Мёртвый мир (гет)

Моя жизнь продолжалась.

По ночам, во сне, я продолжал куда-то мчаться, уворачиваться от адского пламени, задыхаться от дыма и что-то кричать, но днём было терпимо. Относительно, конечно, как и «всё в мире», по словам Гермионы, но в целом... Впрочем, разве не странно, что я жив, когда не выжили столь многие?

Имя Гарри Поттера закономерно не сходило с первых полос, и то, что там писали, местами вполне смахивало на правду, но воспринималось мною с недоумением. Победитель Волдеморта носил такие же, как у меня, очки-велосипеды и говорил похоже, но я, глядя на его деревянную физиономию, узнавал себя с трудом.

В интервью мы с Роном и Гермионой старались не болтать лишнего. Ссылались на особое задание, неразглашение государственной тайны и прочую лабуду. Причины были. Те же крестражи, например. Зря, что ли, Дамблдор в своё время подчистил библиотечные полки?

О Дарах Смерти я тоже не заикался. Чем-чем, а тревогами сыт был по горло.

Пока суть да дело, Старшую палочку припрятали в доме на площади Гриммо: Кричер помог устроить тайник. Вернее и надёжнее было бы, конечно, хрястнуть её об колено, но рука не поднялась. Вдруг пригодится? Хотя какое такое «вдруг»? Война закончилась, и даже Гарри Поттеру пора было начинать жить по-человечески.

Однако «по-человечески» не получилось: в среду прилетела сова из «Гринготтса», и всё, как говорится, завертелось.

Гоблины оставались гоблинами: сволочи ещё те, но сволочи обходительные… Тут вам и «уважаемый сэр», и «рады Вам служить», и даже «надеемся на наше взаимопонимание и Вашу порядочность», но суть послания сводилась к одному: «…есть основания подозревать Вас в организации ограбления нашего банка, имевшего место первого мая сего года».

От меня, однако, ждали не просто чистосердечного признания и покаяния (что куда ни шло и было понятно), а, ни много ни мало, имена сообщников «из числа служащих и доверенных лиц банка». Разумеется, всё это «в целях укрепления безопасности» и «заботясь о репутации банка "Гринготтс"». Для этого мне предлагалось посетить некую следственную комиссию (как я понял, сугубо внутреннюю, целиком состоящую из гоблинов) и дать показания.

«…если Вам не нужны проблемы…»

Дойдя до столь многообещающей приписки, я невольно сжал кулаки. «Мистер Поттер» один такой «везучий», или?.. Но, судя по разговорам, Рона и Гермиону занимали совсем другие заботы, и я решил, что беспокоиться не о чем.

Они не хранили деньги в «Гринготтсе», так что, по всей видимости, проблемы поджидали только меня — «счастливого» обладателя фамильного сейфа.

Друзьям я ничего не сказал, решил, что сам справлюсь. Кто я, в конце концов, такой, если не в состоянии постоять за себя даже сейчас, спустя три дня после битвы? Совесть моя была спокойна (хотя бы потому, что наша безумная вылазка обошлась без Билла). А Крюкохвата я так и так не собирался выгораживать. Он нас, в сущности, обманул: и меч спёр, и бросил в подземелье на произвол судьбы.

Топать прямиком в «Гринготтс» я тоже не собирался, для начала решил заглянуть в Министерство. Не далее как позавчера, на похоронах… — бесконечный, невыносимо бесконечный ряд гробов, словно затянувшееся проклятие… — ко мне подошёл Кингсли и, пожав руку, сказал, что готов услышать от меня подробный и правдивый рассказ «обо всём».

И я на него понадеялся. Думал, выложу ему как министру про крестражи всё как есть, и не придётся разбираться с гоблинами самому. Для себя, что ли, старался? Для общего же бла… Для дела, короче.

В Министерстве пришлось проторчать несколько часов — куда дольше, чем планировал. И рассказывать пришлось действительно обо всём, в том числе и об индивидуальных занятиях с Дамблдором на шестом курсе, так что до моих тёрок с гоблинами добрались не скоро. Посодействовать Кингсли обещал, но вряд ли стоило надеяться на решение всех проблем без остатка.

Настроение после оставляло желать лучшего, и я решил, что хватит с меня на сегодня визитов. Хотя куда я мог податься? Двое верных друзей да малыш Тедди — вот и вся родня. Плюс «Нора» — едва ли не единственное место, куда я, кажется, мог явиться в любое время суток и рассчитывать на радушный приём. Правда, после битвы я там раз всего и был — на похоронах Фреда. С Джинни поговорить не удалось. Слишком много людей толпилось вокруг, а на нас троих — меня, Рона и Гермиону — глазели едва ли не больше, чем на близнецов: и лежавшего Фреда, и едва стоящего мертвенно-бледного Джорджа.

Только не думаю, что смог бы сказать Джинни что-нибудь толковое, окажись мы с ней наедине. «Знаю, как тяжело тебе, ведь два года назад я тоже потерял близкого человека…» И что ей с моих слов? Сам-то тогда готов был продать душу дьяволу, только бы не упоминали при мне о Сириусе. Ничего не хотел слышать: ни ностальгического, ни участливого, ни оброненного мимоходом — всё искал какую-нибудь лазейку, какой-нибудь способ уверить себя, что Сириус ушёл не навсегда. К горлу подкатывал комок, и голос срывался, а в животе ворочалось нечто тяжёлое и шершавое, начинающееся с едкого и безнадёжного «никогда». Никогда не напишет, никогда не поддержит. Не кинется на помощь, не пропесочит и не даст совет…

Даже сейчас, после всех передряг, когда, казалось бы, пережил столько, что на десятерых хватит, после всех потерь вспоминать о Сириусе без горечи не получалось. А ведь я его почти не знал, не видел мёртвым и — всевышней милостью — не слышал, как заколачивают гвозди в крышку его гроба. Он ушёл от нас, не обременив заботами ни о теле, ни о надгробье, ни о выбитой на нём надписи. От него не осталось ничего, кроме памяти. А его могилой я считал Арку.

Сегодня я был там снова: стоял и, точно загипнотизированный, таращился в её зловещий тёмный проём. Что я надеялся увидеть внутри этих обветшалых, чудом не рассыпавшихся в прах камней? Разглядеть то, что тогда проскользнуло мимо глаз? Уяснить для себя, что Сириус мёртв и никогда не вёрнется? Если так, то зря.

Полгода назад, в Годриковой Впадине, плача над усыпанной снегом могилой, я знал, что родителей не вернуть. Там, в земле, только прах, и мне хватило нескольких мгновений, чтобы понять это. Но здесь, возле края пропасти, утрата воспринималась иначе. Я переживал всё заново, я будто бы воочию видел падение Сириуса — медленное и тихое, словно вечность. Он, кажется, успел удивиться… А я не сразу сообразил, что всё кончено. Ведь только что был живой, даже улыбка не исчезла с лица!

Видимо, со мной и впрямь что-то не так, ведь вглядываясь в колышущуюся черноту завесы, я не сомневался, что Сириус где-то близко, в паре шагов от меня. Наверняка ждёт помощи и даже пытается что-то сказать. Неясные, с лёгкой хрипотцой звуки, прорывающиеся из глубины арки, — разве не его голос?

Я едва не шагнул вперёд, но почувствовал на своём запястье крепкую мужскую руку. Кингсли держал меня мёртвой хваткой, и нечего было думать о том, чтобы вырваться.

— Нельзя, Гарри! — гулко пробасил он. — Там нет места живым!

— А что там, за Аркой? Ведь там, внутри, что-то есть?

— Мёртвый мир, — ответил Кингсли и тут же поправился: — В смысле, мир мёртвых.

— Значит, все эти голоса… — начал я, но меня решительно перебили.

— Всего лишь голоса, Гарри. Тех, кому они когда-то принадлежали, больше нет.

На долю секунды показалось, что он раздражён происходящим. И неудобно ему, и жалеет, что, поддавшись на уговоры, согласился привести меня сюда, к опасному древнему артефакту. Потому и умолк и резко двинулся на выход, так и не отпустив моей руки и не ослабив хватки.

Я мог бы оказаться возле Арки месяц или два спустя, когда притупилась бы боль за погибших, а жизнь худо-бедно устаканилась. И не с первым в магомире лицом — к тому часу изрядно вымотанным, — а с кем-то другим, не перегруженным заботами и более сдержанным на язык.

Хотя, если разобраться, Кингсли не сказал ничего особенного, лишь слегка оговорился. Какая, в сущности, разница: «мёртвый мир» или «мир мёртвых»? Что до меня, то в тот момент я и не заметил ничего, а не случись дальнейших накладок, вряд ли придал бы обычным оговоркам какое-то значение. Но всё вышло так, как вышло, и я до сих пор не могу определиться, что же сыграло решающую роль: Гермионина любовь и внимательность к книгам, накатившее на меня наваждение или просто стечение обстоятельств.

Проблема с гоблинами оказалась сложнее, чем я думал. Мне пришлось выслушать целую лекцию о межрасовых отношениях, суть которой сводилась к тому, что этот народец всегда держался особняком и требовал к себе уважения. Для них не существует понятия «тёмный волшебник». Есть они, ущемлённые в правах гоблины, — и есть те, кто носит волшебные палочки. Последние, на взгляд гоблинов, мнят о себе слишком много, повсюду суют свой нос, пригребают к рукам всё, до чего могут дотянуться, и прочее в том же духе. Колдуны дерутся, гоблины страдают, и так из века в век.

Лорд Волдеморт — всего лишь один из волшебников, этим всё сказано.

По меткому замечанию Кингсли, эти скопидомы могли бы вывесить над дверью своего банка большой плакат: «Не лезьте в наши дела!», что полностью отражало бы суть их взаимоотношений с волшебным миром. Гоблины не делают этого из нежелания отпугнуть клиентов, но они никогда не упустят возможность напомнить о своей самостоятельности и покачать права, а потому из нашего ограбления выжмут всё до последней капли. И, само собой, не преминут позубоскалить о том, насколько «хорошо» было поставлено банковское дело, когда в «Гринготтсе» заправляли волшебники.

Так называемая официальная встреча с представителями банка была назначена на завтрашнее утро. Кингсли посоветовал прихватить с собой похищенную чашу (хотя бы то, что от неё осталось), сказал, что это существенно облегчит переговоры. Я досадливо фыркнул, но согласился, понадеявшись на «бездонность» бисерной сумочки.

Так что мне была нужна Гермиона. К счастью, она поджидала меня в доме на площади Гриммо, вновь ставшем пристанищем для нас троих. Когда призрак Дамблдора рассыпался по ковру клубами пыли, а я — в который уже раз — выкрикнул «цыц», затыкая рот миссис Блэк, с дальнего конца коридора послышалось её осторожное: «Это ты, Гарри?»

