Отчий Дом (гет)

Я не мертвая кукла... но давно не живая,

(с)

— Доброе утро, миссис Уизли!

— Здравствуйте, миссис Уизли!

— Доброе утро! — слышалось со всех сторон.

Чиновники во всех цветах радуги шмыгали туда-сюда, перетаскивая чашки, пергаменты, свитки, свертки — в общем, все, что ни попадя.

Гермиона же на ходу кивала в ответ, от быстрого шага громко шурша тяжелой темно-синей мантией.

Утро в министерстве магии начиналось как обычно: на всех этажах оживленная суматоха, непременная толчея и суета. Кругом какие-то странные люди — просители, одетые как бродяги, или важные маги, разодетые по последнему писку магической моды. И все куда-то торопятся, толкают друг друга, то и дело мешая штатным сотрудникам. Одним словом, настоящий муравейник!

Восстановленная статуя в атриуме — первое распоряжение нового Премьер-министра — смотрелась внушительно. Да и все кругом стало внушительным, авторитетным. Таким монолитным, внушающим доверие.

А как иначе? Политика нового Министерства местами была непростой, и поддержка жителей магического Лондона была крайне необходима, а для этого требовалась уверенность в завтрашнем дне, что и чувствовалось, ощущалось каждой клеточкой тела, стоило только переступить порог.

Странным образом вокруг Гермионы Уизли, исполнительного секретаря и внутреннего аналитика Премьер-министра Кингсли Шеклболта, всегда сохранялся искусственный вакуум. Казалось, когда она шла по коридору, то никого не встречала на своем пути — только пожелания доброго утра на расстоянии, словно к ней применили заклятие отталкивания.

Иногда где-то далеко, на задворках сознания, мелькала крамольная мысль, а не муж ли постарался? Но Гермиона всегда отбрасывала эту идею, как дурацкую: Рону, который официально занимал скромную должность советника по молодежной политике, а на деле был действующим первым помощником, элементарно не хватило бы времени на подобную чушь.

Чета Уизли после войны быстро и активно влилась в построение нового общества, и самым странным из всего, что с ними случилось после войны, стало выросшее положение Рона: иногда чудилось, что Кингсли просто нигде не мог без него обойтись.

В мирное послевоенное безвременье, когда на какой-то миг Англия застыла в эмоциональном шоке от победы троих, в сущности, еще подростков, и никто не посягнул на такой лакомый пост, именно Рон, внезапно резко повзрослевший, предложил остатку Ордена выдвинуть на высшую должность Кингсли Шеклболта и... попал в яблочко. Кингсли победил абсолютным большинством голосов. А трое юных магов, естественно, нашли свое место при новой власти. Сначала условно, а потом уже — получив дипломы, доказав свою состоятельность и зрелость знаниями и желанием работать на благо общество — они успешно трудились в Министерстве.

Аналитические способности рыжего, который на несколько шагов вперед умудрялся предугадывать трудности послевоенной политики, особенно пригодились. Пусть сначала при помощи Перси, а потом и собственными стараниями, но он всегда оказывался рядом с Министром в самый подходящий и нужный момент. Активно эксплуатируя статус Героя, Рон умудрялся принести-подать требуемое, а иногда и грубой физической силой заткнуть особо рьяного противника. Постепенно у них с Шеклболтом появились общие щекотливые дела, которые они особо не афишировали даже при Гермионе, и вот уже пятый год за Роном Уизли держалась слава серого кардинала при Премьер-министре.

Тот был доволен. Чертовски доволен.

Рон раздался и возмужал, внешне он стал респектабельным и солидным. Всегда с иголочки одет, причесан, приятно пахнущий дорогим парфюмом — казалось бы, ничего не осталось от того нескладного и угловатого подростка, в самосвязанном свитере с заплатанными локтями, кроме взгляда его пронзительно-голубых глаз. Только их выражение изменилось раз и навсегда — теперь взгляд был твердым, оценивающим и безжалостным. А теплели эти глаза только когда в поле зрения попадала его жена.

А новоиспеченная миссис Уизли стала настоящей рабочей лошадкой: прогнозирование вспышек недовольства, просчитывание распределения голосов на грядущих выборах, поиск ошибок в договорах — и это лишь малая капля ее рабочих обязанностей. Помимо этого, львиная доля времени Гермионы уходила на благотворительность и реабилитацию бывших преступников. Ее неукротимая энергия, конечно, поиссякла после рождения детей, и она разрывалась на части между своими малышами, мужем, новым домом, работой и этими бывшими пожирателями. Но она была непреклонна, и ее стол всегда был завален прошениями, жалобами и — о, Мерлин! — рисунками Рози.

На работе Гермиона была, как всегда, ухожена и красива. Юбка до колен из тонкой шерсти, из-под которой притягательно выглядывали круглые коленки, белая шелковая рубашка, застегнутая — разумеется — на все пуговицы, что придавало ее обладательнице особый шарм, черные туфли на изящном каблучке, цоканье которых невозможно было не узнать. Гладкие распущенные волосы или строгая укладка, на которую тратилось не одно заклинание, или как сейчас — ультракороткая стрижка, придававшая ей столь юный вид; слегка подкрашенные ресницы, блеск на пухлых губах, чуть тронутые румянами скулы — ничего не напоминало строгую школьную старосту в строгой школьной форме с неизбежным хвостиком. Сейчас она казалась молодой, полной сил львицей... правда, за последнюю неделю слегка потрепанной ранним токсикозом первого триместра беременности.

Но ничего, при первой беременности она вообще лежала в лежку. А Рон так забавно волновался за нее, и все время заказывал из Франции мороженое, поскольку только оно снимало ее тошноту. Но он был так горд осознанием, что скоро станет отцом, что даже ворчание Молли о затратности доставки и глупых фанабериях снохи не могло испортить и даже бросить тень неудовольствия на их отношения.

