Одержимая (гет)

Кап-кап-кап.

Кто-то просто неплотно закрыл кран, и тяжелые капли срываются вниз со странным, гулким звуком — по ним можно считать секунды, и это весьма удобно: время — единственное, что у меня осталось, единственное, в чем я еще отдаю себе отчет.

Нет, я помню — рушащийся Хогвартс, мешанину людских голосов, сливающиеся вспышки заклинаний, и теплую ладонь Рона, сжимавшую мое запястье.

Еще я отчетливо помню холод: с каким-то жалобным взвизгом разбилось окно, цветные осколки полетели вниз, а в коридор вместе с лучом заклятья ворвался холодный, совсем не майский ветер, пробравший меня до костей. Я невольно поежилась — на миг показалось, что вернулся тот мой страшный сон.

Медальон-хоркрукс на всех действовал по-разному — Рон становился раздражительным, Гарри — молчаливым и хмурым: боль в шраме донимала его в эти часы все больше. Мне же снились кошмары, вернее, один и тот же кошмар.

Серая, унылая пустошь — бесцветная, точно вытертая, полинявшая от времени. Клочья тумана, влекомые ветром...

Я первым же делом нашариваю цепочку медальона, и успокоенно вздыхаю — на месте. Страх потерять с таким трудом добытый хоркрукс давно уже стал привычным.

Ни звука, ни шелеста — только пронизывающий ветер да стремительно тяжелеющая цепочка на шее. Я беспомощно оглядываюсь — но идти мне некуда: вокруг лишь туман. Нет, мне не страшно, нужно лишь хорошенько подумать, и я обязательно найду выход.

Темный силуэт внезапно возникает из темноты, приближается беззвучно, неторопливо, то пропадая в непроглядном тумане, то вновь возникая. Я уже тихо паникую — ветер здесь сильный, пронизывающий, а у человека (судя по очертаниям, это мужчина) даже мантия не колыхнется. Чуть позже я могу разглядеть, что и волосы его точно так же равнодушны к законам природы — блестящие темные кудри ничуть не потревожены ни туманом, ни ветром.

Я начинаю дрожать. От холода ли, от страха — не знаю. Мне непросто дались эти скитания по Британии, я привыкла бояться каждой мелочи, каждого вздоха, каждого шороха.

Думаю, Шляпа, надень я ее в тот момент, ни за что бы не поверила, что когда-то отправила меня на Гриффиндор. Равенкло, деточка, а еще лучше — Хаффлпафф, потому что почти бесцельная игра в прятки со всем миром не храбрости и не мудрости требует — а всего лишь терпения, безграничного терпения.

Мне его всегда недоставало.

Когда с раннего детства привыкаешь жить в соответствии с каким-то четким, выверенным планом, когда, точно в логической игре, просто выполняешь по пунктам какие-то предписания, то очень сложно потом привыкнуть к отсутствию этого самого плана.

Энтузиазма хватает лишь на несколько недолгих дней, затем приходит глухая тоска и недовольство, которые приходится тщательно скрывать — а как иначе? Друзьям тоже было непросто, и я просто не имела права показывать свою слабость и неуверенность.

Я догадываюсь, кто ко мне идет, и что он хочет отобрать — свою душу, вот что. Том Реддл, школьный староста... и чудовище, стремительными шагами приближается ко мне, и, по-моему, его ноги даже не касаются земли.

Палочки при мне нет, и он это знает — губы изгибаются в торжествующей улыбке. Потерянно опускаю руки — делать нечего, бежать бесполезно.

Накрываю ладонью — почти инстинктивно, — холодный металл хоркрукса, с каждой секундой тяжелеющего все больше — и тут же испуганно отдергиваю руку.

Кап-кап-кап. Тук-тук-тук.

Под ладонью что-то явственно пульсировало — будто билось чье-то сердце. К горлу подкатил комок — странно, что меня вообще не вывернуло наизнанку: ощущение было на редкость мерзкое — будто какой-то странный паразит присосался к груди и тянет из меня жизненные силы.

— Отдай мне его, — прошелестел призрак мальчишки, подобравшийся совсем близко. — Отдай, иди пожалеешь!

На вид Том Реддл казался совсем подростком, таким, каким его описывал Гарри — темноволосый и бледный, с огромными, блестящими глазами сумасшедшего, однако голос... Голос напоминал стариковское шелестение, и, пожалуй, шипение змеи — как ни странно, такое несоответствие меня поначалу даже позабавило. Нервы, наверное.

А затем пришел страх, липкой, ледяной волной окативший спину.