Оказавшись на кухне и обнаружив накрытый к обеду стол, я почувствовал себя так, словно свалившиеся на мою голову неприятности вдруг исчезли. В воздухе витал запах лукового супа.

— А где Рон? — спросил я, оглядевшись.

— В «Норе», — ответила Гермиона, устраиваясь за столом.

— В смысле? — не понял я. — Его что, не будет сегодня с нами?

— Да будет, наверное, — предположила Гермиона, слегка пожав плечами. — Но где-нибудь ближе к ночи, раньше вряд ли. Обедать, пожалуй, будем без него.

— А что случилось? — поинтересовался я, пододвигая стул и присаживаясь напротив.

— Да ничего особенного, — начала она вполне мирным тоном, будто и впрямь говорила о чём-то обыденном, но её показного спокойствия хватило ненадолго. — Просто миссис Уизли взялась… привести дом в порядок. Она назвала это «очистить дом от смерти», потому как если за покойником не смыть… А поскольку у самой, по её же словам, всё валится из рук, к работе были привлечены все, до кого удалось дотянуться. Мне тоже кое-что перепало, но я управилась довольно быстро.

— А как же Рон?

— Надраивает свою комнату. Но если дела и дальше будут продвигаться теми же черепашьими темпами… — она возвела глаза к потолку. — Словом, Гарри, давай обедать. Я такая голодная!

Мы принялись за еду. Я заговорил, когда суп был основательно подъеден и ложки начали скрести по дну тарелок, так и так нарушая тишину.

— А как у тебя дела? Помнится, вчера вы с Роном строили планы на сегодняшнее утро и вроде как собирались заглянуть к тебе домой.

— Мы и заглянули. Однако, едва осмотревшись, были вынуждены впустить в дом мистера Уизли и возглавляемую им бригаду спецов. Так что всё, что нам оставалось, — это стоять в сторонке.

— Вот как? — я и в самом деле удивился. — И зачем же они заявились? С обыском, что ли?

— Вроде того. Спасибо, Кричер, было очень вкусно, — ответила Гермиона, передавая эльфу пустую тарелку из-под супа. — Я, естественно, возмутилась, но мне объяснили, что так надо. Они многие дома проверяют — особенно те, в которых засветились Пожиратели. Ищут компромат: тёмные артефакты и прочие штучки. Оказалось, что несколько месяцев кряду у нас обитал некий Августус Руквуд — Пожиратель и бывший невыразимец. Так что, как было мне сказано, «возможно всё». Да ты, Гарри, должен его помнить. Неприятный такой… лысый, с изрытым оспой лицом. Два года назад он был в Отделе тайн вместе с Малфоем-старшим и прочими...

Она замолчала, явно испугавшись, что затронула старую запретную тему, но я, глядя на её опущенные глаза, вдруг осознал, что вполне могу говорить о Сириусе. Видимо, сегодняшний визит к Арке не прошел бесследно.

— Помню, конечно, — тихо проговорил я. — Именно он просветил своего хозяина, что пузырёк с пророчеством — не просто склянка и, бывает, сводит с ума.

Можно было добавить, что выпущенное Руквудом взрывное заклятие оборвало жизнь Фреда, но я решил, что это уже лишнее. И без того тяжело.

Некоторое время мы сидели в молчании. Но быстро почувствовав, что оно лишь нагнетает напряжённость, я оставил в покое растерзанную рыбную котлету и вновь подал голос:

— И как успехи мистера Уизли? Его люди обнаружили что-нибудь существенное?

— Мне сообщили, что нет, — ответила Гермиона. — Ни ядов, ни прыгающих кастрюль — словом, ничего магического. Если, конечно, не считать подключённого к сети камина.

— Вот как?! — я невольно улыбнулся. — Сейчас, насколько я знаю, этим не может похвастаться даже «Нора»!

Пожав плечами с красноречивым видом «такова жизнь…», Гермиона потянулась рукой к свободному от тарелок краю столешницы, и, проследив за ней взглядом, я заметил небольшую книгу в твёрдом переплёте. На обложке было изображено нечто абстрактное, похожее на разорванное радужное пятно. В детстве я не раз замечал такое в лужах, разглядывая растёкшуюся по воде бензиновую плёнку. Оттиснутые поверх рисунка буквы гласили: «Langoliers».

— Что это? — поинтересовался я.

— Моя книга, Гарри. «Лангольеры» — относительно недавняя повесть американского писателя Стивена Кинга.

— И что? — осторожно справился я. Нечего строить из себя умника, если полжизни просидел в чулане, а вторые полжизни интересовался только магическим миром. — С ней что-то не так?

— Сама не знаю, Гарри… Я подобрала этот томик в гостиной, в кресле возле камина, ещё до того, как в дом ввалились люди мистера Уизли. Нет-нет, книга не заколдована, — поспешила уточнить она, видимо, заметив мою озабоченность, — но с ней явно поработали. Между страниц был заложен остро заточенный карандаш, а в тексте полно карандашных пометок.

— Неужели и там изображён знак Даров Смерти?

Я съехидничал, просто не выдержав таинственности её тона, так как кто-кто, а я-то отдавал себе отчет, что нельзя пренебрегать знаками, нарисованными в уже готовой книжке. Гермиона лишь издала глубокий вздох.

— Вот и не угадал! Нет там ничего подобного, но кое-где на полях проставлены разнообразные пометки. Вот, Гарри, посмотри сюда, — нащупав гребешок закладки, она раскрыла книгу, протянула её мне и, ткнув пальцем в страницу, указала на важную, по её мнению, метку.

— «Все, кто выжил, спали…» — вздохнув, я уставился на Гермиону в ожидании пояснений.

— И мне, само собой, стало чрезвычайно любопытно: кого из волшебников — и, более того, приспешников Волдеморта! — могла заинтересовать обычная маггловская книжка?

— Обычная? — засомневался я.

— Ну, может, не совсем обычная, но для фантастической повести… — не договорив, Гермиона захлопнула книгу и неожиданно спросила: — Хочешь, расскажу?

Я счёл за лучшее согласиться.

— Давай! Кстати, что у нас к чаю, Кричер?

С дальнего конца кухни немедленно донеслось услужливое кваканье:

— Пирог с патокой, хозяин Гарри. Кричер знает, что хозяин любит пироги!

— Ты умница, Кричер! — похвалил я, подмигнув Гермионе. — И что бы я без тебя делал?

Кричер щёлкнул пальцами, и большой фарфоровый чайник, повинуясь его чарам, поплыл над столом, наполняя чашки дымящимся красноватым напитком.

— Сливки добавляй сама, — я кивнул на стоящий рядом молочник. — И начинай про лангольеров, Гермиона. Кто они, кстати, такие?

— Страшные вымышленные существа, которыми пугают несобранных ленивых детей.

— И только? — я не смог скрыть разочарования.

— Ты не понимаешь, Гарри! — воскликнула Гермиона, устремив на меня укоризненный взгляд. — Вообще-то, лангольеры показались мне откровенной выдумкой, нужной лишь для остроты и динамики сюжета. Дело вовсе не в них! Начинается всё с того, что самолёт, летящий над Калифорнией, неожиданно попадает в некую временную дыру и оказывается в прошлом.

— В прошлом? — я поставил перед Гермионой блюдце с кусочком пирога. — Как мы с тобой в конце третьего курса?

— Нет-нет, там всё гораздо сложнее! Хотя, может, и не сложнее… — Гермиона на секунду задумалась, очевидно, прикидывая, как быстрее и проще посвятить непосвящённого в детали сюжета. — Это было не наше прошлое, в котором можно существовать, учиться и видеть самих себя. Из того прошлого ушло настоящее время, и мир сделался безжизненным. Всё остановилось, застыло, потеряло свои свойства, саму свою сущность. Еда, например, стала несъедобной, спички не зажигались, и прочее… Даже свет постепенно начал уходить. Такой вот мёртвый мир…

Вот тут оно и случилось…

«Мёртвый мир…» — загудело в ушах.

Отразившись от грубых каменных стен, от свисавших с потолка массивных чугунных котелков и сковородок, слова зависли в воздухе, словно пороховой дым, заполнив собой всё пространство кухни. Так плотно и непроницаемо, что перехватило дыхание, и я зажмурился, борясь с внезапно подступившим головокружением.

Однажды Люпин сказал, что во мне есть шестое чувство. Интуиция. Это когда тебя с головы до ног пронзает нечто неотвратимое и необъяснимое, но, безусловно, правильное. Я бы сказал, фатальное. И всё, что недавно казалось странным, мелким и незначительным (а порой и лишним), внезапно приобретает новый смысл и складывается в пазл, в чёткую целостную картинку. Ты чувствуешь это нутром: сердцем, печёнкой, селезёнкой и бог знает чем ещё! От этого нельзя отмахнуться, нельзя просто так выкинуть из головы, а тех, кто тебе не верит и пытается что-то растолковать (особенно с точки зрения логики), хочется как следует обо что-нибудь приложить. Потому что их беда заключается в неверном расположении извилин, и лишь хорошая встряска способна вправить им мозги.

Мёртвый мир… Мир, где нет места живым…

Я будто перенёсся в Отдел тайн, в ту необычную комнату, где пол спускается вниз крутыми ступенями, образуя огромную каменную яму, а на дне этой ямы находится платформа с аркой, затянутой изодранной, непрерывно колышущейся завесой. По ту сторону которой лежит мёртвый мир…

В тот момент я вряд ли был способен объяснить, как именно связаны между собой древняя арка и фантазии этого… писателя, но связь между ними определённо имелась. Я чувствовал.

…Люпин, видно, тоже что-то знал. Когда Сириус пропал у нас на глазах, он бросился ко мне, обхватил обеими руками и держал так крепко, что на теле остались синяки. Я извивался, кричал, звал Сириуса, а Люпин, удерживая меня как в тисках, пытался втолковать, что крёстный никогда уже не вернётся. Потому что оттуда не возвращаются, потому что он мё…

Меня отрезвил встревоженный голос Гермионы, ворвавшийся в моё сознание столь же оглушительно, как звонок будильника — в крепкий сон.

— Гарри, Гарри! Что с тобой? Ты как будто отключился…

— Есть немного, — признался я, осматриваясь.

Гермиона почему-то обнаружилась совсем близко, склонившейся к моему правому уху. Покосившись на зажатую в своей руке чайную ложечку и вернув её на стол, я подвинул поближе соседний стул и со словами «Так будет удобнее...» усадил на него Гермиону. А затем попросил пересказать содержание повести, и как можно подробнее. Хотя — чего прикидываться? — скорее, потребовал и настоял.

Сказать, что история впечатлила меня от и до, было бы преувеличением. Конечно, я переживал за пассажиров того американского лайнера, волею судьбы попавших чёрт-те куда, но были моменты, когда я не останавливал Гермиону только из вежливости. Неурочные разборки, поножовщина… Неужели люди могут быть настолько безумны?

