Дом без привидений (гет)

Мастер Зелий

Но я — человек. И, паденье свое признавая,

Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.

То ревность по дому, тревогою сердце снедая,

Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее.

А.А. Блок

Я спрашиваю его через пару недель. Я просто не выдерживаю слишком плотного потока чужой жизни, который льётся на меня в замкнутом и очень неуютном пространстве. Не выдерживаю холодной и безжалостной искренности, граничащей с помешательством. Он диктует целыми днями, и у меня уже мозоль на пальце, и чернила так въелись в кожу, что их не ототрёшь даже магией.

Всё это мелочи, но мне нужен отдых, и это уже не мелочи. Я редко признаюсь себе, что нуждаюсь в отдыхе. Я не отлыниваю от работы, я просто хочу переключиться на что-то другое. Всё равно, на что. На статью про плачевное состояние местной речки, к примеру. Я просто не могу постоянно пропускать через себя годы чьих-то воспоминаний. Чтоб составить достойный текст, мне надо в него вжиться, а я заболеваю от этого. На самом деле заболеваю.

Я всё время думаю про то, что пишу. Не сплю из-за этого ночью, а днём пребываю в полусне, так что временами моё перо соскальзывает со строчки, как у нерадивой школьницы. Тогда профессор на секунду прерывает свою бесконечную диктовку и бросает на меня презрительный взгляд. Он обязательно замечает, если я отвлекаюсь хоть на секунду. И он мне совершенно не помогает.

То есть, он педантично вычитывает всё написанное и аккуратно проставляет замечания на полях — точь-в-точь, как на страницах моих школьных эссе. И очень связно излагает события — никогда не просит вернуться назад, никогда не путает имена и даты, никогда не просит вычеркнуть что-либо из сказанного. Но я ведь не учебник истории составляю! Я пишу и не понимаю, о ком пишу. Он сообщает: «я был в полном отчаянии» с той же интонацией, с какой говорит «я был счастлив, как никогда в жизни», и мне приходится самой додумывать, как придать очередному эпизоду оттенок чувства. Вслепую. Наобум. А я ведь не Северус Снейп! Хотя... я уж и не знаю. Последние дни я живу исключительно Северусом Снейпом. А это уже можно отнести к профессиональной вредности. Мне должны давать бесплатное молоко.

Но молоко я тоже заказываю сама. Я доливаю его в неизменный кофе, стоя на чужой кухне чужого дома очередным безрадостным утром. В кухне окон нет, но я знаю, что погода пасмурная — здесь она другой и не бывает. Этот Паучий тупик — какая-то магнитная аномалия, вроде бермудского треугольника — здесь всегда стоят хмурые промозглые дни. Если б не кофе, я бы вообще впала в спячку, и никакие занимательные истории не заставили бы меня пробудиться. При мысли об историях я вздрагиваю. Вот — уже начала вздрагивать! Плохой признак. Ещё не психоз, но невроз есть уже точно. А чего я хотела? Столько общаться со Снейпом! Это сгубило даже Волдеморта.

Я усмехаюсь, неосознанно кого-то копируя, и плетусь в гостиную за очередной порцией откровений. Мне заранее не по себе. Вчера, то есть сегодня, поскольку к тому времени перевалило за полночь, мы добрались, наконец, до окончательного разрыва с Лили. А дальше, судя по логике, следовал полный ужас, мракобесие, Тёмный Лорд и Пожиратели Смерти. Похоже, я переоценила свои силы. И мистер Поллард их тоже переоценил. Если сейчас мой бывший учитель начнёт с тем же невозмутимым видом рассказывать, как Волдеморт расправлялся со своими врагами, я его ударю. Кажется, я не шучу. Будет скандал, и мне придётся уйти. Не уйти ли мне сразу?..

Профессор сидит в своём неизменном кресле и просматривает по диагонали вчерашнюю стенограмму. Вообще-то я могу переписать всё на чистовик, а уж потом представить пред его светлые очи, но раз ему не терпится, Мерлина ради. Про светлые очи я погорячилась, взгляд профессора темен, как ночь. Я уж не знаю, о чём он размышляет, но в данный момент очень легко поверить, что так и должен выглядеть Пожиратель Смерти, а уж я на них насмотрелась. Если честно, я бы с удовольствием пропустила эту главу. Жалко, что без неё нельзя.