— Отдай мне душу мою, — прошелестел неживой голос прямо над моим ухом. — Зачем она тебе, умная девочка? Ты же знаешь, какой это Темный предмет, сколько зла он в себе несет?

Я дернулась и обернулась — Реддл невесомым призраком парил за моим левым плечом и мерзко ухмылялся.

— Поразительная самокритичность, — сама того не ожидая, реагирую я. Он еще шире ухмыльнулся, перенимая мой скептический тон:

— Не тошно такую мерзость на шее носить?

— Тошно, — равнодушно соглашаюсь я. — Еще как.

— Ну так отдай мне медальон, — голос Реддла тихий, вкрадчивый, и, если бы не пугающее старческое шелестение, я бы, возможно, и поверила. — Только отдай мне медальон, и все будет, как прежде — ты вернешься к себе домой, проснешься в своей теплой постели от запаха свежих булочек с корицей... Тебе же так этого не хватает, правда?

На какую-то долю секунды туман рассеивается, и я внезапно вижу маму и папу — они улыбаются и протягивают ко мне руки. Мама, как же я скучала, как давно не слышала твоего голоса, пап... Как же я устала, знали бы вы...

— Только отдай мне медальон, и ты сможешь быть с ними... — шуршит над моим ухом голос Реддла, и я прихожу в себя.

Родители — в Австралии — а это все — обман, ложь, фикция... Я должна быть сильной, должна, черт его побери!

Зажмуриваюсь, чтоб не видеть, как папа с мамой тают в белесом тумане. Ну хоть посмотрела на них почти наяву — и на том спасибо, мистер Реддл...

А тот, вероятно, почуял перемену в моем настроении — внезапно медальон разогревается и начинает ощутимо припекать кожу даже сквозь плотный свитер. Пахнет паленой шерстью, и к горлу от этого мерзкого запаха вторично подкатывает тошнота. Обжигающие чары? Но Фините без палочки не срабатывает, медальон разогревается, будто его кто-то в пламя сунул, и я начинаю потихоньку впадать в панику.

Внезапно моей шеи касаются губы — неожиданно материальные, лихорадочно-горячие и шершавые: на ум приходит нелепая ассоциация — в детстве, когда я слегла с высокой температурой, у меня они были точно такие же — искусанные, воспаленные. Отчетливо помню — тогда мне очень хотелось пить, и было очень холодно — все равно, как сейчас.

Отшатываюсь — оборачиваясь, вижу испуганный взгляд Рона — рыжие, мягкие вихры на макушке, знакомое до последней черточки родное лицо: длинный нос, блестящие голубые глаза, россыпь веснушек... Сухой всхлип, вырвавшийся из груди, пугает меня саму: не всхлип даже, вскрик.

Теплые, родные руки обнимают меня за плечи, и я, прерывисто вздохнув, утыкаюсь носом в его свитер. Вернулся.

И едва не падаю наземь, просто-напросто пролетев «Рона» насквозь — напоследок успеваю ощутить холодное прикосновение призрака, и странный, точно заплесневелый запах — проклятый осколок души снова надо мной потешается.

Реддл уже успел принять привычный, по-видимому, образ симпатичного мальчика-подростка, и ехидно ухмылялся.

Интересно, если он с такой легкостью способен менять обличия, почему выбрал именно этот вариант? Чем его красноглазая образина не устраивала?!

— Как же легко тебя напугать, — тянет он тихо и насмешливо, и, пожалуй, с нотами какого-то сожаления в голосе. — Ну что, Гермиона, — от звука своего имени я дергаюсь, точно от пощечины, — отдашь мне медальон?

В голове точно щелкает что-то.

— Как же я отдам медальон... тому, кто находится в самом медальоне? — медленно проговариваю я — Абсурд.

Реддл досадливо морщится, но затем внезапно лицо его расплывается в странной улыбке.

— Ты можешь просто позвать меня по имени, по моему новому имени. Повтори.

— Что?

— Имя. «Волдеморт». Повтори, и я приду, чтобы забрать мой медальон, ну же!

— Не буду!

Отступаю на шаг, вглядываясь в алые отблески в карих глазах, в глазах, которые кажутся совершенно безумными. Липкий туман внезапно окутывает меня, точно кокон, и я не могу пошевелиться, могу только кричать.

А Реддл улыбается — и глаза его сияют пурпуром все отчетливей.

— Сумалшедший! Пусти меня! — вне себя кричу я, пытаясь вырваться. Безрезультатно.

