Слезы Иггдрасиля (гет)

Драко стоял на краю обрыва, а за его спиной полыхали леса Норфолка, освещая густую ночь.Отблески пламени причудливо играли на лице юноши. Малфой был напряжен до предела. Все эмоции ушли, уступив место шальному азарту и адреналину. Скоро должны были появиться Уизли и Грейнджер. Ненавистная парочка. Вечно обношенный Уизли, претендующий на место под солнцем за счет Золотого Мальчика. Этот предатель крови, выродок, яшкающийся с магглорожденными. И грязнокровка. Зазнавшаяся заучка, ставшая лучшей подругой Поттера. Всезнайка, думающая, что обманула судьбу. Присутствие таких, как она, отравляло существование чистокровных волшебников. Ну ничего, это поправимо.

Да где же они? Драко ощутимо нервничал.

Хлопок. Материализовались два человека. Юный Малфой не видел их лиц, но знал: один из нападавших женского пола. Они стояли в плащах, лицо девушки было скрыто глубоким капюшоном, в опущенной слегка подрагивающей руке — палочка. Она была напряжена. Малфой каждой клеткой тела чувствовал, что с ее губ уже было готово сорваться убийственное проклятие.

Драко перевел взгляд на второго противника. Капюшон мантии спал, открывая рыжую шевелюру. Голубые глаза горели прожигающей насквозь ненавистью. Рука твердо держала палочку, целясь в сердце Малфоя. Этот не промахнется. Однако Уизли боялся. Драко слышал учащенный пульс и сбившееся дыхание. Но рыжий не важен. На первом месте — Грейнджер со свертком. У нее то, что ему нужно.

— Отдай мне то, что у тебя в руках грязнокровка,— голос звучал неестественно хрипло. Драко сильнее сжал за спиной палочку. Девушка едва уловимым движением головы сбросила капюшон.

Да, это Грейнджер. Растрепанная, злая и очень опасная. Она подняла палочку. В ее зрачках плясали ненависть и доля безумия. Интересно, ее ли? Или это отражение чувств Малфоя?

Губы сжаты в тонкую полоску, глаза прищурены.Боевая стойка. Готовность номер один. Ответ грязнокровки понятен.

Драко втянул со свистом воздух. Началось.

— Инкарцеро!

— Экспеллиармус!

— Сектумсемпра!

— Протего!

Яркие вспышки ослепляли и дезориентировали. Малфой едва успевал уворачиваться и ставить блоки, подпуская оппонентов ближе. Вспышка. Уизли упал оглушенный. Они с Грейнджер остались один на один. Заклинание за заклинанием, проклятие за проклятием, и так до бесконечности. Если бы не смертельная опасность, исходившая от каждого, можно было бы подумать, что они — пара, исполнявшая древний ритуальный танец. Danza di morte.

Дыхание сбивалось, вспышки и хлопки гулом отдавались в головах, но темп от этого только ускорялся.

Уклоняться, поворачиваться, падать на землю и мгновенно вскакивать — вот смысл жизни. Движения были синхронны, почти зеркальны. В глазах каждого отражался противник, каждому необходимо было победить ради идеи.

— Ну что же ты, Грейнджер, — поддразнить, разжечь ненависть еще сильней, ощутить, как она затапливала и придавала сил, — кишка тонка? — снова вспышка.

— Оправляйся в Ад, — еще взблеск. Упал, поднялся и опять в бой. Бороться до самого конца.

— Леди вперед! Авада Кедавра! — световой всплеск.

Глаза, в которых навечно застыло удивление, смешанное с болью, остекленели. Грейнджер, как в замедленной съемке, наклонилась назад, неловко отбросила руки и, словно изломанная кукла, полетела вниз. В пропасть. В Преисподнюю.

Чаша, которую грязнокровка так трепетно хранила, блеснула в отблеске пламени и разбилась на миллиарды крошечных кусочков.

Малфой услышал крик боли и отчаяния, обернулся и с широко распахнутыми глазами встретил ослепительно зеленый луч Авады. В них навсегда отпечаталось искаженное ненавистью и страданием лицо Рона Уизли.

Добро пожаловать в Ад.

— Малкович! Малкович! — девушка сильно трясла молодого человека за плечи до тех пор, пока он не распахнул глаза и шумно выдохнул.

— Чего тебе, Грежелек? — неприязненно поинтересовался юноша у спутницы.

— Драгомир, тебе опять снился кошмар.

— А теперь не снится. Поэтому убери от меня свои руки. Не мешай мне спать, — он вдруг поморщился. — И не называй меня по имени. Ни-ког-да.

Девушка вспыхнула.

— Ах, я и забыла, что ты у нас слишком аристократичен.

— Да, Грежелек, я — аристократ и наследник древнего славянского рода, а ты кто? Кто ты такая?

— Малкович, окстись! Мы живем в двадцать первом веке. Какой род? Сейчас ценят не фамилию и родословную, а умения и способности.

Драгомир Малкович повернулся лицом к собеседнице и с недоумением посмотрел на нее.

— Мила, мы одиннадцать лет вместе учились, а затем еще два года работали, и я никак не могу понять одного: ты как — совсем блондинка, или у тебя еще остался намек на мозг? Деньги и влиятельные родственнички, как правило, решают большинство проблем. А теперь, когда я просветил тебя, будь добра, заткнись и дай мне выспаться до посадки этого «первоклассного» самолета.

Сказав это, молодой человек отвернулся к иллюминатору, оставив девушку негодовать в одиночестве.

— Ну, Малкович, ну, аристократичный ублюдок, — прошипела, сцепив зубы, Гостимила.

— Грежелек, я все слышу.

Мила скривила рожицу и снова углубилась в свои мысли.

Как же все странно получается. Она только пару лет назад закончила вуз по специальности психиатрия, устроилась на хорошо оплачиваемую работу, как вдруг вся ее тщательно спланированная жизнь катится под откос. Ее, многообещающего психиатра, отправляют подальше от Москвы. И куда?! В Сибирь! Мало того, вместе с ней летит Малкович. Этот чертов ублюдок-криминалист, с которым она училась в школе и работала в отделении полиции, и которого она на дух не переносит. Самовлюбленный кретин то половину дороги стонал, что его, такого распрекрасного и расталантливого, направили черт знает куда, то заставлял стонать ее, потому что оставшуюся часть пути его мучили кошмары, а девушке отчаянно хотелось спать. Отлично просто! Да уж, лучшей ситуации Гостимила Грежелек и представить не могла.

Девушка откинулась на спинку кресла и попыталась заснуть. Где-то на грани между сном и реальностью ее сознание заполнили смутные образы.

Длинный мрачный коридор освещал лишь факел в руке бредущей в кромешной тьме девушки.

Внезапно вверху раздался шум, напоминающий хлопанье крыльев, и Гермиона вжала голову в плечи, стараясь идти еще тише. Она до онемения пальцев сжимала палочку, стремясь унять бешеное сердцебиение. Девушка нервно облизнула пересохшие и потрескавшиеся губы.

Впереди показался свет. Грейнджер обернулась назад и увидела, что тьма сгустилась и подбиралась к ней кошачьими шагами. Где-то в глубине моргнули кроваво-красные глаза и исчезли.

— Люмос максима! — желтый светящийся шар сорвался с палочки, нырнул во мрак и утонул там.

К горлу подобрался страх и сжал его своими холодными липкими пальцами.

«Быстрее, бежать быстрее», — птицей в клетке билась единственная мысль.

Девушка бросилась вперед, не обращая внимания ни на боль в ушибленном колене, ни на резь в груди.

«Только бы успеть... Не дать себя догнать... Не дать... Себя... Догнать...», — и Гермиона бежала к приближавшемуся свету. Еще рывок, девушка ввалилась в освещенную арку, ободрав колени и руки. Но ей все равно. Ведь она смогла!

Грейнджер поднялась и повернулась лицом к темноте.

Мрак отступал. Гермиона тяжело дышала, вглядываясь во тьму, как вдруг ей показалось, что она услышала огорченное рычание.

Но нельзя было останавливаться. Впереди ее ожидало самое сложное.

Сквозь полудрему до девушки донеслись фраза бортпроводника: «Заходим на посадку» и недовольное бормотание Малковича. Грежелек нехотя разлепила веки.

— О, Гостимила, ты проснулась? — голос надоедливого Драгомира, процедившего ее имя, заставил девушку вздрогнуть. Она мысленно застонала, проклиная родителей, давших ей такое имечко, и Малковича, умевшего испоганить даже самый приятный момент. И не самый приятный тоже.

— Драгомир, заткнись. Просто заткнись. Мы скоро сядем на землю и разделимся. Я, наконец-то, избавлюсь от твоей гнетущей, скажу честно, компании и уйду с головой в работу. А до тех пор не испытывай мое терпение.

Малкович только ухмыльнулся.

Когда объявили о посадке в Надыме, Мила чуть ли не сбежала к выходу, но у самого трапа ее кто-то схватил за локоть и дернул назад. Девушка обернулась, чтобы сказать что-нибудь оскорбительное, однако Малкович ее опередил и прошипел на ухо:

— Стой, Грежелек.

— Да пошел ты! Отпусти меня, дятел!

— Грежелек, не будь идиоткой. Ты знаешь, зачем нас позвали?

Девушка в ответ отрицательно покачала головой.

— Вот и я не имею никакого понятия. Поэтому пока не узнаем, нам необходимо держаться вместе.

— Ты что, совсем охренел? — Мила выдернула локоть из его цепких рук. — Это приказ начальства.

— Мила, — юноша пытался говорить как можно мягче и убедительней, — послушай, что если нас направили сюда, в эту дыру, не просто так? Что если нас отправили на заклание на какую-нибудь секретную базу?

— Малкович, совсем чокнулся? Какая база? Какое заклание? Что ты несешь?

