Родство душ (джен)

...Лишь для одной ослепительной вспышки,

(с) Flёur, "Память"

Все слышали о родстве душ. Каждому когда-то в детстве, в качестве сказки на ночь, рассказывали об этом бабушки, мамы или няньки. О том, что где-то есть в этом мире человек, которому при рождении досталась вторая половина твоей собственной души. И что, если вам очень-очень повезёт, однажды вы встретитесь. И уже никогда не сможете расстаться. Больно это, говорят — расставаться с родственной душой. И пусть склонные к излишней романтике и сентиментальности юные девушки — да и, чего таить, многие юноши — предпочитают считать, что родственная душа — это некая «предназначенная тебе свыше любовь», каждый сам решает, кем эту родственную душу назвать — любовью ли, другом ли, братом. Счастливчики те, кто ещё до рождения обретает пресловутую «вторую половину», вот только близнецы рождаются нечасто. Но каждый хотя бы раз в жизни, да видал людей с несмываемым узором на ладони — в том месте, где впервые соприкоснулись когда-то руки, заставив мир перевернуться с ног на голову.

Вальдес такие “счастливые парочки” встречал трижды. Первыми были, конечно, его собственные родители со ставшим семейным преданием рассказом о том, как порядочная девушка из порядочной бергерской семьи буквально сбежала из дома чуть ли не с первым встречным марикьярским моряком, и лишь вовремя предъявленная главе семьи расцветшая на ладонях метка спасла юных влюблённых от родительского гнева. Вторая пара была известна многим, и многими неоднократно приводилась в качестве примера самой что ни на есть правильной супружеской жизни. Тётушка Юлиана очень любила рассказывать непутёвому племяннику, как незнакомый галантный офицер подал ей руку, когда она запнулась и едва не упала.

— А стоило нашим рукам соприкоснуться — время остановилось. И во всём мире, кажется, не осталось никого, кроме нас двоих… Ротгер, перестань сейчас же смеяться!

Но Ротгер смеяться не переставал. Ротгер предпочитал тех братьев и сестёр, которых родила ему мать, и тех друзей, которых он себе выбрал сам. Что же до любви, то она в его представлении была понятием весьма растяжимым и многогранным. Включающим в себя, к примеру, целую толпу хексбергских ведьм, что, конечно же, весьма и весьма осуждалось дражайшей родственницей.

— Но тётушка, у нас с девочками — самое настоящее родство душ и полное взаимопонимание! — всё смеялся Вальдес.

— То, что ты там делаешь с этими существами, ничего общего с родством душ не имеет, — обрубала госпожа Вейзель и тащила племянника знакомиться с новой замечательной девушкой. И обязательно заставляла пожимать ей руку. Вальдес смеялся и пожимал — он знал, что ничего не случится, и ничего не случалось. Не для него были эти лишающие свободы цепи, которыми он про себя полагал отношения «родственных душ».

Утвердиться в этом мнении основательно Ротгеру помог Луиджи Джильди. Встречу с ним стоило бы, пожалуй, прописать каждому, чрезмерно увлечённому поисками своей второй половины и уверенному в том, что именно так обретается истинное счастье. Потому что фельпский моряк являл собой весьма наглядный и печальный пример того, что бывает, когда обретённое было «счастье» тут же уходит в небытие, оставив после себя только почерневшую метку на руке и дыру в сердце. Дыра, по словам Луиджи, была огромна, глубока и безмерна. Что, уже по словам Вальдеса, должно было бы привести к неминуемой смерти от кровопотери, а поскольку пациент всё ещё был скорее жив, чем мёртв, относительно факта наличия упомянутой дыры Бешеный имел сильные сомнения.

Вальдес жил, как хотелось — а хотелось ему долго, весело и безбашенно. На то он и был прозван Бешеным. Только Бешеный мог позволить себе отстоять в длившемся до ночи, до хрипоты и до полного изнеможения споре с Альмейдой право оставить притащенных фельпским офицером дриксенских пленников в своём доме — в качестве почти что гостей. Только Бешеный мог умудриться завести чуть ли не дружеские отношения с врагами. Только Бешеный мог запросто поставить начальство перед фактом, что отправляется в заслуженный отпуск (ни разу до сего момента не востребованный) и провести его намерен отчего-то в ставке регента. Просто так, потому что захотелось.

Вальдес любил эту свою свободу — и, быть может, именно поэтому так не любил разговоры о столь желанном всеми родстве душ. Бешеному претила мысль о том, что какая-то незримая сила ещё до рождения посмела разделить его напополам и обречь всю жизнь искать кого-то, кто поможет ему вновь обрести целостность. И привяжет к этому человеку крепче любых тюремных оков. Ротгер и без того вовсе не ощущал себя никогда неполным или ущербным. И искренне считал, что если кому и надо искать зачем-то вторую половинку, то точно не ему.

— Понимаешь, я раньше тоже думал, что я целый. А оказалось, что меня только половина, — говорил Луиджи, а Бешеный подливал ему вина и сочувствовал. Но продолжал думать, что это всё — не про него.

Он считал так, заходя впервые в комнату к раненому военнопленному, чтобы услышать сказанное нетвёрдым хриплым голосом, но со сталью в уверенном взгляде:

— Моё имя — Олаф Кальдмеер.

Он оставался при своём убеждении, вызывая пленнику среди ночи доктора и скрупулёзно следя за тем, чтобы все лекарства были приняты в должных количествах и в должный срок. Он проводил зимние вечера за интересными беседами и даже спорами (всегда о тактике и стратегии, но никогда — о знамёнах и сторонах) с адмиралом цур зее. Просто Вальдес всегда любил интересных собеседников. Смеялся, предлагая Олафу перейти на ты, но никогда на этом не настаивая — и превратив само предложение в какое-то подобие немного горькой и злой шутки. Просто Вальдес всегда любил странные шутки, это все знали. Вместе с верным Руппи таскал Кальдмеера на предписанные врачом прогулки — ведь он тоже не любил сидеть в четырёх стенах. Не понимал, почему Альмейда запретил ему присутствовать на обязательном допросе пленников — и смеялся над формулировкой «чрезмерная личная заинтересованность». Поехал с «дорогими гостями» к регенту, куда его, собственно, никто не звал — просто у него давно не было отпуска, так почему бы и нет? Устроил показательную тренировку на шпагах с Райнштайнером, задевшим в разговоре варитов. Просто потому, что очень любил фехтовать. И не хотел, отчаянно не хотел отпускать на родину пленного адмирала. Потому что на родине того ждала неминуемая смерть, а Олаф Кальдмеер был очень хорошим человеком и, безусловно, заслуживал того, чтобы жить.

Все это было правдой, и никакое из упомянутых событий никогда не заставило бы Ротгера изменить своё мнение о вопросе родства душ. Потому что этот вопрос не имел к произошедшим событиям совершенно никакого отношения.

Ровно до того момента, когда все представления Бешеного о собственной жизни и его тщательно выстроенная аргументация о собственной свободе воли рассыпались, словно карточный домик.

Потому что Олаф Кальдмеер отправлялся домой. И, прощаясь, Олаф Кальдмеер впервые за всё время их такого недолгого знакомства протянул Ротгеру Вальдесу руку. А Ротгер Вальдес её пожал.

И время остановилось.