Гордость за себя и жену были движущей силой Уизли-младшего.

Привлекательная госпожа скромность — как раз нужный облик Гермионы; он не мешал работать, не отвлекал коллег-мужчин, не пробуждал ненужной ревности в Роне, поскольку дикое чувство собственничества у Уизли-младшего доставляло немало неприятностей девушке в первые годы работы в Министерстве. Любой знак внимания утрировался и доводился до скандала. Однако после появления малышей в их семье, полярность интересов супруга сместилась. Теперь Гермиона постоянно ощущала, что ее окружает какая-то аура, которая возникала при появлении пожилых леди — иногда это даже веселило девушку: похоже, ее ревнивый муж нашел и применил на своей собственной жене особые чары искусственного старения. Это даже умиляло ее — Рон, не особо усердный во времена Хогвартса, сейчас был очень искусным магом и все время усердно чем-то занимался, брал частные уроки или — слава Мерлину! — штудировал толстые фолианты.

Сплошная идиллия!

Молодая миссис Уизли была настолько счастлива и любима, что это только трогало ее, она видела в каждой мелочи еще одно свидетельство любви мужа, который все также пылко желал ее, как и в первые дни супружества. И все это разбавлялось малышкой Рози и толстеньким бутузом Хьюго, которые были капризными, но такими забавными и любящими маму и папу! Как же преданно Хьюго ждал маму, чтобы она рассказала сказку на ночь, а Роуз счастливо визжала и хихикала, когда по выходным они выбирались в парк, и Рон, посадив ее на шею, не стесняясь никого, мог изображать коня к восторгу дочурки и жены.

Но иногда страх когтистой лапой хватал ее за сердце, иногда ей казалось, что человек не может быть таким счастливым. И странным образом, неверующая Гермиона произносила полузабытую короткую молитву из детства, из суеверия боясь сглазить свое абсолютно рыжее и абсолютно настоящее счастье. И только слабо улыбалась, когда Рон полюбовно посмеивался над ее попытками молиться.

Коридоры Министерства Магии и сегодня были полны чиновников — утро только начиналось, и еще никто толком не успел расположиться в своих норах, насквозь пропахших чернилами, пергаментом и пылью, чтобы застрять там до самого заката. Архивное крыло в начале рабочего дня всегда оказывалось самым оживленным, поскольку нужно было еще пролезть к себе через огромные пирамиды бумаг.

— Миссис Уизли, доброе утро! А Вы уже смотрели документы по моему вопросу?

Около кабинета Гермионы, в самых дверях, начисто перегораживая путь, стояла женщина средних лет. Неброская внешность, одежда — если бы она не замерла на проходе, «гордость и ум национального магического совета» вообще бы ее не заметила.

— Да, я уже отослала их обратно. Ничего, — пожала она плечами, пытаясь пройти к себе в кабинет.

Но посетительница настаивала:

— Ничего? Но как же...

Женщина выглядела сильно расстроенной. В ее взволнованных глазах появились слезы, готовые вот-вот сорваться с ресниц, грозя начисто испортить макияж. Гостья была одета в старый, но опрятный костюм, весь ее вид кричал о беспросветной бедности, и видимо, она совершенно не ожидала подобного ответа.

Как же так?! Дела бывших Пожирателей Смерти еженедельно поднимают! Рассматривают! Некоторых осужденных уже даже восстановили в правах! А почему не ее сын? Чем он хуже?! Почему героиня войны ей отказала?

— То, что вы просите, невозможно, — Гермиона виновато потупилась. — По крайней мере, с пакетом только таких документов. Поймите, я член совета, но я не всесильна. Может, у вас что-то еще есть?

— Но я так на Вас рассчитывала! Вы же знаете, мой Патрик... он совсем не виноват! — В голосе ожидаемо зазвучали непролитые слезы.

— Приходите завтра ближе к вечеру, прошу вас. Мне нужно работать. Я постараюсь вам помочь. Я пошлю дополнительный запрос в Везингамот, я вам обещаю!

Ох, Мерлин!

Драконьи яйца!!

Она же специально выбрала себе кабинет именно в этой части Министерства — здесь было тихо, сплошные бумаги... Но извечные просители отыскали Гермиону и здесь.

Нет, она ни сколько не жалела и наоборот, всецело планировала и дальше заниматься восстановлением в правах бывших Пожирателей Смерти. Однако, как только это стало известно широкой общественности, покой девушке стал только сниться.

Они находили ее везде: на улицах, в Министерстве, они приходили в Нору, сильно доставая тем самым Молли Уизли. Они караулили Гермиону у их с Роном квартиры, практически устраивая засады. Они писали, связывались по каминной сети, приходили лично...

Вроде самих осужденных было не так много, но их родственников, что хлопотали по их души, — бесчисленное море.

По крайней мере, именно так казалось Гермионе.

Однако она ничего не могла с собой поделать — ей хотелось вникнуть во все, она старалась помочь всем, кто просил ее об этом.

Даже в случае этой женщины, где строгий приговор был вынесен из-за недостатка доказательств невиновности несчастного. И один это случай был непаханым полем, что уж говорить про все вместе взятое!

Но теперь беременность... вытягивала из нее все силы, и слушать о людских бедах ей становилось невмоготу — хотелось, чтобы ее просто оставили в покое, хотелось снять каблуки, расстегнуть узкую юбку и лечь, свернувшись калачиком. А еще хотелось, чтобы рядом сидел Рон, гладил по голове, весело носилась рыженькая Рози, и заливался хохотом шалунишка Хьюго.

Рон тоже злился на ее просителей, как и Молли, но ничего не говорил — его мысли были полностью заняты близнецами, которыми он бредил все эти два года после рождения сынишки.

Срок был еще маленьким, но тяготы беременности в этот раз опутывали девушку плотным и удушающим коконом.

