несколько слов маленькой девочки в свой блокнот. Когда инспектор спросил, для каких целей, мистер Бирнс, после небольшого колебания, признался полицейскому, что, по его мнению, для людей, у которых греческие имена, жизнь всегда складывается довольно печальным образом. Когда Фаркрафт попросил привести пример, Джафет ответил, что Инспектору просто нужно будет просмотреть список погибших, чтобы увидеть, что среди погибших было много людей с именами греческого происхождения. Прочитав эти строки, Гэлбрайт не мог не заметить, что мистер Бирнс, видимо, обладал задатками человека, работающего со статистикой, и задался вопросом, почему он, несмотря ни на что, решил выбрать профессию культуролога, а не пойти, например, в институт маркетинговых исследований, где он мог бы направить свои способности в нужное русло.

Мысли Гэлбрайта вернулись к Фаркрафту, с которым они вместе учились в Полицейской академии Портленда и даже делили одну комнату в общежитии. Проводя параллели с коллегой Джордана Тёрлоу, инспектор не мог не вспомнить, что судьба его собственного друга была во многом такой же — Фаркрафт с детства мечтал стать писателем, и он стал полицейским, потому что пришел к выводу, что если он пишет какую-то книгу, а читатели говорят, что его произведение оскорбляет какие-то их чувства, то малообразованный человек до конца жизни не сможет смыть позор.

В контексте этого Гэлбрайт вспомнил эпизод из их студенческой жизни. Однажды воскресным днем Фаркрафт, оставшись с ним наедине в его любимом кафе, начал рассказывать своему другу о том, как, еще будучи студентом Портлендского университета (куда он поступил именно для того, чтобы выучиться на писателя), за заслуги написал рассказ по мотивам «Портрета Дориана Грея» Оскара Фингала О'Флаэрти Уиллса Уайльда. Гэлбрайт все еще помнил содержание работы своего друга, хотя даже не брал ее в руки — но иногда бывает так, что произведение, рассказанное вслух, западает в душу гораздо сильнее, чем что-то прочитанное самим человеком. Так было и с рассказом Фаркрафта, которому несостоявшийся писатель дал несколько нескромное и претенциозное название «Дориан Рэд». На самом деле, это была любопытная переработка той части книги, где Джеймс Вэйн возвращается из Австралии в Англию ...

Фаркрафт, используя тех же персонажей великого ирландского драматурга, заставил их действовать в соответствии со своим сюжетом. По плану будущего американского инспектора, когда Джеймс Вейн высаживается с корабля в английском порту, его сразу же вербуют в штаб революционеров, которые, чтобы проверить способности моряка, дают ему задание убить Дориана Грея — который, как утверждается в оригинальном произведении, имел репутацию известного гедониста среди молодежи. Как и в оригинале, Джеймс Вэйн случайно погибает от пули сэра Джеффри Клаустона — брата герцогини Монмут. Но то, что последовало за этим моментом, имело довольно странное продолжение, которое совершенно не соответствовало событиям, происходившим на страницах оригинального произведения. Смерть брата Сибиллы Вэйн не сошла сэру Джеффри Клаустону с рук, как это планировал классик английской литературы. В переделке американского студента это, наоборот, вызывает бурную реакцию у тех, кто вербовал Джеймса Вейна.

Как писал Фаркрафт, рабочие устраивают засаду на дороге, по которой брат герцогини Монмут ехал на свою беду. Революционеры нападают на карету сэра Джеффри Клаустона и, убив владельца, направляются в Лондон. Эта новость быстро доходит до английских аристократов, которые, понимая, что это «омен» (то есть предзнаменование) восстания пролетарского класса, решают обрушить на бунтовщиков все силы полиции. Тем временем главари восстания уже прибывают в столицу и направляются в рабочие кварталы, где призывают людей выйти на улицы и направиться к главной площади. Вскоре все рабочие Лондона лавиной устремляются туда, одновременно сжигая все на своем пути огнем революции. Фаркрафт закончил свой рассказ тем, что Дориан Грей, глядя на то, как столица горела в огне, решает, что не хочет умирать от рук рабочих и, как в оригинальном произведении, бежит на чердак, где вонзает нож в портрет и умирает.