В глазах Драгомира блеснуло плохо скрываемое раздражение.

— Грежелек, включи свой блондинистый мозг! Ты же была лучшей на лекциях по логике. Зачем отправлять нас, неопытных “специалистов”, в такую глушь?

— Возможно, для повышения квалификации? — неуверенно предположила девушка.

— Квалификации? Тут что, есть особые больные, которых ты не найдешь в московских дурках?

— Ну да, логично, — без желания согласилась Мила.

Молодой человек удовлетворенно усмехнулся и начал спускаться по трапу. Его спутница шла следом.

Гостимила и Драгомир, как идиоты, стояли с багажом посреди маленького аэровокзала, ожидая, пока кто-нибудь за нами явится. Вокруг сновали немногочисленные еще не улетевшие и уже прилетевшие пассажиры и встречающие, зал ожидания был почти пуст, а сверху из угловых колонок раздавался резкий механический голос, объявлявший посадку на очередной рейс.

«М-да, какое убожество», — скептично оценила обстановку Мила.

Спертый воздух в душном помещении аэровокзала был насквозь пропитан запахом прелых листьев и пенсионерок-кошатниц. Девушку затошнило. Чтобы избавиться от подступающих спазмов, Мила выбралась наружу.

В предрассветной дымке город вдали превращался в едва уловимое сказочное королевство. Его очертания размывались и дробились в лучах восходящего солнца. Таежные леса-атланты подпирали небеса, и в верхушках деревьев путались первые облачка. В воздухе витали горьковатые ароматы трав, перебивавшиеся запахом приближавшейся грозы. Где-то вдали полыхнула молния, освещая беззвездное низкое небо. Раскаты грома сотрясали еще не проснувшуюся природу. Тучи подступали к солнцу, но оно боролось: окрашивало края этих грозных облаков в красный и поднималось все выше и выше, раздвигая их лучами. По земле стелился молочный обволакивающий туман, и капли росы взрывались слезами Гелиоса на травах, вырвавшихся из асфальтного плена. Утро медленно, отвоевывая у ночи каждую секунду времени, побеждало.

— Ну, и где твое хваленое начальство? — съязвил Малкович, продолжая давно затеянный спор.

Девушка уже собиралась огрызнуться, как вдруг, словно по волшебству, появился немолодой мужчина, схватил пару за локти и поволок в сторону выхода, обращаясь к своим «подопечным»:

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, меня зовут Владимир Ильич. Я послан, чтобы доставить вас к месту назначения.

Голос этого субъекта был до ужаса пустым, поэтому Мила постаралась вырваться из цепкой хватки. После нескольких бесплодных попыток она успокоилась, но к ней медленно подступала паника. Ее мозг лихорадочно работал, пытаясь найти рациональное объяснение неожиданному появлению мужчины, его ненормально цепкой хватке и совершенно странному внешнему виду. Грежелек присмотрелась повнимательней: низкий, неуклюжий, с непропорционально длинными руками. Ничего странного, кроме... Точно! Гостимила даже щелкнула пальцами. Этот Владимир был в кожаных перчатках и шапке, а на улице июль.

Мужчина кого-то ей напоминал, но вот кого... Какого-то мифологического персонажа. Девушка перебрала в памяти всех известных ей мифологических существ, но никак не могла найти нужного.

Ее стали настойчиво заталкивать в машину. Гостимила дернулась и неприязненно оглянулась на настырного коротышку.

— Благодарю, я сама. Не стоит беспокоиться.

Добирались долго. Время тянулось, как жевательная резинка. На поворотах авто заносило, и то Мила съезжала к Малковичу, то Малкович — к ней.

На особо крутом вираже девушка сползла на молодого человека, коснувшись его плеча виском. Драгомир уловил терпкий и дразнящий аромат женского парфюма. Этот букет исходил от Милы. Она пахла кофе, сочетающимся с ванилью и сандалом. Казалось, что секунды застыли.

— Мia bella, я, конечно, всегда подозревал, что ты от меня без ума, но будь так добра, отлепись от моего плеча, — насмешливо попросил Малкович.

Девушка отшатнулась от него, как от прокаженного, и метнула убийственный взгляд.

Внезапно автомобиль остановился, дверь распахнулась и им предложили выйти:

— Господин Малкович, госпожа Грежелик, прошу.

Гостимила выползла из машины и осмотрела присутствующих. Их было четверо. Малкович обратился к незнакомому мужчине:

— Кто Вы, черт возьми, такой, и что все это значит?

Его собеседник поднял руки в примирительном жесте и улыбнулся:

— Не переживайте, мой друг. Меня зовут Тимофей Яковлев, но зовите меня просто Тима, а это...

— Лаборатория «Б». Полузасекреченный объект для изучения и классификации патологического действия радиоактивных излучений и разработки методов защиты от этих излучений, — восхищенно перебила Яковлева Мила. — Я читала о ней, когда мы проходили на курсах радиацию, — пояснила она в ответ на посланный ей непонимающий взгляд.

— Именно так, мои господа, — Тимофей развел руками.

— И что же мы здесь делаем? — вскинул бровь Драгомир.

— Это, — Тима снова развел руками, — место вашей работы.

— Работы? — Грежелек недоверчиво уставилась на мужчину. — Тут же идут разработки ядерного оружия?

— Шли, — мужчина поправил девушку. — Теперь здесь лечебница. А сейчас позвольте ознакомить вас с местными порядками.

Яковлев раздал им пластиковые карточки и потащил молодых людей через главные ворота.

Им открылся потрясающий вид на первозданную природу. Старая лаборатория вплеталась в нетронутые леса, почти не нарушая гармонии. Невысокие полуразвалившиеся домики конца пятидесятых превратились в островки симбиоза природы и человека. Покрытые мхами ступени, обвитые плющом колонны, пробитые молодыми деревцами стены — все это впечатляло своей первородностью. И не было ничего пугающего в этой заброшенности. Это было естественно.

«Пожалуй, именно так должно выглядеть в будущем человеческое наследие», — промелькнуло в голове Малковича.

Он закрыл глаза и доверился другим органам чувств.

Драгомир вникал в доверительный шелест трав и успокаивающий шепот листьев, слышал хрустальный звон воздуха и игривый шум воды. Нежное пение птиц перемешивалось с раскатистым топотом копыт, а недовольное фырканье — с удовлетворенным урчанием.

Юношу пронизывало чувство непобедимости и всесильности природы. Он точно знал, что человек ничтожен по сравнению с этим величием и могуществом.

Из состояния пассивного созерцания Малковича вывел грубый толчок в спину. Он раскрыл глаза и увидел, что их повели дальше. К так называемой «лечебнице».

Это оказался огромный неуклюжий металлический бункер, который резал глаз своей искусственностью.

Верхняя часть купола была покрыта зеркальными пластинами, а нижнюю залатали карбоновыми панелями.

«Больница» — уродливая язва на теле тайги. Маленькое, едва заметное, пятнышко грозило перерасти в неизлечимую открытую рану.

Внутри помещения все было так же страшно и технично, как и снаружи. Камеры, КПП, пропускные пункты — все правильно, все так, как этого требовало продвинутое человечество. То самое человечество, которое еще не знает, но уже подозревает, что запустило самую страшную и смертоносную машину — цивилизацию. В белых гулких, сложенных из металлических блоков коридорах не было ни единой души, намекнувшей на существование жизни в этом объекте. Мертвенно белый люминесцентный свет освещал гиблые переходы и воспаленные красные глаза видеокамер.

Мила в это время мучительно пыталась представить, что их ждет, и для чего они здесь.

«Тебе же сказали: “Работать”. К чему еще идиотские вопросы? Нужно просто выполнять свою миссию — это приказ начальства» — чужой, как показалось девушке, голос в голове заставил ее дернуться. «Господи, бред-то какой, бред, бред...» — ее захлестнула паника.

«Так, Мила, успокойся. Посмотри на Малковича. Он же не нервничает»

Грежелик искоса взглянула на идущего рядом Драгомира. Гордо поднятая голова, неспешная походка и никакого беспокойства.

Мила вздохнула.

— Ну, вот и пришли! — преувеличенно жизнерадостный голос проводника выдернул девушку из размышлений. Она подняла голову и увидела, что они упираются в тупик. Переведя взгляд на Малковича, Грежелик заметила, что он тоже непонимающе переводил взгляд со стены на Тимофея и обратно. «Господи, какой маразм» — подумал молодой человек и потер переносицу.

— Это же тупик, — несколько недоумевающе констатировала Мила.

Яковлев огорченно посмотрел на девушку, а потом пару раз стукнул костяшками пальцев по стене и вставил карточку в появившийся разъем. Белая панель отъехала в сторону.

Малковичу и Грежелик открылась белоснежная комната, полностью обитая чем-то мягким.

На полу, прислонившись спиной к стене, в смирительной рубашке сидел молодой черноволосый мужчина.

— И-и... Кто это? — нарушила повисшую тишину Гостимила.

— О-о-о,— Тимофей хмыкнул. — Это и есть ваша работа. Знакомьтесь, объект одиннадцать дробь семь или Гарри Поттер.

Первым рассмеялся Малкович.

— Гарри П-поттер? — сквозь хохот выдавил из себя молодой человек. — Это тот, который из книг Роулинг? Мальчик-который-выжил?

— Да-да-да, он самый, — Тимофей покачал головой для пущей убедительности.

Мила стояла, прислонившись к стене, и рассматривала «объект».

Темные спутавшиеся волосы, пергаментная кожа, сжатые в ниточку губы, небритая щетина и горящий взгляд несломленного человека — таким он был.

Вдруг Поттер поднял голову и, слегка наклонив, повернул ее в сторону девушку. Они встретились глазами, и Грежелек слегка вздрогнула. Она везде бы узнала этот острый летящий взгляд, эту упрямую складку меж бровями, которую так и хотелось расправить, эти тонкие, но уже такие глубокие морщинки боли и утрат у уголков глаз.

