Страшная сказка (джен)

Черной-черной ночью, когда одна из лун подмигивает тонким серпом, а вторая и вовсе скрылась за тучами, только волки да призраки кружат по окрестным зарослям.

В кустах что-то захохотало и взвизгнуло. Одинокий путник испуганно вздрогнул и направил уставшую, спотыкающуюся лошаденку прямиком через поле. Там мелькал желтый свет фонаря и временами подвывала собака — верный признак человеческого жилья.

— Стой! Стой, паскуда! — услышал припозднившийся странник. — Стой, мерзавец, я тебя убивать буду!

Путник поднажал. Лошаденка всхрапывала, комья смерзшейся земли летели из-под копыт. Добравшись до ограды крайнего к полям строения, всадник спешился и, путаясь в длинных полах зимнего кафтана, побежал прятаться.

Спасение нашлось на сеновале. Забравшись наверх, путешественник — он же, если верить словам его преследователя, говнюк, засранец, сын облезлой черепахи и рыбьей какашки, — втянул за собой лестницу и притаился.

— Где ты спрятался, подонок? Выходи! Выходи, я тебя зарежу!

Преследователь громко топал, матерился, призывал чертей в свидетели своего гнева. На стене сараюшки нашлась старая лампа; мужчина раздул огонек, и теперь вжавшийся в сухую траву упырок, падла, фздрюк криворылый наблюдал, как внизу мечется сонм черных страшных теней.

— Иди сюда! Я кому говорю, быстро иди сюда! — преследователь хряснул кулаком по ближайшему бревну.

В его руке горела злым алым пламенем сталь. Длинный меч, острый, которым рассвирепевший человек наверняка владел отменно — иначе бы граф Фораронберг не взял его в свою армию.

— Угораздило же меня связаться с воякой, — шепотом пожаловался равнодушным звездам попавший в передрягу путник.

А фораронбергский мечник продолжал бушевать. Пало разрубленное на части ведро, стены вздрогнули не одной порцией щепок, но, по счастью, постепенно буря начала стихать.

Ворча и громко проклиная своего обидчика, сумевшего-таки ввернуться в дыру неприличного назначения, мечник задул лампу и, топая, удалился. Заржали лошади, потом послышался топот копыт, и наступила блаженная тишина.

Только собака вдали лаяла да ухали совы.

Выждав некоторое время, странник не слишком ловко спустился вниз.

— Наверняка ведь лошадь увел, — вслух размышлял он. — И что мне делать, здесь ночевать, или попробовать разжиться лошадью на постоялом дворе?

Но стоило ему выйти под ночное небо, вопрос мигом утратил свою актуальность: стальной язык ткнулся ему в шею.

— Попался, ублюдок! — торжествующе вскричал мечник. — Получай, получай, сволота, не смей убегать, стой, дай мне тебя зарезать!..

Как можно отказать в подобном любезном приглашении? Попавший в переделку путешественник отступал и падал, охая каждый раз, когда сталь кромсала его кафтан. Повис лоскутом меховой воротник, рукав улетел в угол…

— Умри, байстрюк!

— И вовсе даже нет. Мои родители были женаты, кого угодно можете в Прутовке спросить.

— Да плевать я хотел на твою родню! Я всё равно тебя на куски порежу! Иди сюда, подлец! И брось, брось корзинку, она тебя всё равно не спасёт!

Однако путешественник все-таки не сдавался. Он отмахивался плетенкой, неловко, но, учитывая, что обидчик собирался не просто лишить его жизни, но сделать это с особой жестокостью, выпуском кишок и завязыванием их бантиком на макушке будущего трупа, оборона пока срабатывала.

Пока путник не оступился и не плюхнулся задницей на корявый пол.

Мечник издал торжествующий вопль и попытался поразить свою жертву в самое уязвимое и самое важное для мужчины место.

Раздался непонятный звон. Мечник, нахмурившись, еще раз, для верности, ткнул врага клинком в пах.

— Графов подарок, — охотно прокомментировал очередной звон путешественник. Задрал полы кафтана и показал крепившийся ремнями стальной гульфик. — «Квартальная премия» называется.

— Ты еще и кольчугу носишь, сволочь, — приметил мечник. — А ну, снимай! Мне тебя зарезать надо, да возвращаться, пока утро не наступило…

— Ты лучше время зря не трать, сразу езжай…

— Да куда мне теперь торопиться, — с горьким сожалением отмахнулся вояка.

— И то верно, — поддакнул путник.

— Ты еще издеваешься! — нападавший сделал попытку разрубить обидчику голову.

Клинок прошел через мех головного убора и в чем-то застрял.

— Что, и на голове у тебя под шапкой какой-нибудь подарочек от твоего графа? — поинтересовался мечник

— Нет, сало. Сестра в дорогу собрала, — признался странник. — С чесноком.

— А у нашего графа деревенские обычно сало коптят…

Через некоторое время они уже сидели рядом, на покосившихся ступеньках чужого сарая. Булькала, потихоньку пустея, дорожная фляжка; острый нож кромсал шмат сала на тонкие, почти прозрачные дольки; приплясывал огонек в старой лампе…

— Ты пойми, — повторяла несостоявшаяся жертва. — Я ж не со зла. У меня работа такая. И вообще, глашатаи графов Форбарра неприкосновенны, ты ж должен законы знать…

— Да знаю я, — с горечью отмахнулся мечник. — Я и не собирался тебя до смерти убивать, так, порезать чуток… Кольчугу не снимешь?

— Ни за что, — глашатай плотнее запахнул пострадавший камзол, поправил шапку, которая, потеряв поддерживающее ее форму сало, постоянно сползала на лоб.

