Оцепенение (джен)

Она падает.

Морена может лишь сжаться в комок, прежде чем мир замирает. Тело не слушается, оно словно чужое и ей не повинуется, она и не понимает, каким чудом успевает закрыть руками голову и зажмуриться — будто и эти действия совершает уже не она.

Надо встать. Надо отодвинуться. Что-то сделать…

— Ты, неблагодарная девчонка…

Но её просто пинают, как собаку, а она и сдвинуться не может.

— Думала, куда-то сможешь уйти?!

«Этого не должно больше быть».

Никто ведь не знал, где она теперь живёт. Всё ведь закончилось. Она столько сил для этого приложила, почему её нашли, почему всё повторяется вновь и вновь?

Морена скулит и пытается хоть пальцем шевельнуть, но не может. Этот противный ужас, заставляющий оцепенеть и делающий её ещё беспомощнее, она испытывала далеко не каждый раз — но память воспроизводит его с поразительной точностью, добавляя безысходности в и без того удушающую ситуацию.

«Их же нет, их нет, откуда…»

Её хватают за волосы, поднимая с пола, и Морена невольно кривится, жмурясь сильнее, лишь бы не видеть искажённое злобой лицо матери, и одновременно думая, что надо открыть глаза. Ничего уже не должно быть. Она ведь уже сбежала…

На то, чтобы распахнуть глаза, кажется, уходят все жизненные силы.

Морена лежит на спине в своей кровати, пялится в тёмный потолок комнаты, а за окном тёмная ночь, и ей кажется, что она всё ещё ощущает, как чужие пальцы сминают её волосы. Чувство настолько реально, что она дрожащей рукой пытается пригладить тонкие прядки.

Рука наконец-то послушалась. Она одна, никого здесь нет.

— У-у…

Морена всхлипнула и свернулась под одеялом комочком, тяжело дыша. Её всю трясло, будто и впрямь только что из рук матери вырвалась. Прямо сейчас, а не, вообще-то, целый год назад.

Год назад она сбежала из дома, и сейчас жила в комнате при Академии, и конкретного её местоположения из родственников не знал совсем никто. Кошмары, сначала снившиеся чуть ли не каждую ночь, постепенно уменьшались, становились всё реже, но каждый бил снова как в первый раз, извлекая все страхи наружу. Снова делая её беспомощной девочкой, не могущей дать сдачи, не способной противостоять родителям совершенно ничем. Даже закрыться от ударов…

Год свободы — а она, на самом деле, до сих пор не верит, что смогла уйти.