Убежище (джен)

Олуху снилось море: бескрайнее и беспощадное, холодное, как зимние ветра в Баккипе. Оно было похоже на огромную лужу, серую и грязную. Он старался не смотреть на него, когда поднимался по трапу на корабль, потому что помнил слова Сады о морской болезни.

— Сначала — терпимо, — говорила она, — только пол будет качаться, да запах галет и капусты станет сильнее. А потом тебя начнёт тошнить. Долго тошнить, пока ты не выблюешь свои кишки на палубу. Я помню, как это было.

Сада так красочно рассказывала о всех злоключениях морского путешествия, что Олух поверил ей. Поверил безоговорочно, что у него обязательно будет морская болезнь, и он умрёт.

Человек-волк пытался его переубедить, сидел с ним целый день и не давал свалиться за борт, когда его тошнило, но Олуху становилось только хуже.

А ночью ему приснился кошмар.

Он тонул. Его окружала толща морской воды, заглушая музыку: тихую песнь ветра, скрип канатов, смех матросов, играющих в кости на палубе, звон посуды в кубрике и плеск волн.

Олуху не нравилась мелодия, но она успокаивала.

В воде же на него со всех сторон давила тишина. Он задыхался. Воду сверху покрывала корка льда, и сколько бы Олух ни пытался проломить её, сколько бы ни звал на помощь — всё было бесполезно.

Его никто не слышал.

Днём его по-прежнему тошнило от вида еды, а его музыка стала похожа на битву из баллад менестрелей: ужасная какофония звуков, вобравшая в себя крики живых и раненых, звон мечей и стук подков, протяжные стоны боли и мольбы о спасении.

Ему казалось, что все на корабле слышат его песню. Все ощущают ужас, что он испытал ночью. Только человек-волк оставался прежним — мрачным и сосредоточенным.

— Всё будет хорошо, Олух. Всё будет хорошо, — снова и снова повторял он. — Я приведу к тебе того, кто сможет помочь.

Ночью кошмар вернулся. Его тело в ледяной воде скукожилось, как сушёная слива, стало маленьким и слабым. Лёд больше не покрывал поверхность моря, но спасение оставалось невыполнимой задачей. Олух устал бороться, не умел плавать и не слышал музыки.

Только тишину.

И он принял её, сделав глубокий вдох.

Было почти не больно.

Течение относило его тело всё дальше и дальше, забирая те крохи тепла, что ещё остались.

А потом чьи-то ласковые руки спасли его. Тёплые, шершавые, сильные — так похожие на мамины.

— Теперь с тобой всё в порядке.

Когда он снова смог дышать, то увидел склонившуюся над ним женщину, самую красивую и добрую, вкусно пахнущую свежей выпечкой и домашней птицей. Рядом с ней был человек-волк. Обросший шерстью, с преобразившимся в звериную морду лицом, он с жалостью смотрел на Олуха. Жалость напоминала стук молотка о наковальню: звонко и противно. И хотя человек-волк помог ему, Олух не испытывал благодарности. Только глухое раздражение и желание, чтобы его оставили в покое. Он снова перевёл взгляд на женщину.

— Ты же знаешь, что можешь мне доверять. — Ободряюще улыбнулась она.

Олух плохо понимал значение слов — они казались ему навязчивым жужжанием пчёл, но он поверил им. Ведь женщина, спасшая его, продолжила:

— Потому что я люблю тебя.

Эти слова могла произнести мама, певшая для него колыбельные, связавшая шапочку и подарившая красный свисток. Но шапочка давно истрепалась и стала дырявой, а свисток сломали. Только музыка и слова всегда оставались с ним.

Эта женщина не была его матерью, но она создала для него убежище. Самое безопасное место в мире: фургон с дымчатыми стенами, в котором когда-то Олух путешествовал вместе с бродячими артистами.

В фургоне пахло перцем и сухим луком. Знакомо. По-домашнему. А за его стенками звучала музыка, окружавшая его в детстве. Олух свернулся калачиком, сонный и довольный, что ему есть куда сбежать от опостылевшего моря. Мелодия убаюкивала, а тёплые руки женщины успокаивающе гладили по волосам.

— Я снова приду к тебе сюда в гости. Можно? — спросила она.

«Можно», — хотел он ответить, но, засыпая, увидел, как женщина исчезла, распавшись на сотню бабочек с яркими крыльями.

Олух знал, что ещё встретит её. Стоит лишь захотеть — и музыка подхватит его, унесёт в безопасный мир фургона с мягкими подушками.

В его убежище, где не будет ни холода, ни пронизывающего до костей ветра, ни человека-волка, которого он побаивался.

Утром Олуха впервые с начала путешествия не стошнило. Он съел кашу с коркой хлеба и был вполне доволен жизнью. Его окружала полюбившаяся с детства музыка: смех и тихая песнь лютни, ржание коней, тащивших днём фургон и ласковый голос мамы, поющей колыбельную.

Море Олуху больше не снилось.