Лишь вечер (гет)

Хогвартс и спустя годы не потерял своего очарования. Казалось бы, лишь каменная громадина на фоне чернеющего леса, но сердце забилось чаще от волнения. Сколько здесь всего было: хорошего, плохого, нелепого, странного — многого уже и не вспомнить. Вот откуда трепет, как перед встречей со старым другом. Стены хранили воспоминания.

Гермиона улыбнулась своим мыслям и зашагала к замку. Она не хотела вспоминать неудачи: не так часто возвращалась в Хогвартс, чтобы грустить и уходить в себя. По правде говоря, слишком редко. Она вдохнула поглубже и толкнула дверь.

Замок совсем не изменился. Цветные витражи, зачарованный потолок, суета. Здесь по-прежнему пахло волшебством. Оно пронизывало каждую клеточку тела, будто здоровалось и приглашало стать ближе. Легкие заполнил запах хвои и декабрьского снега, перед глазами замелькали картины прошлого.

Рождество. Они с Роном и Гарри играли в снежки у Черного озера. У Гарри еще не было настороженного взгляда, Рон не завидовал и не ревновал.

Хагрид тащил через двор огромную ель, насвистывая себе под нос незатейливую песню. Гермиона предложила помочь ему, Рон закатил глаза, Гарри пожал плечами, а Хагрид рассмеялся.

Святочный бал. Галантный Виктор, серебристые шары на елке, Гермиона впервые в центре внимания. Ей правда было хорошо тогда.

Воспоминания, как снежный ком, цеплялись одно за другое, уносили Гермиону во время, когда не нужно было ничего исправлять.

Кто-то тронул ее за локоть, и реальность ударила обухом по голове. Она тряхнула волосами, повернулась и увидела рядом Оливера Вуда.

— Привет. – Оливер сверкал улыбкой в тридцать два зуба и выглядел настолько нелепо счастливым, что захотелось закрыть глаза. Он сиял, как начищенный галеон, ослепляя.

— Привет.

Гермиона не понимала, зачем он подошел. Оливер был старшекурсником, когда она поступила в Хогвартс. Они не то что не общались, даже не всегда здоровались в школе.

— Почему ты здесь?

Гермиона еле сдержалась, чтобы не ляпнуть что-нибудь в стиле «пошел ты».

— На встречу выпускников приехала. – «И уже пожалела», — додумала про себя.

— Одна?

И почему изогнутая бровь казалось ей ехидной, почти издевательской ухмылкой?

— Тебе-то какая разница, — все-таки она повысила голос на полтона. – Не помню, чтобы в приглашении было что-то сказано о необходимости пары.

— Просто ты замужем, вот и я спросил, — Оливер пожал плечами. — Из вежливости.

Гермиону как под холодный душ засунули. Она закусила губу и отвела взгляд. Стыдно.

— Прости, я… Не знаю, что на меня нашло.

— Это все замок, — Оливер неожиданно тепло улыбнулся. – Каждый раз, приходя сюда, заново переживаю все, что здесь было. Первый полет на метле, первый матч, первая победа…

— Что же тогда с тобой на квиддичном поле творится?

Оливер с минуту непонимающе смотрел на нее, а потом рассмеялся. Запрокинул голову и заржал так, что слезы из глаз покатились, а Гермиона, как зачарованная, не сводила глаз с двигающегося кадыка. И чего она на него уставилась?

— А ты забавная, — отсмеявшись, подытожил он.

— Наблюдательная. – Гермиона не знала, зачем поправила его. Из чувства противоречия? Но это означало бы, что ей не все равно. А ей безразлично, что Вуд…

— Наряжать елку будем?

Его голос вырвал Гермиону из своих мыслей так резко, что она непонимающе смотрела на него минуту, пытаясь осознать, чего он от нее хотел. Наряжать елку? Он шутит или идиот? Будто прочитав ее мысли, Оливер отошел в сторону, и она ахнула. Бывшие выпускники вешали разноцветные игрушки на пушистые ветви, весело переговаривались между собой и смеялись. Радовались встрече.