Девушка несчетное количество раз видела это лицо во снах. Этот человек всегда был ее другом.

Поттер заметил широко распахнутые глаза Милы и улыбнулся. Едва заметно, одними кончиками губ, но Грежелек уловила улыбку и подмигнула ему.

Грежелек отвернулась от объекта и переключилась на хохочущих Малковича и Яковлева.

Драгомир сидел на полу и периодически всхлипывал: «П-поттер... С ума сойти. Поттер...». Мила гневно сверкнула глазами, в один шаг преодолев разделявшее их расстояние, зашипела:

— Смешно, не так ли?

Малкович откинулся назад, уперся руками в пол и передразнил девушку:

— Смешно, не так ли?

— Ты, бездушная сволочь, не смей над ним смеяться!

Юноша слегка прищурился и сдул упавшую на лицо прядку. Его зрачки почти сливались с радужкой цвета горького шоколада. В них появилась почти незаметная угроза. Губы искривились в неприятной ухмылке.

— Да ну? И что же ты мне сделаешь?

— Задушу. Ночью, — презрительно выплюнула девушка.

Малкович собирался высказать все свои мысли об этой заносчивой всезнайке, но его отвлек оклик объекта:

— Оставь ее.

Молодой человек перевел взгляд с девушки на Поттера, и его, словно молнией, пронзило понимание — он знает этого человека. В груди медленно разгорался огонек неприязни.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

Гарри усмехнулся одними глазами и прошептал:

— Что, Малфой, даже здесь не оставил свои аристократические замашки?

Малкович медленно поднялся на ноги, отряхнулся и демонстративно повернулся к Поттеру спиной.

Тимофей стоял у двери и с возрастающим интересом наблюдал за разыгрывающейся сценой. Молодые люди невзлюбили друг друга с первого взгляда, а вот объект и Грежелек симпатизируют. Все так, как ему и говорили.

Яковлев надеялся, что дойдет до большой перепалки, и случится что-нибудь из ряда вон выходящее, на чем погорят все трое. Однако, когда криминалист отвернулся от Поттера, все надежды проводника рассеялись, как предрассветный туман.

— Прекрасно. И ради этого психопата нас везли из Москвы? — раздраженно спросил Малкович и, не дождавшись ответа, задал следующий вопрос:, — Ладно бы только Грежелек, она — психиатр, а я-то вам зачем?

Яковлев хищно осмотрел помещение, заглянул каждому в глаза и, остановив свой взгляд на Гостимиле, тихо произнес:

— Это он на вас указал.

— Он? — хором то ли спросили, то ли вскрикнули Малкович и Грежелек.

— Да. Он сам сказал точный адрес, по которому вас необходимо искать, навел на место работы и на предположительные имена, поэтому вы, мои господа, останетесь здесь до тех пор, пока не объясните, кто он такой, откуда знает вас, и зачем вы ему нужны, — Тимофей сделал шаг назад, и за спинами «господ» опустилась стена. Мила кинулась к ней. Изнутри стена казалась прозрачной. Их «проводник» пошевелил пальцами в прощальном жесте, и Грежелик по губам прочитала: «Развлекайтесь». Она в ярости показала средний палец, хотя Яковлев и не мог его видеть, а Малкович привычным жестом сжал виски.

Для него слишком странно было оказаться в тюрьме, пусть и замаскированной под «лечебницу». Драгомир ощущал атмосферу обреченности. В палате воздух был густым, как кисель. Казалось, что стоит только сжать руку в кулак, как он потечет сквозь пальцы.

Яркий больничный свет ослеплял и заставлял глаза слезиться, а натыканные камеры действовали на нервы, вызывая желание забиться в самый темный угол, где не достанет всевидящее око.

В голову Малковича грузно ввалилась, тарабаня по вискам, тяжелая мысль: «Это же гроб. Нас здесь просто похоронят».

Юноша мрачно усмехнулся и нарушил тишину:

— Ну, что, приступим к работе?

Гостимила поморщилась, вздохнула и направилась к креслу, стоящему напротив сидящего «объекта». Драгомир уселся рядом с девушкой на пол. Устроившись в кресле поудобней, Грежелек тихо позвала:

— Гарри, Гарри, Вы нас слышите?

«Гарри» медленно открыл глаза, посмотрел на посетителей и широко улыбнулся.

— Я вас слышу, а вы меня?

Сидевшая в кресле Гостимила опешила от такой наглости. Девушка несколько раз открывала, а потом захлопывала рот, не зная, что сказать.

Поттер сидел, наслаждаясь замешательством Милы, он удовлетворенно наблюдал за попытками молодого психиатра собраться и дать достойный ответ.

Наконец она отошла от первого впечатления и как можно мягче спросила:

— Как Вас зовут?

Гарри подался вперед и пристально посмотрел на девушку.

— Гарри Джеймс Поттер. Записывай, Гермиона, записывай.

Мила удивленно посмотрела на усмехающегося парня. Она только подумала о том, что сеансы стоило бы записывать.

— Откуда ты...

Гарри живо отозвался на проснувшуюся натуру Гермионы в сидевшей перед ним девушке. Поттер узнал во взгляде Грежелек свою Грейнджер: пытливую, любознательную и настойчивую.

— Откуда что? Знаю, что ты все конспектируешь? Гермиона, это твоя школьная привычка, — Гарри заглядывал девушке в глаза, стремясь убедить ее в том, что мир чародейства и волшебства есть. И он, Гарри, может показать его ей. Ему казалось, что гораздо проще будет пробудить волшебную натуру в своей подруге, чем в Малковиче.

Девушка, наблюдая настойчивое желание юноши ассоциировать ее с Грейнджер, постепенно раздражалась, но сдерживалась.

Гарри же, видя провал своих первичных попыток втолковать хоть что-нибудь, вскипел:

— О, Мерлин, послушай меня, Грейнджер. Гермиона, мы волшебники. И ты, и я, и даже Малфой. Это, — Поттер обвел взглядом палату, — всего лишь альтернативная реальность, которую нужно поправить. Понимаешь?

Грежелек смотрела на пациента с пониманием. «Это просто горячечный бред. Бред. Такого просто не бывает. Этот Поттер всего навсего болен», — убеждала себя Мила, чувствуя, что лжет сама себе.

В голову сразу полезли обрывки снов, туманные образы людей и событий и волнующее ощущение чуда, в которое только стоит поверить.

Девушка закрыла глаза, отдаваясь на волю свободно текших мыслей. До ее сознания только изредка долетали обрывки разговора:

— Хорошо, Поттер. Почему мы оказались в этой реальности? — голос Малковича холодный, с нотками звенящей стали и насмешки.

— По твоей вине. Из-за тебя был нарушен договор с богами, и, как следствие, они нас прокляли, — Гарри говорил медленно и устало. — Теперь необходимо все исправить и не дать Воландеморту захватить власть.

— Во-от как, — Драгомир лениво тянул гласные, выражая крайнее сомнение. Мила была готова поклясться, что у него правая бровь поползла вверх. — Поттер, а ты знаешь, что...

Ответа не последовало. Вместо этого повисла густая напряженная тишина, рвущая барабанные перепонки.

Поттер первым заговорил, дробя вязкое молчание на крошечные осколки:

— В моей реальности ты, Малфой, был блондином, а Гермиона — шатенкой. У вас все наоборот. А еще вы двое, — «Поттер» указал на своих собеседников, — ненавидели друг друга, но здесь, как я понимаю, вы — пара?

— Не-е-ет! — в один голос воскликнули его посетители.

Гарри горько усмехнулся: Хоть что-то остается неизменным.

«Объект» прислонился к стене и закрыл глаза, показывая, что разговор закончен.

Малкович потянул девушку к выходу.

— Грежелек, идем, — прошипел он Миле. Она послушно поплелась за ним. Драгомир постучал пальцем по стене, и та отъехала. В проходе уже стоял Тимофей, довольный, как сытый кот.

— Ну, поговорили?

— Да, спасибо. Отведите нас в наши комнаты, — устало потребовала Гостимила.

Яковлев щелкнул пальцами, и стоящая рядом с ними троица парней— «шкафов» подхватила их сумки. Тимофей опять повел «господ» по одинаковым коридорам. Драгомир пытался считать повороты, но уже на семидесятом сбился и оставил это нелепое занятие.

Вдруг Яковлев остановился и преувеличенно бодро спросил:

— А не хотите ли кофе?

— Ч-что? — Мила споткнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за плечо шедшего рядом Малковича.

— Говорю, не отпить ли нам кофию?

Девушка хотела отказаться, но по лицу Тимофея поняла, что лично ему эта затея нравится. Да и насмешливое обращение «mia dolche», брошенное Малковичем, обязывало отцепиться от мужского плеча и с гордо поднятой головой прошествовать за «проводником».

— Да, конечно, — Мила постаралась ласково улыбнуться.

Тимофей предложил девушке свою руку, и снова мертвые коридоры, хищные камеры, стенающие панели и жизнерадостная болтовня Яковлева.

Через некоторое количество петель, поворотов, пролетов, ступеней и этажей показалась дверь того отсека, который назывался «кафе».

Малкович приготовился к больничному варианту столовой: белые или противно-голубые стены, металлическая мебель, злющие бестии-поварихи и скудная пища, но его постигло жесточайшее разочарование.

Ему открылось небольшое помещение, оформленное в теплых бежево-шоколадных тонах. Сливочного цвета стены расписаны кофейными узорами. Вместо рядов металлических парт в центре комнаты стояло несколько столов и светлого дерева, украшенные вырезанными деталями, покрытыми золотом под старину.