Но это же близнецы! Близнецы!!

Которых все так хотели, ждали... Они были знаменем всей рыжеволосого клана.

Ох, Мерлин!

Послать бы все куда подальше...

Нет, конечно, она уже любила этих малюток, своих долгожданных близнецов, и даже была готова окунуться в материнство с головой, но... слишком некомфортно Гермионе было в этой беременности, которая, фактически, была искусственно создана при помощи плодородного зелья. Она узнала, что находится в «интересном положении» только после отдыха на Лазурном берегу, да и вообще весь этот пресловутый отдых девушку не покидало ощущение тотального контроля над собой.

Казалось, она была все время на виду, но чуть что Рон всегда оказывался рядом, а Гермиона настолько привыкла доверять звериному инстинкту мужа на опасность, что побоялась признаться в своем дискомфорте.

— Миссис Уизли, вас вызывает Министр! — в кабинете сработал магический громкоговоритель, очередное нововведение старшего мистера Уизли.

Гермиона улыбнулась — она никак не могла привыкнуть ко всем этим штучкам. Артур погряз в них по уши, и практически каждую неделю в эксплуатацию вводилось очередное новшество. А уж во что превратилась Нора... Иногда ей было даже жаль свекровь.

Девушка, опираясь на добротный, сделанный из высококачественного дуба, письменный стол, стала выбираться из своего логова. Везде — на полу, на стульях, отчего совершенно некуда было сажать посетителей, на полках, да даже в конфетнице в небольшом шкафчике в углу, были бумаги. Создавалось впечатление, что помещение принадлежит пергаментам, а Гермиона так, проходом. Случайно забрела.

Кабинет, что в свое время выбрала себе молодая, только окончившая — упоминать про досрочность бессмысленно, это само сабой разумеющееся — Университет Высшей Магии (факультет культурного просвещения, специальность «Магическое право»), миссис Уизли был небольшим, уютным и совершенно непригодным для работы.

Особенно для беременной девушки, любил повторять Рон.

Светлые стены, небольшое окно, много веков назад задернутое тонкой бежевой тюлью, тяжелая дверь, так же светлая изнутри комнаты, мягкий рассеянный свет — все это создавало тот самый необходимый Гермионе для работы фон.

Мебель же, тяжелая, массивная, из темного дерева, была в своем роде ориентирами, поскольку все остальное пространство сливалось в одно сплошное пергаментное нечто.

Кресло, стол, пара стульев напротив, буфетный шкафчик в дальнем углу кабинета и полки, полностью занимавшие южную стену, — вот и все убранство.

Заваленное бумагами.

Даже Министр поражался, как девушка могла что-либо отыскать среди этого безобразия. Но Гермиона точно знала, где что лежит. Поэтому все с претензиями любого вида посылались далеко и надолго.

Каблуки гулко цокали по пустым коридорам, ведущим в приемные покои Министра, — это означало, что разговор предстоит важный, явно не для посторонних ушей. Не было даже секретарши; наверное, Кингсли отправил ее куда-нибудь на обед, или по делам, за документами, например. Да мало ли.

— Вы звали меня, сэр? — Гермиона открыла дверь без стука — она могла себе это позволить — и теперь глазами искала Министра.

Тот нашелся в углу кабинета, где стояли три кресла и небольшой кофейный столик, загруженный чашками и рюмками.

Шеклболт оказался в компании Рональда Уизли.

Премьер-министр выглядел на все сто: шикарный костюм, подогнанный по статной фигуре, дорогой перстень с рунами, и неизменная шапочка на голове. Большие проницательные глаза с теплотой смотрели на вошедшую молодую женщину.

— Да, проходи-проходи. Садись, — Кингсли указал ей на пустое место.

Его ярко-алая мантия терялась в диких красках кабинета — малиновый, бордовый, цвет охры — отчего чета Уизли, одетая в темные и приглушенные оттенки, наоборот оказывалась в центре внимания.

В просторном кабинете с зачарованным окном свет был такой же магически-рассеянный, как и у Гермионы; огромный стол из дорогого бука, покрытый красным лаком, золотые письменные приборы, мягкие кресла обтянутые кожей дракона и строгие стулья с бархатными сиденьями. Теперь, после пять лет становления — обновления магической Британии — все в главном кабинете Министерства дышало роскошью и дороговизной.

— Ты что-то слишком бледная сегодня. Все хорошо? — муж заботливо привстал, помогая девушке устроиться. — Мы в этот раз ждем близнецов! — последнее не без гордости было адресовано Министру.

— Тошнит немного, — честно призналась она.

— Ох, Гермиона, ты не желаешь задуматься о декрете? Хотя куда же я без тебя? — по-отечески заботливо пробасил Кингсли. — Вы меня Сектусемпрой порежете, с этим декретом!!

Улыбаясь, он подал ей чашку с горячим чаем, настоянном на редком сборе трав. Гермиона, которая прекрасно разбирала любые зелья на составляющие, в этом случае терялась и каждый раз пыталась наконец-то разгадать тайну этого чудодейственного напитка. Министр же, тем временем немного подумав, взмахнул палочкой и, сгребая половину посуды, поставил на столик вазочку с овсяным печеньем. Дверцы шкафа на другом конце кабинета неслышно захлопнулись.

— Как ты пожелаешь, моя малышка! Однако двойня это непросто! Если, конечно, ты хочешь еще поработать на благо родины, — Рон пожал плечами, будто совершенно не при чем.

Гермиона точно знала, что при любом удобном случае муж запрет ее дома, ссылаясь на непростую беременность и таких желанных близнецов. А еще и оперируя тем, что она всегда может работать дома. И ей придется сидеть в четырех стенах, разбираясь в документации, и свекровь опять заберет малышей к себе и коршуном день и ночь будет наведываться к ним в квартиру, заставляя есть, пить и принимать противные зелья, будто Гермиона не взрослая женщина, а несмышленыш.

