Кабаре «Бешеная Лошадь» (джен)

Детектива разбудил терпкий и пряный запах жареного чеснока, от которого желудок сворачивался в тугой узел. Он, свесив босые ноги с кровати, скрипучей и ржавой, на которой Лорейн самозабвенно отдавалась ему до самого рассвета, не сняв даже чулок, ступил на холодный дощатый пол. Собирая разбросанные по полу вещи, детектив ухмыльнулся — недовольным этой ночью точно никто не остался…

— Доброе утро, Джимми, — Лорейн кружилась у газовой плитки в крохотной кухоньке, где едва могли уместиться двое. — Готовлю паэлью. Правда без оливкового масла, без шафрана, без помидор… Хотя проще сказать, что тут есть, чем чего нет. В такое время живем, — она пожала плечами, перемешивая деревянной ложкой рис в старой чугунной сковородке.

Девчонка была почти не одета. Безнадежно помятое своё платье она так и оставила небрежно брошенным на полу в спальне, но внешнего своего вида, к слову довольно непристойного, она ничуть не стеснялась. Светлые чулки были неряшливо приспущены и держались только лишь на одной подвязке, бюстье под нижнюю ажурную сорочку она не надела, под прозрачной тканью её угадывались короткие кружевные панталоны, а белокурые локоны были наспех взбиты пышной копной.

Барышня с пылким сердцем и горячей кровью, выросшая на виноградниках солнечной Андалусии, воспитанная быть кроткой женой и хорошей матерью, вырвалась своевольно из-под строгой опеки, пустилась познавать жизнь, мужчин и свободу, а с вместе с нею неприкаянную пустоту, одиночество и сомнения.

«Я могу быть и хорошей девочкой, Джимми. Давай на минуту представим, что я твоя девушка, а ты мой парень? И будто через полчаса ты не выставишь меня за дверь, как уличную потаскуху».

Говорила она совсем без акцента. Гладкое, круглое личико её было умыто, выглядела оно гораздо моложе, чем под тоннами пудры и румян, а у детектива в голове пронеслась шальная мысль, что она может оказаться и вовсе несовершеннолетней. Джеймс поймал её взгляд, полный разнузданной, утолённой страсти, но вместе с тем непостижимой тоски, потерянности и смирения тому, что ей никогда не разорвать замкнутый круг от одной койки до другой и никогда, никогда не вернуться домой на виноградники...

— Если ты решила найти путь к моему сердцу, ты нашла самый короткий, — Барнс обнимает её сзади, бесстыдно задирая подол неглиже и дотрагиваясь до молодой, шелковистой кожи, по которой лёгкой вуалью струился едва заметный аромат духов с нотками розы и жасмина.

«Ну, что ж, я сыграю в твою игру и представлю, что через полчаса не выставлю тебя за дверь, хотя ты, конечно, очень хороша. Да и если ты придёшь ещё, против я точно не буду».

Руки детектива, блуждавшие под кружевом сорочки, легли на её маленькую, аккуратную грудь, и Лорейн довольно замурчала, прогнулась и прижалась круглой, упругой задницей к офицерскому утреннему стояку.

Раздался стук в дверь, и Лорейн, переступая на носочках по холодному полу, спешит открыть дверь.

— Простите, мэм, я не вовремя? — на пороге стоит лесоруб Роджерс, а насмешливая девица с удовольствием наблюдает, как розовеет от смущения его лицо, довольно симпатичное, не смотря на ссадины и заплывший после вчерашней драки глаз.

— Пришёл бы пораньше, котик, тебе бы тоже досталось, — она натягивает пальто прямо на бельё, поднимает с пола платье и обувает маленькие изящные ножки в лодочки.

— Что досталось? — невинно вопрошает обескураженный лесоруб, а уши у него уже полыхают огнём.

— Да всё… — загадочно отвечает девица, скользнув мягкой ладонью по широкой, натренированной бесчисленными взмахами топора груди, запахивает пальто и исчезает за дверью неслышно, словно кошка прошмыгнула…

* * *

Детектив Барнс и лесоруб Роджерс выгрузились из такси на углу, намереваясь пройти пешком до дома журналиста, где, по словам наблюдательного Томми, с ним встречалась Натали.