Гермиона почувствовала себя совсем девчонкой. Зажмурилась, вдохнула полной грудью запах праздника и улыбнулась:

— Пойдем.

Если Оливер и удивился, то не подал вида. Молча пошел вслед за Гермионой.

Из дневника Гермионы:

«Даже в детстве не любила Рождество, но обожала снег и елку. Интересно, почему Шляпа не предлагала мне Слизерин? Снег холодный, ель зеленая. Забавное совпадение бы вышло.

Чертовы чернила. Въедаются в кожу так, что не отмоешь, а шариковыми ручками писать нельзя. Моветон. Все-таки сколько до сих пор в магическом мире снобизма.

Вон и Вуд тот еще сноб. Украшать елку позвал, а сам и палочкой не пошевелил. Даже гирлянды не повесил! Так и тянуло ляпнуть какую-нибудь колкость, подерзить, но я кусала щеку с внутренней стороны и молчала. Нельзя! Я давно выросла и должна быть сдержанной, воспитанной… Ага, и поэтому чуть не наорала на Вуда, когда он поздоровался. Хотя ему не стоило ко мне подходить. Что между нами могло быть общего? Разные люди, разные интересы. И это должно убеждать в правильности моих поступков, но звучит как жалкое оправдание. Дядюшка Фрейд рыдает по мне кровавыми слезами, не иначе. Как же, такой клубок противоречий!»

— Кто вообще придумал эту встречу выпускников?

Гермиона выпила пару бокалов пунша и почти расслабилась. На щеках проступил румянец, глаза заблестели.

— А это имеет значение? – пожал плечами Оливер.

Она не ответила, исподтишка рассматривая повзрослевшего Оливера Вуда. Когда она видела его в последний раз? Года три назад, когда Гарри с Роном все-таки удалось вытащить ее на какой-то квиддичный матч? Но в небе он смотрелся иначе. Худым, юрким и угловатым.

В школе она его почти не замечала. Ну, капитан факультетской сборной по квиддичу. Ну и что. У нее были куда более важные дела, чем глазеть на парней, а у Вуда и так хватало поклонниц. Тогда Оливер был ей безразличен, а сейчас… Сейчас перед ней стоял привлекательный мужчина, знающий себе цену. Рассудительность кричала в ухо: «Держись от него подальше!». Интуиция заверяла: Оливер Вуд слишком опасен для ее устоявшегося мирка, но слишком красив, чтобы Гермиона Уизли могла сопротивляться. «Фамилия Грейнджер мне больше подходила», — лениво подумала Гермиона.

— Надо же кого-то поблагодарить за вечер воспоминаний.

— О, реальность, определенно, куда суровее.

Гермиона вопросительно приподняла брови. Чтобы говорить, нужно перестать пить, а разговор был пока не настолько интересен.

— За последние полчаса я узнал, что Паркинсон фанатеет от меня со школы, блондинку в цветных очках зовут Луна, она не помнит, откуда меня знает, но уверена, что человек я хороший, Алисия отчаялась пробиться в Высшую лигу и подумала, почему бы не выйти замуж, а Джордж все не решается спросить у Энджи, кого она любит, его или Фреда.

— Сколько информации за короткий промежуток времени, — глубокомысленно заметила Гермиона, изучая его взглядом. Непосредственный, искренний, открытый. В чем подвох?

— А что у тебя?

— Двое детей, развалившийся брак и каморка вместо кабинета в Министерстве, — спокойно ответила Гермиона, будто и не о своей жизни вовсе.

Оливер изменился в лице. «Туча набежала на солнце… А что, вполне поэтично», — мелькнула в голове Гермионы нелепая мысль.

— Хочешь напиться? – он шагнул к ней. Во взгляде сочувствие, губы приоткрыты.

— Час назад я подала на развод.

Она не понимала, зачем говорила это Оливеру. Ему должно быть все равно. Тогда почему он не уходил? Стоял рядом и слушал, заботливо поддержал за локоть, когда ее качнуло в сторону.