У правой стены разместился четырехдверный прилавок из того же дерева цвета сахарной пудры на коричневом фоне. Рядом с упомянутой стеной стоял бумбокс. По комнате разливался чарующий голов Нэнси Синатры. За барной стойкой, приютившейся у противоположной стены, стояла миловидная девушка лет двадцати-двадцати трех.

Яковлев уселся за ближайший столик и подозвал к себе Малковича и Грежелек.

— Мила, какой кофе желаете? Тут подают отличный Americano.

Девушку передергивало при взгляде на эту прилипчивую услужливость. Тимофей так стремился ей угодить, что невольно вызывал подозрение.

Мила вежливо улыбнулась:

— Нет-нет, мне, пожалуй, Demi-creme. Тебе, Малкович?

Драгомир неохотно отвлекся от созерцания задней части хорошенькой барменши и буркнул:

— Cornetto с пятьюдесятью граммами граппы.

Яковлев вскочил и понесся оформлять заказ, оставив молодых людей вдвоем.

Малкович перевел взгляд с бармена на Милу, и заметил, что девушка нервничает. Она стучала тонкими пальцами, перемазанными синей пастой, по столу, закусывала губу и постоянно прищуривалась. Периодически опиралась локтями на столешницу и клала подбородок на сцепленные руки.

И хотя со стороны все жесты казались плавными и естественными, Драгомир видел их лихорадочность и рваность.

— Грежелек...

Мила повернула голову и посмотрела на него своими огромными серыми глазищами.

— Чего тебе?

— У тебя руки трясутся, — юноша взглядом указал на слегка подрагивающие пальцы.

Мила сразу спрятала руки под стол и глубоко вдохнула.

— Блин, блин, блин...

— Грежелек, ты чего?

— Отвали.

Малкович собрался ответить, но назревающую перепалку пресек появившийся из ниоткуда Тимофей с подносом.

С каждым глотком терпкого свежесваренного кофе Драгомир все сильнее чувствовал, как в его мозг пробираются тонкие иглы, анастезирующие опасения и страх.

Молодой человек расслабился и вальяжно развалился на стуле. Из головы утекали все мысли, предостерегающие об опасности. Все казалось правильным.

По венам потекло спокойствие.

— Итак, господа, — Яковлев со звоном поставил на блюдце чашку. Он оскалился, и его лицо приобрело сходство с мордой хищного зверя. — Драгомир, Вы видели «объект» раньше?

— Нет, — ответ вырвался еще до того, как Малкович успел его обдумать.

— Хор-рошо, — Тимофей потер руки и отпил кофе. — А Вы, Гостимила?

— Что я?

— Видели раньше Гарри Поттера?

— Конечно видела!

Мила боролась с подступающей расслабленностью, потому что интуиция кричала, если она поддастся — ее погубят.

Девушке казалось, что по позвоночнику катится холодная капля, пробирающая до самых костей. Грежелек незаметно поежилась.

— Мила, посмотри на меня.

Голос Яковлева обволакивал и успокаивал. Внезапно ей захотелось заглянуть в его глаза, что девушка и сделала.

В зрачках Тимофея была затягивающая бездна. Чем дольше она смотрела, тем сильнее было чувство, что из нее выпивают душу.

Грежелик тонула в этих черных дырах, и только интуиция билась в истерике, умоляя девушку отвести взгляд.

Но у Милы ничего не получалось. Эти глаза гипнотизировали, голос завораживал, а медленные пасы руками обездвиживали.

Где-то в голове раздался тихий, проникновенный шепот Тимофея:

— Ну, где же ты его видела?

— Кого?

— Поттера, — Яковлев был раздражен. Движения рук потеряли мягкость и стали резче. Неожиданно резкий жест отвлек внимание девушки, и она вышла из под контроля.

Ее сознание захлопнулось, оставив на месте входа приставучую фразу: «I've got a summertime, summertime sadness».

Тимофей выругался, достал палочку и прошептал: «Забудь». Яркая вспышка разделилась на два огонька и потухла. Едва коснувшись виска Милы и лба Драгомира. Грежелек удивленно захлопала глазами, пытаясь сфокусироваться и собрать целостную картину происходящего.

— Простите, — у нее немного осипший и неуверенный голос, — Вы что-то спрашивали?

— Вы уже допили? Мы можем идти? — с самой приторной улыбкой процедил проводник.

— О да, — Малкович тоже пришел в себя.

— Тогда идем.

И опять коридоры, переходы, повороты и ни одной живой души.

Девушка шла за Яковлевым, пытаясь вспомнить, что же с ней происходило после того, как подали кофе:

«Так, кофе принес Яковлев. Это я помню точно. Затем... Я сделала пару глотков, а дальше туман. Значит, что-то в этот промежуток происходило что-то важное. Вопрос в том, что именно».

Девушка смутно помнила два зрачка и руки. Она раз за разом возвращалась к этим жестам. Однако, каждый раз, когда ей казалось, что сейчас вспомнит, голова просто взрывалась от жуткой боли.

— А вот и ваш номер, господа, — вывел из задумчивости Милу голос Тимофея.

— «Ваш»? — переспросил Малкович.

— Конечно! Вы будете здесь жить.

— Хм, я догадался, что не умирать, — съязвил Драгомир, — что значит «ваш»? Мы будем жить в нем вдвоем?

— Эм... — кажется, Тимофей оказался в затруднительной ситуации, — ну, да.

Малкович фыркнул, Мила закатила глаза. Перед молодыми распахнулась дверь, и девушка вошла первой.

Огромная бело-лазурная комната с тремя окнами, выходящими на величественные леса. Вся мебель из светлого дерева ассоциировалась с романтичностью и нежностью. Легкие белые с коричневыми и синими цветами придавали комнате воздушность и легкость.

У камина удобно расположились два кресла и журнальный столик.

Вдоль стен вытянулись книжные стеллажи. Грежелек подошла к одному из них и провела пальцем по корешкам книг: Толстой, Гоголь, Грибоедов, Есенин, Аксаков и Булгаков соседствовали с такими писателями, как Скотт, Дюма, Шекспир, Голдинг, Мураками и Сэридзава.

Малкович, обводя взглядом номер, поморщился при виде ажурных бело-голубых кроватей с резными ножками и пышными ажурными подушками, но очень воодушевился, заметив музыкальный центр.

Над техникой висела книжная полка. Драгомир присмотрелся и увидел, что вместо книг на ней музыкальные диски: Дебюсси, Бах, Гайдн, Моцарт, Прокофьев, Россини, Пуччини, Брамс и Шуберт были перемешаны с Led Zeppelin, Queen, Pink Floyd, The Ramones, Janis Joplin, Rolling Stones и The Beatles.

Однако венцом обстановки оказался белоснежный рояль в центре комнаты.

Малкович благоговейно пробежался пальцами по клавишам, чувствуя давно забытое покалывание в пальцах.

Мила пролистывала «Антрополог на Марсе» Сакса, когда услышала хлопок закрывшейся двери.

Яковлев ушел.

Тогда девушка бросила книгу на столик и, решив больше не сдерживать нахлынувшие эмоции, заплакала.

Гостимила забралась на кровать с ногами и закрыла лицо руками. Ее плечи слегка вздрагивали, а с губ срывались всхлипы.

Молодой человек растерянно взглянул на девушку, подошел к ней и сел рядом.

— Ну, тише, тише, не плачь.

— Кто тут плачет, дятел? Лично я выплескиваю эмоции, — девушка лихорадочно терла покрасневшие глаза.

— Ну конечно, не ты сейчас заливаешь слезами мою рубашку от Buckler.

Она покачала головой и всхлипнула:

— У меня дурное предчувствие. Очень плохое. Нам, кажется, светит только наногроб, и тот один на двоих. Малкович, я чувствую, что мы по уши в грязи. И мне очень, очень страшно.

Драгомир, не зная, что делать, обнимал ее за плечи, шептал какие-то утешительные глупости, а Мила рыдала. Лила слезы сначала у него на плече, а потом упала на колени. Грежелик всхлипывала, лежа на нем, но юноша не испытывал привычного отвращения — только желание помочь, успокоить, утешить. До него постепенно доходила вся нелепость ситуации: из-за какого-то безумного психопата он и Гостимила застряли в какой-то «сверхсекретной» лаборатории, и никто не знает, выпустят ли их отсюда.

Драгомир откинулся назад и, только коснувшись затылком одеяла, понял, как он устал. Молодой человек прислушался к дыханию лежащей у него на коленях девушки. Ровное. Она спит.

Малкович закрыл глаза, и Морфей принял его в свои объятия.

В кабинете царил ненавязчивый полумрак, рассеиваемый лишь миганием приборов. На стуле перед мониторами сидел мужчина, устало потирая глаза.

Мягкая тишина убаюкивала. Яковлев широко зевнул и отпил крепкий кофе.

Впереди еще целая ночь наблюдения за двумя прибывшими.

Он откинулся на спинку стула и потянулся. Внезапно его левое предплечье пронзила острая боль.

Все мысли улетучились, оставив место лишь всепожирающему горению.

Тимофей баюкал руку, зажав метку.

— Ну, что? Это они? — над ухом Яковлева раздался тихий шипящий голос.

Опять стало страшно. По спине поползли мурашки, а в двери сознания ломились. В голове раздавался стук, а потом жестокий шепот. Мужчина хладнокровно и старательно перемешивал образы, стремясь скрыть свое сочувствие прибывшим ребятам.

— Н-не знаю, мой Лорд. Никаких отклонений не замечено: колебаний температуры нет, повышения напряжения в электросетях — тоже, внезапных изменений плотности воздуха не наблюдается.

— Хорош-шо. С-следите за ними.

— Да, мой Лорд. Несомненно, мой Лорд.

За спиной Яковлева раздался хлопок трансгрессии, и он отпустил горящее предплечье. Обессилено опустился на стул перед многочисленными мониторами.