…Одетая дорого и по последней моде, прекрасная Натали своей гордой поступью и статью ничем не выдавала принадлежности к своей профессии и на разбитную кабацкую девку ничуть не тянула. Она походила скорее на молодую леди, из новой породы независимых, сильных и свободных женщин, добившихся в недавнем прошлом право голоса на местных выборах, на которых дамы традиционных взглядов глядели укоризненно, а мужья их, обремененные браком с консервативным своими супругами, с нескрываемым интересом.

Она спешила по каменной мостовой, и ножки её то и дело подворачивались, каблучки грозились застрять между камнями и слететь с точёной её ступни, а Томми, скрываясь в тени подворотен, едва сдерживался, чтобы не броситься ей на помощь. Она взволнованно улыбалась, поправляла по дороге пышные кудри и несколько раз останавливалась, чтобы глянуться в маленькое зеркальце и освежить помаду. Натали искренне презирала традиционные ценности, ненавидела глуповатого своего жениха-кузнеца и недалёкого братца, но как самая, что ни на есть обыкновенная женщина, жаждала любви отчаянно и была способна ради неё на любые глупости.

Днём Натали вела обыденный образ жизни, посещала дамский салон, ходила в кондитерскую, булочную и прачечную, и каждый раз, встретившись с ней взглядом, её почитатели и поклонники, сопровождавшие своих жён за покупками, отводили взор, а Натали лишь усмехалась, оценивая сухих, старых и мрачных их жён.

— Добрый вечер, сенатор! Миссис Коулсон! — Натали одарила ослепительной улыбкой одну из самых узнаваемых пар в городе, встретившись с ними в мясной лавке, и сенатор снял шляпу в знак приветствия. Худая и бледная, набожная и строгая, Мария Хилл-Коулсон, допускала сенатора к телу лишь несколько раз в год, во время духовных праздников и по церковному благословению, таскала мужа каждое воскресенье на мессу, а вечером, отмолив, как следует, свои грехи на сутки вперед, сенатор отправлялся в «Бешеную Лошадь» под предлогом внеочередного заседания...

Натали исчезала в парадной, а Томми заходил в бар напротив и наблюдал с тоской, как причудливо пляшут две тени в задёрнутом шторами окошке на втором этаже. Барменша Сиф, урождённая Персефона Аматаниду, островитянка, появившаяся на свет прямо посреди оливковой плантации на сказочном зелёном Халкидики, высокая и толстая, приносила ему как всегда стакан простой воды. К самому же закрытию жалела беднягу, наливала остатки прогорклого пива с самого дна бочонка, а на закуску выставляла пару кусков зачерствевшего чёрного хлеба, щедро намазанных сыром из козьего молока...

В ту ночь Натали выбежала со слезами, даже не закрыв за собой двери, Томми спрыгнул со стула, едва не растянулся на скользком, только что вымытом полу, и помчался вслед за нею, а Персефона лишь покачала головой, дожёвывая нетронутые бутерброды. В переулке он потерял её из виду, остановился посреди дороги сам не свой, мучительно выбирая, куда ему податься. Хотелось вернуться в ту злосчастную квартиру, встряхнуть того хлыща, что посмел оскорбить прекрасную его возлюбленную, или помчаться по кварталам, не разбирая дороги, найти её, прижать к груди, утешить, сказать, как сильно он её любит и что никому больше не позволит её обидеть. Бесцельно побродив по бруклинским улочкам, уставший и замёрзший, Томми вернулся в свою каморку в «Лошади», а наутро Натали вышла на репетицию свежая и сияющая, как ни в чём не бывало…

Детектив с новым своим напарником прошли весь путь Томми шаг в шаг и остановились у дверей парадной. Дверной колокольчик был сорван, а на громкий стук мозолистых кулаков лесоруба никто не ответил. Боднув безуспешно дверь плечом разок-другой, Джеймс обходит дом и, разбежавшись, цепляется за ржавую пожарную лестницу на заднем дворе.

— Ты что, влезть к нему собираешься? — возмущённо шипит снизу Роджерс.

— Именно!

— А разве так можно?!

— Мне можно всё, — не имея ни ордера, ни постановления, самоуверенно отвечает детектив, и, колупнув коротким ножичком старую деревянную раму, открывает окно. — Ты со мной или как?