Ближе к концу стало гораздо интереснее. Когда повествование дошло до некоего Боба Дженкинса, успевшего сообразить, что сквозь временную дыру нельзя проскочить, находясь в здравом уме и твердой памяти, в моём животе что-то сжалось, а внезапно накатившее волнение было сродни тому, которое прошибло меня полчаса назад.

— Сириус не исчез мгновенно, — медленно проговорил я. — Он падал целую вечность, его тело выгнулось дугой… А потом он утонул. Прямо там, в рваном занавесе…

— Гарри… Ты о чём?

— Об Арке, — ответил я. — Арке Смерти. Той, что в Министерстве.

Гермиона смотрела на меня с недоумением, явно не понимая, при чём тут Арка. Впрочем, ничего удивительного, у неё бывает. Сначала рвёт и мечет, точнее, копает и копает. А когда остаётся всего ничего — уложить «накопанное» должным образом, у неё в мозгах что-то заклинивает. И она, вопреки всякому здравому смыслу, начинает вдруг доказывать, что все её труды гроша ломаного не стоят, найденные ею знаки — бессмыслица, и вообще… «Такого не может быть, потому что не может быть никогда!»

Каких-нибудь полгода назад я бы, скорее всего, отступил. Ну, не то чтобы совсем отступил, но начал бы прикидывать, искать поддержку у Рона, обдумывать обходные пути. Но теперь, после истории с Дарами Смерти и последним тайником, оказавшимся не где-то под фундаментом дома Реддлов, а в Хогвартсе (как я и настаивал!), заткнуть мне рот было невозможно. Меня словно прорвало, и я вдруг принялся выкладывать всё по порядку, начиная с письма, прилетевшего из «Гринготтса», и заканчивая Отделом тайн.

— Кингсли тоже произнёс эти слова, Гермиона! — напирал я. — Он так и сказал: «Мёртвый мир».

— Гарри, он просто оговорился.

— Ну, знаешь! Бывают такие оговорки, которые похлеще прямых слов!

— Например?

— Да легко! — взмахнув рукой и вдохнув в грудь воздуха, запищал, подражая визгливому тону покойной Беллатрисы: — «Где вы взяли меч? Как вы забрались в мой сейф?»

— Ну, знаешь… — протянула Гермиона со скепсисом в голосе. — То полусумасшедшая Беллатриса, а то умница Кингсли!

— Да у него сейчас столько работы, что без хроноворота…

Вот тут я и осёкся.

В этом деле министр мне не помощник. Без толку идти к нему с расспросами. Он сошлётся на занятость, на усталость, на отсутствие хроноворотов, на чертовы должностные инструкции, наконец! И кого-кого, а такого мракоборца, как Кингсли, на кривой метле не обгонишь… В лучшем случае отложит беседу «на потом», а в худшем… Сочтёт нужным — и память подотрёт. Для моего же блага и своего спокойствия. Нет, я был далёк от того, чтобы подозревать этого человека в излишнем коварстве, но если сложить два и два… Сегодня что мешало ему раскрыть карты? Слабо было объяснить, что бывает с теми, кто проваливается в эту… Арку?

Или… временную дыру?

В поисках ответа я покосился на книгу, лежащую у Гермионы на коленях, но, разглядев изображённый на обложке ромбовидный разрыв, окружённый разноцветным сиянием, уверился лишь в одном: слово «дыра» звучит не так уж фатально. Это ж не тупик, а переход, до ужаса напомнивший прикрытый завесой проем в Арке!

Что там, по ту сторону завесы?

Что-то внутри меня подсказывало, что не такая уж это великая тайна. Люпин ведь знал! Но его, оборотня, не подпустили бы к Отделу тайн и на пушечный выстрел! Значит, где-то прочитал. Вероятнее всего, в хогвартской библиотеке, возможно даже в запретной секции. У-у-у… не подходит. По слухам, там сейчас полный бедлам, и разгребать его будут долго. Значит, остаётся…

— …Андромеда, — произнёс я вслух. — Миссис Тонкс, сестра Сириуса!

Гермиона посмотрела на меня как на ненормального, я даже приметил тревогу в её глазах.

— Ты не понимаешь! — разозлился я. — Андромеда была любимой сестрой Сириуса!

— Кузиной, — поправила Гермиона, будто это имело какое-то значение.

— Она не могла не узнать у Люпина о том, как погиб её брат! — продолжил гнуть своё, пропустив её замечание мимо ушей. — Она ведь… умная взрослая женщина, и тоже Блэк!

— Вообще-то, Тонкс, — снова поправила Гермиона и, выждав паузу, поинтересовалась, глядя мне прямо в лицо: — Что ты предлагаешь?

— Как что? — я не понимал, над чем тут раздумывать. — Наведаться к ней домой и постараться как следует расспросить. Ещё ведь не поздно, даже семи нет, — уточнил я, бросив взгляд на часы.

Реакция Гермионы оказалась неожиданной. Вместо того чтобы останавливать меня доводами типа «нас не ждут» и «так не принято», она вскочила со стула, кинулась к оставленной с другой стороны стола бисерной сумочке и сунула в неё «Лангольеров», одновременно жалуясь на свою память.

— Купила упаковку детской смеси на основе козьего молока, и надо же: совсем из головы вылетело! Миссис Тонкс жаловалась, что Тедди спит очень беспокойно. Колики, должно быть…

— Какие ещё колики? — спросил я, ошалелыми глазами наблюдая, как Гермиона на ходу натягивает на себя тёплую кофточку.

— Обычные, младенческие. Может, молоко слишком жирное попалось или просто от нервов, оттого что мамы нет…

В животе у меня похолодело. Зловещее предчувствие, посетившее мою голову в тот день, когда я узнал о рождении крестника, не обмануло: крёстный Тедди Люпина оказался на редкость безответственным!

Четверть часа спустя мы находились в уже знакомой мне ярко освещённой гостиной. Изменений я не заметил. Та же софа с фигурной спинкой и парой диванных подушек, золотисто-коричневые шторы и обшитый бахромой торшер, объёмистая кадка с фикусом и хрупкий журнальный столик. И сам я, как и год назад, чувствовал себя злостным нарушителем чужого спокойствия. Недавняя решимость испарилась, и только острая необходимость выведать истину (читай: попавшая под хвост вожжа) позволяла кое-как утихомиривать грызущую душу совесть.

Хозяйке дома было не до нас.

Надсадный детский крик, доносившийся сверху, постепенно слабел, пока не сменился громким плачем и, наконец, — короткими судорожными всхлипами. К счастью, они раздавались всё реже и реже. Некоторое время мы с Гермионой, страшась нарушить тишину, переговаривались взглядами, пока скрип входной двери не заставил переключить внимание. На пороге показался невысокий пожилой человек, в котором я узнал Лайелла Люпина — отца Ремуса. Нам представили его на похоронах, но тогда разговор ограничился рукопожатием и словами соболезнования.

А позже Гермиона сообщила нам с Роном, что Лайелл Люпин уже в тридцать лет являлся известным специалистом по… — дай Мерлин памяти! — Явлениям Нечеловеческих Духов, на что Рон, переглянувшись со мной и глубокомысленно кашлянув, изрёк короткое, но ёмкое: «Оно и заметно — умник!» Лицо Гермионы помрачнело, и Рон, мгновенно стушевавшись, начал бормотать, что «вид у этого Лайелла как у чудака: взгляд тормознутый, и вообще…».

Мысленно я был согласен с другом: отец Ремуса и впрямь производил впечатление человека не от мира сего. Но не исключено, что его пришибленность и погружённость в себя объяснялись горем. Единственный сын погиб — это ж любого достанет.

О вероятном появлении мистера Люпина нас предупредили: похоже, он был вхож в дом Андромеды на правах дедушки Тедди. Но вот он явно не ожидал увидеть непрошеных гостей, выглядел крайне смущённым, и потому приветствие вышло скомканным и несколько натянутым.

Но когда мы наконец расселись по местам, стало ещё хуже. Люпин, устроившийся в кресле напротив нас, показался мне дряхлым глубоким стариком. Он сидел сгорбившись и словно сжавшись в комок, уставившись в одну точку, — бессильный, убитый горем человек. В воздухе повисло напряжённое молчание. Я решил, что нам пора убираться.

— Простите нас, сэр… — начал я, поднимаясь с софы. — Мы хотели поговорить с миссис Тонкс, но, видимо, не судьба. Как-нибудь после… Завтра, быть может…

Мистер Люпин оторвал взгляд от своих сцепленных в замок пальцев и вдруг взглянул прямо мне в глаза, невольно заставив поёжиться.

— А если «завтра» припрёт к стенке? — начал он без всякого перехода, очевидно, позабыв, что мы едва знакомы. — Возьмёт и преподнесет такие сюрпризы, что все сегодняшние проблемы покажутся сущей ерундой. Думаете, так не бывает? Ещё как бывает! Ты живёшь, работаешь, растишь сына, радуешься его успехам, и вдруг однажды ночью мир переворачивается с ног на голову!

Он замолчал, переводя сбившееся дыхание. Воспользовавшись паузой, Гермиона сжала мою руку и потянула вниз, вынудив вернуться на место. Но я и без того сообразил, что нашему собеседнику нужно выговориться.

— Этот… человек, — произнесенное слово явно стоило ему немалых усилий, — …он хотел отомстить мне. Мне, не Рему! А страдать пришлось ни в чём не повинному ребёнку.

Мистер Люпин издал тяжкий вздох и с минуту пребывал в молчании: сидел потупив взор, нервно перебирая пальцами. А потом заговорил как душевнобольной, невнятно и тихо, путаясь в словах и обращаясь не то к ушедшему от него сыну, не то к самому себе:

— Бедный, бедный мальчик… Смирился со своей болезнью раньше нас, никогда ни о чём не просил… Разве что почитать на ночь или новую книжку, но то было в детстве. А тут он пришёл ко мне, и я чуть не поперхнулся, услышав, что он от меня хочет. Рем попросил осмотреть новорождённого, сказал, что больше не в силах терпеть неизвестность… Его взор был полон отчаяния, где-то даже безумия, хотя цикл едва перевалил за середину и… обычно в это время он был милым спокойным ребёнком, радовал маму и своего недостойного отца… который боялся открыть правду, и лишь годы спустя…

Мистер Люпин опять замолк, и на этот раз надолго. Выждав несколько минут, но не услышав ни слова, я решился задать естественный, на мой взгляд, вопрос.

— Сэр… простите, что спрашиваю, но Тедди — мой крестник, и я считаю, что лучше знать наверняка. Как вы думаете, мальчик… здоров?

Меня услышали. Мистер Люпин вздрогнул, как будто пришёл в себя, и заговорил другим, более оживленным голосом.

