Ради жизни (гет)

— Ты не сделаешь этого, — отговаривает его Дамблдор.

— Бедная девочка, — кивает Минерва.

— Вы не можете доверить её Пожирателю, — вздыхает Молли Уизли.

— В клинике Святого Мунго о ней чудесно позаботятся, — поддакивает Алиса Лонгботтом.

— А можно не в Мунго, можно в маггловскую больницу, — мечтательно произносит Артур.

Он лишь качает головой. Неважно, что они все скажут. Его волнует только одно.

— Мне всё равно, — объявила ему Петуния.

* * *

Всё проходит гораздо сложнее, чем он ожидал.

Маленький «довесок» к его плану мирно сопит в своей кроватке. Поразительно похожий на своего отца. Поразительно крикливый — иногда ему кажется, что ребёнок плачет все двадцать четыре часа в сутки. Поразительно… напоминающий его самого — одинокий и никому не нужный — Дамблдор отдал Гарри Дурслям, а Петуния, не долго думая, воспользовалась первой же удачной возможностью.

Отказаться? Но Лили слишком дорога ему.

* * *

Каждое утро он встаёт в пять.

Следующие два часа — питательные зелья, мази, растирания.

Потом лаборатория — опыт за опытом, попытка за попыткой — всё ради возможности найти лекарство.

Обед — глупо тратить время на еду, но силы ему нужны. Не ради себя, на себя ему давно уже плевать, а ради жизни Лили.

Снова питательные зелья, мази и растирания.

Вечер он и рад бы провести в лаборатории, вот только ребёнок на его попечении нуждается во внимании. Домашний эльф — это хорошо. Но для развития маленьким детям нужна забота взрослых. Конечно, он мог бы не обращать внимания на Поттера. Не всё ли равно? Наверняка и так вырастет идиот. Вот только одно дело просто думать, а совсем другое — так и сказать потом:

— Знаешь, Лили, мне плевать, если щенок Джеймса будет недоразвитым придурком. Мне лень с ним возиться.

За такое она его сама убьёт. Когда очнётся –(он так и говорит себе, не если, а когда), и сразу же убьёт.

* * *

Уложив Поттера, он обязательно сидит с ней рядом. Просто сидит. Иногда молча, вглядываясь в её черты. Иногда — рассказывая ей о их жизни, вспоминая детство, раздумывая о планах. Он не боится говорить о своих планах вслух. Он знает — она не только поймёт, но, может быть, однажды, и подскажет.

* * *

— Это глупо, Северус, — продолжает повторять Дамблдор.

— Ты ломаешь свою жизнь, приятель, — фыркает Люциус.

— Оно того стоит, Снейп? — вздыхает он сам.

— Да, — говорит он себе почти сразу же.

— Да, — повторяет он, когда Петуния кричит, что её вовсе не интересует жизнь племянника и бросает колдографии в лужу у калитки.

* * *

Иногда ему кажется, что ей становится лучше. Что она не просто лежит в постели, бледная, недвижимая и без сознания. А что она слышит его. Что ещё секунда — и веки слабо дрогнут, глаза откроются. И он встретит её взгляд — чистый, открытый и всепрощающий. Он верит — она простит ему тот день. Она простит ему всю жизнь, любую его ошибку. Потому что она — это она.

Иногда ему кажется, что он сойдёт с ума. Что он не выдержит этого бесконечного напряжения. Этой давящей вины. Этой постоянной неудачи.

Иногда ему кажется, что самый простой способ — положить подушку сверху и ненадолго прижать. А если не хватит смелости сделать это своими руками, можно просто приготовить яд. Ведь ошибиться в зельях так легко! А можно совсем ничего не делать — очистить свою совесть и позвать Дамблдора. Пусть он заберёт её. Устроит в Мунго, в Хогвартс или в Королевский госпиталь. Они не справятся. Они не смогут. И её не станет. И разве тогда её жизнь будет на его совести? Разве расколет его душу прекращение мучений безнадёжной больной? Разве не легче так будет всем?

И он пьёт огневиски —— чтобы, наконец, решиться. Чтобы не чувствовать себя трусом. Чтобы сделать уже хоть что-нибудь…

А потом в кроватке начинает плакать Гарри — плачет во сне и никак не может проснуться. И ему всё равно — пусть бы плакал хоть всю ночь, — но от плача так начинает болеть голова… И тогда он решается, поднимает палочку.

— Легиллименс!

Что? Что можно увидеть в голове у маленького ребёнка? Но он неожиданно видит. Громкий смех — он сразу узнаёт его. Лили заслоняет кроватку. Зелёная вспышка, и она падает на пол.

И он с усилием разрывает связь и сползает на пол, прислонившись к детской кроватке. Ладони, закрывшие лицо, ничуть не спасают от слёз, а проснувшийся Гарри легко тянет его за рукав.

— Я трус, Гарри, — тихо произносит Снейп.

А Поттер лишь радостно угукает.

— Я трус, — повторяет Снейп, поднимая Гарри на руки. — Больше всего я боюсь её потерять.

* * *

Он думает, что будет легче, когда она очнётся.

Но какая разница — смотреть на лежащего человека с закрытыми глазами или на лежащего с открытыми? Если она всё равно ничего не понимает? Если улыбка на её губах обращена куда-то внутрь себя, а взгляд расфокусирован? Если нужно учить всему — сидеть, ходить, разговаривать...

— Гарри, — вот единственное слово, которое она произносит. — Гарри, Гарри, Гарри, — и взгляд мечется по комнате, и не помогает ничего, и даже Гарри — ведь вот он, живой и подросший, — но нужно оттаскивать его от матери и уводить из комнаты. А не приводить вообще — невозможно.

Он думает, что будет легче, когда Поттер подрастёт.

Какая разница — абсолютно чужой ребёнок. Он покупает ему не только книги. Злится на себя, но приносит детскую метлу. Свирепствует, когда тот отказывается учиться — и приходит посидеть перед сном. Наказывает за непослушание, берёт с собой за ингредиентами. И даже сам вешает на стену в детской колдографию Джеймса.

— Какая разница, — повторяет он себе в тот вечер, а Гарри тихонько сидит на диване рядом и прижимается к нему.

* * *

Он сидит у её постели всю ночь, так и не ложась.

Спать не хочется.

Он понимает, что это эмоции — глупые, никчемные эмоции.

Разве любовь к Лили означает, что он должен любить и этого мальчика? Заботиться о нём? Стать семьёй вместо родителей? Стать ближе, чем тётка, сразу же отказавшаяся от племянника?

Всё это давно лишено смысла, но он так и будет варить зелья, сидеть возле её постели и воспитывать её сына. Не потому, что должен, а потому, что любит.

— Прости меня, — тихонечко шепчет он, легко касаясь её руки.

— Давно уже, Северус, — также тихо отвечает она.