— Тогда... «самая умная ведьма нашего столетия», тебе нужно будет просмотреть некоторые документы, которые, в случае их подписания обоими сторонами, оказались бы крайне полезными Англии и всему магическому обществу.

— Всегда готова, — девушка сосредоточилась.

Даже тошнота отступила.

Документы, планы, благо населения — вот ее жизненные ориентиры. Они сражались на благо страны, а теперь она тем более приложит все усилия, чтобы ее соотечественникам жилось лучше, как бы пафосно это не звучало.

Шеклболт медлил.

Казалось, его что-то смущает, или он что-то очень хочет скрыть.

— Этот союз... как бы сказать... Несколько эксцентричен. Тебе надо внимательно все посмотреть и подготовить меморандум на основе этого договора. Понимаешь?

— В каком смысле? Вы даруете полное восстановление бывшим Пожирателям Смерти и дадите им места в Министерстве? — брови Гермионы взлетели вверх.

— Нет, что ты! Ты слишком радикальна! Конечно — это разумеется! — мы работаем над проектом восстановления осужденных и возвращения всех, кто был выслан из страны в связи с падением Темного Лорда, однако...

— Вольдеморта, — она на автомате поправила Министра.

Тот и ухом не повел.

— Вольдеморта, как тебе будет угодно. Но этот союз... совершенно иного рода. Помимо прочего, его заключение еще обещает хороший кусок золота конкретно нам, — Кингсли многозначительно посмотрел на девушку. — Наконец-то, после стольких лет, мы решили вознаградить лично себя. Твой муж трудится, не покладая рук уже пять лет, поэтому документы должны быть безупречны. Это крайне важно, Гермиона.

Она перевела взгляд на Рональда. Тот сидел, как всегда закинув ногу на ногу, и вдумчиво смотрел на свою жену.

Они ждали от нее ответа.

— Да, конечно. Я буду внимательна.

— Это новый союз, — Министр выдержал паузу. — Англии и Японии. Мы, англичане, решили в коем-то веке обратить свое внимание на Восток. Там очень богатая культура, старинные магические традиции, и мы только выиграем от интеграции двух сообществ.

— Японии? — не сдержалась Гермиона. — Японии? Неслыханно! Это... это...

— Поэтому я и прошу тебя посмотреть их. Если условия союза нам на руку, данное сотрудничество выведет нас на новый уровень. Ты же прекрасно знаешь, какие отношения у нас с магической Францией.

— Да уж...

Девушка выдохнула. Несмотря на совместные действия с Францией во время войны с Темным Лордом, сейчас отношения между странами были крайне натянутыми. Не понятно почему, но после Войны Франция стала настоящим убежищем для сбежавших пожирателей. Постоянно ноты протеста и требования выдать вклады магов, нашедших убежище и новую Родину, подрывали шаткий мир двух магических держав Европы.

И, наверное, именно поэтому Рон выбрал побережье Франции местом их очередного совместного отдыха — он прощупывал там обстановку! Пока она нежилась на солнышке и наслаждалась дивными видами, Рон периодически исчезал из ее поля зрения. Правда, в свое оправдание, всегда возвращался с подарками для любимой жены. Говорил, что хочет ее порадовать и бродит по магазинчикам Парижа в поисках то новой сумочки, то красивого белья, а то и просто ради вкусных пирожных или того самого мороженого, на радость Гермионе. Но, скорее всего, как всегда приглядывался и прислушивался.

— Итак, сколько времени тебе потребуется? — Шеклболт поднялся, показывая на окончание аудиенции.

— Любимая, это крайне важно для Англии, — Рон отставил чашку с кофе в сторону.

Гермиона тоже собиралась встать, однако быстро села в кресло.

— Что такое?

Рон молниеносно оказался рядом с женой, беря ее за руки.

Девушка резко побледнела — ее слегка знобило, на лбу выступили бисеринки пота.

— Все хорошо. Хорошо, правда! Это из-за беременности. Слегка тошнит, но сейчас все пройдет.

— Может, ты отправишься домой? Но и документы крайне важны, надо дать заключение уже завтра с утра...Ты сможешь сегодня поработать? Мы не можем никому доверить работу над проектом.

— Да-да, сейчас в кабинете посижу, и все пройдет. Я справлюсь, обязательно закончу до завтра.

Кингсли вручил ей небольшой сверток из нескольких пергаментов. Тот был перевязан белыми и красными шнурками.

— Может, ты трансгрессируешь из ближайшего переулка? Мне бы не хотелось, чтобы ты пользовалась главным... Только аккуратнее с бумагами!

— Да, Рон. Конечно.

С прямой спиной и расправленными плечами пресс-секретарь Министра вышла из кабинета навстречу своей судьбе, делая первый шаг по скользкому лабиринту, который подготовил для нее Фатум.

* * *

Драко оборачивался на каждый шорох.

Гиппогриф всех задери!

Когда же это кончится?

Как же он ненавидел свое чувство бессилия — он попросту отвык от этого! Ведь сколько Малфой себя помнил, ощущение своего превосходства и всемогущества, казалось, родилось с ним вместе: когда был малышом — отец и мама всегда убеждали его, что он самый могущественный, в Хогвартсе — настоящий «всесильный слизеринский принц», и даже в мире магглов он нашел свое применение в совершенствовании силы и ловкости!

А сейчас эта зависимость от целого ряда случайностей и везения просто выводила его из себя!

Мерлин... это возвращение в Англию заставит его поседеть раньше времени! И о чем он только думал, когда решался на подобное безумство?!

Хотя, что его жизнь сейчас? Серое прозябание... И лучше погибнуть, защищая то единственное, что осталось у него — символ оплота и чего-то личного, интимного, что еще не исчезло в его обугленной душе.

И на это посягнули мерзкие Уизли...