Гэлбрайт тогда был поражен тем, как его другу вообще пришло в голову найти революционный подтекст в романе, который по сути был гимном гедонизму. Фаркрафт ответил, что преподаватели Портлендского университета также были в недоумении, когда он представил им рукопись этого рассказа для зачета. Только их удивление вылилось в то, что на следующий день студент был с позором исключен из альма-матер под предлогом того, что его работа была пропагандой коммунизма. Фаркрафт сказал, что своим рассказом он хотел передать идею о том, когда смерть какого-нибудь неприметного человека — в его случае, несчастного моряка Джеймса Вейна — приводит к чему-то глобальному. Но, увы, в головах учителей, как с горечью отметил будущий инспектор, казалось, были только мысли о поиске подтекста, связанного с Союзом Советских Социалистических Республик, даже там, где его на самом деле не существует. Гэлбрайт невольно вспомнил, что в 1981 году (когда он фактически поступил в полицейскую академию) Советский Союз все еще представлял серьезную угрозу для остального мира, и ощущение, что следующий день не наступит из-за возможного ядерного удара, иногда преследовало человека в те первые дни...

Инспектор все еще лежал в постели, перекинув ноги через изголовье. Несмотря на то, что он намеревался ознакомиться с документами по делу Фаркрафта, он не мог не подумать о самом их авторе. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «мне всего тридцать один год, но склероз уже прогрессирует...» Внезапно он почувствовал острый голод. В последний раз он ел — если глоток чая можно назвать едой — еще в Америке, в международном аэропорту Портленда. Полицейский с некоторой неохотой спустил ноги на пол и, сидя на кровати, случайно уронил листы бумаги на пол. «Я превратился в полную развалину», — снова подумал он про себя. Гэлбрайт опустился на пол — бумаги, которые, не будучи скрепленными вместе, разлетелись во все стороны. Он начал собирать их, но так как не знал их порядка, то просто брал один лист за другим и, собрав их все в одну стопку, положил на письменный стол. Покончив с этим заданием, он выдохнул — ему было не очень легко лазить по полу за бумагами — и направился к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Отодвинув их в сторону, Гэлбрайт вплотную подошел к подоконнику и стал разглядывать городской пейзаж, раскинувшийся под окном.

Он посмотрел на проезжающие по дороге машины. В лучах утреннего солнца они выглядели так, словно были отлиты из какого-то блестящего материала — инспектор даже не мог подобрать слов, настолько он был очарован этим зрелищем. Он не мог понять, почему это обычное зрелище так привлекло его, вероятно, потому, что машины, которые он видел в Портленде, были мало похожи на те, что ездили по улицам Лондона. Глядя на уличное движение, Гэлбрайт вдруг поймал себя на мысли, что невольно воспринимал улицу как игрушечный стол, а фигурки машинок — как игрушки, которые управляются по воле невидимого ребенка, который переключает кнопки на радиоуправляемом пульте дистанционного управления. Возможно, причина могла заключаться в том, что полицейский еще не до конца проснулся, и движения машин, слишком быстрые для его сонных глаз, выглядели неровными, без плавности, обычной для реального мира. В конце концов он стал свидетелем того, как грузовик врезался в красный автомобиль с откидным верхом.

— Вот и все, малыш, твоя машина сломалась, теперь тебе придется умолять своего папу купить тебе новую игрушку, — сказал Гэлбрайт, словно обращаясь к ребёнку.

Неправильный смысл его собственных слов дошел до него только тогда, когда дверь кабины грузовика внезапно открылась и водитель выпрыгнул наружу — только в этот момент Гэлбрайт очнулся от своего транса и понял, что то, что было перед его глазами, было не симуляцией, а реальным миром, и что внизу действительно произошла настоящая авария, а не игра с игрушечными машинками. «Да», — подумал Гэлбрайт, — «у меня разовьется комплекс Бога, если я буду так относиться к тому, что происходит вокруг меня». С другой стороны, какое ему дело до этого несчастного случая? Да, он служитель закона и порядка, но совершенно другой страны — в Лондоне он, по сути, всего лишь обычный турист, у которого прав еще меньше, чем у любого коренного англичанина.