Стив, почесав макушку и нервно оглядевшись, взбирается на лестницу, быстро, легко и непринужденно, словно лесной эльф, и ныряет в окно следом за ним.

Утреннее солнце пряталось за тучами, серый, рассеянный дневной свет свободно озарял комнату, потому Барнс лампу зажигать не стал. Под толстыми подошвами лесоруба что-то хрустнуло, и детектив бросил на него грозный взгляд.

— Под ноги смотри! — Роджерс беспомощно застыл, как слон в посудной лавке, и Джеймс покачал головой.

«Вот же безмозглый увалень!»

Квартира была больше похожа на временное пристанище или командировочную вписку, личных вещей, милых безделиц, фотографий и даже намёка на присутствие женщины детектив не обнаружил. Письменный стол был завален бумагами и книгами, корзина для мусора была наполнена доверху, а хрустальная пепельница заплёвана и полна окурков. Под кроватью пылился раскрытый кожаный чемодан, на двери висел выходной костюм, а под ним стояла пара начищенных мужских туфель.

Барнс передвинул несколько мятых листков и наткнулся на толстенную, отпечатанную на машинке рукопись.

«Роман «Переплывая океан», автор Барток Клинтон, рецензия — отклонено».

Газетные вырезки, напечатанные статьи и заметки, а снизу та же подпись — Барток Клинтон.

«Сербский или венгерский журналист? Неудачливый писатель?»

Барнс было нагнулся к чемодану, как в замке зашуршал ключ. Он бросается вниз, за спинку кровати, а Роджерс, не успев сообразить ничего приличного, застывает прямо под самой люстрой, ровно посредине комнаты, глаза его наполняются ужасом, а лоб покрывает испарина. Барнс шепчет проклятья одними губами, дверь распахивается настежь, и в квартиру входит молодой мужчина в светлом плаще, тот самый загадочный ухажёр Натали, что сбежал прямо из под носа детектива прошлой ночью. Он небрежно бросает стопку газет на тумбу и поднимает глаза…

Мужчина резво выбегает из квартиры прочь, а Роджерс прытью устремляется за журналистом. Барнс вынимает пистолет и вылетает в коридор за ними, проклиная лесоруба уже вслух за то, что тот помчался вслед за потенциальным убийцей так опрометчиво, не подозревая по простоте своей душевной или от безудержной храбрости своей, что тот может быть вооружен и очень опасен.

Детектив пересекает коридор и замирает за углом. Его тревоги подтвердились, и Стив застыл с поднятыми руками, а Барток, гневно сверкает глазами и шевелит желваками, надвигается на него, направляя пистолет прямо ему в грудь. Под рёбрами у детектива заныло от глупости своего положения и беспомощности, дыхание перехватило, а лицо запылало жаром гнева и страха, будто Тощего Стиви собирались окунуть в помойную лужу у мусорных баков прямо у него на глазах. Он стремглав бросается на улицу, огибает здание, молясь Богу впервые за много лет, лишь бы только успеть. Лишь бы не опоздать...

Детектив открывает дверь чёрного хода, проникает, словно мышь, в подсобку, бесшумно и медленно крадётся по стенке вдоль коридора и выходит из тени, словно призрак, прямо за спиной журналиста. Когда Роджерс переводит на него ошалелый взгляд, Барток этот жест замечает, но уже ничего не успевает предпринять — холодное пистолетное дуло упирается ему в затылок.

— Совет на будущее, если уж собрался стрелять — то стреляй, — шипит ему Барнс над самым ухом, и мужчина, стиснув зубы, поднимает руки над головой.

* * *

— Я думал, вы от Бэннера, детектив, поэтому я бежал! Я видел вас вчера в «Лошади», — говорит Клинт, закуривая сигарету под строгим и внимательным взглядом детектива.

— Ну... — нетерпеливо подгоняет его Барнс, не выпуская из рук револьвера.

— Я не убивал её! Мы с Нат встречались. Я хотел её забрать оттуда. Она клялась, что любит меня и готова всё бросить. Я как-то пришёл к Бэннеру, хотел поговорить о ней, и увидел… — он запнулся, потупив взор. — Она трахалась в своей гримёрке с этим негром, Громилой.