Нет покоя ему, пока гребаные нищеброды ходят по земле.

Все правильно. Медлить больше было нельзя — шанс мог стать единственным, и Драко повезло, что тогда в отель приехала именно эта парочка. Похоже, это было знамение свыше.

Ненавистная умняшка Гриффиндора! И ведь, несомненно, она — гадина такая! — виновата во всем.

— Гиппогриф всех задери! — в который раз ругался Малфой.

Покуситься на его мэнор! На его камни!

Небось, нищая грязнокровка хотела дворцовые интерьеры, своих выродков растить как принцев крови... и возжелала его отчий дом и кров!

Чувство ненависти и злости просто зашкаливало.

Гадина! Она за все заплатит!

Драко оскалился.

Он сам себе был отвратителен, и в этом тоже была виновата она. Она же была виновата в его физическом влечении к ней. Драко с ужасом стал ловить себя на том, что это маггловское отродье снится ему в эротических снах, что ему хочется ее трахнуть.

Подумать только — сиятельный и чистокровный Малфой хочет грязнокровку Грейнджер! Нет, миссис Уизли... хотя суть от этого не менялась. Все равно предмет его желания был отвратителен в своем грязнокровии и притягателен в своем совершенстве.

Это доводило его до бешенства.

Ох, она дорого за это заплатит!

Сначала он уничтожит все, что ей дорого, а потом выпустит всю ее грязную и вонючую кровь. По капельке выпустит. И только эта ненависть помогала ему собраться и сосредоточится; он обратился в слух и зрение, замечал и слышал все.

В первое время было крайне тяжело — в каждом он видел чиновника Министерства, в каждом видел свою погибель. Но Оборотное зелье, сваренное литровыми запасами, служило спасением и защитой.

Все старые связи, что можно было поднять, были подняты. Все долги отданы, все деньги возвращены. Драко вернул себе все, что можно было вернуть.

Малфою понадобилось все его самообладание — непросто еще и изображать под зельем то, что ты, сам Малфой, служишь Малфою... Но подобные меры, к сожалению, были совершенно необходимы.

В общем, прибытие в магический Лондон Драко дорого обошлось. Но оно того стоило: у его мести путь длинный, и терпение, которое никогда не было его достоинством, стало Малфою главной опорой.

Да теперь вся его жизнь состояла из двух ипостасей — ждать и думать.

Особенно непросто далась слежка за Грейнджер.

Вроде бы, вот она, как на ладони: Малфой прекрасно знал, где она жила, где проводила выходные и, бывала, завтраки на неделе (в Норе, конечно же), он знал ее график, знал ее привычки, предпочтения, вкусы — короче говоря, все. Но... то ли рыжий постарался, то ли она сама... Хотя сама — это вряд ли. Подводя итог, Гермиона попросту ускользала сквозь пальцы, и сие действо явно имело под собой магическую подоплеку.

И ее выродки, как же они бесили его!!

Эта маленькая кнопка, с длинными рыжими и кудрявыми локонами, вечно бегающая и прыгающая возле Грейнджер. Ее было слишком много — и как только у чертовой заучки хватало терпения не отшлепать егозу, а терпеливо отвечать на все дурацкие «а почему». И мелкий Уизли, вечно исподлобья смотрящий насквозь, казалось бы, замечающий чужаков хоть где, сидя у грязнокровки на руках, такой большой и тяжелый.

Вылитый Ронни-бой, твою мать!

Но эта дура Грейнджер все таскала младшенького, а тот только куксился и капризничал — нет, чтобы всыпать ему, и, как миленький, сам бы пошел.

Нет, грязнокровки совершенно не умеют воспитывать детей! Избалует сверх меры, а потом узнает.

Хотя... потом у нее точно не будет! Ни у нее, ни у ее выблядков.

Уж он-то постарается — не должны размножаться грязнокровки и предатели крови! Ишь, гуляют себе, все такие довольные и счастливые! А вот у него, чистокровного Лорда, нет ничего! Никто его не тормошит, никто не выбегает ему навстречу, никто не просит у него игрушки и не показывает свои рисунки.

Это вот они, Грейнджер и Уизли, у него все украли! Но ничего, скоро и у них ничего не будет.

И самих их не будет.

Все эти мысли выводили Драко из себя, мешали сосредоточиться. И постоянно какой-нибудь казус сводил его планы не нет.

Как же его это достало!

Но сегодня он был готов. Готов сделать первый ход.

Драко видел, что уже несколько дней девушка явно страдает недомоганием в связи с начавшейся беременностью.

И скорее всего она уйдет посреди рабочего дня. И явно не через главный проходной пункт.

Это был шанс.

Он должен был все рассчитать верно! До мельчайших деталей...

И эта гребаная беременность выводила его из себя.

Знать, что эта хрупкая и красивая грязнокровка носила в себе семя рыжего было совсем невыносимо — хотелось сломать и вырвать из нее эту гадость, выковыривать все кровавыми ошметками из ее чрева.

Но еще не время: все будет в свой срок; а пока ее слабость служит ему на благо. Беременная женщина — слабая женщина — легкая добыча.

И... Аллилуйя!!

Бледная Гермиона, с острыми скулами, нездоровым румянцем, еле двигая конечностями, взвалив на плечо сумку — ясно с важными бумагами! Драко чувствовал это каждой клеточкой своего тела! — на ватных ногах выплыла из огромных дубовых дверей Министерства.

Как же хрупко она выглядела!

Еще во Франции самое нелепое открытие, сделанное Драко, было появившееся чувство стиля у грязнокровки. Как же элегантно и строго она выглядела даже сейчас! Юбка открывала вид на красивые ноги, аккуратно уложенные волосы едва касались тонких плеч, и даже бледность странным образом придавала трогательность и шарм.

Грязнокровка была ослепительно красива, невзирая на смертельную бледность и не совсем здоровый вид.