— И кто эти законы пишет? — в голосе мечника звучало искреннее страдание. — Кто придумал эти дурацкие традиции?

— Ну-ну, не печалься…

— Я не печалюсь. Вот сейчас допью твою бормотуху…

— Медовуху, — обиженно поправил глашатай. — Племянница из Форкосигана-Вашного на Зимнепраздник бутылочку прислала.

— Да хоть цветовуху! Допью и буду тебя пытать, чтоб ты мне сказал, какая сволочь заплатила, чтоб ты меня на весь Ольшевск ославил.

— А зачем меня пытать? Я и так скажу. Купец Шкабыдович.

— Сука… Он же сам клинья к моей невесте подбивает! Ну, я ему задам…

Глашатай с удовольствием кушал сало, слушая длинный, подробный рассказ о том, как мечник собирается отомстить — теперь уже не ему. Дождавшись короткой паузы в трагическом монологе, он пояснил:

— Шкабыдович не просто заплатил. Он все по правилам сделал, императору-государю челобитную написал, испросил разрешения охранить хи.. гы… «генохфонд нации», — четко, важно повторил глашатай ученое слово. — Вот и ославил тебя как мутанта. И, знаешь, не одного меня послали…

— Что?

На сей раз обошлось без угроз. Но глашатай, человек бывалый, прекрасно понимал разницу между бурлящим негодованием и холодной яростью. На всякий случай отодвинувшись, он объяснил:

— Так и в Ольшевске, и в Топольнице, и в Фундуковке про тебя с площади сказали. Боюсь, парень, невеста тебя к себе за милю не подпустит. Что поделать…

— У меня всего-то шестой палец на ноге, — сплюнул сквозь зубы мечник. — А теперь каждая сволочь будет показывать на меня и говорить, что я урод… А я ведь уже придумал, как обмануть сватов на будущей свадьбе…

— Э, нет. Не вздумай! Знаешь, сколько раз мне приходилось кричать с площади и объявлять о казни мошенников, которые кто третий сосок прячет, а кто того хлеще… задницу, покрытую змеиной кожей! Во как…

— А я ведь люблю ее… — понурился несостоявшийся жених.

Глашатай сочувственно помолчал. Глотнул из фляжки, вытер нос, убрал упавшие на лицо волосы — длинные седые патлы были собраны на затылке в хвост, но ремешок по время драки куда-то потерялся. Но это ж такие мелочи, на самом деле…

— Ты это… Того. Девица, быть может, и побоится за тебя замуж идти. А вот какая-нибудь вдовушка, или молодуха, которую родители сговорили за старого толстяка — считай, уже у тебя в кармане. И вообще…

— В смысле? — мечник, раздавленный переживаниями, смотрел прямо перед собой, в тихую темную ночь.

— Я ж сказал, что ты мутант. Но без подробностей. Можешь всем говорить, — тут глашатай доверительно понизил голос. — Что у тебя большой.

— Как большой?

— Прям до колен, — подмигнул работник средств массовой дезинформации. — От баб отбоя не будет!..

Хоть и невелика шутка, мечник ее оценил и хрипло рассмеялся.

Фляжка снова булькнула, переходя из рук в руки.

Наверху, на сеновале, что-то шурхнуло. Мужчины обернулись, и прямо на них спикировала большая серая сова.

Птица опустилась на забор, удивленно тараща глаза на слабый огонек и вечеряющих мужчин. Ее крепкие когти оставили на досках глубокие царапины.

А во второй паре когтистых лап совушки трепыхалась пойманная мышь.

— Брысь отседова! — замахнулся мечник.

— Ух-ху, — обиделась птичка и улетела.

Почти сразу ее облаяла собака, которой, видимо, надоело сидеть на крестьянском подворье, и она решила прогуляться по окрестным полям. Учуяв незнакомцев, хвостатый охранник счел своим долгом подойти познакомиться и перепрыгнул через забор.

Странные люди какие-то… Один наставил на нее свою железяку, второй зачем-то прикрылся корзинкой…

Собака гавкнула для порядка, повыкусывала блох и удалилась, потряхивая извивающимся треугольным хвостом.

Когда темно-лиловое, мутно светящееся существо, чьи шесть глаз с вертикальными зрачками горели яркими фонарями, скрылось в ночи, глашатай и мечник перевели дух.

— Видишь, как жизнь у нас на Барраяре, — философски заметил глашатай. — Скажи спасибо, что дышишь не жабрами, и рога на голове не растут…

— Спасибо, — нехотя буркнул мечник. — Теперь, без жены, и не вырастут…

— Во! Тоже польза…

Попрощались мужчины без лишней сердечности, но и камня за пазухой не оставили. Фораронбергский мечник направился обратно в Ольшевск, а императорский глашатай по зрелом размышлении решил не тратиться на гостиницу и переночевать на сеновале. Он привязал лошадь, накормил ее, а сам полез наверх. Там он задул лампу, коротко поохал, что дыр на стеганом кафтане прибавилось, а зашить некому, и устроился спать.

Шапку он снял. Здесь, в темноте, никто не мог увидеть, какие костяные выросты украшают его череп. Сестренка и брат в детстве дразнились — «Рогатый! Лосяра!»

Сам же он предпочитал именовать знак своего уродства короной.

Конечно, никаким почтением к императорской власти такое самомнение не пахнет. Но, с другой стороны, его должны были удавить при рождении, а ему сорок, он служит графу Форбарре, и даже «квартальные премии» получает.

Интересно только, кого именно граф хотел защитить этой штуковиной — своего глашатая или служанок в придорожных гостиницах?

— Это Барраяр, детка, — грустно сообщил он равнодушным звездам.