Серебристо (гет)

Третий курс — это, конечно, гораздо лучше, чем второй.

Это значит, что тебе предоставляется в распоряжение ещё один сочный, упругий, пружинящий год, — отправляется в твою кладовую. Там у тебя каких только лет нет — и год солнечный, выжженый, песочный — вы тогда с папой ездили в Египет, и год серый, влажный, свежий. А вообще, года вот такими простыми не бывают, они же внутри все разные. И месяцы не бывают, только дни и реже — часы.

Один только есть год совсем-совсем чёрный — тогда мамы не стало.

Но сейчас год другой, ещё неизвестно, какой, а час очень хороший.

Светит солнце, и дышится легко, и как-то вот не холодно и не жарко, а идеальное промежуточное состояние. Никакое. Когда ни о чём особенно не думается, и ничего особенно не хочется, а тело что-то делает-делает — вот, например, шагает в Хогсмид и глубоко дышит.

Чистое небо, воздух чистый, в голове тоже чисто-чисто, будто метёлкой вымели все ненужные мысли.

А мыслей, мусора, обычно много всякого бывает. Самый живучий, который, сколько ни выметай, возвращается — это "почему со мной никто не желает общаться". Мысль — смятая картонка, катается по голове, скребёт по стенкам.

Нет, Луна, конечно, понимает, что она и люди в Хогвартсе — разные, люди просто меньше видят или обычно с другой стороны смотрят.

Но всё равно, иногда быть одной не очень радостно.

Например вот в такую минуту, когда хочется, чтоб хорошо было и кому-то рядом.

Луна думает, зачем ей нужно в Хогсмид, перебирает цели-зацепочки.

День слишком звонкий, прозрачный, чтобы что-то есть, тяжелеть, мешать солнечному свету просвечивать сквозь себя. То есть он, конечно, и так не просвечивает, но кажется, что вот-вот начнёт, а еда — всё портит.

"Сладкое королевство" и "Три метлы" откладываются до другого раза.

Книжные магазины — Луна бы повдыхала запах книг, конечно, но она уже и так начала к нему привыкать.

А то, к чему привыкаешь, перестаёт радовать, а как это можно, чтоб книжный запах радовать перестал, нельзя.

А что ещё в Хогсмиде? Дома-улицы, старые знакомые, они не обидятся, если Луна не придёт, только, может быть, расстроится Хижина.

Зацепочки расцепляются — тонкие золотые звенья, цепочка распадается...

И Луна понимает, что в Хогсмид ей сегодня не надо вообще. Но ведь куда-то же нужно идти, раз уж начала, поворачивать назад Луна очень не любит, это неправильно.

И Луна решает, что пойдёт в самый-самый конец, посмотрит — а что там, за Хогсмидом?

А то вдруг проучится все курсы и так и не узнает.

Луна очень не любит что-то пропускать.

* * *

Луна сидит на корточках и присматривается к пещере; бусины-минуты перекатываются в руке, их ещё достаточно.

А пещере нужно принюхаться — пусть привыкает к чужой.

Луна наклоняет голову, смотрит на пещеру снизу вверх, показывает, что — слабее.

Распрямляется и медленно заходит, оглядываясь. Она чужак, она не должна — быстро, это будет по меньшей мере невежливо.

Луна проводит рукой по сыроватому камню: я своя, а ты хорошая, пещера, я очень рада с тобой встретиться, не бойся.

В глубине, оказывается, восседает зверь, зверь сер, горд и пушист.

Луна подходит и к нему, садится на корточки, смотрит зверю в глаза, наклоняет голову — здоровается.

Зверь кланяется тоже — вежливый. Луне жаль, что она не знает, как его зовут.

Луна тихонько кладёт руку зверю на голову и так замирает — она не знает, можно ли ей зверя гладить.

Они сидят так немножко, а потом в пещеру заходит зверь ещё один.

Пёс. Чёрный, красивый, только походка усталая и движется как-то настороженно, будто украл что-нибудь.