Но сначала я хочу спросить его напрямую. Я сажусь на облюбованное мной место у левого подлокотника дивана — поближе к камину — и говорю:

— Простите, сэр, мне хотелось бы уточнить, почему вы согласились издать книгу воспоминаний?

— Своевременный вопрос, — замечает он без видимого удивления и рисует очередной иероглиф на полях моих записей. — Ваш интерес имеет какое-то отношение к нашей работе, мисс Грейнджер? А то вы и так задаёте мне по сотне вопросов в день.

Иногда даже больше сотни, и он на все отвечает — обстоятельно и подробно. Но я, конечно, понимаю, в чём разница. Мы общаемся исключительно в рамках книги. Он рассказывает, я пишу и иногда спрашиваю. Вот и всё. Я даже начинаю испытывать голод по человеческому общению, как будто делю кров с телевизором. С радиоприемником, принимая во внимание богатство профессорской мимики. Иногда меня даже тянет проявить ответную откровенность или выказать собственное отношение к тому, что он излагает. Или поговорить на отвлечённую тему. Да, это непрофессионально, но моя профессиональная деятельность почти полностью поглотила жизнь. А я, в конце концов, не самопишущее перо! Хотя очень быстро в него превращаюсь. Но мне это не нравится, и я проявляю настойчивость:

— Мой интерес имеет самое прямое отношение к работе, — объясняю я, не моргнув глазом. — Мне надо что-нибудь написать во вступлении. Что-нибудь, что убедило бы читателя в необходимости обратиться к вашим воспоминаниям.

Профессор кривится, отбрасывает пергамент на столик и переводит на меня свой нечитаемый взгляд.

— Нет никакой необходимости к ним обращаться, — отвечает он с лёгким нетерпением. — Я трачу время на вас и на эту ерунду просто потому, что у меня нет другого выхода. Если я не сделаю этого сам, какая-нибудь мисс Скитер не побрезгует потрудиться за меня.

— Побрезгует, — возражаю я, не колеблясь, — даже мисс Скитер понимает, что это подсудное дело.

— Если я подам в суд.

— А вы не подадите?

Он усмехается моему неподдельному удивлению.

— Непременно подам, мисс Грейнджер. На вас — за то, что вы бездельничаете, вместо того, чтоб, согласно договору, записывать историю моей жизни. И на вашего мистера Полларда — он клялся, что пришлёт ко мне лучшего из своих авторов, но явно поскупился.

Он не поскупился. Он польстил мне, чтобы польстить Снейпу. Интересно, профессор и правда не догадывается, что остальные попросту побоялись к нему подступиться? Судя по взгляду, догадывается. Ох, когда же это кончится! Какая длинная у него жизнь! Я обречённо киваю и берусь за перо, но в эту секунду раздаётся стук в дверь. Настоящий стук в дверь. Это так неожиданно, что мы оба вздрагиваем. Но уже в следующую секунду профессор Снейп раздражённо пожимает плечами и поднимается с кресла. Я поспешно сворачиваю свиток — договор есть договор, никто не должен подглядеть ни строчки.

Дверь распахивается в утреннюю серость Паучьего тупика, и в гостиную во всём своём великолепии вступает Люциус Малфой. Здоровается с хозяином дома и кивает мне, ничуть не удивившись. Это странно. Как он думает, что я делаю с утра пораньше в доме бывшего учителя босиком, в растянутом свитере и с чашкой кофе? Да наплевать, что он думает! Я даже не киваю Люциусу Малфою. Поднимаюсь с дивана, забираю чуть тёплую кружку и свои заметки и демонстративно удаляюсь на кухню. А что? Это просто вежливость. Им же наверняка надо пообщаться наедине. А ближе к концу нашего совместного труда профессор сам всё подробно мне перескажет. С неизменным безразличием.

Я хихикаю, сама не зная, над чем, и, за неимением подоконника, пристраиваюсь возле буфета. Разворачиваю свой свиток, раскладываю с десяток мелких обрывков с отдельными фразами и пытаюсь превратить черновик в чистовик. С позавчерашнего вечера я никак не могу осилить драку у Озера. Перечитываю несколько предложений, и на душе становится тягостно, и я откладываю проверку до следующего раза. Вздор и распущенность — работа есть работа!

