Мария Магдалина (гет)

Вот уже месяц, как каждое утро просыпается Мария с чувством неизбывного счастья и засыпает с ним. Сердце её поет от безудержной радости, словно птица, выпущенная на волю. С радостным удивлением теперь замечает она, как ослепительно светит над миром солнце, а белые пушистые облака купаются в необыкновенно глубокой и ясной лазури. Воздух по утрам ароматный и свежий. Пряные луговые травы покрыты хрустальными каплями ночной росы, по которой, оказывается, так приятно ступать босыми ногами!

А как прекрасны рыжие зарева закатов, когда солнце, полыхая, исчезает за горизонтом, и землю окутывает мягкая и шелковистая, словно кудряшки младенца, ночная мгла. Ветер, душистый и ласковый, как поцелуй любимого, приносит горько-сладкие тёплые запахи скошенного сена, мёда, парного молока и ночных костров. А эти чудные звёзды в темном и таинственном небе! Они словно крупные бриллианты на бархатной мантии какого-то сказочного царя!

Мария чувствовала себя так, как, вероятно, чувствовала себя когда-то в незапамятные времена праматерь Ева, только что созданная и познающая чудный и восхитительный мир, дарованный ей Господом. Но Эдем, без сомнения не был более прекрасен в глазах Евы, чем этот мир в глазах Марии, потому что в этом мире есть Он.

Каждое утро пробуждается Мария на заре вместе с певчими птицами, набирает в кувшин хрустально-чистую воду из ручья и льёт её в его узкие ладони, чтобы мог он умыться.

Каждое утро встречает он её своей по-детски открытой улыбкой, и тёмные глаза его излучают свет, когда он приветливо произносит:

— Доброе утро, Мария!

На что отвечает она с трепетной радостью в сердце:

— Доброе утро, Учитель!

Потом таится она за деревом и, почти не дыша, благоговейно наблюдает, как он, накрыв голову покрывалом и смиренно опустив длинные ресницы, возносит молитвы свои к Всевышнему.

А спустя некоторое время пробуждаются все. И для Марии начинается новый трудовой день. Вместе с другими женщинами готовит она пищу, стирает и штопает одежду, прибирается в шатрах и присматривает за детьми.

И всё это время душа её птицей рвется в небо. И хочется ей смеяться и плакать одновременно. Ведь и для него готовит она еду. И его одежду стирает и штопает. И в его шатре наводит порядок. Всё, что делает она, делается и для него, прежде всего — для него. Наверно, это и есть истинное счастье, думается Марии, когда всё — не для себя, когда всё — для него…

Порой, во время редких минут отдыха брала она в руки шитье, садилась рядом с развесистым деревом, в тени которого Иешуа беседовал обычно со своими учениками и внимательно, затаив дыхание, слушала его речи. Вновь возвращались давно мучившие её вопросы.

Часто хотелось Марии обратиться к Учителю с просьбой многое ей объяснить и разрешить возникшие сомнения, но стыдилась она говорить с ним при учениках. Казалось ей, что засмеют они её, сочтут глупой и невежественной, и потому молча внимала она словам Иешуа, пытаясь сама уяснить для себя их тайный смысл.

Однажды, после долгой проповеди, которую слушало множество людей, застала она Учителя одного. Он сидел у корней большого развесистого дерева и глядел в игривые воды ручья, о чём-то глубоко задумавшись. Мария хотела было уйти, чтобы не обеспокоить Иешуа, но внезапно передумала и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, негромко окликнула его:

— Учитель!

Он поднял на неё глаза, в которых затаилась скорбь, ведомая ему одному, но тут же улыбнулся:

— А… это ты, Мария. Тебе что-нибудь нужно?

— Прости, Учитель, я не желала тревожить покой твой. Я хочу поговорить с тобой, если можно.

Он указал на место рядом с собой:

— Иди сюда, Мария, садись. О чем хочешь ты говорить со мной?

Она подошла к нему, но, не смея садиться рядом, опустилась на землю у его ног.

— Твои речи, Учитель… Некоторые из них мне совсем непонятны. Иные так затрагивают душу, что становится удивительно, как же раньше я этого не знала или не чувствовала. Но иные возмущают, и против них протестует всё существо мое, и я не могу принять их. Прости, Учитель, за мою откровенность. Может, я просто глупа или слишком порочна?

Он улыбнулся:

— Если слова мои волнуют тебя, Мария и не оставляют безразличным сердце твоё, то значит, они попадают на плодородную почву. И не следует терзаться сомнениями. Ты не глупа и не порочна, Мария. Многие не понимают всего, что я говорю. Многие просто не в силах принять моих слов. Но придёт время, когда живое моё слово войдет в каждое сердце и воскресит его для новой жизни. Непременно в каждое, Мария. Но какие же из моих речей так возмущают тебя?

— Ну, к примеру, — неуверенно начала Мария, — вот говоришь ты, Учитель, об убийстве и гневе, о разводе и о… — она покраснела, опустила ресницы, — о прелюбодеянии. Все это так верно! С этим я не могу не согласиться! И даже с тем, что отнявшему у меня рубашку следует мне отдать и верхнюю одежду, я тоже согласна. Одежда не кожа, сегодня у меня одна одежда, завтра будет другая, и негоже мне жалеть её.

Но когда говоришь ты, что тому, кто ударит меня в правую щеку, я должна подставить для удара и левую, нутро моё возмущается! Меня много били, Учитель. Били мужчины, которым дарила я свои ласки. Били женщины, чьи мужья покупали мою любовь. Били сводники, отбирающие у меня все деньги, заработанные за ночь. Били больно и жестоко. Били до тех пор, пока не научилась я защищаться и давать сдачи. Если бы я подставляла им то одну, то другую щеку, меня просто забили бы до смерти!

И ещё! Я просто не могу возлюбить врагов своих! Не могу возлюбить тех, кто ненавидит, унижает, оскорбляет меня! Тех, кем я поругана и гонима! Не могу, Учитель! — она отвернулась, пытаясь скрыть сильное волнение.

Иешуа взглянул на неё с грустью и жалостью, устало провел рукой по лицу и тихо произнес после короткой паузы:

— Ты слишком много страдала, Мария. Сильные муки ожесточают сердца людей. Ты видела много боли и горя, и кажется тебе, что все люди кругом злы и несправедливы. Но духовно зрелый человек из тяжких страданий может вынести смирение и милосердие. Смирение перед волей Господней и милосердие к другим людям, которые также пребывают в страдании.

Вспомни Иова, Мария. Страдания должны очищать и возвышать душу, а не превращать её в бесчувственный камень. И не следует понимать слова мои так буквально. Когда говорю я о подставленной обидчику щеке, то имею в виду нежелание мстить за нанесённые обиды. Я говорю о смирении и прощении, Мария.

Месть не приносит счастья. Она лишь ломает нашу собственную судьбу и калечит душу. Зато милосердие и прощение наполняют нас миром и благостным покоем. Разве не прав я, Мария? Разве никогда ты этого не ощущала?

Мария молчала.

— Скажи, кто обидел тебя более всех в жизни, Мария? — спросил её вдруг Иешуа.

— Меня обижали многие, Учитель.

— Но кто из многих нанес тебе самую глубокую рану, которую, как я вижу, ты по сей день не можешь залечить?

Мария опустила голову и стиснула зубы:

— Мой муж Амос.

— Какую же боль причинил он тебе? Расскажи, если хочешь.

Она судорожно натянула покрывало до самых бровей, словно желая скрыться, спрятаться под шелковой тканью.