Впрочем, пёс тоже гордый.

Посмотрел на Луну, подобрался и стал похожим на пружину — большую, рыжую от ржавчины и готовую распрямиться.

Зарычал предупреждающе.

Луна мотает головой: нет же, я тебя не трону, но и не боюсь, не надо со мной так, всё равно не напугаешь.

Протягивает к зверю руку — тот отдёргивается — пусть укусит, увидит тогда — она ничего ему не сделает плохого.

Пёс рявкает коротко, сердито; пещера — его и Луны там не нужно.

Но Луне очень, очень хочется его погладить. Тогда этот день станет Днём,-Когда-Она-Познакомилась-с-Псом.

И Луна садится на корточки опять, вытягивает вперёд руку — они так с папой приучали к себе белок. Конечно, глупо, пёс не белка, и рука у Луны пустая, но ведь нет же никакой пёсоеды.

— Хочешь, можешь облизать, — говорит Луна полувопросительно.

Если захочет, у неё будет рука, облизанная псом.

* * *

Что ж она делает, думает Сириус, вот идиотка.

Он превратится же сейчас, заговорит. Он так давно — ни с кем.

Ну, чего не уходит? Не страшно? Облезлый, худой, рычит — не страшно?

Сумасшедшая.

— Давай я тебе еды принесу в следующий раз, — предлагает.

И Сириусу хочется завыть.

Куда он отсюда денется — а если эта придёт ещё раз, что?

Зарычать и кинуться? Так не боится. Покусать разве что, а вдруг не уйдёт и после?

И разыгрывай тогда песью игривость, когда хочется — перекинуться и хоть что-нибудь сказать не себе и не Клювокрылу.

* * *

Луне кажется, что время стало липкое, вроде варенья, и такое же тягучее.

У Луны всегда были очень хорошие со временем отношения, а теперь грозят испортиться.

До следующего похода в Хогсмид его слишком много, и оно предательски медленно проходит — хотя, на самом деле, времени же не может быть много.

Но иногда Луне кажется, что его всё-таки чуть-чуть больше, чем нужно.

Когда она хочет помочь, рассказывает про кого-то, кого другие не видят, — а ей смеются в лицо, или за спиной, или в лучшем случае давятся зевком.

Нет, смех — это хорошо, но не когда он над человеком, он тогда неправильный.

Луна всё равно старается, как может, всем помочь, учится — чтоб не расстраивать однокурсников, они так волнуются из-за этих баллов, — и думает про пса.

Пёс, наверное, будет её слушать.

Тем более, в нём тоже кто-то живёт. Вот прямо в нём, да, странно, Луна не знает, как этот кто-то называется, но всё-таки.

Луне кажется, что этот кто-то — человек.

Но Луна идёт в библиотеку и читает там обо всех, кто умеет вот так превращаться в животных. Эти люди представляются ей степенными, исполненными сознания собственной важности и неторопливо выпивающими чашечку чая за завтраком; никто из них точно не может бросить собственный дом и поселиться в пещере.

Поэтому Луна сомневается.

И ей — ну очень интересно, кто же там на самом деле.

И хочется узнать, как пёс ладит со зверем, с гиппогрифом.

Она, конечно, понимает, что невежливо вот так вторгаться в чужую жизнь, какой бы странной она ни была, но псу ведь там грустно.

Если она ему очень надоест, он может просто её укусить, и она уйдёт, — она ему скажет об этом.

Время Луне мстит за пренебрежение: когда его остаётся совсем мало, каких-то три дня, Луна внезапно понимает, что псу не только еда нужна, а ещё подстилка, и срочно учится шить.

Профессор Макгонагалл удивляется, конечно, но иголку трансфигурированную на один вечер даёт. С нитками проще — их даёт профессор Спраут, добрая, уютная, рыхлая.

И, исколов себе все пальцы и попропускав мимо ушей множество глупых вопросов, Луна идёт в Хогсмид подготовленной, с подстилкой и свёртком с едой в руках.