Что, меня саму грязнокровкой не обзывали? Обзывали. Ничего, выжила. Но с Малфоями не здороваюсь. А какие отличные у меня росли зубы! Как коса — до пояса. А как Гарри сломали нос прямо в Хогвартс-экспрессе! А какими первоклассными слизнями плевался Рон! Стоп, только не про Рона.

Я опять пытаюсь отключиться и убежать в чужие воспоминания, но меня отвлекают шаги на лестнице. Надо же! Они всё-таки опасаются, что я могу подслушать — решили перебраться в кабинет. Своеобразные всё-таки люди эти слизеринцы! Нет, я не спорю — гриффиндорцы иногда пользуются удлинителями ушей, но только в особенных случаях. А сейчас мистер Малфой мне совершенно неинтересен. Настолько, что, углубившись в работу, я даже перестаю гадать, убрался он или нет. Думаю, профессор сам меня отыщет, если решит ещё немного поработать радиоприемником. Дом небольшой — не заблудится. Но мой кофе давно допит, и «Озеро», слава Мерлину, укатано в свиток, а ясность не наступила.

Я осторожно выглядываю в гостиную — никого! — и направляюсь к себе на чердак. Направляюсь, но не успеваю дойти. Люциус Малфой — в тончайших лайковых перчатках, которые он тут, похоже, не снимал. Люциус Малфой — в прекрасной бархатно-синей мантии с дорогим серебряным шитьем. Люциус Малфой — с бриллиантовой застежкой у горловины... Люциус Малфой буквально сносит меня с дороги, сбегая с лестницы. Оборачивается, разрывает заклятием на клочки выпавшие из моих рук черновики, бросает на меня бешеный взгляд и уносится вниз. Пожиратели Смерти, они такие.

Обалдеть. Ладно бы он только приложил меня о стену, но растерзать свиток! Хорошо, хоть грязнокровкой не обозвал. Но явно хотел. Нет, это уже просто...

— Мало вас держали в Азкабане! — ору я ему вслед, выскакивая в гостиную с волшебной палочкой наготове.

Он, конечно, не слышит. Он уже на улице и вот-вот аппарирует. Я его просто убить готова, но я же не слуга Волдеморта, чтоб убивать налево и направо! Я просто покрываю его с ног до головы густым слоем слизи, захлопываю входную дверь и накладываю на неё такие чары, что теперь не только никто не выйдет, но и не войдёт. Фух. Я так разъярена, что только вернувшись на лестницу, понимаю, насколько опасно любое проклятие, наложенное в момент аппарации. Ничего, как-нибудь выкрутится. Малфои всегда выкручиваются, на то они и Малфои.

— Пожиратели вонючие! — бормочу я в сердцах, поднимаясь наверх. И с запозданием понимаю, что клочки пергамента больше не устилают ступеньки.

Профессор Снейп встречает меня на площадке второго этажа мрачным молчанием. Тьфу ты, как неудобно получилось! Но его гость тоже хорош! Что ж у профессора даже гости какие-то ненормальные?! Я поднимаюсь, всё ещё дрожа от негодования, а хозяин дома невозмутимо перебирает в руках обрывки свитка. Беда не в том, что Малфой его разорвал, а в том, что там теперь ничего не написано.

— Что, будем начинать сызнова? — с досадой говорит мне профессор.

Я догадываюсь, что с досадой, хотя его речь течёт ровно, как река подо льдом.

— Да нет, — отвечаю я, уже чувствуя себя глупо. — Я всё пишу под копирку. Потеряю пару дней от силы, чтобы восстановить последний вариант.

Не объяснять же ему, почему меня возмущает сам факт неуважительного отношения к чужому труду? Что мне неясно, так это почему профессор так требователен в отношении сроков? Я, понятное дело, хочу побыстрее закончить работу и вырваться из плена. Из тенёт Паучьего тупика. Но ему зачем так спешить? Сходил бы куда-нибудь, поварил бы зелье от простуды. А он даже погулять не выбирается. Не иначе как меня сторожит. Но при этом его совсем не обеспокоило то, что мистер Малфой едва не спустил меня с лестницы. Как будто так оно и надо.

— Но ваш друг — просто психопат, профессор, — прибавляю я резко. — Простите за прямоту.