— Думаю… — он замялся на секунду. — Лучше сказать — надеюсь. До полнолуния ещё несколько дней, и ничего нельзя утверждать наверняка, но есть некоторые красноречивые признаки… Вернее, их нет, и потому… «Бог милостив», — говорила моя покойная жена. Ох, как бы она сейчас порадовалась! Разве мы смели мечтать о внуке? Разве можно было представить, что найдётся девушка, которая скажет однажды: «Ты бы знал, в кого я влюблена, если бы не был так сильно занят…»? Рем признался, что в тот момент она… — он почему-то упорно называл её Тонкс — так разозлилась, что чуть не снесла их маскировочные чары. Она была «точно гарпия перед грозой или вейла в гневе», так он сказал. А с этим не шутят — говорю как специалист.

— А ваш сын? — неожиданно для меня поинтересовалась Гермиона. — Как он к этому отнёсся?

— Рем-то? — переспросил мистер Люпин обречённым тоном «что с него, бедного, взять?». — Притворился, что ничего не понял, хотя самого распирало от счастья. Глупый был… да попросту струсил. Да-да, даже неустрашимые, до мозга костей благородные джентльмены порой ведут себя не храбрее лунных тельцов! Таким, бывает, проще умереть, нежели признать свои чувства, а уж мой славный Рем… Он и не мечтал, что кто-то может разделить с ним жизнь, любить его в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии… Это слова из нашей свадебной клятвы. Маггловской, — пояснил он, как будто извиняясь. — Ведь моя дорогая Хоуп вовсе не была волшебницей.

Уголки его губ дрогнули в виноватой улыбке. Он, похоже, испытывал неловкость за тени пробудившихся воспоминаний, за своё старческое многословие.

— Что ж, молодые люди… Кажется, я утомил вас своими словесами, — сказал он, невольно подтверждая мою догадку. — Мы, старики, бываем порой непомерно назойливыми и докучными, ничем не лучше корнуэльских пикси. В душе лелеем надежду, что можем ещё быть полезными, а мир тем временем движется вперёд, и нам за ним не угнаться.

То ли горечь в голосе мистера Люпина проступила чересчур явственно, то ли я успел проникнуться доверием к этому человеку, но меня словно что-то толкнуло. «Почему бы нет?» — сказал я сам себе и, сколь бы призрачной ни казалась удача, решился попытать счастья.

— Мы пришли сюда в надежде поговорить с миссис Тонкс, — переглянувшись с Гермионой, я перешёл на более деловой тон: — Но, возможно, нам сможете помочь вы.

Он сразу же откликнулся:

— Сочту за честь, мистер Поттер. Итак, чем могу быть полезен?

— Мы хотели расспросить об Арке Смерти. Той, что находится в Отделе тайн, — уточнил я, внимательно вглядываясь в лицо мистера Люпина, пытаясь отыскать в нём признаки недовольства, удивления или скепсиса. Но он оставался невозмутимым, и я заговорил смелее.

— Два года назад мой крёстный, Сириус Блэк… вы не могли не знать его, он был школьным другом вашего сына... Так вот, — продолжил я, дождавшись кивка, — Сириус провалился в эту арку, утонул в складках занавеса, и больше его не видели. А когда я хотел кинуться вслед за ним, Люпин, то есть Ремус, обхватил меня обеими руками и, вероятно, спас мне жизнь, удержав от безумства. Он сказал, что поздно, что Сириус уже мёртв… Но почему он так сказал? Там, внутри, есть что-то смертельное?

— Там внутри нет ничего, — произнёс мистер Люпин размеренным тоном, выделив второе и последнее слова.

— Понятно… — со вздохом протянул я, потому как ни черта не понял, а столь неопределённый ответ показался едва ли не насмешкой.

Однако идти на попятную было и рано, и глупо. Слизнорта сколько пришлось уламывать? То-то! Вот и теперь: надо как-то объяснить, что моё любопытство не просто блажь, что мне нужно знать всё и наверняка, и парой слов здесь не обойтись. Но пока я думал, в разговор вмешалась Гермиона.

— Если всё, что связано с Аркой, — государственная тайна, так и скажите. Нам, конечно, хотелось бы получить информацию о том, что там… внутри, но, если это чревато неприятностями, мы не смеем настаивать.

Мистер Люпин прищурился, посмотрел на Гермиону внимательнее и, по всей видимости что-то уяснив для себя, неожиданно заговорил если не профессорским, то очень близким к тому голосом:

— Что известно вам об этом артефакте, мисс Грейнджер?

— Ничего особенного, сэр… — Гермиона, кажется, слегка опешила. — Только то, что писали два года назад в «Пророке»: «Мир мёртвых — царство, куда попадают души умерших и существуют там в форме теней». Если так, то, выходит, там находится нечто вроде Аида или Тартара. Всегда считала мифом и то, и другое, но... хотелось бы уточнить этот момент.

По лицу мистера Люпина скользнула лёгкая снисходительная улыбка.

— Постараюсь, юная леди, — сказал он. — По ту сторону занавеса находится нечто другое, более древнее, чем Тартар. Там — Хаос.

— В смысле? — быстро переспросила Гермиона. — Хаос как всеобщий беспорядок, смешение всего сущего, или как у древних греков: изначальная пустота, из которой появились первые боги, а потом и весь мир? Хотя, если разобраться, верно и то, и другое...

— Так-так, мисс Грейнджер, продолжайте, — подбодрил мистер Люпин.

— Ну… я кое-что читала об этом, увлекалась когда-то античными мифами. Там много всего — в основном о богах, — но если по сути, то в представлении древних Хаос — это некая первооснова, из которой мир берёт своё начало и в неё же погружается, страшная бездна, которая готова поглотить всё без остатка. Это нечто однородное, где нет никакой материи, никакой энергии, и потому там ничего не происходит. Своего рода небытие…

Небытие…

В голове вновь щёлкнуло, в ушах раздался мелодичный голос дверного молоточка и твёрдый ответ профессора МакГонагалл.

— Куда деваются исчезнувшие предметы?

— В небытие, то есть во всё.

Неужели всё одно к одному?

Мне понадобилось усилие, чтобы вернуться к действительности. Страшась пропустить что-нибудь важное, если опять выпаду из разговора, я ущипнул себя за руку.

— …так чем, по-вашему, отличается живой мир от мёртвого? — мистер Люпин не сводил с Гермионы пристального взгляда.

— Живой мир изменяется во времени, а мёртвый… Но ведь этого не может быть! Время нельзя остановить!

«Сейчас вскочит с места и топнет ногой», — подумал я, придерживая Гермиону за руку. К счастью, обошлось без крайностей: она быстро успокоилась и обратилась в слух.

Мистер Люпин пару раз вздохнул, привычно сцепил руки в замок, судя по всему, настраиваясь говорить долго и основательно.

— В детстве Рем любил слушать сказку о спящей красавице. Речь там шла о некой принцессе, в маггловских сказках почему-то полно прекрасных принцесс, — заметил он с грустной улыбкой. — Леди уколола себе руку веретеном и заснула. Она должна была проспать сто лет, и, для того чтобы она могла очнуться в привычном ей мире, в замок явилась волшебница и погрузила его весь в сон — очень, очень необычный. От взмаха её волшебной палочки все, кто был в замке, словно бы оцепенели, и даже огонь в очаге застыл, стал как нарисованный.

Мистер Люпин смолк на минуту, затем продолжил:

— Помню, Рем никак не мог успокоиться. «Как такое возможно? — без конца расспрашивал он. — Неужели есть настолько могущественное заклинание?» И тогда я рассказал ему об Арке. Легенды гласят, что там, внутри, даже время стоит на месте.

— А откуда она, Арка эта, взялась? — спросил я.

— Этого — увы! — никто не знает, — ответил мистер Люпин. — Но она намного древнее Хогвартса. Некоторые считают Арку Смерти ровесницей Стоунхенджа, другие утверждают, что когда-то она являлась его частью, а позже была перемещена в Министерство. Чтобы не смущать магглов, — он беспомощно развел руками. — Ну а Министерство, само собой, постаралось засекретить всё, что возможно, и только почтенный возраст артефакта — его появление относят, самое малое, к двухтысячному году до нашей эры — позволяет мне называть вещи своими именами, без оглядки на инструкции. В нашей семье старались сохранять древние знания, хотя, боюсь, мне нечего больше рассказать вам.

— В любом случае: спасибо, — от души поблагодарил я. Гермиона поспешила сделать то же самое.

В эту минуту дверь приоткрылась, и в проёме показалась хозяйка дома. Я невольно вздрогнул: сходство Андромеды со старшей сестрой было поразительным, и горе лишь усилило его. Её губы были поджаты, взгляд сделался тяжелее. Под глазами залегли глубокие тени, и я поймал себя на мысли, что боюсь заметить признаки безумия на этом почерневшем лице.

Мы с Гермионой вскочили на ноги. Андромеда стремительно пересекла комнату, молча кивнула мистеру Люпину и с ходу, не тратя ни минуты на расшаркивания, обратилась ко мне:

— Вы сказали, что намерены задать мне несколько неотложных вопросов. Я жду.

Гермиона успела меня опередить. Пока я собирался с мыслями, в гостиной уже раздавался её высокий напряжённый голос:

— Вопрос только один, миссис Тонкс. Вам, возможно, известно, каким именно заклятием был поражён ваш кузен, погибший два года назад? Я говорю, конечно же, о Сириусе…

— Где мы? — спросил я, очнувшись от аппарации и не обнаружив вокруг себя ни домов, ни светящихся окон.

— В парке, — ответила Гермиона.

— Я считал, мы вёрнемся на площадь Гриммо. Рон, наверное, ждёт...

— Подождёт, — перебила Гермиона. — Давай прогуляемся, Гарри. У меня голова кругом.

Я промолчал: сам был не прочь немного развеяться и, говоря по правде, совсем не настроен видеть Рона. Он напомнит о Джинни, спросит, где я пропадал весь день, хотя я, в общем-то, не обещал ничего определённого. Сказал, что загляну в «Нору» чуть позже, а пока — увы! — Поттера ждут в Министерстве.

Нет, я вовсе не собирался держать всё в тайне, просто намеревался сначала прояснить ситуацию. Гермиона уже знает, Рон будет следующим. Выслушав новости, он будет вздыхать, костерить гоблинов, возможно, отвесит парочку словечек в адрес новой власти и, конечно, попытается меня успокоить. Рано или поздно речь зайдет об Арке, и тут они с Гермионой начнут переглядываться, безмолвно переговариваться за моей спиной, а когда я обернусь, спешно оторвут взгляды друг от друга. Я не выдержу, скажу, что нет смысла играть в молчанку: «всё я понимаю, мёртвых не вернёшь». Гермиона молча кивнёт и опустит глаза, а Рон, пройдя несколько шагов туда-сюда, попробует прервать безмолвие неуклюжей шуткой. Отвесит что-нибудь вроде: «Мы верим в тебя, сынок...», и я сделаю вид, что всё хорошо.

