Не то чтобы... (гет)

Это было до безумия глупо.

И раздражающе.

И… не по-русски.

Не то чтобы Илье не хотелось хорошенько поколотить Ковбоя, но нужно было срочно остановить Габи, которая крушила всё на своём пути. Так ведь и пораниться недолго, а Курякин не был готов ещё раз за день испытать ужас по поводу состояния Габи.

Ковбой наотрез отказался хоть как-то объяснить, почему он чуть не убил их драгоценную напарницу. Возможно, ему помешала скошенная набок челюсть — спасибо меткому удару маленькой ножки — или же его собственный взгляд, который очень красноречиво говорил о том, что в этот раз Ковбой точно не отделается потерей какого-то костюма. В любом случае, этот самодовольный прохвост скрылся в своём номере и носу оттуда не показывал.

Илья нервно дёрнул рукой и посмотрел на часы. Не то чтобы он не был рад тому, что Ковбой вернул очень дорогую для него вещь, но быть обязанным этому идиоту совсем не хотелось. Курякин раздражался всё больше и больше с каждой минутой. Возможно, виной тому была бессонная ночь у постели Габи — она трогательно держала его за руку, не давая хотя бы минутку подремать в кресле напротив, не говоря уже о его собственной тёплой кровати. Не то чтобы Илья был против такого время провождения, но оставаться без отдыха в разгар операции было очень непредусмотрительно. Или, может, попытка стойко выслушать всё то, что о нём думает Уэйверли, и не сорваться в ответ, была причиной нарастающей раздражительности Курякина. В любом случае, сейчас он очень хотел сделать то, за что ещё пару часов назад получал нагоняй. Но один вопрос не давал ему покоя.

Каким бы самодовольным остолопом ни был бы Ковбой, у него всегда были причины на любой поступок. Причины и выгоды. Это Илья успел понять. Даже если причина — не попасть в тюрьму, а выгода — очередной секс. Так вот подмешивать что-то в кофе Габи было не только опасно, но и не несло привычной для Ковбоя пользы. Или несло? Пальцы непроизвольно задрожали, едва он представил, что хотел получить Ковбой от Габи, накачанной странным препаратом. Илья уставился на настенные часы, чтобы хоть как-то успокоиться, ведь если он сломает ещё хотя бы один журнальный столик в этом — или любом другом отеле, товарищ Курякин! — он останется без зарплаты на ближайшие полгода. Или — что гораздо, гораздо хуже полугодового голода — вернётся домой с позором. Часы, мерно тикающие на противоположной стене, не выдержали такого накала — стекло лопнуло с характерным треском и вывело, наконец, сурового агента КГБ из ступора. Решив, во что бы-то ни стало разобраться с Ковбоем раз и навсегда, Илья Курякин нацепил свою любимую кепку, размял суставы и, привычно выпятив подбородок, вышел из номера.

Габи Теллер долго ломала голову над тем, как отомстить своей личной беде и неустанному третьему лишнему в их с Ильей романтических моментах Наполеону Соло. Идею с костюмами ловко воплотил Илья, а бить его снова было слишком просто и очень больно. Габи поморщилась, стараясь не наступать на больную пятку. Кажется, она успела перенять у Ильи несдержанность и желание отрывать головы голыми руками. Ну, может не головы, в так — одну наглую самодовольную морду, откликающуюся на название торта.

Не то чтобы Габи была способна так жестоко расквитаться со своим напарником, но его наглость переходила все границы. Не стоило больших усилий сложить утренний разговор о Курякине и последующие происшествия, чтобы получить результат: Соло — идиот! Мог хотя бы её предупредить о таком странном методе помощи — и проблем бы избежали, и добились бы, возможно, большего. Зачем американцу вообще встревать в это дело, Габи даже думать не хотела, ведь Соло всегда искал выгоду, и одному богу известно, что он нашёл в их с Ильёй взаимоотношениях привлекательного лично для себя. Если только он не пытался довести русского до белого каления — с него станется.

Что ж, если Илья нанёс удар по стилю и гардеробу самого большого пижона всея ЦРУ, то она ударит по другой знаменитой стороне Соло. И ударит его же методами.

План был до безумия прост. Молодая, красивая медсестра, вино, порошок и опозоренный в самой жестокой манере мужчина. И она сама — как свидетель его позора и гарант того, что никто никогда этого не узнает, взамен на безоговорочную капитуляцию в этой истории.