Он быстро вскидывает на меня глаза, и в какую-то секунду мне кажется, что пару слов на нерабочую тему я всё-таки заслужила. Что-нибудь вроде «он мне не друг» или наоборот — «не пойти ли вам на... чердак?».

— Прямота — как лакмус для Гриффиндора, — обречённо произносит профессор. — А у Люциуса нервы стали шалить после Азкабана. Надеюсь, вы не сделали с ним ничего непоправимого?

Здоровье драгоценного Люциуса ему, конечно, небезразлично.

— Ничего, что бы стоило поправлять, — отвечаю я. — Убила Авадой, а тело сожгла Инсендио.

— До чего вы кровожадны, мисс Грейнджер, — морщится профессор. — В таком случае, пойдёмте работать дальше. Теперь нам никто не помешает.

При этом он, не оглядываясь, направляется к своему кабинету, и я настораживаюсь. Вдруг он всерьёз обиделся за «вонючих Пожирателей»? Или за шутку про Аваду — он же понял, что это шутка? Почему мы не возвращаемся в гостиную? Но гриффиндорцы — кто угодно, только не трусы, и я без колебаний прохожу в его кабинет. Тут тоже беспорядок: один стол опрокинут, пробирки расколоты. Под ногами битое стекло, но профессор быстро собирает его движением волшебной палочки.

— И чего он хотел? — спрашиваю я с законным интересом.

Мистер Малфой напал на меня и уничтожил мои записи, и я имею право знать, с какой стати. Но мистер Снейп так не считает и вообще делает вид, что не слышал моего вопроса.

— Можете сесть вон за тот стол, там больше света. Вам удобнее будет писать, — сообщает он, кивком головы указав направление.

Его взгляд сосредоточен, губы поджаты — он серьёзно размышляет над чем-то. Или злится. Или пытается сдержаться и не выставить меня следом за Малфоем. Было бы обидно — мой труд ещё далёк от завершения.

— Не понимаю, зачем вам столько хлопот! — не выдерживаю я. — Вы и без меня прекрасно бы справились!

— Без сомнения, — он отворачивается от меня и начинает искать что-то на полках. — Я немного обучен грамоте и в состоянии внятно излагать мысли. Но с вами получится быстрее.

Опять это «быстрее»! Я сажусь, куда указали, но всем своим видом показываю, что не одобряю подобного отношения. Я нарочно отодвигаю локтем очередной штатив так, что пробирки в нём издают предупреждающий звон.

— Мистер Малфой узнал, что готовится к изданию книга моих воспоминаний, и заходил попросить, чтоб я не рассказывал о нём лишнего, — бесстрастно произносит профессор. — Ему едва удалось откупиться от Азкабана, и он боится новых... осложнений. Вы там удобно устроились?

Я киваю. Он так и сказал «откупиться», хотя я его за язык не тянула. Интересно, чем его так разозлил неожиданный гость? Правда, всем и так было понятно, что Малфои не по мановению волшебной палочки вышли сухими из воды. Но Малфои есть Малфои — комар носа не подточит. Но, ручаюсь, отмоется он не скоро!

Размышляя обо всём этом, я с намеренной неторопливостью разворачиваю чистый пергамент, открываю чернильницу, раскладываю промокашки и перья.

— И что вы ему ответили, сэр? — произношу я таким же невозмутимым голосом. Ну, или почти таким же. За профессором Снейпом никому не угнаться.

Он присаживается на край стола рядом со мной и смотрит на меня со странной усмешкой. И мне опять вспоминается злополучная сцена у Озера, которую теперь придётся вычитывать повторно. Я больше не сомневаюсь — он в бешенстве. Мне даже хочется немного отодвинуться, но тогда я сворочу аквариум с живыми лягушками, а лягушки ни в чём не виноваты.

— Пишите, — нежно произносит профессор. — Следующую главу мы назовём «Люциус».

Я устало вздыхаю и начинаю писать, заранее зная, что это сизифов труд. Никогда и ни под каким видом мистер Поллард не позволит это напечатать. Малфои далеко не так влиятельны, как прежде, но всё равно затаскают по судам нашу бедную редакцию. Мисс Скитер останется лишь завидовать. Закон есть закон. Кстати, в первую очередь проблемы начнутся у профессора Снейпа. Мне-то что! Моей карьере, конечно, будет нанесён урон, а книга не выйдет. Но с разрешения профессора я могу пустить по рукам рукописные копии — во время войны это было обычным делом для Отряда Дамблдора. Так что, если мистер Снейп всерьёз решил засадить бывшего приятеля за решётку, то устроить скандал в прессе — пара пустяков. Я только «за».