Как только Гермиона скрылась в узком темном переулке через дорогу, Малфой, словно молния, прошмыгнул за ней.

Все произошло слишком быстро.

Драко обхватил девушку за талию и, навалившись своим весом, прижал к кирпичной стене, заломив ей руку так, чтобы от боли открылись пухлые губы, тронутые клубничным блеском. Он тут же поднес Гермионе ко рту флакончики и заставил выпить, помассировав тонкое горло.

Девушка еле дышала, ее тонкие кисти были холодными и слабыми, и на своих высоких каблуках она все равно еле доставала ему до плеча. Было так приятно сжимать ее, причиняя боль; смотреть, как она легонько морщится, но молчит, не имея возможности даже застонать: отвар уже сковал ей волю, и Гермиона ничего не могла сделать без прямого указания.

Подчиняющее волю зелье, следом настойка беспамятства... все было высшего качества, неоднократно апробированное на магглах. И Малфой уже нагло рылся в ее сумке.

Девушка неподвижной статуей стояла рядом. Тонкие руки повисли как плети, грудь судорожно вздымалась, огромные глаза обреченно глядели в одну точку. На секунду он даже залюбовался покорностью, которой хрупкая фигурка буквально кричала.

Однако... О, Мерлин!

Он, Драко Люциус Малфой, вознагражден!

Не верится! Такая удача! Это просто немыслимо!!

Достав из-за пазухи чистые пергаменты и благодаря всех демонов, которых он знал, Драко, не без помощи своих очередных зелий, сделал копии документов, что так аккуратно были перевязаны белыми и красными шнурками. Кто же разрешает выносить такие документы из Министерства? Никак Уизли совсем ополоумел?!

Мерлин! Мерлин! Мерлин!

Это просто-таки чудо!

Казалось, Малфой обезумел...

Ай да рыжий, ай да сукин сын!

Вот сюда он и ударит — Шеклболт с Уизли захотели откусить больше, чем могут проглотить?

Однако! Союз с Японией!

Как же это выгодно Англии! Да... этого он не ожидал от рыжего!

Так что же, работаешь на благо родины? Значит, самое время сделать это бесплатно — вот, самое время газетчикам и узнать о «дополнительном даре самураев»! Чтобы этот гребаный рыжий понял, что удар направлен на него! И что действовали через слабое звено — его женушку — чтобы задал трепку этой покорной (или непокорной?) лани, чтобы показал ей место!

Глядишь, изобьет ее, и грязнокровка выкинет близнецов, о которых они ему все уши прожужжали в номере между ласками и трахом.

Завтра продажи Скитер взлетят до самых небес!

Вернув все на свои места, он, наконец, обратил внимание на девушку.

Она стояла, бессмысленно глядя перед собой. И стояла так близко, что Драко чувствовал на своей щеке ее слабое, едва заметное, дыхание. А еще запах чернил, пергамента и нежный цветочный аромат туалетной воды...

Все-таки Грейнджер стала притягательной и красивой женщиной: густые каштановые волосы, прямой аккуратный носик, полные порочные губы, высокие скулы, белая, почти прозрачная, кожа, на которую странным образом не ложился загар — идеальная леди, если бы в ее жилах текла чистая кровь.

И магия... Магия исходила от Гермионы штормовыми волнами. Малфой не мог подобрать слов, на что это было похоже — но эта была чистая и неограниченная магия, по которой он так истосковался...

Как же он устал от одиночества, от тоскливого одиночества без настоящего женского тела. Именно этого он был лишен на протяжении пяти лет — женской ласки — настоящей ласки настоящей ведьмы. Ведь ничего не случится, если он украдет немного этой самой пресловутой ласки?

Даже не так — он окажет честь грязнокровке, обратив на нее свое сиятельное внимание.

Тоненькие пальчики так трогательно теребили ремешок сумки; дыхание, частое и неглубокое, что обуславливалось применением зелья. Кстати, зелье не было угрозой для беременности — на беременность грязнокровки у него свои планы!

Эти ублюдки не родятся, и он, Малфой, заявляет это!

Безумство вконец овладело им. Эти губы, которые так стонали, когда рыжий ласкал ее, которые сами бесстыдно ласкали мужа.

Прикоснуться к ним, попробовать ее на вкус...

Не в силах себя сдерживать, он накинулся на это молодое и такое податливое тело, полностью, из-за зелий, находившимся сейчас в его власти.

Он обнимал, мял, щупал, вдыхал, чуть ли не облизывал эту гребаную грязнокровку... Прижав к шершавой кирпичной кладке, он накрыл ее своим телом и вдавливал— вдавливал Гермиону, размазывая по стене, причиняя боль и ей, и себе. Нет ни минуточки на самые отчаянные и настоящие ласки — ведь еще не время... а так хочется!

До звездочек перед глазами хочется!

Магглорожденную...

Но в ней было столько магии! Столько силы!

Эта белая, нежная кожа... Такая нежная, что и нельзя оставить на ней метку; тонкие кисти рук, которые так приятно заламывать, ощущая, как девушка стонет от боли... И, Мерлин! Как приятно думать, что она стонет совершенно от другого... Такая тонкая талия, на которой так по-хозяйски привычно лежат руки, округлые мягкие ягодицы, потяжелевшая грудь, с одуряющим ароматом, с дурманящим вкусом — зацелована им, инстинктивно. Не понимая, кому принадлежит это тело, казалось это его частная собственность.

Как же горяча ее кожа!

Было даже странно — эти ощущения принадлежности ему, как будто она была создана для его искушения.

У Драко кружилась голова, его ноги были готовы подкоситься в любой момент, но Грейнджер ее аромат, вкус — все это держало Малфоя словно под Империо...

Тут он замер.

Гиппогриф всех задери!

Действия зелий не бесконечны!!

Она сводит его с ума! Он не может ее отпустить, не попробовав всю до конца, но...