Уходя от щекотливой темы, Рон и Гермиона начнут вспоминать прошедший день, и я волей-неволей почувствую себя третьим лишним. Нет, не потому, что они будут не отрывать глаз друг от друга и перешёптываться, словно парочка воркующих голубков. Они, вообще-то, не воркуют, а щёлкают клювиками, иногда даже слишком громко, но всё равно — кому от этого легче? Допустим, к их дежурным препирательствам я худо-бедно привык, однако в последние дни между ними, мне кажется, появилось нечто особенное, более, я бы сказал, личное. А может, я был слеп, теперь только заметил, насколько Рон и Гермиона сблизились друг с другом?

Вчера вечером, например, они обсуждали планы на ближайшие дни. И вроде ничего такого, но у меня язык бы не повернулся предложить Джинни помочь мне по хозяйству. А Гермиона запросто: «Хочешь потрудиться, Рон? Давай! Грязи, думаю, хватит на всех». Услышав о вероятных залежах пыли и грязных окнах в её доме, мы все повздыхали, а потом я предложил свои услуги и сразу всё испортил. Рон вспомнил о сестре, сказал, что её тоже можно привлечь к делу, но Гермиона, помявшись, заявила, что Джинни — всё же несовершеннолетняя, колдовать ей по-прежнему нельзя, и вообще — посмотрим...

Между прочим, могла бы и напрямик: «Извини, Гарри, но мы с Роном хотим побыть вдвоём...»

Но вместо этого она перешла к финансам, начала прикидывать, хватит ли ей денег на билет до Сиднея. Рон со свойственной ему простотой доложил, что в его карманах свищет ветер, но обещал поговорить с отцом. А я молчал: сидел себе тихо в кресле, как будто меня и нет. О, Дурсли были бы довольны своим подопечным! Не то чтобы я сокрушался о своём наследстве, но как-то незаметно привык считать себя обеспеченным человеком, а последний год лишь добавил уважения к деньгам. Как ни крути, но с галеонами жить проще. Перед друзьями, например, можно не тушеваться, а просто вставить слово и предложить свою помощь.

По ходу дела перед глазами вырисовывалась картина: прихожу я, значит, к Джинни, она предлагает куда-нибудь сходить, а я, точно последний обормот (Поттер-обормотер, угу!), выворачиваю перед ней пустые карманы.

Разумеется, она начнёт уверять, что ей всё равно. Но мне-то самому не всё равно, и это — факт! Впрочем, все эти чувства — досада, неловкость, жуткое ощущение неопределённости — одолевали меня вчера. Сегодня... Как там мистер Люпин сказал — «разделить жизнь»? Так я не подошёл к Джинни ни после битвы, ни трое суток спустя, да и теперь не горел желанием делиться своими проблемами. «В богатстве и бедности»? Так я застеснялся своих пустых карманов. Понятно: всё это не про нас с Джинни. Мы просто встречались. Урывками, в свободное от уроков и «спасения мира» время.

Вот так вот, хочешь не хочешь, а начинаешь видеть вещи как они есть. День, что ли, выдался не в меру тяжёлым? Или гнетущая похоронная атмосфера последней недели повлияла? За прошедшие дни я осознал ещё кое-что. Живым похороны нужны не меньше, чем мёртвым. Чтобы иметь возможность попрощаться и отпустить, и после не изводить себя пустыми надеждами. Если бы глаза Сириуса были закрыты, как положено, а его тело предано земле, разве стал бы я сходить с ума от двух случайно оброненных слов? Но с этим покончено. И не важно, что там, за аркой: Аид, Тартар или первородный Хаос. В любом случае — это чужой мир, и живым там не место. А Сириус умер практически сразу, ещё при падении.

Миссис Тонкс сказала, что было использовано заклинание, останавливающее сердце, известное каждому в семье Блэк. Ремус поделился подробностями, когда заглядывал к ним в дом — справиться о здоровье Доры. Он всё видел своими глазами: и то, как заклятие угодило Сириусу прямо в грудь, и то, как замерла улыбка на его губах, и страх в его глазах. И что секунду-другую человек не понимает, что происходит, а потом медленно опрокидывается навзничь. Короче, все характерные признаки. Иногда смерть бывает милосерднее жизни, но, наверное, это правильно. Хоть какая-то справедливость! Когда я шёл умирать, Сириус сказал, что нисколечко это не больно. «Быстрее и легче, чем засыпать». Надо понимать, он знал, о чём говорил.

Прохладный ночной воздух холодил лоб, рука привычно тянулась к шраму. Надо отвыкать. Оставить прошлое этим... — как их? — лангольерам и жить настоящим. Усталость, навалившаяся на меня ещё в доме Андромеды, не отпускала. Пытаясь взбодриться и хоть чем-то заполнить неприятную, сосущую душу пустоту, я остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Гермиона, до этой минуты пребывавшая в задумчивости, положила мне на плечо руку. Я взял её ладонь в свою, осторожно сжал холодные пальцы, сказал, что всё хорошо. Не помогло.

— Гарри... Не идёт у меня из ума эта Арка, да и книга тоже. Уверяю: Руквуд не просто так ею заинтересовался. Всё, что там написано, конечно же, выдумка, но, определённо, что-то в этом есть. Временная дыра, проход, ведущий в небытие... А вдруг и остальное гораздо ближе к реальности, чем кажется? Ведь тем людям удалось выбраться из прошлого.

— Предлагаешь нанять самолёт и прочесать весь хаос?

— Нет, конечно, — ответила Гермиона, оставив без внимания мой небрежный тон. — Боюсь, ты решишь, что я сумасшедшая, но мне кажется, Сириуса ещё можно...

— Не надо, — оборвал я, воспользовавшись её секундной заминкой. — Сириус мёртв, его не вернёшь.

— Я в этом не уверена.

Судя по неожиданно твёрдому голосу, Гермиона обдумала свою мысль основательно. Но и мне было чем крыть.

— Воскрешающий камень! Он вызывает только мёртвых. Вернее, их тени, но это не важно.

— Тоже мне доказательство, — Гермиона скептически хмыкнула. — Да в современных фильмах сплошь и рядом человек лежит в коме, а его фантом творит что хочет.

— Сириус не в коме, — возразил я.

— А где?

— Он же не в клинике, Гермиона, — я пытался говорить как можно внушительнее, потому что её скептицизм начинал доставать. — Думаешь, там, за аркой, ему сунули под нос кислородную подушку?

— Подушка там не нужна.

Столь категоричное замечание на секунду повергло меня в ступор, но я быстро взял себя в руки.

— Правильно, — я говорил едва ли не по слогам. — Потому что Сириус мёртв. Его сердце давно уже не бьётся.

— Это не проблема, Гарри, — проговорила Гермиона мне в тон, размеренно и отчетливо. — Сердце можно завести снова, это даже магглам по силам.

— Гермиона, прошло два года! — взмолился я, не понимая, что у неё на уме.

— Я помню, Гарри! — Гермиона медленно опустила развернутые вниз ладони. — Но с другой стороны, что может случиться с телом, которое оказалось в безвременье? По идее, оно должно остаться в первоначальном виде. Нет времени, нет изменений, а значит, и сейчас, и через сто лет Сириус должен быть таким, словно его сердце остановилось пару минут назад.

Я слушал её с открытым ртом, силясь поверить в чудо и одновременно страшась этой веры. Слишком сладко и гладко, чтобы быть правдой. Допустим, волшебники с логикой не дружат, но какая, к Трелони, логика, если нужно спасать человека? Ни один из орденцев даже не попытался взмахнуть палочкой. Не лень же тому причиной, в самом деле!

— Ох, Гермиона... — со вздохом протянул я. — Если бы всё было так просто...

— Всё отнюдь не просто, Гарри! — воскликнула Гермиона. — Можешь мне не верить, но я полагаю, Руквуд делал свои пометки не просто так. Помнишь цитату, что я показывала? «Все, кто выжил, спали». Это подчеркнуто дважды, а на полях — два восклицательных знака! Более того, есть ещё одна похожая цитата. Вот она, я запомнила, — предупредила она и, вскинув голову, зачитала: — «Мы забыли элементарнейшую вещь, хотя она у нас все время была перед глазами. Когда мы впервые вошли в разрыв потока времени, все на самолете, кто бодрствовал, исчезли».

— И что это значит? — спросил я, всеми силами стараясь сохранять хладнокровие.

— Возможно, Руквуд догадался, что через барьер между мирами можно пройти только в бессознательном состоянии.

— Хочешь сказать, что выбранное Беллатрисой заклинание могло... спасти Сириуса в Арке?

Я боялся поверить собственным словам, боялся пробудить в себе надежду. Пришлось сделать усилие над собой, чтобы закончить фразу. Гермиона ответила молчаливым кивком. Повисла пауза. У меня горели щёки, от мыслей в голове гудело. Руквуд был в Отделе тайн, в той самой комнате с каменными ступенями. Дрался с Кингсли. Потом появился Дамблдор и повязал всех Пожирателей. Вряд ли Руквуд видел падение Сириуса в Арку, но разве он не мог воспользоваться Омутом памяти? Ясное дело — мог. Только... зачем ему это? Не из любопытства же! Хотя... возможно, он изучал эту арку, как Дамблдор мантию, или... Чем там занимаются невыразимцы? А может, всё гораздо проще? Руквуд мог просто выполнять приказ хозяина или... кого-то ещё. Живой Блэк куда как полезнее мёртвого, и если бы им удалось достать его оттуда... Однажды Сириус уже послужил приманкой для Поттера, так почему бы не провернуть этот трюк ещё разок? Вот крыса! Да при таком раскладе стоит удивляться тому, что крёстный до сих пор болтается по ту сторону занавеса.

Разом вспотевшие ладони сжались в кулаки. Выбор между живым Сириусом и заданием Дамблдора представлялся немыслимым. Счастье, что мне... — нет, нам! — это уже не грозит. Но что же остановило Пожирателей? Возможностей у них хватало: вся мощь Министерства. Могущественнее некуда, могущественнее только... Старшая палочка!

И тут меня повело основательно. Я, кажется, только в этот миг осознал, что так и не смирился с отсутствием Сириуса в моей жизни. Мною вдруг овладело такое отчаянное желание вернуть его... — хотя бы его одного! — что жалкому голосу разума, до сей минуты кое-как удерживающему меня в рамках реальности, пришлось заткнуться. Все сомнения — к чертям! Не так давно и победа над Волдемортом представлялась несбыточной мечтой!

— А что там ещё подчёркнуто, Гермиона? — спросил я, имея в виду книгу, и, наскоро оглядевшись, предложил: — Давай присядем.