Пока я добросовестно протоколирую все темномагические прегрешения бывшего главы школьного попечительского совета, профессор устанавливает на огонь маленький котелок, подливает в него одно, подсыпает другое и при этом не перестаёт размеренно диктовать главу, не сбиваясь и не делая пауз. Годы чтения лекций, а в особенности отчёты Волдеморту и профессору Дамблдору явно не прошли для него даром.

Повествование заканчивается сегодняшним днём, и одновременно с этим профессор аккуратно ссыпает в баночку только что приготовленный порошок. Подходит ко мне, вытряхивает часть порошка себе на ладонь и сдувает его на пергамент с ещё не просохшими чернилами. Чернила исчезают. Я немею. Уже второй раз за день — да что ж такое?! Они издеваются, что ли?!

— Припишите внизу: «Глава будет опубликована после смерти Люциуса Малфоя», — профессор тщательно притирает крышку банки и левитирует её в один из втиснутых по углам шкафов. Пространство в шкафах наверняка расширено до предела, но всё равно они едва закрываются. Что б ему немного не расширить сам кабинет? Или не пристроить нормальную гостевую спальню? Но к чему задаваться риторическими вопросами?

— И тогда чернила проявятся? — догадываюсь я, стараясь скрыть восхищение.

— Вы схватываете на лету, мисс Грейнджер! Что же вы спали те шесть лет, что учились у меня в Хогвартсе? — поражается профессор и прибавляет самым нейтральным тоном: — Теперь, пожалуй, можно вернуться в гостиную. Продолжим наш труд в привычной обстановке.

Сейчас. Продолжим. Как только я отомру. Между прочим, все шесть лет обучения в Хогвартсе я ловила каждое его слово! И тянула руку на каждом уроке. И сдавала задания раньше всех. Я, конечно, понимаю, чем было вызвано его, мягко скажем, предвзятое ко мне отношение, но это его нисколько не оправдывает. Готова поспорить на свои передние зубы, что я не кончила бы Хогвартс с отличием, останься он там преподавать. И да, мне до сих пор обидно. Ненавижу несправедливость! Такая вот... лакмусовая бумажка. А его любимчик Драко оказался мелким, подлым змеёнышем. Таким же, как папаша. Так что нечего надо мной издеваться — пусть поищет ещё кого-нибудь.

— Вас запереть тут, мисс Грейнджер? — удивлённо спрашивает профессор. — О чём вы так напряжённо думаете, что не можете дойти до гостиной?

— О вас, сэр, — отвечаю я, вставая со стула.

О чём ещё мне думать при такой ограниченности впечатлений? Но он почему-то удивляется.

— И что же вы обо мне думаете? — спрашивает профессор, прищурившись. Он стоит, прислонившись к косяку, обхватив правой рукой предплечье левой, и мне никак не протиснуться мимо него в коридор.

— Исходя из свежих впечатлений или из всего, что я успела узнать? — уточняю я, скручивая девственно чистый пергамент.

— Исходя из того, что мешает вам заниматься своей работой.

Я пожимаю плечами.

— Мне ничто не мешает. Для меня тут созданы все условия. Просто мне было бы проще общаться с вами, будь в вас больше человеческого. Но зато это помогает мне понять всех, кто вас ненавидел.

— Да, — соглашается он с предельной серьёзностью, — «У» по ЗОТИ — серьёзный повод для ненависти. Но мы ещё дойдём до этих тёмных страниц моей биографии. И даже до ещё более тёмных страниц. Если вы не покинете мой дом. Сейчас же.

Он не шутит, я это понимаю. Не понимаю только, его-то почему вывела из себя такая мелочь, как моё «У»? Я что, должна молча глотать все шпильки, которые лезут из него по поводу и без повода? Мы что, всё ещё на ЗОТИ?

— Нет, сэр, я не уйду, пока книга не будет закончена, — заверяю я его самым вежливым тоном. — Я всего лишь высказала своё отношение к вашей грубости. Но ваши воспоминания, безусловно, должны быть записаны и изданы. Если вам действительно интересно моё мнение, я бы сказала, что у вас была не самая лучшая жизнь, но вы справились с ней не худшим образом.