— Теперь ты сама — сумасшедшая, и от меня тебе не избавиться, — произносит вкрадчивый голос над моим ухом — последнее, что я чувствую — боль от раскалившегося медальона.

Я просыпаюсь, но чувство чьего-то постороннего присутствия не исчезает — и уже не исчезнет. Хотя медальон мы и уничтожили, это ничего не изменило, но все же в одном Реддл не обманул — его достаточно было просто позвать по имени. Но тогда я еще не знала о Табу.

Не нужно было мне трогать и чаши Хаффлпафф...

Клык в последний момент скрежетнул по краю металлической посудины, защитная магия сработала... Рон тогда здорово испугался — и помощь в неразберихе боя подоспела слишком поздно.

Из Тайной Комнаты вытаскивал мое бесчувственное тело тоже Рональд, напару с каким-то молоденьким целителем — и его вытянувшееся, испуганное, обреченное лицо я никогда не забуду. Уверена, он до сих пор себя винит — было бы за что.

Вопреки заявлениям целителей, вовсе не магия виновата в том, что я безвольным манекеном валяюсь в палате Мунго, слушая капельный перестук.

Вовсе не магия.

А Реддл.

* * *

Кап, кап, кап.

Закройте этот чертов кран, пожалуйста. Закройте.

А может быть, и нет никакого крана? Может, невидимые часы просто отсчитывают мгновения, что мне отпущены?

Кап. Кап. Кап.

Вообразив себе чудовищные водяные часы, — еще осталось несколько мгновений спокойствия, — я заранее глубоко вздохнула. Может быть, мои мучения окончены? Может быть, хотя бы сегодня он не появится?

— Здравствуй.

Он возникает, как всегда, непринужденно — может спуститься прямо с потолка, может войти прямо из больничного окна — Недуги от заклятий, пятый этаж, между прочим! — а может, как сегодня, банально — сквозь запертые двери.

— Убирайся, — безразлично шепчу я — в эти минуты он ослабляет хватку своей воли, и я могу немного шевелиться и говорить — шепотом. Уверена, его это забавляет — в конце концов, кто меня может услышать, кроме мистера и миссис Лонгботтом? А целителям — Реддл не позволит.

— Какая ты невежливая сегодня, — усмехается он, присаживаясь на краешек кровати, и касаясь горячими губами тыльной стороны моей ладони.

— Прими жаропонижающее, — сквозь зубы советую я.

— Обязательно, — согласно кивает он. — Как только изобретут лекарство от твоего недуга — ты же, дорогая, совершенно ненормальная. Сумасшедшая...

Невесомые руки касаются моих спутавшихся волос, а старый ожог от медальона начинает гореть.

— Мне нужен экзорцист, — заключаю я.

Он наклоняется и тихо смеется мне прямо в ухо.

— Это верно. Ты не просто сумасшедшая, Гермиона — ты одержимая.

— За что? — только и могу выдохнуть я. И хотела бы выплакать: зарыдать, завыть — но я точно знаю, что не выйдет.

Этот вопрос я задаю ему каждый день, и всегда получаю один и тот же ответ.

— Тебе нужно было отдать мне медальон. Просто позвать меня по имени.

— Я не могла, понимаешь? — пытаюсь объяснить я, пока тонкие пальцы почти ласкающим движением соскальзывают с моей щеки на шею. — Не могла!

Получается почти громко, и целительница за дверью вздрагивает, впрочем, тут же успокаиваясь — показалось.

Почти целомудренно целуя меня в уголок губ, призрак отвечает:

— И теперь платишь — а впрочем, не ты одна.

— Как это? — это что-то новенькое.

Реддл выпускает меня, и насмешливо кивает головой на Алису.

Я осторожно поворачиваюсь и вижу прислонившуюся к дверному косяку Беллатрикс Лестранж. Алиса Лонгботтом возбужденно жестикулирует, и вероятно, что-то пытается объяснить своей незримой собеседнице — и они смеются, смеются, смеются...

— Отпусти меня, — в десятитысячный, наверное, раз умоляю я.

— Никогда, — шепчет Том Реддл. — Ты моя. Ты же одержимая, Гермиона — разве я могу тебя отпустить?

— Ты тоже, — бессильно сжимаю я кулаки.

Он подхватывает:

— Верно, сумасшедший и одержимый, а как же иначе?..

Я со стоном откидываюсь на подушку, наблюдая, как тает в воздухе красивый темноволосый мальчик.

Он вернется завтра. И Беллатрикс — тоже.

Вызовите кто-нибудь экзорциста!