В голове было пусто. Тимофею захотелось помолиться.

Драгомир продирался сквозь сносившую его толпу безликих людей. Он расталкивал их локтями, стремясь выбраться из этого ада.

Человеческая масса, как быстрая полноводная река, смывала все усилия такой крошечной букашки как Малкович.

У него возникло чувство, что он просто стоит на месте. Беспомощно. Бессильно.

Каждый его шаг встречал сопротивление. Черно-белый город издевался, изматывая, доводя до бешенства, заставляя бороться и сводя все на нет.

Молодой человек сцепил зубы и снова, в тысячный раз, рванулся против толпы, уже заранее готовясь к неудаче.

Однако время вдруг остановилось. Толпа замерла, и черное солнце на белом небе тоже. (до этого солнце скакало по небу?)

Малкович обходил людей, заглядывая в их пустые, ничего не выражающие лица. В глазах каждого человека зияла бездна. Черная, непроницаемая, слепая, но всевидящая, как Око Саурона.

Юноша вышел на застывшую проезжую часть. Казалось, вместе с городом замерли даже звуки, оборвавшись где-то на середине. Драгомир шел мимо автомобилей, тонированные стекла которых насмехались, сжимая и растягивая отражение молодого человека.

Висела тишина. Совершенная, ничем не нарушаемая тишь.

Она была прозрачной, как родниковая вода, но в ней ощущалась нешуточная опасность.

Драгомир крикнул. Его голос разнесся по городу, все больше удаляясь от источника. Единственный звук дробился и множился, словно ксерокопии. Вскоре раздался оглушительный раскат грома, сквозь грохот которого был слышен обрывок фразы: "... кто-либо живой?"

Тишина раскололась, осыпавшись битым стеклом, и время снова ожило: понеслись воды безликой толпы, помчались автомобили.

Малкович едва успел выскочить на безлюдный тротуар.

Он медленно направился вдоль витрин бутиков и вызывающих вывесок, скользил взглядом по рядам обуви, одежды, парфюмов...

Черное солнце беспощадно плавило асфальт и превращало воздух в колеблющееся обжигающее нечто.

Драгомир горел заживо, его сжигало изнутри, заставляя стискивать от боли зубы и идти вперед. Малкович прижал правую руку к груди и схватил висящий на шее крест.

Юноша плелся по заасфальтированной пустыне, умоляя бога закончить этот кошмар.

Но боль продолжалась.

Каждый шаг давался с трудом. Любое движение превращалась в пытку.

Стало больно дышать. Горячий воздух грозился превратить легкие Малковича в вареное мясо.

Молодой человек упал. Лежа на спине, он смотрел на белоснежное небо и задыхался.

Неожиданно его привлекла витрина одного из магазинов. На ней крупными буквами было написано: "НАДЕЙСЯ". Тогда Малковичу пришла мысль, что внутри можно спрятаться от палящего солнца.

Юноша встал на колени и пополз к двери. Несчастная пара шагов показалась ему вечностью.

Заперто.

Драгомир снова пополз вперед, дергая дверь каждого следующего бутика.

Колени стерлись в кровь, и молодой человек оставлял за собой кровавые следы, но он медленно и уверенно продвигался вперед, заглядывая в витрины.

На стеклах было написано по слову.

Так, Малкович прополз запертые 喜び(яп. — восторг), pride(англ. — гордость), إعجاب (араб.— восхищение), tenerezza(ит. — нежность), ευδαιμονία(греч. — блаженство), اعتماد(перс. — доверие), glede(норвеж. — радость).

Ему было больно, но он чувствовал: остановится сейчас -умрет.

Поэтому от полз дальше, дергая двери и разбивая стекла с надписями: 불경기(кор. — тоска), nỗi buồn(вьет. — скорбь), desesperación(исп. — отчаяние), Erschrockenheit(нем. — страх), nienawiść(польск. — ненависть), opovržení(чешск. — презрение), розчарування(укр. — разочарование), мукі сумлення(бел. — муки совести).

Только в самом конце, когда пропала последняя надежда, когда коление и руки представляли собой кровавое месиво, а кожа на спине пузырилась от ожогов, рспахнулась последняя дверь. Amour.

Драгомир ввалился внутрь и застыл. Исчезло солнце и боль, но появилось огромное, пронизывающее каждый нерв чувство любви.

Молодой человек перевел взгляд с плитки на полу, которую испачкал кровью, но ножки кухонного стола, затем — на раковину и желтую тумбу, потом — на четыре ноги, стоящих у плиты.

До Малковича наконец дошло: он в своей квартире, а это — его кухня.

Юноша сел на пол, стараясь держать спину как можно ровнее, поднял голову и задохнулся.

Перед ним материализовалось его любимое и самое ценное воспоминание. То самое, которое он прокручивал каждый вечер перед сном.

Стоял дождливый ноябрьский день. По окнам их двухкомнатной квартиры тарабанили сердитые капли. Снаружи было сыро и промозгло, а у них тепло.

По кухне разносились звуки такоголюбимого джаза и запах яблочного пирога.

Он стоял у плиты и помешивал шоколадный соус. По телу разливалось приятное расслабление. Все-таки Армстронг знает свое дело.

Позади него, прижавшись лицом куда-то в область между лопаток и обхватив Малковича за пояс руками, стояла Алиса.

Его маленькая медноволосая девочка, пахнущая медом и липами. Она запустила руки ему под футболку и прижалась еще плотнее.

Драгомир дернулся и попытался развернуться к ней лицом, но девушка лишь легонько боднула его лбом и сказала:

— Стой как стоишь.

— А мы так его не придавим? — в голосе молодого человека звучало беспокойство.

Алиса рассмеялась. Ее смех зазвучал сотнями тысяч хрустальных колокольчиков.

— Ты чудо. Не переживай так, ему хорошо — мне хорошо. А вот лично я чувствую себя замечательно.

Драгомир снова расслабился. Его жена всегда действовала на него умиротворяюще.

пижон и брутальный криминалист Малкович в домашних тапочках-собачках, в розовом фартуке в цветочек и с гулькой на голове, закрепленной заколкой с пчелкой, стоял у плиты на кухне и выглядел глупо, но весь идиотизм сутиации бледнел перед атмосферой безграничного счастья.

Внутри него бушевали океаны любви, которые выплескивались на все окружающее.

У того Малковича, что капал кровью на плитку, глаза наполнились слезами.

Внезапно все исчезло.

Драгомир проснулся от болезненных толчков в область груди и от воплей:

— Что ты делаешь в моей постели? Пошел отсюда вон!

Малкович попытался повернуться на бок, но ударом в спину его столкнули на пол.

— Грежелик, заткнись. Хватит вопить, как сирена. Это не твоя кровать. Я имею точно такое же право спать на ней.

— Ты будешь спать на полу, — безапелляционно заявила Мила.

— Это на каком же таком основании, позволь поинтересоваться? — каждое слово сочилось издевкой. Девушка вскочила с кровати, смерила его ненавидящим взглядом и процедила:

— Потому что я так хочу.

— Да что ты? Девушка, Вы ничего не перепутали? В барона здесь играю только я. А плебейкам слова не давали.

В ответ Мила лишь презрительно фыркнула и, подхватив кем-то услужливо повешенное на спинку стула полотенце, ушла в ванную комнату.

Девушка стояла под горячей струей, упираясь руками в стену и сдерживая свою злость.

"Плебейка! Ну это надо же!? Хренов аристократ", — бесилась Мила.

Она представляла собой вулкан презрения и ненависти, поэтому закусывала губу, чтобы не ударить кулаком по кафелю.

40 Вт застенчиво мигали, погружаясь в искусственный туман.

Из душевой кабинки валил пар, который оседал горячими каплями на кафель.

Мила сделала напор воды еще сильнее, чтобы не слышать доносящегося из комнаты Армстронга.

Воздух в душе превратился в раскаленный кисель, стало трудно дышать.

Неожиданно девушка услышала скрип, словно кто-то водил пальцем по запотевшему стеклу. Она рывком отодвинула дверь кабинки и уставилась в зеркало напротив.

Ее парализовал ужас. Мила боялась вдохнуть, ее сознание затопил первобытный страх.

Распахнутыми до боли глазами девушка смотрела, как на стекле одна за другой появляются буквы:

"Ь С Е Т Й У Т Я Р".

Мила закричала.

Малкович сидел на полу, сжимая тонкими пальцами виски. Снова мигрень — боль, выворачивающая наизнанку. Драгомир был готов лезть на стену, его выкручивало, ломало, как наркомана. У него не было сил с этим бороться.

Холодно... В висках — все та же тупая пульсация.

Юноша закрывал глаза, а перед ним стояла одна и та же картина: Алиса прижимается к его спине.

И Малкович почти стонет о боли утраты, которая его гложет. Он снова вспоминает эту проклятую коробку, в которой лежали отрубленные головы его жены и сына.

Ему снова хотелось бросаться на прутья клетки, в которую его заперла судьба.

— За что, господи, за что именно их? — Малкович в миллиардный раз спрашивал и в миллиардный раз оставался без ответа.

Он скулил, как раненый зверь, сжимая в руке висящий на шее крест и смотря на тыльную сторону запястья левой руки, но которой было вытатуировано "Е=mc2".

Драгомир рыдал без слез. На его шее отчаяние медленно, но неумолимо затягивало удавку.

Малковича затягивало в бездну, а он безуспешно пытался отогнать от себя мрак. В комнате, несмотря на яркое солнечное утро и раздвинутые шторы, было темно. Все лучи, попадая внутрь, загустевали и умирали в полумраке, как погибал Малкович.

Оконное стекло покрылось изморозью и разлетелось на осколки, которые превратили густой, давящий мрак в солнечно-черную зебру.