Мы облюбовали одну из скамеек, поближе к фонарю. Едва примостившись на краешке, Гермиона стала копаться в сумочке, и скоро в её руках оказались уже знакомые мне «Лангольеры». Отыскав нужную страницу и подсветив её «Люмосом», Гермиона начала читать вслух:

— «А почему бы и не быть этому столь прекрасным? Здесь место, где жизнь, возможно, вся жизнь, берет свое начало. Место, где жизнь зарождается каждую секунду каждого дня... колыбель творения и живой родник времени. Лангольерам сюда хода нет».

Быстро пролистав несколько страниц, она отыскала другой, менее обнадёживающий отрывок.

— «Что же будет с нами, если мы не найдем разрыва? — подумал он. — Что случится, когда иссякнет топливо? Не говори мне, что мы разобьемся, поскольку не обо что разбиваться. Мы просто, видимо, будем падать, падать... и падать. Как долго? Как далеко? Как долго можно падать в ничто?»

— Всё это из подчёркнутого, — сообщила Гермиона, заложив страницу пальцем. — Но на полях — там, где про падение в «ничто», — стоит вопросительный знак, а рядом зачем-то вот этот символ.

Она придвинулась поближе, протянула мне раскрытую книгу и ткнула пальцем в страницу. Там было изображено нечто вроде галочки с изогнутыми концами, напоминающее не то тараканьи усы, не то чьи-то рожки.

— Гарри, ты как думаешь? Что это может быть?

Я пожал плечами, слишком был взволнован, чтобы что-то говорить. Перед глазами стояла бесконечная, бездонная пустота и падающий в неё Сириус. Счастье, что он там без сознания.

— Сначала я приняла его за обычную галочку, но теперь не уверена, — размышляла вслух Гермиона, продолжая листать книгу. — Есть ещё одно место, отмеченное тем же символом. Вот, Гарри, послушай: «Рейс № 29 стал доской для серфинга — его затрясло и закрутило в завихрениях воздуха». У Руквуда это предложение тоже подчёркнуто, а рядом — знак вопроса и точно такая же рогатая галочка. Это однозначно не руна, я уже проверила по «Словнику». А тебе не встречалось такое раньше?

Она сунула книгу мне в руки и направила на неё свет волшебной палочки.

— Нет, вроде... — начал я, хотя никакой уверенности в этом не было: изображённый на полях знак был слишком прост. — Нет, погоди-ка! — присмотревшись внимательнее, я впервые в жизни помянул Прорицания добрым словом. — Это похоже на зодиакальный знак Овна.

— И что это может означать?

Она спрашивала как-то отстранённо, сосредоточившись на чём-то своём, и так смешно наморщила носик, что я, не выдержав, ляпнул первое, что подоспело в голову.

— Все козлы. Или: раз козёл, два козёл, — дополнил я немного погодя, умолчав о том, что года три назад Рон изображал такие рожки всякий раз, когда шутки близнецов переходили границы терпимого.

И вместо ожидаемого «Да ну тебя!» вдруг услышал невероятное для Гермионы утверждение, произнесённое таким тоном, будто её только что осенило:

— Или автор книги — козёл!

Быстро захлопнув книгу, она уставилась на меня. А я — на неё. Мы сидели так с минуту, пока до Гермионы не дошло: Гарри Поттер выдал всё, что мог, и большего от его куцей как бы интуиции ждать не стоит.

— Понимаешь, Гарри... — многообещающе начала она. — Видимо, Стивен Кинг думал, что раз есть дыра, то должна быть и турбулентность. Это такая тряска, когда самолёт попадает в вихревые потоки воздуха и его начинает болтать туда-сюда. Кстати, с латыни слово переводится как «воздушная воронка». Но мы ведь стояли в двух шагах от Арки и ничего подобного не чувствовали.

Припомнив, как выгнулось тело Сириуса при падении в Арку, я позволил себе усомниться.

— И что? Занавес всё время колыхался. Может, там, внутри, свищет ветер, и такие завихрения, что мало не покажется.

Гермиона вновь нахмурилась и сидела так, глядя в никуда, довольно долго, пока я не кашлянул. Очнувшись, она разжала сцепленные на корешке книги пальцы, вскинула голову и продолжила рассуждать.

— Завихрения — это вряд ли. Скорее, просто колебания. Но если небытие — это абсолютный вакуум, то воздуха там быть не должно. Так? Значит, он куда-то девается. Возможно, возвращается назад, в наше время. Быть может, в небытие проникают только тени, а всё материальное... Нет-нет, Гарри, мы не должны сдаваться! — воскликнула она прежде, чем я успел испугаться. — Что, если тело Сириуса где-то близко, застряло в проходе, в этой самой воронке, и болтается туда-сюда? Если время там течёт достаточно медленно, то всё ещё возможно. Ты же говорил, что ему понадобилась целая вечность, чтобы упасть, — напомнила она. — По крайней мере, мы должны попытаться. Мы просто обязаны сделать это, Гарри! Для начала можно попробовать «Акцио».

— «Акцио» на человека не подействует, — твёрдо вставил я, тут же, впрочем, об этом пожалев. Гермиона посмотрела на меня с сочувствием.

— Скажи честно, Гарри, ты хоть раз открывал «Теорию магии»?

— Э-э-э... — затянул я уклончиво. — Может, и открывал. Сдал же я как-то СОВ.

Гермиона покачала головой. Весь её вид буквально кричал о том, что библиотека льёт по мне слёзы, и если я немедля не двинусь в указанном направлении, то плохо кончу. Впрочем, заговорила она вполне миролюбивым тоном.

— Частично ты прав, Гарри. «Акцио» не воздействует на высокоорганизованный разум, на тех, у кого в голове больше двух с половиной извилин. На Живоглота, например, никак не влияет, но на жаб и прочих пресмыкающихся ещё как!

— На лососей ещё, — добавил я со знанием дела.

Но сейчас выловленные мною лососи интересовали Гермиону меньше всего. Она продолжала:

— И на бессознательное тело «Акцио» тоже подействует. Ещё есть «Мобиликорпус», оно перемещает тело человека по воздуху. Наконец, «Магикус экстремус» — специальное заклинание для усиления всех прочих заклинаний. Мы должны были проходить их на седьмом курсе, но, думаю, это не проблема. Оно не особо сложное, просто считается, что детям это ни к чему. У тебя, Гарри, должно получиться. Рука движется по часовой стрелке, описывает полукруг, а потом резко на себя. Да-да, вот так правильно, — похвалила она, проследив за моей рукой.

Я уже доставал волшебную палочку. О чём тут думать, чего тянуть?

— Попробуем? — предложил я, мотнув головой в сторону ближайшего газона.

Не дождавшись ответа, я поднялся на ноги и, отойдя подальше, наставил палочку на Гермиону.

— Мобиликорпус! Магикус экстремус! — выкрикнул я в темноту, описав рукой полукруг и в полном соответствии с инструкцией потянув волшебную палочку на себя.

«Мобиликорпус» вышел отменно. Заклинание подхватило Гермиону за лодыжки и подбросило в воздух, и её тело, едва приняв горизонтальное положение, устремилось ко мне ногами вперёд. Ну, перестарался я. У меня бывает.

То ли, опасаясь осечки, вложил в свой голос чересчур много, то ли переполнявшее меня нетерпеливое возбуждение нашло наконец выход, но спустя мгновенье Гермиона врезалась в меня со скоростью бладжера. Я грохнулся на спину с такой силой, что едва дух не вышибло. В глазах зарябило, дыхание сбилось, какое-то время я не чувствовал ничего, кроме жгучей пульсирующей боли где-то слева, под рёбрами. С каждым ударом сердца боль расползалась по телу, проникая всё глубже и не давая вздохнуть. В боку саднило, и я не сразу сообразил, что туда впилось что-то твёрдое и угловатое — не иначе как злополучная книга с её плотной корочкой.

— Гарри, ты как?

От боли долетевший до меня голос казался слабым и далёким, но, повернув голову, я увидел Гермиону всего в полушаге от меня. Она сидела на траве и растирала бедро.

— Очки целы, — доложил я, не колеблясь и втайне гордясь собой: героям не больно!

— А чего лежишь?

— Отдыхаю, — прохрипел я, гадая, что же там с ребром: просто ушиб, трещина или, упаси Мерлин, перелом?

— Ты заслужил, — отвесила Гермиона с нешуточной суровостью в голосе — не иначе как в издёвку.

— Неужели? — осклабился я. Она тотчас сменила гнев на милость и начала объяснять мои промахи.

— Чтобы удержать тело в вертикальном положении, нужна сноровка, но это можно оставить на потом. А вот над скоростью перемещения придётся поработать всерьёз, — предупредила она с лёгким смешком и, не выдержав, спросила напрямик: — Говоря по правде, Гарри, страшно интересно, как тебе это удалось?

— Самому страшно, — буркнул я, переводя взор к небу. Гермиона усмехнулась, но подниматься на ноги не стала: подползла поближе и вытянула из-под меня «Лангольеров» (за что я был ей страшно благодарен). Потом покосилась на волшебную палочку у меня под рукой, молча легла рядом и положила свою ладонь поверх моей. Мы уставились на разжиревшую луну. Подстриженная, упругая, как щетинка, трава приятно холодила спину. Я размышлял о том, что делать. Ковылять в «Мунго» пешком или как? Смогу ли я хоть подняться самостоятельно, не скрипя при этом зубами?

Но когда я попытался прощупать ушибленное место свободной рукой, стало понятно: дело плохо. Тупая ноющая боль мгновенно сменилась резкой и острой, а в глазах сверкнуло так, что лунный диск рассыпался на несколько штук. «Ладно уж, колись, — сказал я сам себе. — Не фиг корчить из себя героя!»

— Гермиона...

— М-м?

— Я тут подумал... Кажется, я должен сказать тебе...

Она мгновенно перевернулась со спины на бок, приподнялась надо мной, и я вдруг поймал ее взгляд, которым она всматривалась в меня, — тот пронзительный, кричащий, много чего обещающий взгляд, который невозможно спутать ни с каким другим. Увидел лицо, полное ожидания и надежды. И выпал из реальности.

В амурных делах я, наверное, тот ещё лопух, но всё же успел кое-что в этой жизни. Чжоу и, главное, Джинни — не так уж мало для неполных восемнадцати лет. Но клянусь, от Гермионы я не ожидал ничего подобного! Мы же всегда были просто друзьями, а сейчас она смотрела мне в лицо и глаза её были переполнены чувствами, в серебристом свете луны казавшимися абсолютно явными и... настоящими. Мои ощущения больше всего смахивали на панику. Бегущие по телу мурашки в какой-то момент остановились, замерли и, словно сговорившись, вонзились в кожу тысячами мелких остреньких иголочек. Мысли в голове шевелились, но как-то отрывочно и хаотично, беспрерывно путаясь и мечась из крайности в крайность.