Гэлбрайт поспешно отошел от окна — одно дело, когда снаружи мирно едут машины, и совсем другое, когда на дороге разворачивается трагедия — насколько он помнил, грузовик разрушил почти всю переднюю часть кабриолета, поэтому у Гэлбрайта были большие сомнения в том, что бедняге удалось выжить. Инспектор оделся и вышел из комнаты в коридор. Он вспомнил, что забронировал номер только в номер, так что волей-неволей ему придется питаться в каком-нибудь ресторане. Ничего особенного, думал Гэлбрайт, спускаясь по лестнице, — в этом отеле «Стэйт оф Сноу Лэйк» он уже видел так много вещей, выходящих за рамки нормы, что одна мысль о том, что он также попробует местную кухню, вызывала у него отвращение.

Спустившись вниз, он вышел из отеля и, подняв воротник куртки — ибо, несмотря на солнце, здесь дул холодный ветер, — зашагал вперед, не совсем понимая, куда приведут его узкие улочки этого квартала. Инспектор с неприятным удивлением отметил, что прогулка по улицам Лондона стала настоящим испытанием для его барабанных перепонок. Дело в том, что Гэлбрайт привык к тому, что на улицах Портленда было не очень много машин, и поэтому на улицах там было довольно тихо. Здесь, казалось, воздух был просто наполнен шумом — и даже в переулках, где не было видно основных дорог, шум машин не стихал. Он начал подозревать, что под асфальтом были погребены какие-то турбины, потому что что еще могло быть источником гула — не радиация, в конце концов...

Бродя по улицам, он не мог не думать с нежностью о своем номере в том ужасном отеле — по крайней мере, там он был в тишине. Гэлбрайт был голоден, поэтому не спешил возвращаться, но после лондонских улиц убогая комната в «Стэйт оф Сноу Лэйк» показалась ему окрашенной в другие цвета. «Я вернусь», — подумал он, — «и буду наслаждаться тишиной». Внезапно Гэлбрайт почувствовал, как на него начали падать мелкие капли. Он поднял глаза и невольно удивился — он совсем не ожидал, что за время, проведенное им на утренней прогулке, на солнце уже появились облака. «Мне нужно какое-нибудь укрытие от дождя», — подумал инспектор, и в связи с этим невольно вспомнил, как в Портленде он напился в баре, чтобы отпраздновать это событие, а потом стоял, как статуя, под проливным дождем. Нет, сейчас мокнуть под дождем было абсолютно не вариантом — в конце концов, там он был дома, а здесь незнакомая страна, плюс отель не внушает уважения...

С этими мыслями Гэлбрайт, не совсем понимая, куда несут его ноги, вошел в первую попавшуюся дверь. Ему удалось разглядеть неоновую вывеску — там было написано «Орцинус Орка Остэриа». Глядя на эти тонкие розовые буквы, он заметил счастливое совпадение: как раз в тот момент, когда начался дождь, он наткнулся на заведение, где можно было перекусить. В комнате, куда Гэлбрайт ушел, чтобы спрятаться от дождя, царил полумрак. Но это не выглядело как обдуманное стилистическое решение владельца остерии — гораздо более вероятным объяснением такой темноты была банальная лень владельца заменять давно перегоревшие лампочки. Инспектор остановился на пороге, чтобы осмотреться. Внезапно тишину нарушил чей-то очень наглый голос:

— Кто это тут к нам пожаловал? — чётко, словно на курсах ораторского мастерства, произнес невидимый для Гэлбрайта человек.

Инспектор невольно вздрогнул. Он повернул голову в ту сторону, откуда донесся этот нескромный вопрос. Источником этих слов оказался какой-то мужчина средних лет с пивным животиком — Гэлбрайт невольно поморщился, когда увидел его рваные джинсы и зеленую куртку, испачканную пятнами белой краски. Толстяк развалился на стуле и, опершись правой рукой о стол, поднес свободную руку к глазам, чтобы поправить очки, которые на фоне его толстого лица выглядели откровенно странно — как будто они были на свинье, а не на человеке.

— Кто-нибудь, включите свет! Я не вижу, кто это к нам пожаловал! — продолжал очкастый кабан тем же ораторским тоном.

Гэлбрайту было неприятно это слышать, у него возникло дурацкое чувство, как будто он вышел на трибуну перед этим беспристрастным человеком. Он, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на этого наглого парня, подошел к нему и спросил:

— Вам нравится любоваться мною, не так ли? — он старался говорить как можно спокойнее, хотя внутри у него все кипело от ярости.