В комнату ворвался утренний ветер, который, словно маленький ребенок, полез играть с занавесками и китайскими колокольчиками. Он пробежался по мертвенно-холодным щекам Драгомира, взъерошил его длинные темные волосы и пошевелил бахрому покрывала.

Юноша вдруг вспомнил, что Лель, его сын, тоже любил бахрому. Его постоянно тянуло проверить, можно ли выщипать всю или еще останется.

Горло сдавило, а глаза против воли наполнились слезами.

— Ему было всего два... — горько, с болью и отчаянием прошептал он.

Внезапно раздался крик.

Голос с нотками истерики раздавался из ванной. В голове взорвалась еще одна болевая граната. Малкович поморщился.

— Чего ты орешь? — он крикнул в ответ.

Вопли резко прекратились. Это показалось странным. У Драгомира по спине побежали холодные мурашки. Он поднялся с пола и подошел к двери.

— Грежелек, ты как?

В ответ прозвучал лишь шум падающей воды.

Юноша почувствовал, что у него намокли ноги. Он опустил голову вниз и увидел, как из-под двери льется вода. Это был плохой знак.

— Грежелек! Мила, что случилось?

С каждым словом Малкович ударял плечом в дверь, надеясь выбить ее.

Ничего не получалось.

Тогда Драгомир отошел подальше и вышиб дверь ногой.

Он заскочил в освободившийся проем и, неожиданно для себя, растянулся на полу.

— Твою ж мать, — прошипел юноша, потирая ушибленный затылок. — Ну, и к чему были сии вокальные упражнения?

Девушка снова не ответила.

Драгомир перевел взгляд на Милу, которая стояла в душевой кабинке и, прижав к себе полотенце, дрожащей рукой указывала на зеркало.

Молодой человек проследил за направлением конечности девушки и увидел странное слово: "Ь С Е Т Й У Т Я Р". Он хмыкнул:

— Написала ты. Дальше что?

Грежелек наконец обратила внимание на уже стоящего Малковича. В ее расширенных зрачках читался первобытный ужас. Она едва слышно прошептала:

— Это не я.

— Что значит "не ты"? — юноша подошел к зеркалу и хотел провести рукой по запотевшей поверхности, как вдруг ему показалось, что внутри промелькнуло лицо.

Драгомир отошел на шаг назад и присмотрелся к слову. Это напомнило ему, как он оставлял Алисе шуточные послания на стекле. Чтобы прочитать, стоило лишь подышать на него.

Он опять подошел к зеркалу и заглянул повнимательней.

На него смотрели два муреновых глаза.

— Алиса, — потрясенно выдохнул Малкович и снова взглянул на слово. Теперь оно не казалось набором букв.

РЯТУЙТЕСЬ.( укр.-спасайтесь)

— Малкович, ты чего застыл? — Грежелек, увидев, что с ее вынужденным соседом что-то происходит, подошла к нему.

Он стоял, упираясь лбом в зеркало, и горячо, отчаянно шептал:

— Я так за тобою сумую. Сумую. Сумую. (укр.-Я так по тебе скучаю. Скучаю. Скучаю)

Девушка дернула молодого человека и потянула за собой. Драгомир не сопротивлялся, только, выходя из ванной, бросил прощальный взгляд на стекло.

Мила обернулась и увидела, как на давно превратившемся в маску боли и насмешки лице юноши расцвела улыбка.

Робкая, хрупкая и ранимая, как первые цветы, она осветила его изнутри. В нее была вложена такая любовь и нежность, что Милу внезапно затопило чувство непомерной симпатии к этому "хреновому аристократу".

В это же время в комнату неожиданно брызнул ослепительно яркий свет, а под потолком закружился в причудливом танце десяток бабочек. В горшке на подоконнике зацвела мертвая, давно усохшая, орхидея, поражая глубиной карминного цвета.

Девушка зачарованно оглянулась и впервые в жизни поверила в настоящее волшебство.

В кабинете орали приборы, фиксируя изменения окружающей среды, но Тимофей уже не слышал. Он спускался на третий этаж, проклиная свою работу, Лорда и двух молодых людей, которые просто должны оказаться волшебниками.

Перед тем как постучать в дверь своих «подопечных» мужчина перекрестился.

Раздался стук, и чары мгновенно рассеялись, оставив только легкий цветочный аромат и звуки джаза.

Стук настойчиво повторился.

— Зайдите, — голос Малковича был уставшим и простуженным.

В комнату ввалился Яковлев в классическом белом костюмчике и, поправляя броский, приторно малиновый галстук, жизнерадостно поинтересовался:

— Доброе утро. Как спалось?

Малкович смерил Тимофея презрительным взглядом и насмешливо хмыкнул, всем своим видом показывая пренебрежение мерзким субъектом.

Мила же постаралась дружелюбно улыбнуться. Кутаясь в огромное желто-зеленое полотенце, девушка переминалась с ноги на ногу и завела светскую беседу.

— Хорошо, спасибо, что поинтересовались. Как Вам сон?

Яковлев, услышав встречный вопрос, весь встрепенулся и бойко затарахтел:

— Какой там сон, Милочка. Работа, все работа. Никакого отдыха, а мне так на Мальдивы хочется. У меня ведь жена и дочери никогда моря не видели. Представляете?

И Грежелек согласно представляла жену и дочерей, внимательно слушала разливавшегося соловьем Тимофея, периодически вставляя сочувственные "Боже мой!", "Да неужели?" и "Что Вы такое говорите?!".

— А откуда у Вас такие чудные бабочки? — неожиданный вопрос Яковлева, обводящего скользкими глазками комнату, застал Милу врасплох.

— Эм... Ну... — девушка хлопала глазами, пытаясь подобрать наиболее правдивое объяснение.

на помощь ей пришел Малкович. Он поднялся с кровати, на которую успел сесть, бросил на нее книгу и подошел к Грежелек.

— Они через разбитое окно налетели. Мы ночью в него что-то тяжелое кинули. В пылу страсти. Ну, Вы понимаете, — Драгомир притянул к себе пунцовую Милу, поцеловал ее в макушку и подмигнул Яковлеву. — А теперь, Тимофей, давайте удалимся, дабы не смущать леди.

Приятно порозовевший проводник поспешил согласиться и покинул комнату. За ним, хлопнув дверью, вышел Малкович.

В коридоре юноша привалился к стене. Вернулась жуткая головная боль. Перед закрытыми глазами замелькали мошки.

Вдох-выдох — спокойствие.

Вдох-выдох — это же так просто.

Ему отчаянно хотелось курить. Может, хоть стало бы легче.

— Сударь, с Вами все в порядке? — Яковлев.

Игнорировать, молчать, думать — делать все, чтобы полегчало. «Хоть бы этот урод отвязался».

Малкович почувствовал, что его взяли за локоть.

— Драгомир, Вы плохо себя чувствуете?

Молодой человек открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на говорящем. Получалось плохо. Драгомир тряхнул головой.

— Сколько нам здесь торчать?

— Э... Что? — переспросил растерявшийся Тимофей.

— Сколько нам здесь еще торчать?

Мужчина судорожно сглотнул:

— Ну... Недели две-три. Не больше.

Малкович раздраженно схватил Яковлева за горло. Ноги “проводника” оторвались от земли. Он захрипел.

— Не смей мне лгать, — шипение Малковича пробирало до самых костей. Тимофей кивнул. Его опустили на пол.

Мужчина трясущимися руками поправлял воротник рубашки.

«Если он магл, то очень сильный. Если волшебник — нам конец. Не зря же его Лорд искал», — Яковлев дышал тяжело и рвано.

Криминалист вернулся к стене, словно ничего не случилось.

Наконец к ним присоединилась Грежелек. Тимофей вздохнул с облегчением.

— Ну, что? Идем завтракать?

Дни текли размеренно: завтрак, идиот Поттер, обед, попытки выяснить причину головной боли, ужин, чтение фармакологических и врачебных справочников, сон. Иногда ко всему примешивались разговоры с Грежелек.

Иногда она казалась ему забавной. спокойная, уравновешенная девушка периодически взрывалась звенящим заразным хохотом, услышав что-то смешное. И ему это нравилось.

Случалось, что прочитав одну и ту же книгу, они обсуждали ее часами. Причем их мнения никогда не совпадали и даже не имели точки касания.

Были дни, когда Драгомир учил Грежелик играть на фортепиано. У нее получалось плохо, но ее забавлял сам процесс.

А иногда Малкович ловил себя на мысли, что Мила чем-то неуловимо похожа на Алису.

Его Алису.

Однако гораздо чаще они сидели по разным концам комнаты, углубивщись в свое дело. В подобные дни между ними было сказано не больше десятка слов.

На завтраке с ними обязательно был Яковлев. Он ничего не ел и постоянно пожирал Милу похотливым взглядом. Но Малковичу на это было плевать. Даже если бы их «проводник» изнасиловал Грежелек на его глазах, он бы только баллы присвоил за красоту и техничность исполнения.

С Поттером ситуация сложилась просто катастрофическая. Психопат отказывался говорить правду и все нес чушь о возрождении зла, параллельных вселенных, альтернативных реальностях. Периодически рассказывал о друзьях, школе, борьбе, войне и надиктовывал тупице Грежелек заклинания, которые та прилежно записывала. Студентка хренова.

В такие дни Драгомир просто сидел в белой комнате, прислушиваясь к собственному организму. С ним явно что-то происходило.

Юноша постоянно ощущал, как бурлит кровь, как что-то внутри него рвется наружу. И это «что-то» очень сильное.

Последнюю неделю он пытался силой мысли двигать предметы или вызывать искры. Ничего не получалось, но «что-то» требовало выхода.

Однако Малкович не сдавался. Совсем скоро он разберется, что за чертовщина здесь происходит.