Из дневника Гермионы:

«Никогда, никогда не буду больше столько пить. Голова раскалывается, будто тролли на ней джигу танцевали, во рту Сахара, темные круги под глазами величиной с блюдца. Кошмар! Какого черта Вуд был таким понимающим? Не было бы его, наверняка столько бы не выпила. Всего пару бокалов – и аппарировала бы домой. Ага, пьяную несчастную меня не расцепило бы по дороге, как же.

Правду говорят, незнакомцам душу изливать проще. Не нужно держать марку, соответствовать чужим представлениям о себе. Можно быть собой. Выпустить на волю эмоции, которые прятала глубоко внутри. Вуд, конечно, не совсем незнакомец, но он же меня не знал.

И пахло от него елью и свежестью, как я люблю. И улыбка красивая, и глаза добрые.

Еще пара строк в таком духе, и впору бежать в Мунго, проверять, не глотнула ли Амортенцию вместе с огневиски.

Точно! Вот почему голова так болит. Догонялись огневиски. И куда в меня только лезло?»

— Почему ты перестала быть собой?

— Почему ты перестал летать? – Так проще. И не ответила на вопрос, и не промолчала. Гермионе плевать на правила приличия, она уже переступила как минимум через дюжину.

— Неужели Оливер Вуд – это только квиддич? – по его лицу скользнула горькая усмешка.

— Я знаю только это, а ты Гермиону Грейнджер не знал вовсе. – Она потянулась к бутылке, но Оливер оказался быстрее.

— Ну почему. Ты была командиршей, зацикленной на оценках. Настырная и самоуверенная слегка.

Гермиона выгнула бровь. По крайней мере, попыталась.

— Неплохо для старшекурсника, помешанного на кубке по квиддичу, — она похлопала Оливера по плечу, чуть на него не завалившись.

— Эй, аккуратнее, а то я решу, что ты меня соблазняешь. – Он подмигнул ей и скорчил гримасу оскорбленной невинности. Гермиона прыснула.

— Опухшие глаза и красный нос – что может быть сексуальнее?

— Вот именно, Грейнджер, вот именно, — он приобнял ее за плечи, усмехнувшись.

— Уизли. – Она не могла не поправить – давняя привычка.

— Пока Уизли, почти Грейнджер.

Гермиона закрыла глаза, вслушивалась в ощущения. Вуд близкий и теплый, она одинокая и несчастная. У них нет ничего общего.

Из дневника Гермионы:

«Не понимаю, зачем Вуду тратить время на истеричку с двумя детьми без пяти минут в разводе, если можно кутить с любой девушкой где угодно. Звезда квиддича, чтоб его. Нельзя быть таким идеальным! Даже изо рта по утрам не пахнет.

Ни капли не верю его басням «ты была такая грустная, вот и я не сдержался». Еще бы сказал, что я ему нравилась в школе. Хотя вряд ли в Хогвартсе его привлекало что-то больше «Молнии» или бладжера.

Чувствую себя желчной старухой. Сейчас это нужно как никогда, чтобы утопить вчерашний вечер в саркастичном угаре. Чтобы Оливер испарился из моей головы. Какой еще Оливер?! Вуд и только Вуд. Оливер – слишком лично, а он… он…»

Последние строки залиты чернилами.

— Так что случилось?

Гермиона не чувствовала себя трезвой, но не была пьяной. Одна часть нее отчаянно хотела все рассказать, другая сжимала горло, чтобы молчала. Уже столько сказано, но самое главное между строк. И нужно ли…

— Жизнь, — просто ответила Гермиона. Она поежилась и обняла себя за плечи. В легкие забрался холодный ветер – сквозняк ее прошлого. Пока еще настоящего. – Я была наивной глупой девочкой, надеявшейся, что все изменится. Ждала, что Рон повзрослеет, поймет, оценит. В итоге получила только непонимание и упреки в черствости. Все должно было закончиться, даже не начавшись.

Она вдохнула поглубже и закуталась в мантию. Говорить было сложнее, чем ей казалось. Слово не воробей, мысли метались перепуганными птицами. Одно дело переживать внутри, совсем другое – рассказывать.