Детектив с отвращением представил, как громадный чёрный хрен взрезает упругую розовую плоть прекрасной Натали в самых немыслимых позах и поморщился.

— Ну, я и ушёл. Мне с ним не тягаться, — он горько усмехнулся, а Джеймс не мог отделаться от зудящей мысли, что ни черта ему не верит. — Она приходила, умоляла простить её, но я… я не смог.

— Почему вы решили, что мы от Брюса?

— Он знал о нас. Вчера я пришёл повидать её, я всё-таки её любил, знаете ли, — деловито прибавил венгр, поправляя галстук. — Но мне сказали, что она покончила с собой. Говорят, что из-за нас. И Бэннер поклялся снять с меня голову. А с ним шутки плохи.

Журналист, представившийся внештатный сотрудником «Дэйли Мэйл», типом был мутным и доверия не вызывал ни малейшего, а Джеймс на таких был натаскан хорошо. Он врал и врал безбожно, и к тому же очень умело, не давая детективу ни единой возможности зацепиться за его слова. Он силился казаться взволнованным, расстроенным и подавленным, но глаза его не выражали ровным счётом ничего — пустые, бесстрастные, холодные, и Джеймс, как опытная ищейка, не мог этого не заметить.

Внештатный сотрудник газеты выглядел слишком хорошо для нынешнего положения дел в стране. Ухоженные руки, новый, добротно сшитый костюм из тонкой шерсти, разрешение на ношение оружия и часы с гравировкой на цепочке, которые на поверку оказались самыми, что ни на есть, золотыми.

«Неужели Бэннер? Вряд ли, она была его золотой жилой. На неё шли, как на Марлен Дитрих. И Уилсона, упокой Господь его душу, допросить мне уже не светит. Снова все нити ведут в это чёртово кабаре. А что если всё же Бэннер? Да и этот хлыщ мне совсем не по душе…»

— Детектив! — окликнул его Клинтон, и Барнс вынырнул на поверхность из бездны собственных размышлений. — Думаю, я достаточно помог следствию?

Уточнил журналист, намекая на то, что ребятам пора бы проваливать. Подавленный Стив, подпиравший весь допрос стенку, встрепенулся, готовый немедленно покинуть дом, где ему впервые в жизни угрожали огнестрельным оружием.

— Да, благодарю, пан Барток, — согласился детектив, кивнул Роджерсу и направился к выходу. — И будьте любезны, не покидайте город, пока ведется расследование.

— Непременно, детектив, непременно, — мужчина расплылся в широкой приторной улыбке, и Джеймс заметил, что выражение его глаз снова ничуть не поменялось.

Он сбежал вниз по ступенькам, толкнул дверь, остановился на крылечке и втянул носом шумно сырого и прохладного городского воздуха. Напряжённые пальцы, наконец, отпустили рукоять револьвера, и Барнс нащупал в кармане брюк стальной портсигар…

— Спасибо, — Стив равняется с ним и, покачав головой, от предложенной сигариллы отказывается.

— За что? — детектив чиркает спичкой, отчего рыжие всполохи пляшуь по острым, бледным его скулам и сжатым губам.

— Ты жизнь мне спас, — отвечает Стив, на что Джеймс только отмахивается и спускается с крыльца, натягивая кепи поглубже на глаза. — Мне в другую сторону.

Детектив останавливает шаг и оборачивается на своего товарища.

— У меня свидание. С Пэгги… — смущенно добавляет лесоруб, и Барнс ухмыляется, вспоминая сладкий, непереносимый аромат её духов, от которого его мутило хуже, чем от выпитой однажды палёной водки.

— Ну, удачи, — оценив побитую физиономию лесоруба, что странным образом придавала ему необъяснимого шарма и колорита, усмехается Джеймс.

— Знаешь, Баки, мне кажется, я видел тебя раньше, только не помню где, — бросает ему вслед Роджерс, на что детектив смог только лишь поджать губы в напрасной попытке улыбнуться. Джеймс, втянув голову в плечи, побрел вниз по улице, напрямик домой. Предаваться традиционному вечернему пьянству сегодня отчего-то ему совершенно расхотелось…