Мила давно потеряла счет дням. Ей то казалось, что они провели в этом ужасном месте день, то — что уже прошли года.

С каждым прожитым днем ей становилось хуже. Она уже даже не боялась: устала бояться. Страх заменило безразличие. Девушка на автомате выполняла какие-то действия, что-то ела, о чем-то говорила. Ее будни заполнила апатия.

Единственной отдушиной оказался объект. Он рассказывал о мире чудес и волшебства, говорил о заклинаниях, зельях и чарах, а Грежелек все усердно записывала. Просто старая студенческая привычка.

В который раз Грежелек явилась в "палату" объекта, уселась в кресло напротив и пометила дату: 5 октября.

Поттер молчал, периодически бросая интригующие взгляды на девушку.

— Мы сегодня разговаривать будем? — голос Милы звучал раздраженно.

В ответ Гарри поднялся на ноги, потянулся, пару раз присел, наклонился так, чтобы его лицо оказалось на уровне лица Грежелек, и выдал:

— Ты такая же.

Мила оторвала голову от записей и взглянула на Поттера.

— Такая же как кто?

— Как Гермиона, — он подался вперед. Теперь они сидели нос к носу, глаза в глаза. — Она тоже удивительно четко мыслила: рационально, безошибочно. Кроме единственного раза, — тут Гарри ненавидяще посмотрел в сторону сидящего в углу Малковича.

— Расскажи мне.

— Ты уверена?

— Да, — девушка превратилась в слух.

— Это была Финальная битва. Война подходила к концу, оставался последний бой с Воландемортом. Но что-то пошло не так. Этот ублюдок исчез, однако кошмар остался. Люди убивали друг друга сами. Мать уничтожала детей, муж — жену, брат — брата. Это было похоже на всеобщее помешательство. А я ничего не мог сделать, — в глазах Гарри плескалась боль. Когда он говорил, Мила видела улицы, залитые кровью, выжженные сады и поля. Она чувствовала смрад трупного разложения. У нее в голове звучали крики детей и хруст ломающихся костей. Могилы разрывались. Трупы поднимались на поверхность. Апокалипсис. — Только Гермиона додумалась искать Сосуд Времени.

— Сосуд чего?

— Времени. Это чаша, наполненная временем. Понимаешь, время — оно не бесформенно. Не бесплотно. Это вода. Каждый из нас зачерпывает отведенный объем, который потом утекает.

-Как вода..., — понимающе протянула девушка.

— Именно. Грейнджер отправилась договариваться с Сестрами Судьбы. Просила вылить пятьдесят лет жизни, то есть вернуть все вспять. Понимаешь?

Мила кивнула головой. Поттер продолжил:

— Ей дали сосуд. Целиком. Потребовав взамен пятьдесят лет ее жизни. Пятьдесят лет! Это половина, а то и большая часть ее жизненного пути. Но Гермиона согласилась.

И все бы получилось, если бы не Малфой. Этот ублюдок кинув в тебя Авадой, и ты разбила сосуд. Разбила! В результате мы имеем альтернативную реальность, в которой ты не помнишь меня, — Гарри горько усмехнулся.

— Что нужно сделать, чтобы все исправить?

— Собрать заново, склеить, выплавить новый. Подчеркни, что подходит больше.

— Может, ваше «Репаро» помогло бы?

Поттер не успел рта раскрыть, как за спиной девушки раздался удивительно мягкий, спокойный и уверенный голос:

— Грежелик, это волшебный сосуд. Чаша судеб. Его, как чашку, не склеишь. Чтобы выплавить заново нужно отдать душу в вечное пользование.

Мила обернулась.

— Откуда ты... — начала и осеклась.

В глазах Малковича она увидела пляшущие огоньки и смешинки. Его лицо словно светилось, потому что он улыбался.

Снова. Той самой настоящей улыбкой.

Девушка забыла вдохнуть.

— Откуда ты знаешь? — Мила постаралась спросить как можно спокойней.

Малкович не без удовольствия отметил, что она дрожит.

— Грежелек, — тихо и мягко, словно ребенку, начал пояснять юноша, — это же элементарно. Если Судьба взяла полжизни только за пользование чашей, то сколько же она потребует за создание новой? Логично предположить, что целую жизнь. Вопрос заключается в том, чью.

Драгомир вышел из неосвещеного угла, в котором до этого сидел, и подошел впритык к Гарри.

Как только Малкович оказался на расстоянии вытянутой руки, Мила ощутила исходящий от него холод. Температура в комнате явно упала, и теперь девушка завороженно наблюдала за кристаллизацией выдыхаемого ею углекислого газа.

Металлические подлокотники покрылись инеем, а стекла очков Гарри оказались расписанными ледяными узорами.

Девушка подобрала под себя ноги и вжалась в спинку кресла, чтобы спрятаться от этого проникающего в душу холода.

— Слушай, Поттер, ты и правда волшебник?

Поттер поднялся на ноги. Теперь юноши стояли лицом к лицу.

— Да.

— Тогда у меня к тебе деловой разговор.

Гостимила напряглась и тут же обмякла, закрыв глаза. Она уже потяряла интерес к разговору, хотя тот обещал быть интереснымЛюбая умственная нагрузка приводила к жуткой мигрени.

Девушка чувствовала непрекращающиеся уже пару недель тошноту и жар, звуки казались слишком громкими: ровное биение сердца Гарри отзывалось в голове тупой пульсацией, а дыхание Малковича оглушало.

Грежелек сжала пальцами виски и резко открыла глаза. Внезапно окружающий мир стал настолько четким, что Мила видела каждую щетинку на небритом лице Поттера. Она внутренне застонала. Такая резкость была признаком приближающихся видений, которые преследуют ее с тех пор, как она заметила у себя немотивированную агрессию и гнойную сыпь на руках.

Девушка крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела собственное сидящее в кресле тело.

Мила истерически рассмеялась, а затем всхлипнула:

— Это уже вовсе не смешно.

— Я с Вами совершенно согласен, и мне очень жаль, что приходится воздействовать на Вас именно таким методом, — тихий виноватый голос сбоку заставил девушку вздрогнуть. Она медленно повернула голову и отшатнулась. Рядом стоял высокий благообразный старик с длинной серебристой бородой и голубыми глазами. Стекла очков-половинок хитро поблескивали.

Грежелек то закрывала, то открывала глаза в надежде, что старик исчезнет, но седобородый оставался на месте.

Тогда она собралась духом и спросила:

— Кто Вы, черт побери, такой? Нет, не так, что Вы такое?

Старик звонко рассмеялся и поправил слегка съехавшие очки:

— Позвольте представиться, профессор Альбус Дамблдор.

— Шармант просто. Мало мне лже-Поттера, теперь еще и воображаемый Дамблдор добавился. Вы же не существуете.

Профессор удовлетворенно потер руки:

— Это зависит от твоего восприятия.

— Значит, я окончательно тронулась, — Мила горько усмехнулась. — Ну это же надо. За что боролись, на то и напоролись.

— А кто сказал, что люди бывают нормальными? — Дамблдор хитро улыбнулся и расстаял в воздухе.

— Идите к черту, — прошептала девушка, и в ее сознание ворвался приятный голос Поттера.

— О, — черноволосый юноша ухмыльнулся. — Никогда не думал, что скажу это, но: приятно видеть прежнего Малфоя. Что же тебе от меня нужно?

— Во-первых, почему ты до сих пор не трансгрессировал отсюда?

— Тут установлен антитрансгрессионный барьер. Я не способен здесь колдовать.

— Только в этой комнате?

Поттер пожал плечами:

— Скорее всего. Не знаю. Не проверял.

— Значит, — Малкович почти касался уха Гарри губами, — если мы тебя отсюда вытащим, ты сможешь помочь нам выбраться?

— Да, — выдохнул Поттер.

Девушке, вполуха слушавшей разговор, вдруг показалось, что в комнате потеплело если не до температуры таяния ледников. то уж точно до градуса, когда пингвины выводят птенцов. Она приоткрыла один глаз и взглянула на Малковича: его лицо светилось плохо скрываемым торжеством и самодовольством. Мила помнила такое выражение только когда у аристократа что-то получалось лучше, чем у других, будь то решение задачи или бег на длинную дистанцию. Малкович всегда и везде должен быть первым. Вот и теперь он явно что-то замыслил, а Грежелек остается только догадываться что.

Девушку это приводило в остервенение.

— Вот и отлично. Грежелек, пойдем. Нам, кажется, пора, — Драгомир положил руку на плечо девушки, но она резко ее скинула.

— Пошел к черту, — процедила сквозь зубы.

— Ты уверена, что мне стоит туда идти? — усмехнулся Малкович, касаясь подбородка Милы.

Грежелек отскочила от него и, сверкнув глазами, выскочила за двери.

Яковлев уже ждал их.

Разгневанная девушка влетела в комнату, а вслед за ней вальяжно и неторопливо вплыл Малкович. Они стояли слишком близко друг к другу, но Милу это не смущало. Она была в ярости.

Внутри клокотал гнев и требовал выхода наружу. Она гордо вскинула голову и заглянула Драгомиру в глаза.

Не увидев в них ЕГО, она выплеснула все свои эмоции.

— Что ты там нес? Неужели ты не понимаешь, что только усугубляешь, идиот? Зачем, ну зачем надо было спрашивать про трансгрессию?

Малкович с откровенно скучающим видом слушал эту тираду, доводя разлагольствующую Грежелек до белого каления. Разглядывая стены поверх девичьей головы, юноша заметил одну странную деталь: маленькое пятнышко с красной точкой. В его голове промелькнула мысль: «Камера. За нами следят».

Гостимила продолжала возмущаться, выражая наивысшую степень негодования. Драгомир почувствовал легкое беспокойство. Грежелек нужно было отвлечь, чтобы она не сболтнула лишнего. Поэтому он схватил девушку за запястье и дернул на себя.