Всегда есть это безумное и противное «но»!

Сейчас она придет в себя, и это сумасшествие закончится! И можно будет, заломив руки, притащить ее в свой номер и, наконец, вломится в нее, до основания, сжать до синяков, и заглушить ее крик, который точно разразится с первой же секундой, как она придет в себя.

Но нет... эта минутная слабость. У его мести длинный путь, все еще будет.

И заломленные руки, и губы, сладко сжимающие его плоть, и отметины на шее... Сейчас это будет!

Внутри у Драко что-то сладко ухнуло от вседозволенности, но острый огонек опасности сиреной ревел в голове: «Не время Драко, еще не время!»

Все это впереди, и грязнокровка будет перед ним на коленях, и будут сочные следы его страсти на ней.

Ему как можно скорее нужно было раствориться, исчезнуть, словно его и не было... И бумаги, непременно бумаги, в работу.

Ну что ж, готовься, Рон Уизли, это только первый удар!

И с тобой, маленькая и сладкая Гермиона, мы еще встретимся — жди, малышка!

Раствориться, исчезнуть — дымом стать или пеплом,

И Малфой прыгнул в бездну — его боли там нету.

(с)

Утро выдалось на редкость мерзопакостным — погода явно оставляла желать лучшего, да еще и этот токсикоз...

Необъяснимо, но тошнота была в разы сильнее, чем раньше. Казалось, виски сдавливают весь мозг, хотелось тихо лежать, но документы Кингсли требовали внимания. Еще ведь и Рон очень сильно был заинтересован. И Гермиона усилием воли заставила себя сосредоточиться на условиях договора.

Странно, почему ей вчера не удалось посмотреть бумаги? Она вообще не помнила вчерашний вечер, хотя это все беременность — она была тяжелее, чем первые. И, наверное, поэтому она ничего не помнила. Только как вышла из Министерства и, кажется, трансгрессировала домой, где и нашел ее Рон вечером, лежащую на диване абсолютно без сил.

Гермиона тихо сопела, пила расслабляющий чай и перебирала бумаги, разбираясь во всей этой кутерьме условий и обязательств.

Рон же, посмотрев на состояние своей жены, отправил ее каминной сетью в Нору, сам присоединился буквально через пару минут. Как он сказал, разговаривал с Кингсли — Гермиона будет у Министра около полудня. С готовым контрактом.

Завтрак у семейства Уизли проходил оживленно. Дети — Роуз, Хьюго и Альбус — носились по гостиной, кидаясь шоколадными лягушками и весело хохотали.

Молли хлопотала над плитой, и, как поняла беременная девушка, было совершенно бесполезно что-либо объяснять, касательно своего нежелания есть. Тщетно извиняясь, Гермиона говорила свекрови о токсикозе и головной боли.

— После чая захочешь! — отрезала матрона и продолжила деловито кашеварить.

Девушке ничего не оставалось, как в скором времени... захотеть. Она грозно посмотрела на Рона, но тот лишь бессовестно улыбался, глядя на нее в ответ.

Он, казалось, был счастливейшим человеком на свете. С улыбкой взирал на своих самых любимых людей на свете: маму, жену, детей и племянников. И главное, он чувствовал себя богом для своих любимых женщин — весь этот мир и благополучие им подарил именно он!

А еще и солидный откат, который в скором времени поступит в его ячейку в Гринготсе, ведь японцы щедры и платят золотом высшей пробы — те быстро смекнули, кому предложить свой столь щедрый дар.

Жизнь была прекрасна: родители живы-здоровы, дети радостно щебетали, жена-красавица скоро родит долгожданных малышей — Рон был абсолютно счастлив.

Джинни как раз спустилась к ним, когда отец молодого семейства буквально швырнул газету на стол.

— Что это? — обратился он к своей жене.

Глаза его сверкали бешенством.

Та сглотнула.

Из рук Молли звонко на каменный пол упала металлическая ложка. Рон никогда не повышал голос на свою жену; малыши подозрительно затихли, а Хьюго, похоже, и вовсе собирался разреветься.

Медленно взяв газету со столешницы, Гермиона стала вчитываться в текст... до боли знакомый.

Тот самый текст из ее утренних бумаг. Но почему он в газете? Ведь она только разбирается во всей этой юридической казуистике!

И, Мерлин!

Опубликованы были только лишь выкладки касательно вознаграждений Рональда Уизли! С издевательскими комментариями о пожертвованиях в пользу семей бывших Пожирателей Смерти от миссис Гермионы Уизли!

Это немыслимо!

Как это могло попасть в утренние газеты? Это немыслимо, эти документы были в руках у трех человек, и определенно не она слила информацию!! И еще эта проклятая головная боль, при попытке проанализировать, что-то из вчерашнего дня. Боль молоточками стучала в виски.

Кингсли?

Но Рон, да и сама Гермиона, доверяли ему.

Япония?

Они тоже не казались заинтересованными в таком раскладе событий. По крайней мере, если судить исходя из предоставленных пергаментов.

И этот чертов комментарий про бывших пожирателей! Как будто бы кто-то знает ее, Гермиону, насквозь, и знает, что она последнюю рубашку готова отдать ради страждущих.

Это ведь так похоже на нее — но она же не выпускала документов из рук!!

Как такое могло произойти?!

Гермиона не заметила, как Пророк перекочевал из ее рук к Молли.

— О, дракловы головы! Что это, Ронни?

Ее голос был готов сорваться на визг.

— Я не знаю, мама, — процедил он сквозь зубы.

— Но как это могло попасть к журналюгам? Гермиона? Ты на самом деле пожертвовала ТАКИЕ ДЕНЬГИ?! Этим нелюдям!! Ты смогла так просто взять и отдать деньги Рона?!