А ты, Поттер, однако... даешь, хоть и очкарик. Гермиона — это тебе не Серая дама, ей зубы не заговоришь. Нет, правда: такую девчонку охмурить! Она же ни на кого так не смотрела, даже на Рона... Но как она могла... может? И... что делать?! Рон мне друг, и вообще... ничего так выбор между простым и правильным. Не, не могу. Я тут раненый!

Мысль показалась спасительной, и я ухватился за неё, как утопающий за соломинку, пытаясь взять тайм-аут. Потому как пойди разберись сходу, где оно тут простое, а где — правильное.

— У меня с ребром что-то не то, — сообщил я, стараясь придать голосу безмятежность. — Трещина, наверное. Вот здесь, слева, — добавил я, качнув головой.

Гермиона как будто очнулась: вскинула брови, моргнула несколько раз — часто-часто. С лица исчезло потрясшее меня выражение, она встала передо мной на колени, зажгла «Люмос» и, распахнув полы моей куртки, начала потихоньку подворачивать повыше мою футболку.

— Ой, Гарри, — услышал я несколько секунд спустя, — там такой жуткий синяк!

— Залатать сможешь?

Гермиона замотала головой.

— Нет, не рискну. Вдруг сделаю только хуже: непонятно, что там за внутренние повреждения. Нет-нет, шевелиться тебе нельзя, — быстро предупредила она, видимо почувствовав, что я намерен приподняться. — Вдруг ребро сломано и произойдет смещение? Лучше сделаем так: я смотаюсь в «Мунго» и приведу сюда специалиста. Я быстро, Гарри, — она как будто оправдывалась. — Туда и обратно. На всякий случай можно установить вокруг тебя нашу обычную защиту.

— Боишься, что съедят? — пошутил я, но Гермиона даже не улыбнулась.

— Не боюсь, а переживаю, — проговорила она значимо и сердито, а потом, выждав паузу, прибавила преувеличенно ворчливым тоном: — Оставлю я тебя одного, как же! Когда свиньи полетят, и не часом раньше!

— Смотри, Рон будет ревновать.

Я произнёс это как бы между прочим, думая вовсе не о Роне. Не уходил у меня из мыслей тот её взгляд, и — чего притворяться? — только что произнесённые слова грели душу.

Она меня не оставит.

И вроде слышал уже такое, но звучит как-то по-другому. Хотя нет, в первый раз было отчаянное: «Да... да, остаюсь. Мы обещали помочь Гарри...»

Тогда Рон почему-то выкрикнул: «Я понял. Ты выбираешь его», а до меня лишь потом дошло, что он ревновал. Только я значения не придал, думал, крестраж его попутал. А выходит, были у Рона причины. Но неужели Гермиона и в самом деле меня... ко мне?.. Но это же... в корне меняет дело, хотя... ох, бедный Рон!

— Рон? — зачем-то переспросила Гермиона.

— Ну... да, — подтвердил я. — Разве вы не...? Разве ты не... влюблена в него?

Такой гнев в её глазах я видел лишь однажды, в момент, когда она, заметив в углу палатки нежданно-негаданно возвратившегося Рона, двинулась к нему, загодя приколачивая его взглядом к стенке и сжимая кулаки. Вскочив на ноги, Гермиона быстро отряхнулась, выставила вперед волшебную палочку и вдруг выплеснула на меня то, что когда-то сказала Люпину Тонкс, и что я никак не думал услышать в свой адрес, да еще и от Гермионы:

— Ты бы знал, в кого я влюблена, Гарри, если бы не был так сильно занят спасением мира и... заботами о Роне...

Она говорила негромко, но в ночной тишине её слова раздавались предельно отчётливо, и притвориться глухим было совершенно нереально. Как и сделать вид, что ничего не понял. Выглядеть придурком не хотелось, однако, всматриваясь в нагреваемый чарами воздух, я подумывал, не прикинуться ли мне зелёным и наивным. Люпин ведь как-то смог. Хотя... разве знала его Тонкс так же хорошо, как Гермиона — меня? Им ведь не нужно было делить друг с другом сырую промёрзшую палатку, мантию-невидимку, долгие ночные дежурства и единственную волшебную палочку. И да — последний кусок хлеба. А ещё чёртов крестраж и зыбкую надежду отыскать в Годриковой Впадине хоть что-то, помимо могил. Даже удивительно, что не пришлось делить на двоих одну кровать, с одеялом в придачу. Для полного, так сказать, набора. Как нам удалось выкарабкаться из той жуткой истории, о которой сейчас беспощадно напоминал вибрирующий от заклинаний воздух? Сам удивляюсь. Нам — это мне и Гермионе. Рон объявился, когда дело сдвинулось с мёртвой точки.

А я, по её мнению, забочусь о Роне? На его месте я бы, пожалуй, обиделся. Он что, немощный, или как?

Просто у Рона был шанс выбраться из войны живым. Он мог уехать за границу, выдать Гермиону за свою кузину, да мало ли что мог придумать. В то время как я...

Стоп! До моих мозгов, похоже, сейчас только дошло, что смерть не отсрочилась на год-два, а отодвинута, надеюсь, надолго. И у меня — выжившего — есть выбор. Не между лёгким и правильным, а просто выбор: где и с кем жить, что и как делать. Несколько лет знал, что погибну, давно с этим смирился, и вдруг: вот тебе, Гарри, жизнь! Используй её как хочешь.

И о моих проблемах с гоблинами Гермионе уже известно...

Как ни странно, это вроде бы незначительное обстоятельство стало той соломинкой, которая переломила спину верблюду, положив конец моим сомнениям. Или, быть может, визит в Отдел тайн чересчур сильно всколыхнул то, что я чувствовал, когда лишь чудом не потерял её там.

И, господи боже, Гарри Поттер! Может, хватит, а? Будь мужчиной!

Когда насыщенный чарами воздух перестал рябить, я решился подать голос.

— Гермиона...

— Что, Гарри?

Она опустилась на колени и склонилась надо мной, щекоча мою щёку выбившейся из косы прядью. У меня перехватило дыхание. Знать бы, что говорят девушкам в таких случаях... Про себя рассуждать легко, но попробуй, выговори это вслух!

— Не оставляй меня одного... — начал я нетвердо, кое-как проглотив подступивший к горлу ком.

— Я же быстро, Гарри! — воскликнула она, не то утешая, не то возмущаясь. — Туда и обратно, ты и глазом моргнуть не успеешь.

Сердце сжалось в тревоге. Я чувствовал, что Гермиона уже жалеет о своём нечаянном полупризнании и готова пойти на попятный. А что тут хитрого? Сделает вид, что ничего такого не говорила, что мне показалось, и одарит меня сухим холодным взглядом, как она умеет, и который, казалось, я уже ощущал на себе.

«Дождёшься, „герой“! Она уже целовалась с Роном — хорошо, если раз. Завтра станет обсуждать с ним поездку в Австралию, чего доброго вдвоём, строить планы, а ты, Поттер, будешь сидеть тихо в сторонке, мотать на кулак сопли и делать вид, что тебе всё равно. Что, не нравится? Так... делай же что-нибудь!»

Гермиона подхватила свои растрепавшиеся волосы и стала заправлять их за уши. Моя тревога сменилась паникой, а нужные слова всё не находились.

«Целуй, не будь дураком! — пришло озарение. — С остальным разберёшься после!»

Рывком приподнявшись на локтях, я потянулся к Гермионе и, прежде чем свалиться от острой, разрывающей грудь боли, успел коснуться её губ своими. Секунду-другую я всматривался в её ошалевшие от изумления глаза, потом в голове поплыло, мир потемнел, и я вместе с ним провалился в бездну.

А вынырнув, обнаружил себя в постели, под мягким, уютным одеялом. В ребрах ощущалось лёгкое жжение, вполне, впрочем, терпимое. Взгляд зацепился за бледно-светящийся шар, висящий в воздухе.

«Лампа, что ли? — вяло подумал я. — Тогда должен быть трос, или там... стержень какой-нибудь. И потолок...»

Потолок оказался на месте. На нём выделялся желтовато-золотистый круг — свет от лампы. Трос я никак не мог разглядеть. Пока не сообразил, что лежу без очков.

Заморгал, повернул голову. Очки вместе с волшебной палочкой обнаружились на небольшой тумбочке, стоящей рядом с кроватью. Слегка успокоившись, перевёл взгляд к окну, занимавшему почти всю стену, и с минуту пялился на чернильно-черное небо за стеклом. Ночь... А я, наверное, в «Мунго»...

Мгновенно всё вспомнилось. Сириус, Арка Смерти, «Лангольеры», разговор с мистером Люпином, парк, «Магикус экстремус», ребро, Гермиона...

«Гермиона?.. — приподнял голову, мысленно паникуя. — Мне нужна Гермиона!»

Она оказалась рядом. Её рука мягко вернула меня обратно на подушку.

— Тише-тише, Гарри, — торопливо зашептала она. — Никаких резких движений!

— Слушаюсь, — пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Была не была! Что я теряю? Дело-то сделано! Нацепив на нос свои видавшие виды очки, я уставился на Гермиону с видом «казнить нельзя, помиловать!». Она, похоже, думала иначе, смотрела на меня выжидающе. Потом в уголках её губ что-то дрогнуло, взгляд метнулся вниз, и она склонилась над моей кроватью, принявшись поправлять сползшее набок одеяло.

— Слушается он, — бурчала она себе под нос. — Знаем, слышали. Ну разве можно так делать, Гарри?

Я твердо был намерен идти до конца.

— Гермиона, я сделал то, что хотел, и всё, что мог. Мне больше так не делать?

Она замерла. Вскинув голову, бросила на меня напряжённый, испытующий взгляд. Боясь услышать «нет» и совет не распускать впредь руки, я скрестил пальцы, но всё же нашёл в себе силы смотреть ей прямо в лицо.

— Я не о том, Гарри, — пролепетала Гермиона, но глаз не отвела. — Я о твоём... здоровье...

Я приободрился.

— Кстати, о здоровье. Долго мне тут куковать?

— До утра не выпустят, — ответила Гермиона, вновь склоняясь над одеялом. — И ты это заслужил, — добавила она с лёгким укором. — Потому что однажды наступит момент... Всем сердцем надеюсь, что случится он нескоро, но, как говорит мой папа, «дантист пришёл, когда зуб уже умер»*.

— Чувствую, папа у тебя — замечательный! — произнёс я как можно более искренне и громко, расплываясь в улыбке. — Я бы познакомился с ним поближе. Если для этого нужно съездить в Австралию, то я — с радостью! Возьмёшь с собой?

Гермиона замерла на секунду, поправила заплетенные в косу волосы и посмотрела на меня. Наши взгляды вновь встретились. Ещё миг, и её глаза заблестели от навернувшихся слёз, а губы задрожали в робкой ответной улыбке.

