Зависть (гет)

Русский хмурый. И очень высокий — Габи ему по плечо. Когда он смотрит сверху вниз, его голубые глаза приобретают пугающий стальной оттенок. Всему виной тень густых пшеничных ресниц. Порой, гораздо реже, он смотрит снизу вверх. Тогда радужка у него светлая-светлая, почти прозрачная, а ресницы кажутся ещё темнее, и Габи хочется заплакать от обиды и острого чувства несправедливости. Если она опустит глаза, то её ненастоящие ресницы отбросят резкие тени, если посмотрит вверх, то всем станут видны её собственные — редкие и короткие. Не то что у Беке Мейер с соседней улицы, самой красивой девочки в школе, которой Габи завидовала до отчаяния; не то что у сердитого русского, который смотрит так, что по спине бегут мурашки.

«Это от страха», — уверена Габи. Её нервирует двухметровая туша за спиной. И фройляйн совсем не хочется поворачиваться, смотреть в голубые глаза и расстраиваться.

Зачем мужчинам такие чудесные ресницы? И чем она, Габи Теллер, хуже?

Наполеон ниже русского и совершенно, ну ни капельки не похож на Беке! Он, конечно, далек от идеала, но ему Габи уже решила доверять. Она растеряно разглядывает его красивое лицо и ловит ободряющую улыбку. Он ничегошеньки не понимает.

Наполеону Соло с детства говорили, что настоящий мужчина должен быть высоким. Как его папа, как дедушка. И при этом совали под нос фотографии. Лучше бы показали медицинские карточки, где черным по белому было написано: пять футов восемь дюймов и пять футов десять дюймов.

В Наполеоне Соло шесть футов два дюйма росту, и он безотцовщина, выращенный на рассказах впечатлительной матери. Для него «высокий» и «самый высокий» почти синонимы. И завидует он не Габи Теллер, у которой было целых два отца, а Илье Курякину, который на пять дюймов ближе к идеалу настоящего мужчины.

Наполеона такой расклад не устраивает совершенно. Он неосознанно приосанивается, пытаясь казаться выше, приподнимает подбородок.

Илья Курякин похож на Сергея Есенина. Он делает вид, что не понимает этого, но в тайне безумно гордится. Ему нравится Есенин, нравятся его стихи. Когда-то давно, ещё в школе, Илья и сам пытался писать. Выходило весьма посредственно. Он не умеет рассказывать, не умеет плести истории. Голос у него хрипловатый и, как ему кажется, режущий слух. Курякин теряется и смущается, когда приходится говорить. Поэтому его предложения короткие и довольно сумбурные, он рубит фразы на куски и никогда не рассказывает больше, чем нужно.

Наполеон Соло — холеный щёголь, наглый и самоуверенный. Одет он с иголочки, вещи носит с шиком, достойным королей. Но, главное, у него отлично подвешен язык и голос тягучий, медовый, такой, что заслушаешься, такой, что пойдешь за ним, как за дудочкой крысолова. Соло это и сам знает, — тут уж Илья уверен на сотню процентов — знает и нагло пользуется.

Ковбой смотрит гордо и насмешливо,  в прямом и переносном смысле задирает нос. А Илья уверяет себя, что чувство, раздирающее сердце и сдавливающее легкие, — это обида с примесью зависти. Виной всему удивительный голос, и Габи Теллер, которую светловолосый за глаза называет своей невестой, пожирающая взглядом американца и совершенно игнорирующая русского, тут абсолютно, ну ни капельки ни при чем.

Ему до невозможности хочется в это верить.