— Была? — переспрашивает он коварно. — Не худшим образом, говорите? Ну хорошо, ждите меня внизу, — и захлопывает дверь перед моим носом.

О Мерлин! И не боится, что я утащу шкурку бурмсланга? Или хоть вон тот порошок, который до поры скрывает написанное. А ведь наверняка он сам его создал! Я тяжко вздыхаю. Какой он всё-таки первоклассный волшебник! С каким бы удовольствием я послушала, как делать такие штучные вещи. Это даже не Волшебные Вредилки — это высшая магия, сложная и трудоемкая.

Почему он не патентует и не продаёт свои изобретения? Раньше, вроде бы, его волновали признание и успех. То же место преподавателя ЗОТИ. Или Орден Мерлина, ради которого он собирался водворить в тюрьму мистера Блэка. Впрочем, не только из-за ордена, как я теперь понимаю. Война, что ли, так на него подействовала? До чего с ним сложно! До чего же с ним сложно. Просто невозможно. Никак.

Постояв немного перед захлопнутой дверью, я устало плетусь в гостиную и с удивлением обнаруживаю, что там никого нет. Опять разворачиваю пергамент, опять ставлю чернильницу... и замираю, не зная, как реагировать. У меня просто нет слов. Хорошо, что мне их подскажут, а я просто запишу. Нет, Люциус Малфой ещё ничего. А вот Северус Снейп точно не в себе. Он ведь тоже сидел в Азкабане, хоть и давно, вот и... Мне становится страшновато — всё же мы одни в этом полузаброшенном доме, в совершенно заброшенной части города. А профессор Снейп — очень сильный волшебник, как я только что вспоминала.

В данном случае, видимо, не профессор. На нём чёрный тяжёлый плащ — благо, в гостиной не жарко — и белая маска, скрывающая лицо. Он даже капюшон набросил на голову. Впечатляет, не спорю. Если он задался идиотской целью меня впечатлить. Напрасно — я на такое нагляделась. Желудок сжимается в тугой комок, а по нервам проходит фантомная боль от Круцио, но ничего. Продолжаем работать. Если профессору так комфортнее... вживаться в образ. Главное, чтоб не слишком увлекался.

— С чего начнём? — спрашиваю я бодро.

Неужели от моих сегодняшних стараний, наконец, останется хоть строчка? Профессор сидит, не шевелясь, положив руки на подлокотники кресла, и молчит так долго, что я начинаю опасаться, не заснул ли он там под маской? С Волдемортом такой номер не прошёл бы, но я-то ничего не вижу сквозь эту штуку!

— Начнём с обретения Тёмной Метки, — отвечает он, наконец, обдавая меня арктическим холодом.

До чего же он меня бесит! Слизерин — это просто что-то с чем-то. А профессор Снейп самого Салазара заткнёт за пояс.

— Может быть, вы мне её покажете? Для полноты впечатления, — предлагаю я, едва сдерживаясь.

— Нет, — обрывает он. — Сейчас смотреть не на что.

Странно, обычно он ничего не скрывает! Я уже как-то привыкла к абсолютному доверию. Но он не прав, посмотреть есть на что, очень даже! Как же так — маска есть, а Метки нет? А почему в Азкабане все остались при Метках? Но я не настаиваю. Я понимаю, после такой тревожной, как у него, жизни, возможны разные психические отклонения. Просто это уже слишком — рядиться Пожирателем перед бывшей студенткой! Но не поливать же его слизью! Как-никак, он долгие годы давал мне прекрасное образование. И орден Мерлина принадлежит ему по праву.

Только поэтому я прикусываю губу и начинаю писать, хоть и чувствую себя, как на собрании Пожирателей. Что, если он этого и добивается? Чтоб я почувствовала это кожей? И чтобы все, кто будет читать это после, тоже почувствовали? Он ничего не делает просто так. У него ничего не спросишь напрямую. Он очень-очень странный человек. Странный, сумрачный и пугающий. Каким и должен быть Пожиратель Смерти. Или тот, кто выдаёт себя за Пожирателя Смерти. Не знаю, как Волдеморт, а я бы поверила. Да что там! Все в это верили. Абсолютно все.