Свободное падение (гет)

Лидия Мартин чертовски устала, и усталость эта слизкими вонючими лапами сжимает мозг, который разбрызгивается потом по черепной коробке серым мясистым соусом — именно так, по крайней мере, она себе воображает. Лидии нравится лежать в постели обессиленной, глядеть в потолок и чувствовать рядом с собой не менее задолбавшегося от всего Стайлза. Когда их руки невесомо соприкасаются, она поглаживает его холодную, как корочка льда, кожу. В ответ онемевшие и вечно усталые пальцы сжимают её кисть, пробираются выше и, если Стайлз более или менее в сознании, проскальзывают под майку и лениво ласкают грудь.

Лидия Мартин блядски задолбалась. Их со Стайлзом усталость она видит как что-то материальное, нечто такое, что лукаво улыбается и машет им из угла засранной комнаты, в которой застоялся запах пота и секса. Иногда ей кажется, что весь мир прогнил столь же сильно, как и окружающая их реальность. Потому что — наверняка ведь — не может судьба быть настолько сучьей мразью, чтобы наебать исключительно и только лишь их.

Стайлз говорит:

— У нас осталось ещё?

Лидия отвечает:

— Не помню.

Если какой-то недомерок подойдёт к ней и спросит: «Как вы докатились до такого?», она найдёт в себе последние силы, чтобы разбить недомерку нос. По крайней мере, именно так Лидия и сделала, когда директор сказал, что их выперли со школы. Но времена те были всё-таки неплохие — они со Стайлзом тогда ещё получали большее удовольствие от траха в подсобке, чем от дозы кокаина.

И всё же, если какой-то ебучий недомерок подойдёт к ней и спросит, каким образом она из умницы-красавицы превратилась в наркозависимую неудачницу, а Стайлз из саркастического и доброго парня — ненавидящего жизнь мудака, то Лидия даже не станет приводить никого нахрен не волнующие и пустяковые оправдание вроде жестокой насильственной смерти всех близких им людей.

Но на самом-то деле ни один человек не подходит к ним с подобными вопросами. Стайлз и Лидия — теперь постоянные обыватели грязного придорожного мотеля, где никому нахуй не нужно интересоваться твоей жизнью и о чём-то спрашивать. Их новый дом располагается в районе, где раздобыть наркоту — раз плюнуть.

Стайлз говорит:

— Надо сходить и достать ещё.

Лидия отвечает:

— Так сходи и достань, — и бессильно, как в замедленной съёмке, перекатывается на другой бок.

Когда Стайлз возвращается спустя пару часов, его глаза блестят от покорного ожидания, хотя Лидия уверена, что он уже принял по дороге дозу-другую, чтобы ему досталось больше обычного.

Они садятся на колени возле тумбочки, точно перед молитвой божеству сплошного безумия, и на поверхности благодатно рассыпают белый порошок спасения и освобождения. Потом — после того самого наркоманского блядского шмыга — мир расцветает, тревоги отступают и какая нахрен разница, что остались только они и больше никого.

За дозой всегда следует секс. На полу, у стены, возле незашторенного окна, что вызывает у обоих истеричных ржач. Если повезёт, Лидия испытывает оргазм, а после обессиленно валяется на вонючем ковре несколько долгих минут. Стайлз к тому времени уже ждёт на кровати, устремив взгляд в потолок, и она, когда приходит в себя, ползёт обратно к нему.

После очередной дозы, в один из самых обычных дней, когда Стайлз трахает её, приперев к стене, и самозабвенно мычит, Лидия видит, как его глаза застилает чёрная пелена, а губы расплываются в ухмылке, которая ей известна и которая принадлежит вовсе не ему.

Лидия говорит:

— Стайлз?

И вроде как Стайлз отвечает:

— Он впустил меня, — и улыбается, и прикусывает её губу, толкая и вдавливая в стену, и как будто говорит: «Долго же до тебя доперало».

Лидии Мартин страшно, потому что на самом-то деле остались не они вдвоём со Стайлзом, а только лишь она. Судьба оказалась сучьей мразью, наебавшей исключительно Лидию. Мразью, закинувшей её в свободное падение.

Лидия Мартин чертовски устала, но после крышесносящего оргазма ползёт обратно к нему. Кем бы он ни был.