Гермиона подвинула стул поближе к изголовью кровати, присев, взяла мою руку в свою. И непривычная неловкость, казалось, растворилась во внезапно потеплевшем воздухе. А я, почувствовав её твёрдую, слегка взмокшую от волнения ладонь, понял, что ждал этого невыносимо долго — с того самого момента, как очнулся.

Теперь пусть бухтит сколько душе угодно: и про здоровье, и про теорию магии, и что я такой-сякой несознательный. Мне не привыкать, я полжизни её слушаю. И готов слушать и дальше. Всю жизнь, если можно.

А что? Вот почему, спрашивается, не прожить жизнь с той, которая оставалась со мной в самые безнадёжные дни? «В горе и радости, в болезни и здравии...» Она ведь красивая, одни глаза чего стоят! И умная! Да я без неё не я, а еще Сириуса вытаскивать собрался! Характер, конечно... чудесный, но мне не привыкать. И губы у неё вкусные. Жаль, не распробовал. Надо бы... Ладно, не сейчас. Обещал ведь: буду слушаться.

Нет, всё я правильно сделал. В любви как на войне: будешь считать ворон — окажешься в лузерах. Мне бы следовало это понять ещё на четвертом курсе, перед Святочным балом, а я, как всегда... слишком долго собирался.

Ничего. Зато сейчас я был уверен, что всё у нас получится: разберёмся мы не то что с гоблинами, а с чем угодно! Вытащим Сириуса из Арки, быть может даже с ним вместе слетаем в Австралию, отыщем там родителей Гермионы и вернём их домой. Нас ведь двое, и... к черту логику: два — это порой больше, чем три.

_______

* «Дантист пришёл, когда зуб уже умер» — шутливая переделка известной английской поговорки: «After death the doctor» (Врач пришёл тогда, когда больной уже умер).

Убеждать Кингсли пришлось долго. Однако постепенно скептическое выражение сошло с его лица, уступив место неподдельному интересу. И разумеется, он сдался: разрешил спуститься к Арке и «помахать палочкой».

Гермиона было заикнулась насчёт бригады реаниматологов, но Кингсли сказал, что это лишнее.

— Обойдёмся своими силами, — пробасил он. — Блэк обучил весь Орден, включая миссис Уизли, и этому заклятию, и контрзаклятию. Потому как на войне, бывает, приходится убивать. Он и вас, молодых, хотел натаскать, но Дамблдор запретил. Рано, дескать. «Эх, старик... — сказал бы я ему сейчас. — Посылать малолеток на бойню с пустыми руками — это как?» «Авада» — не выход. Она ведь для особо «талантливых», поди набери в себе столько ненависти, чтобы сыпать ею направо и налево... Ладно, Гарри, Мерлин тебе в помощь! Дуй за своей трофейной палочкой. Жду вас обоих вечером, после семи.

Все наши с Гермионой расчеты оправдались: и Старшая палочка не подвела, и «Акцио» сработало как ожидалось.

Тело Сириуса выплывало из Арки невероятно долго, но когда оно наконец опустилось на носилки, мы смогли убедиться, что с моим крестным всё в порядке. Его глаза с неестественно расширенными зрачками застыли в неподвижности, лицо посерело, но я не заметил ни заострившегося носа, ни характерной для покойников мертвенной бледности.

— Ну же, Бродяга, давай, — проговорил Кингсли, приставляя кончик палочки к его груди, напротив сердца. Потом он прикрыл глаза, сосредотачиваясь на невербальном заклинании.

Тело содрогнулось, рот приоткрылся. Гермиона держала наготове кислородную маску, но она не понадобилась. Спустя несколько секунд грудь Сириуса приподнялась и медленно опустилась.

— Дышит, — сообщил Кингсли, проверяя пульс. — Скоро должен прийти в себя.

Минуты показались мне вечностью. Тусклое, лишённое красок лицо Сириуса по-прежнему казалось нездоровым, но когда его зрачки сократились, а взор, пока ещё мутный и затуманенный, поплыл в сторону, мы с Гермионой обменялись счастливыми улыбками. Потом он моргнул несколько раз, вновь обвёл амфитеатр взглядом — уже более-менее осмысленным, — покосился на зажатую в своей руке волшебную палочку и, положив её рядом с собой, принялся сгибать и разгибать сведенные судорогой пальцы.

— Сириус, — позвал я.

Он меня, похоже, не узнал: уставился, как на привидение.

— Гарри? — прохрипел наконец.

— Не узнаёшь своих? — участливо справился я.

— Ты вроде как... Чёрт, вылитый Джеймс!

Сириус перевёл взгляд на стоящую рядом со мной Гермиону, потом на Кингсли. Потом, видимо опомнившись, спросил: «Где все?» — и попытался приподняться.

Кингсли остановил его твердой рукой.

— Тише, Блэк, не дури. Не всё сразу. Сейчас отправишься к целителям, они поставят тебя на ноги.

— К каким ещё целителям? В «Мунго», что ли?! — Сириус явно не поверил своим ушам.

— А ты хочешь к себе домой, на площадь Гриммо? — поинтересовался Кингсли, как мне показалось, с некоторой долей ехидства.

— Не-е-ет... — протянул Сириус, глядя на нас троих с растущим недоумением, и, верно заподозрив, что мы так и будем играть в молчанку, воскликнул: — Кто-нибудь — чёрт возьми! — объяснит мне, что происходит?!

— Скоро узнаешь, — отвесил Кингсли с многозначительной ухмылкой. — Только не здесь. Отсюда лучше убраться.

Он наставил палочку на носилки, и они поплыли по воздуху к верхним ступеням амфитеатра. Мы с Гермионой поспешили следом.

* * *

Сириуса определили в ту же самую палату, где накануне пришлось отлёживаться мне. Он уверял, что совершенно здоров, и всё, что ему нужно, — это хорошая кружка сливочного пива. Но принесённое целителем зелье всё-таки проглотил, очевидно, чтобы поскорее спровадить лишних и остаться наедине с нами — со мной и Гермионой.

Мы проговорили весь остаток вечера, пока не пришла дежурная сестра и не напомнила, что больному необходим отдых и сон. Верил ли Сириус тому, что слышал от нас? Верил, наверное, но воспринимал всё очень остро. Он то и дело переспрашивал, отпускал разного рода словечки (местами не совсем приличные), переводя взор на Гермиону — извинялся, и вновь принимался за своё.

— Какого чёрта, Гарри, ты решил всё делать сам? — рычал он, когда дело доходило до очередных загвоздок.

— Дамблдор велел... — оправдывался я, но Сириус меня обрывал.

— Прости, Гарри, но сил нет слушать твою отмазку. Скажи лучше: как ты догадался, что сам — тоже крестраж?

— Догадался? — переспросил я и, переглянувшись с Гермионой, честно ответил: — Ты слишком хорошо обо мне думаешь. Ни черта я не догадывался, меня просветили... Постой! Так ты, выходит, знал?

Сириус посуровел.

— Знал — это громко сказано, Гарри. Кое-какие намёки Дамблдор делал, но настолько туманно, что говорить о чем-то определенном было сложно. Не знаю, чего он опасался? Того, что я тебя остановлю? Бред! Ты ведь боец, а не ребенок. Да я бы сам тебя отвёл. Взял бы за руку и отвёл! — он замолчал на секунду и, будто что-то вспомнив, произнёс: — Я ведь и был с тобой, Гарри. Там, в лесу. Тогда же и... Никто ничего не говорил, но я знал, куда ты идёшь и зачем. Это было... как вещий сон. Ясная такая картинка: ты, твоя мама, Джеймс, Лунатик... Он, кажется, говорил о сыне...

— Его зовут Тедди, — подсказал я. — Маленький совсем, ему нет и месяца.

— Хочешь сказать, что Лунатик женился? — Сириус смотрел с недоверием, переводя взгляд с меня на Гермиону и обратно.

Гермиона усмехнулась, я развёл руками.

— Ай да Лунатик, ай да скромник! — выдохнул Сириус, откидываясь на подушку и вновь вскакивая. — Эх, не понимаете вы! На свадьбе твоих родителей, Гарри, мы с Ремом заключили пари: кто из нас двоих женится первым. Рем, как вы догадываетесь, настаивал, что этим счастливчиком окажусь я, а сам он никогда не обзаведётся ни семьёй, ни детьми. Выходит, он проспорил, так что с него выпив...

Наши взгляды столкнулись, и Сириус осёкся. Повисла тишина.

— Простите, — повинился он минуту спустя. — Ведь я с ним буквально только что виделся...

Помолчав ещё немного, Сириус выдавил с нескрываемой досадой:

— Всё как есть прохлопал. И войну, и битву, и женитьбу друга, и появление нового мародёра. Вашу-то свадьбу, надеюсь, не пропустил?

Возможно, он спросил просто так, ради красного словца, но щёки Гермионы залились краской.

— Нет, — сказал я, предупреждающе сжимая ей руку и наглея окончательно. — Но это событие не за горами.

— Я же говорю: вылитый Джеймс! Но твой отец хотя бы школу закончил...

Однако пару дней спустя, выслушав очередную порцию моих откровений, Сириус поменял своё мнение. Сказал, что мой отец «положил бы глаз на эту девчонку курсе этак… на пятом». И объяснил бы всем и каждому (а друзьям — в первую очередь!) кто есть кто и чьё место «в сторонке».

При этом он тяжело вздыхал и сочувственно качал головой, но меня это лишь веселило. А Сириус в ответ скалил зубы и задавал новые вопросы.

Мне кажется, он не скоро ещё успокоится. «Прошлое, — говорит он, — требует очистки».

«…и не возражай!»

Будто кто-то против?

Только я боюсь не прошлого, а чего-то такого, чему не могу подобрать названия. Своего непрожитого будущего, наверное. Мне кажется иногда, что мы, как те пассажиры с лайнера, проскочили своё настоящее и оказались там, куда никак не должны были попадать. В чужом будущем.

Мне теперь часто снится худой парень со знакомым шрамом на лбу. Я вижу его как бы со стороны, я не ощущаю его собой, но его одиночество чувствую кожей. Всякий раз он поправляет очки и потерянно смотрит вслед своим держащимся за руки друзьям — Рону и Гермионе. Иногда он улыбается, но улыбка выглядит неловкой и натянутой.

Вряд ли этот очкарик осознаёт, что завидует своему другу. И уж конечно никогда не признается, что хотел бы оказаться на его месте. Он сделал свой выбор и считает его правильным, но где-то в глубине души нет-нет, да и шевельнется червячок сомнения.

Что-то не так…

Его рука привычно тянется ко лбу — и, убедившись в тысячный раз, что шрам не болит, он вздыхает.

Вроде всё хорошо…