Старшая миссис Уизли, уперев руки в бока, сминая, тем самым, злосчастная газету, нависала над своей невесткой. Сузив глаза и сжав губы в узкую полоску, свекровь напомнила ей Нагайну.

Девушка-таки вжалась в стул.

Молли в гневе была страшна, как разъяренный гиппогриф. А то, что она взбешена, видно было невооруженным взглядом.

— Я? Не знаю... В чем дело? Молли, я ни в чем не виновата! Я не давала никаких интервью!

— Мне Рон вчера сказал, что тебе доверили важные документы и ты пошла с ними домой! И с кем же ты ими поделилась? Чем мы провинились перед тобой?! За что ты так с нами!!

— Мама! Ты...

— Тихо, Рон! — шикнула на сына Молли, не давая ему и слова вставить. — Ты посмотри лучше, что творит твоя супруга!

— Да что Вы такое говорите?! — Гермиона не верила своим ушам.

В чем она ее обвиняет?

В измене? Так кому — родине или семейству Уизли? Или это одно и то же?

И с какой стати?! А Рон? Неужели он ей поверил?!

Гермиона взглянула на мужа полными слез глазами.

Хьюго тоненько пискнул и все-таки отчаянно разревелся, а Рози, испуганно взглянув на бабушку, принялась утешать братишку.

Джинни сидела на другом конце стола и намазывала себе тост, как ни в чем не бывало.

Да что тут творится? Гермиона не понимала.

— Мама! Я свяжусь с Министром! Повторяю, Гермиона тут не при чем! Успокойтесь! Я сам во всем разберусь! Гермиона — доешь завтрак! Хью, сыночек, утри слезки, мы с тобой скоро пойдем гулять!

Рон поднялся, громко двинув стулом, и быстро направился в гостиную. Где, отправив успокоившихся детей наверх, поставил магическую защиту на ведение переговоров по каминной сети — словом, выбыл из мира.

Свекровь, встав в позу сахарницы и решительно поджав губы, казалось, приняла какое-то решение. Взмахнув рукой, она закрыла двери, поставила заглушающее заклинание, и, хищно улыбаясь, повернулась к двум девушкам, тихо сидящим за столом.

— Нет, я давно говорила Рональду! Пора тебя воспитать, как следует! Джин, тащи сюда ремень! Пообщаемся по-женски, пора тебе набираться житейского ума, сношенька, — губы Молли растянула ехидная усмешка, глаза были издевательски прищурены. — Думаешь, не заметила я, как ты все деньги на этих убогих спускаешь? Думаешь, не выпорю тебя?!

Девушки странным образом оживились: Гермиона побледнела и убрала руки на колени, Джинни улыбнулась в ответ матери и резво вскочила со стула.

— Нет, Молли, нет! Вы не посмеете, — сорвавшимся голосом прошептала Гермиона. — Вы не можете меня ударить... Вы не ...

Хотя последние слова были сказаны уже еле слышно.

Огромные карие глаза девушки смотрели с вызовом в поблекшие, но не потерявшие властности, грозные очи свекрови.

Казалось, все было сущим бредом... и происходило с ней в другой жизни.

— Еще как смогу, мерзавка, — не хуже змеи прошипели Молли. — Да знаешь ли ты, сколько мой сын тратит сил, чтобы содержать тебя?! А ты только рушишь все! Дрянь! Сейчас ты, наконец, научишься уважению к свекрови и почтению к мужу! Джинни, ты где застряла?! Это же надо удумать столько денег пожирателям! А мэнор ремонтировать на какие шиши? Ты подумала об этом своими академическими мозгами? А малышам приданое покупать? Я не потерплю, чтобы близняшки в чем-то нуждались!

Молниеносным движением женщина подскочила к снохе, схватила Гермиону за волосы и дернула изо всех сил, причиняя той нестерпимую боль. Слезы выступили из глаз, и девушка невольно потянулась за рукой своего экзекутора, чтобы хоть как-то облегчить страдания, и, тем самым, склонила перед ней голову и, стараясь изо всех сил не обращать внимания на нестерпимую боль в волосах, как могла сопротивлялась ей.

— Ну же, Джин! Помоги мне! — в кухне раздался рык.

В тоже мгновение Гермиона ощутила удар Джинни по ногам, за коленями, и невольно рухнула вниз.

Молли ловким и отточенным движением поймала голову снохи своими ногами и сжала ее, отчего девушка оказалась в капкане: голову крепко держат, сама она стоит на коленях, униженная и жалкая. А на ногах тяжесть оседлавшей ее Джинни, от чего Гермиона не может пошевелиться.

— Подай мне ремень! — громко и гулко прозвучало над головой.

Кровь, казалось, мгновенно загустела в жилах, причиняя почти физическую боль.

— Мерлин! Что Вы делаете? Отпустите меня, прошу вас! Не трогала я этих денег, это какая-то ошибка! — отчаянно, из последних сил, закричала Гермиона.

— Тебе давно надо преподать урок, шалава, — вкрадчивый голос золовки был таким торжествующим. — Как же я хотела, чтобы мама и тебя выдрала, не все же мне получать! А то извечно «бери пример — Святые Поттер и Грейнджер»! Мама, задай ей как следует!

Все была настолько ненормальным... все казалось полнейшим бредом, что она даже не почувствовала боли от первого удара, как будто это было не с ней.

Она, на которую никто и никогда не поднимал руку, была поставлена на колени в доме собственной свекрови. Ее собирались выпороть, как какую-то преступницу, за то, что она не совершала.

Это — полнейшее безумие, но это — с ней.

Мерлин...

Еще несколько мгновений назад это была кухня в ее любимой Норе, была немного занудливая, но справедливая Молли... у которой между ног стоял отвратительный запах немытого женского тела, и она собиралась ударить Гермиону ремнем. И была тяжелая Джинни, которая до боли сжимала ее лодыжки, шумно и противно дыша.

А потом пришла Боль.