Вместо ответа мужчина вскочил со своего места с неожиданным для такого тучного человека проворством.

— Эй-эй, полегче, — спокойно сказал Гэлбрайт, словно отдавая команду животному.

— Вы что, с ума сошли? — толстяк медленно попятился, по его лицу стекали струйки пота.

— Почему вы кричите на посетителей как сумасшедший? — спросил его инспектор, продолжая приближаться.

— Я могу это себе позволить, я директор этого заведения! — храбро заявил кабан в очках.

Гэлбрайт услышал шаги позади себя и немедленно обернулся. Позади него стоял усатый худощавый официант средних лет, глаза которого украдкой шарили по сторонам. Он невольно отшатнулся, когда полицейский с суровым лицом уставился прямо на него.

— Хватит, хватит! — заорал толстяк. — Я не хочу, чтобы вы тут нас всех перебили!

— Добро, — лаконично и охотно согласился с ним инспектор.

Гэлбрайт расслабился и сел за стол, где до этого сидел директор.

— Что будете, сэр? — каким-то неприятным, блеющим голосом спросил его официант.

— А что хорошего вы мне предложите? — Гэлбрайт ответил вопросом на вопрос.

Ему сразу не понравились елейные нотки этого старика, на которого он в тот момент смотрел с подозрением. Вместо ответа официант бросил на стол меню — гость сразу подумал, что обслуживание здесь явно не такое уж хорошее. Но он не покинул заведение — в данный момент желудок доминировал над мозгами. Открыв меню, инспектор начал внимательно изучать его, в то время как официант продолжал заглядывать ему через плечо.

Пока Гэлбрайт пробегал глазами список блюд, в зал «Орцинус Орки Остэрии» вошли двое — мужчина и женщина. Инспектор заметил их краем глаза, но, будучи занят составлением приказа, не стал особо заострять на них свое внимание. Но он не мог не обратить внимания на тот факт, что оба этих гостя выглядели крайне неприглядно — у обоих были растрепанные длинные волосы, а их грязная черная одежда выглядела так, словно они были на пару размеров больше. Стоя на пороге, они, как дворняжки, начали яростно трястись всем телом, и капли дождевой воды, повисшие на их одежде, разлетелись в стороны.

К тому времени Гэлбрайт уже сделал свой выбор — он хотел чего-нибудь жидкого, а также чего-нибудь с мясом. В конце концов он остановился на крем-супе из свежих шампиньонов и фетучини с курицей и помидорами. Не то чтобы это были его любимые кулинарные предпочтения, он просто решил, что это самые калорийные блюда в меню этого заведения. Гэлбрайт передал официанту свой заказ, тот слегка кивнул и, наконец, отошел от своего столика. Инспектор хотел было вздохнуть с облегчением, но тут пара нищих внезапно дала о себе знать. Они подошли к стойке, за которой стоял кассир — мужчина в расцвете сил с рыжими бакенбардами на щеках.

— Выручку! Нам! — нагло сказал мужчина с одутловатым лицом и длинными черными волосами.

— За подаяние вам воздастся на том свете! — заблеяла его подруга, одетая в такое просторное платье, что казалось, будто она завернута в саван.

Гэлбрайту было противно это видеть, но он не мог не заинтересоваться. «В конце концов, было время, когда люди смотрели на уродов», — подумал он ...

— Вы такие смелые, — улыбнулась кассирша. — Возьмите, не стесняйтесь!

При этом он сделал странный жест рукой, как будто у него в руке была невидимая пачка банкнот. Попрошайки снова повторили свою просьбу, только на этот раз женщина кокетливо покрутилась всем телом перед кассиршей. «Это последнее, что мне здесь нужно», — подумал Гэлбрайт. Он уже начал жалеть, что пришел сюда, но ему приходилось ждать заказа, поэтому ему ничего не оставалось, как сидеть в зале «Орцинус Орки Остэрии», где на его глазах творился какой-то цирк безумцев.

— У нас есть носочки! — вдруг пронзительно закричала нищенка.

— Безусловно, но и что с того? — спросил кассир кокетливым тоном.

