Лоскутки (джен)

Он был здесь всегда. Смеялся громко, надрывно, безумно сверкал глазами, протягивал руки. Он появлялся в синей будке, выскакивал из ниоткуда, и вечно на его губах была шалая улыбка, а пальцы размеренно отбивали один и тот же ритм — барабанную дробь.

Джон Смит боялся. До дрожи, до бешеного биения ополоумевшего сердца боялся этого странного света в его чёрных прищуренных глазах напротив, завихряющейся синевы, которая вдруг вспыхивала в них. Бешеных, весёлых. В этих глазах всегда был вызов, в них всегда билась бездна.

Джон Смит хотел, чтобы он ушёл, оставил в покое, но стоило этому человеку исчезнуть, как становилось невероятно одиноко и пусто, как будто он потерял часть себя самого. Как и девушку с золотыми глазами, его бесценную Розу, их связывало слишком многое.

Джон Смит просыпался с криком отчаяния на губах, со слезами на глазах. Почти каждую ночь он видел, как человек, называвший себя Мастер, умирает у него на руках. Он умирал, но всё равно улыбался — с вызовом. Он уходил в никуда, свободный от всего. Уходил, но возвращался снова и снова, когда наступала ночь.

— Что-то плохое приснилось, сэр? — учтиво спрашивает хорошенькая темнокожая служанка, подавая завтрак, когда он хмурит брови, глядя в никуда, в другой мир, в тот мир, где его называли Доктором, где он был бесбашенным сорвиголовой, где его преследовал смех второго из выживших Повелителя Времени.

— М? Нет-нет, я просто задумался… — его лицо светлеет, и Джон Смит выкидывает из головы ночной кошмар, принимается за завтрак, отправляется в школу, учит детей.

Обычная человеческая жизнь. Лоскутки жизни, сшитые не очень умело. Там проглядывает заждавшаяся хозяина ТАРДИС, там улыбается Роза, там дожидаются своего часа вечно умудряющиеся выживать далеки. А в том махоньком зазоре поглядывает Мастер.

Он всегда был здесь, в разорванных лоскутках слишком глубокого сна, который Джон Смит принимал за реальность.

Мастер протягивает руки, касается ими лба — и барабанная дробь оголтело стучит в ушах. Она дрожит в нём, она живёт в нём, то нарастая, то утихая, но никогда не замолкая насовсем. Мастер улыбается, и в его бездонных глазах угадывается невысказанный вопрос: «Как долго ты собираешься спать, Доктор?»

— Проснись наконец, Повелитель Времени, — шепчет он, отходя слишком быстро и резко. — Я уже заждался тебя.

Рвутся плохо сшитые друг с другом лоскутки жизни-сна, через прорехи, которых с каждым днём всё больше, неумолимо врывается космос.

Доктор смотрит в пустоту сухими блестящими глазами, сжимает кулаки, глядя туда, где исчез его лучший друг и самый заклятый враг.

— Я уже иду, — срывается яростный шёпот с губ.

Барабаны бьют. Сон стремительно, с треском рвётся по швам. За его границами исступлённо хохочет Мастер.