От неожиданной боли в руке у Милы перехватило дыхание. Она широко распахнула глаза и плотно сжала губы, чтобы не закричать.

Девушка вырывалась, но Малкович двумя руками прижимал ее к себе за талию, заставляя кружиться вместе с ним.

В комнате тихо играла музыка.

«Море» Дебюсси создавало атмосферу уюта и теплоты.

Драгомиру всегда казалось, что эта мелодия касается нежными пальцами струн его души, пробуждая все самое светлое.

Юноша находил в музыке утешение и умиротворение, она помогала ему думать и работать, нота за нотой уносила все тяжести происходящего.

А теперь юноша прижимал к себе Грежелек, заставляя передвигаться по комнате в темпе легкого, ненавязчивого вальса.

Отблески каминного огня причудливо путались в волосах Грежелек, окрашивая их в рыжеватый. Глядя на копну на голове девушки, Малковичу не составило труда представить, что в его руках вовсе не Мила, а его Алиса.

И кружат они не по тюремной камере, откуда выход, судя по всему, только на кладбище, а по полупустой комнате в двушке на Тверской. Драгомира на мгновение затопило чувство нежности к измученной Грежелек.

Малкович мельком взглянул на притихшую Милу.

С каждым днем она выглядела все хуже. Бледная кожа приобрела неприятный зеленоватый оттенок, огромные темно-серые глаза впали и стали казаться еще больше, напоминая два омута, в которых все еще светилась надежда.

Он видел выпирающие ключицы истощавшего тела и потрескавшиеся обескровленные губы.

Драгомир перевел взгляд на руки девушки. Она держала их сцепленными у него на шее, поэтому широкий рукав рубашки задрался и оголил небольшой участок кожи выше локтя.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять — Грежелек больна.

— Грежелек, покажи мне свои руки, — выдохнул юноша ей в ухо.

Мила резко дернулась и, вывернувшись из объятий Малковича, отпрянула от него.

— Грежелек, — шаг к ней.

— Малкович, — шаг назад.

— Гостимила, — тихий, почти не слышный шепот заставил девушку отступить еще на шаг.

— Драгомир, — она наткнулась на препятствие в виде стены и поняла, что отступать уже некуда.

— Покажи мне свою руку.

Малкович стоял совсем рядом, обжигая ее своим дыханием. Миле стало страшно. Волна за волной накатывала паника, заставляя ее трястись до стука зубов.

Грежелек не понимала, откуда взялся этот страх. Ведь раньше она никогда не боялась его. До того, как они сюда попали, Мила спокойно устраивала язвительные пикировки на этого заносчивого аристократа, совершенно ничего не опасаясь.

А теперь... Теперь девушка старалась избегать его, потому что интуиция подсказывала, если его вывести — он размажет Грежелик как крохотное, ничтожное насекомое.

При мысли о смерти у Милы пересохло в горле. Ее правая рука выше локтя была покрыта красными шелушащимися пятнами, образующими открытые язвы. Любое движение конечностью приносило такую боль, что девушка была готова отрезать руку.

И Грежелек прекрасно знала, что это такое.

— Руку, — мягко повторил свое требование Малкович.

— Зачем тебе? — девушка набралась смелости и подняла голову, чтобы заглянуть в глаза Драгомиру. В них билось едва скрываемое раздражение, но ОН еще не появился. Мила вздохнула с хорошо замаскированным облегчением.

— Я хочу знать, что с тобой и насколько это опасно.

— Для тебя — ни насколько. Поэтому можешь пойти и заняться своим делом, — голос звучал уверенно, но Драгомир, выросший в условиях вечных политических игр отца и научившийся чувствовать малейшие колебания и оттенки интонаций, услышал в ее словах отчаяние. Горькую и беспросветную безнадежность.

Поэтому он просто резко дернул рукав ее рубашки, с мрачным удовольствием вслушиваясь в надрывный треск рвущейся ткани.

То, что Малкович увидел, привело его в ужас. Его взгляду предстал изуродованный гноящимися ранами участок кожи. Некоторые язвы были покрыты сочащимися корочками, которые полопались от неосторожного движения юноши, причиняя Миле боль.

Девушка зашипела, стараясь не заплакать. Драгомир представил, каких сил ей стоило сдерживаться, поэтому отпустил ее руку, которую сжал в порыве удивления.

— Увидел? Доволен теперь? — в голосе Грежелек звенели злые слезы.

— Прости, — тихий шепот, а затем вопрос: — Что это?

— Это? — Мила мрачно усмехнулась, и в ее глазах заплясали искры отвращения. — Это лучевой дерматит. Знаешь, что это?

У Драгомира потемнело в глазах. Конечно, он знал. Давно подозревал, что с ними что-то подобное должно было случиться. Но не сейчас. И не с ней.

Это оказалось слишком неожиданным.

Молодой человек прислонился лбом к холодной стене.

— Лучевая, — юноша прокашлялся и хрипло продолжил, — болезнь?

— Она самая, — Мила отошла от молодого человека на приличное расстояние и теперь удивленно рассматривала внезапно побелевшего Малковича.

В неверном свете лампы его скулы казались более выраженными, придавая ему особое очарование. Каштановые волосы мягко переливались бронзовым, а смуглая кожа приобрела нежную золотистость.

«Да он же чертовски красив», — неожиданно для себя подумала Грежелек и покраснела, но не смогла отвести от него взгляд, продолжая беззастенчиво разглядывать «школьного недруга».

Драгомир стоял и, упершись лбом в стену и закусив губу, лихорадочно просчитывал, где их так зацепило радиацией. В том, что и он облучен, Малкович даже не сомневался.

«Где же? Где? Может, у Поттера? Хотя нет... Кажется, там источников нет. Да и сам психопат в порядке. Тогда где? Где? Где? Столовая? Библиотека?

Нет... Там с нами постоянно Яковлев. А он находится здесь дольше. Значит... — юноша анализировал каждую запомнившуюся ситуацию, надеясь вычислить хоть какую-нибудь зацепку. — Так, столовая — нет, Библиотека — тоже. Поттер в расчет не идет. Остались только коридоры... Точно! Коридоры! Грежелек постоянно носит там после ужина», — Малкович щелкнул пальцами. В его голове звенья цепи стали связываться.

Юноша постучал согнутым пальцем по стене. В ответ послышался глухой звук по дереву, но слышалось, что под древесиной есть что-то еще. Постучал еще раз. К пустоте примешивался отчетливый гул толстого металла. "Свинец", — подумал Малкович.

Яковлев очень редко появлялся в коридорах, отправляя за ними вместо себя амбалов в черных костюмах, скрывающих целиком все тело. Да и те старались находиться в проходах как можно меньше.

А вот ему и Грежелек позволялось ходить там столько, сколько захочется. Потому что там тонкие стены.

Вот оно!

Драгомир обернулся, чтобы сообщить о своих выводах девушке, но случайно зацепил плечом деревянную полку, которая немедленно рухнула, едва не задев успевшего отскочить Малковича.

Сидевшая в глубоком кресле Гостимила повернула голову на шум и устало спросила:

— Решил окончательно все здесь раздолбать к чертовой матери?

Юноша удивленно взглянул на нее, словно не узнавая, а потом махнул рукой, подзывая к себе.

Мила хотела отказаться и послать его подальше, но встретившись с ним взглядом и увидев там вместо уже привычных раздражения и насмешки подлинный азарт открытия, поднялась и медленно подошла к стоящему на коленях аристократу.

— Что на полке стояло? — Грежелек растерялась, не понимая, что она пропустила. Ведь ответ очевиден. Тогда в чем уловка?

— Ты что, совсем тупой? Сам не видишь? Или тебе без моей помощи не понять, что раз попадали книги, то это книжная полка?

Девушка ожидала в ответ язвительный комментарий о ее умственных способностях, но его не последовало.

Вместо этого он поднял голову и, протянув ей стеклянную палочку, спросил:

— А это тогда что такое?

Девушка взяла стекляшку, случайно прикоснувшись к его руке пальцами. Она была теплой.

Мила поднесла палочку к глазам и честно попыталась представить, для чего та могла использоваться. В голову ничего не приходило, кроме школьного конспекта по физике.

— Без понятия, вообще, — Грежелек безразлично пожала плечами.

Ей было глубоко наплевать и на Малковича, и на его загадки. Девушку снова догнало почти осязаемоге видение.

Мила стоит на песчаном берегу и смотрит на волнующееся море. Холодно. Промозглый северный ветер срывает берет, забирается в твидовое пальто и заставляет ежиться.

В наушниках играет Pink Floyd, и жутко хочется горячего ароматного кофе.

В этом году зима холодная и дождливая. Редкий снег тает, не долетая до земли, и от всей этой сырости некуда спрятаться.

Тяжелое свинцовое небо давит и лезет своей мрачностью в душу, разбивает внутри свои лагеря. Над водой клубится молочный туман, скрывая за собой горизонт.

Девушка натягивает головной убор и застегивает пальто. Дождь бьет по озябшим рукам и затекает за шиворот. Холодно. Девушка передергивает плечами и хмурится.

Густая серость умиротворяет, успокаивает, утешает.

— Эй, Грежелек, — Драгомир выдернул Милу из ступора, указав на такую же стеклянную палочку, только с винтом. Гостимила села на пол и потянулась за колбочкой, не понимая, зачем она это делает, но коснувшись стекла, увидела, как перед глазами замелькали воображаемые страницы конспектов и лекций.

Грежелик мысленно переворачивала страницы своих записей, пока, наконец, перед ее внутренним взором не повисло изображение пузатого прибора с двумя завинченными колбами. Стало ясно, почему Миле при первом контакте с палочкой пришла на ум физика.

— Малкович, — девушка медленно повернулась к юноше,— я знаю, что это такое.