Не могу спать, не могу есть, не могу поверить, что ты у меня есть (гет)

— Не могу спать, не могу есть, не могу поверить, что ты у меня есть,* — говорит Сольвейг своей первой любви и по совместительству своему лучшему другу — Вестейну, студенту медицинского факультета.

— Ты и так не можешь спать и есть, а я здесь ни при чем, — отвечает Вестейн. — А вместо бабочек в животе нужно есть роллы.

Сольвейг просыпается, нащупывает будильник и отключает его. Конечно, сон приснился. Наяву Вестейн такого не скажет — во всяком случае, прямо в глаза. Он замкнутый, но не злой. Хотя весь его облик являет собой воплощенную самодостаточность, уединение и интроверсию. Как будто на Вестейне крупными буквами написано — я сам по себе, сам за себя и сам себе на уме, чего и всем другим желаю. Нет, он не хитрый и не подлый, просто с головой ушел в свои медицинские исследования, и ничего, кроме них, ему не интересно. Поэтому Сольвейг и не признается в любви — не видит смысла. По крайней мере, в отличие от многих других девочек-подростков, Сольвейг хорошо разбирается в том, что насильно мил не будешь, и вовсе не собирается ни на кого давить. Она просто принимает свое одиночество с привычной покорностью — она есть, а ее никому не надо. Так и с родителями, и с братом. И с Вестейном.

Может быть, это временно — то, что он интересуется лишь учебой, а не романтикой. Может быть, Сольвейг просто не та. Она не знает, и не ей об этом судить. Вестейн чуть старше, он уже обучается будущей профессии, и Сольвейг мало знает о его первых школьных годах. Может быть, он разочаровался в людях, и именно поэтому ему никто не нужен? Может, его травили? Спросить Сольвейг не решается — по негласному договору, они с Вестейном не лезут друг другу в душу слишком сильно. Он и на ее РПП пытается влиять лишь издали, ненавязчиво, не переучивает ее жить, но внимательно следит, чтобы она хоть немного, да съела. Здесь явно ему стоит отдать должное. Пожалуй, в этом и есть причина ее влюбленности в Вестейна — раньше никто, ни родители, ни брат, ни даже некоторые друзья не замечали, что у Сольвейг со здоровьем и питанием не все ладно, списывали просто на повышенные требования к себе, стремление к ЗОЖ и спорту. Вестейн первый заметил, что она, мягко говоря, перебарщивает. «Я состраданье за любовь готов принять…»*

Сольвейг нуждается в теплоте, заботе, любви и дружбе. Пожалуй, единственная в своей семье. Она слабая? Зависимая? Может быть. Но, по крайней мере, у нее есть душа и сердце. Может быть, РПП стало протестом — типа, не буду есть и спать, пока обо мне не позаботятся. Иногда Сольвейг не ест, пока Вестейн или кто-то еще не проявит к ней участия. А потом ей становится так плохо, что она неиронично боится умереть. Несмотря на постоянный вред себе, Сольвейг еще хочет жить. Ведь если с ней что-то случится, ее тотально ни в каком виде не будет. И кто тогда станет целителем? Кто будет играть в спортивные игры, приносить школе победу? Кто, наконец, будет наведываться в театральный кружок со своими сценариями?

Нет, все-таки Вестейн из сна прав, думает Сольвейг, поднимаясь. Да и наяву тоже. Вестейн, конечно, человек необычный, и у него есть редкий дар — общаться с кем-то внутри своей головы. Интересно, с кем он там общается? С выдуманными персонажами или с воспоминаниями? Сольвейг так не умеет, но ведь можно научиться. Ведь, право же, некоторые ситуации можно навечно сохранить только в своей голове. Если Сольвейг нашла в людях то, что ее вдохновляет и радует, неужели же не найдет в собственной жизни, прошлом, будущем, в собственной голове хоть какой-то повод жить и беречь себя? А может быть, и не один? Но если ее не будет, не будет и этих поводов. Не будет и улыбки Вестейна, и его заботы и внимания.

Нет, поесть однозначно стоит, решает Сольвейг, поднимается и идет на кухню с твердой решимостью приготовить себе что-то в меру вкусное, в меру полезное. А там, как знать, может быть, однажды и она встретит взаимную любовь.

* — Алена Швец "День святого Валентина"

* — "Белль"