— Искренне верила, что Рон не такой. Наверное, идеализировала. Сердце слепо, оно бьется несмотря ни на что, толкает кровь по венам. Но реальность не меняется. Любить нужно тех, кто ценит. Если нет доверия и понимания, отношения обречены на провал.

— Любовь зла, – одними губами прошептал Оливер.

— Эмоции не дают знания, притупляют рассудок, заставляют его заткнуться. В глубине души я понимала, что у нас нет будущего.

— Тогда зачем вышла замуж?

Гермиона усмехнулась. Почти беспечно, но горечь исказила черты лица.

— Надеялась, верила. Правда, уже не знаю, чего ожидала. Люди не меняются, Оливер, — она вздрогнула, назвав его по имени, — никогда не меняются. Жизнь – череда случайностей, но люди отказываются видеть в них закономерность. А потом жалеют, но уже поздно. Становится еще хуже.

Гермиона судорожно глотнула виски из горла бутылки и закашлялась. Вытерла навернувшиеся на глаза то ли из-за обжегшего горло алкоголя, то ли от разочарования слезы.

— А больше всего пострадают дети, которые ни в чем не виноваты. Их родители просто ошиблись. Не подумали, не просчитали возможные перспективы.

— Ты хотела быть счастливой, но не повезло.

У Оливера холодные руки и горячее дыхание.

Гермионе зябко. Огневиски не помогало, объятия Оливера отрезвляли. Она говорила и говорила, но не была уверена, что он слушал. Нет, Оливер в нужных местах кивал, она чувствовала, хоть и не видела, но теплее не становилась. Ощущение, будто она застывала. Превращалась в бесчувственную куклу.

Из дневника Гермионы:

«Руки, губы, язык – все смешалось. Клубок прикосновений завертелся яркими красками и рассыпался под веками красными пятнами. Это как фейерверк, взорвавшийся в руке – красиво и невыносимо больно. Но я не хотела его останавливать.

Мне нужна была боль, замешанная на удовольствии. Чтобы почувствовать себя живой, чтобы ощутить себя желанной, чтобы, наконец, просто выплеснуть из души неудовлетворенность жизнью. Разрядиться.

У его поцелуев был вкус шалфея и алкогольный запах. Руки повторяли каждый изгиб, губы ловили каждый вздох и полустон. Он не ласкал – забирал боль. Не подчинял – наслаждался. Не завоевывал – дарил успокоение. Просто был рядом, просто был.

И я отдавалась. Впервые за долгое время не потому, что надо, а потому, что хорошо. Да, это неправильно, нечестно, почти предательство, но сколько можно жить для других? Дети не узнают, Рону все равно. Я не спрашивала, зачем ему это, какая разница. Он мужчина, я женщина. Вряд ли мы увидимся в ближайшие несколько лет снова.

И я не жалею, черт побери! Вуд подарил желанные минуты забытья, это уже слишком много. Звезда квиддича, герой-любовник, Оливер…»

Сова застала ее врасплох в обнимку с мочалкой в ванной. Птица настойчиво била клювом в стекло, не желая ждать ни секунды.

— Да угомонись ты, — пробурчала себе под нос Гермиона, выбираясь из пенной ванны. – В ушах уже звенит.

Она распахнула окно, и птица тут же спикировала на стол, опрокинула чернила на исписанный каллиграфическим почерком пергамент. Гермиона обреченно вздохнула: отчет придется составлять заново.

— Мерзкая курица! — выпалила, глядя сове в глаза. Та возмущенно ухнула и нахохлилась – понимала.

После пары минут игры в гляделки Гермиона плюнула на гордость, первой отвела взгляд и отвязала пергамент от лапы птицы.

«Там же в то же время. Я буду тебя ждать».

И не надоело ему еще? Чертов Вуд. Все лишь одна ночь… Безумная, жаркая – единственная.

Губы помимо воли растянулись в улыбке. Она знала, что снова никуда не пойдет, но помечтать-то можно.