— Она хочет продать тебе носки! — громко выпалил нищий с одутловатым лицом, словно обращаясь к несмышленому ребенку.

«Что ж», — подумал инспектор, глядя на это, — «они продают одежду из-под полы, возможно, даже краденую...» Ему было любопытно, какие следующие действия предпримет кассир с рыжими бакенбардами. В глубине души он надеялся, что ему удастся выбить их оттуда.

— Ладно, я согласен. Покажь мне товар, — сказал кассир, почесывая небритую и от того колючую щеку.

— А ты ножку мне давай, ножечку свою! — прохрипела нищенка.

— С какой стати? — спросил кассир, но по его тону было похоже, что на самом деле он не возражал.

— Она должна понять, какой у тебя размер! — снова пробормотал нищий объяснительным тоном.

Пока эта сцена разыгрывалась у стойки, к Гэлбрайту подошел официант. Он поставил перед инспектором тарелку крем-супа из свежих шампиньонов и, насмешливо кивнув, ушел. Гэлбрайт взял ложку и начал есть. Неплохо, подумал он, не кулинарный шедевр, но и не какой-то там сэндвич... Он поел и продолжил наблюдать за цирком, который творился неподалеку от его столика. Мужчина с рыжими бакенбардами уже занес ногу прямо на стойку бара. Нищий велел ему снять обувь, и кассир полностью исчез за прилавком — видимо, он действительно наклонился, чтобы снять обувь. «Что за чушь», — подумал Гэлбрайт, почти доев суп.

— Вот ваш второй заказ, — услышал он голос официанта.

С этими словами он поставил перед инспектором новое блюдо. Гэлбрайт отодвинул уже пустую тарелку с супом и, посмотрев на то, что ему принесли, уставился на официанта, который продолжал стоять рядом.

— Что вы мне принесли? — строго, без намека на улыбку, спросил инспектор.

— Ваш заказ, а что же ещё? — пробормотал усатый, глаза которого лихорадочно вращались в глазницах.

— Я заказал фетучини с курицей и помидорами. А вы мне что подали? — продолжал Гэлбрайт, не меняя тона.

На тарелке, стоявшей перед ним, лежали обычные спагетти, политые томатной пастой. Курицы там не было видно — хотя кто знает, если бы он поковырял это блюдо вилкой, может быть, ему повезло бы найти крошечный кусочек куриной кожи на самом дне...

— Прошу вас, войдите в положение, умоляю вас! — официант, глаза которого начали вращаться еще быстрее, начал канючить мерзким тоном.

— Мне всё равно... — начал инспектор, но официант не дал ему договорить.

— Сейчас на кухне готовит сын хозяина, замечательный, изумительный мальчик, просто золото, никто им не нарадуется! — торопливо говорил худощавый мужчина, едва не пуская слюни. — Он учится в кулинарном колледже...

— ...кто там готовит мне еду... — Гэлбрайт попытался вставить хоть слово.

— ...и поэтому я прошу вас быть милосердными к нему, потому что это его первый рабочий день! — казалось, официант вот-вот упадет на колени перед инспектором.

— Я заплатил вам за это, — инспектор указал пальцем на тарелку, — около пятидесяти фунтов стерлингов! И я хочу получить то, что заказал, а не какую-то гадость от родственника владельца вашего заведения! — твердо сказал Гэлбрайт, сурово глядя на официанта

С этими словами он встал из-за стола и, взглянув на прилавок, где кассир демонстрировал нищим свою ногу, покрытую микозными волдырями, решительно направился к двери. Официант не остался в долгу и бросился за Гэлбрайтом, как трусливый шакал за храбрым тигром.

— Вам что, не понравилось? — заискивающим тоном произнес официант.

— Да! — громко и твердо сказал инспектор и потянул дверь на себя.

— Подождите, я сейчас узнаю! — завопил мужчина с бегающими глазами.

Уже стоя на улице, Гэлбрайт обернулся. Он увидел, как официант, громко топая ногами, убежал вглубь зала. Тем временем кассир с рыжими бакенбардами возвращал попрошайкам носки — видимо, он действительно их примерил, но они оказались ему не по размеру. «Бог с ними, с этими бедными злыми людьми», — подумал Гэлбрайт, хотя ему было немного интересно, что собирался узнать официант, который тем временем уже исчез на кухне...