Всё было просчитано и приготовлено: от тайной разработки британской разведки до жучка, всунутого в чемоданчик медсестры — чтобы Габи могла появиться в самый нужный момент. Не то чтобы она боялась появиться не вовремя, но созерцать любовные утехи — или их попытки — ей не слишком хотелось. По крайней мере, не с этим мужчиной. И лучше, конечно, не созерцать, а участвовать. Но с эти Габи будет разбираться позже, а пока её пальцы всё ещё помнили тепло пальцев Ильи, она может смело мстить на очередной сорванный поцелуй.

Три коротких удара.

Наполеон Соло возвёл глаза к небу — он только-только вправил челюсть, чтобы позволить этому советскому варвару выбить её снова. Или — что ещё хуже — проломить его головой шикарный венский гарнитур, который стоял в его номере. Лучшим вариантом было бы притвориться спящим и не открыть. Но тогда Большевик откроет дверь сам, лбом или с ноги, и тогда уже придётся притворятся мёртвым. Или не придётся — Большевик с радостью поможет ему в этом нелёгком деле.

Поправив манжеты на свежей рубашке, Наполеон открыл дверь. Увиденное опечалило его до глубины души. Ладно в его родном КГБ вряд ли платили так, чтобы позволить себе что-то большее, чем бюджетный вариант мешковины и убогий головной убор, сделанный — стоит думать — из отходов древесины. ( У них — как оказалось — резину, и одежду и всё на свете умели делать из древесины. Может, и сам Большевик был не слишком разговорчивым, неуравновешенным Пиноккио?) Но сейчас-то, работая в особой службе, он мог одеться хоть чуточку приличнее, тем более, что задания у них были в центрах мировой моды. Это не Большевик, это бобр какой-то!

— Как челюсть, Ковбой? — Курякин не стал дожидаться приглашения — и правильно, никто его и не собирался приглашать, — и прошёл внутрь, задев Соло плечом.

— Как невеста? — Парировал он, не слишком удачно, правда, о чём возвестили дёргающиеся пальцы Большевика.

— Нам нужно всё решить. По-мужски.

Озадаченный таким поворотом, Наполеон сел в кресло и с лёгкой улыбкой уставился на коллегу.

— Даже боюсь представить, что ты имеешь в виду, Большевик. У нас разные представления о том, что такое “по-мужски”.

— Определённо. — Курякин сложил руки на груди, изображая из себя скалу с глазами и козырьком. — В твоём понимании, Ковбой, это опоить девушку, чтобы добиться от неё… удовлетворения твоих грязных желаний.

Рык отражался от стен и окружал Наполеона со всех сторон. Иногда он думал грешным делом, что работа с Большевиком — это такое наказание за его… интересное прошлое. Изощрённое, особо жестокое наказание. В ужасных советских ботинках, которыми можно было выбивать из людей дурь и показания, но никак не ходить по тротуарам Парижа.

— Вроде по голове ударили меня, а умом тронулся ты. — Наполеон всё-таки встал, так как смотреть снизу вверх на этого громилу было крайне неудобно. Бедная Габи, некстати подумалось ему. — Объясни мне, пожалуйста, что ты имеешь в виду. Не знаю, дело в твоём акценте или ты просто не умеешь выражать свои мысли понятным языком. Это будет посложнее, чем махать кулаками.

Градус ярости Большевика рос в геометрической прогрессии. Опасно, но так забавно!

— Не дури, Ковбой. Всё ты понял. Не получилось охмурить Габи, так ты решил добиться от неё этого, опоив её!

— Чего — этого?

Курякин покраснел, аки советский флаг. Большевик, как он есть. Не то чтобы Наполеон не понял, что имел в виду Курякин, но поставить в его неловкое положение — просто святая необходимость.

— Этого. — С нажимом произнёс Илья.

— Большевик, я слышал, что в вашей стране се… прости, этого нет. Но слово-то ты должен знать, не ребёнок же… Или..?

Изумление на лице Соло было таким искусным, что он и до трёх не успел сосчитать, как был впечатан головой в стену. Второй удар меньше чем за сутки отозвался потемнением в глазах.

— Не смей даже думать о ней!

— Потому что о ней думаешь ты?

— Просто заткнись, Ковбой. Русские не отступают. Я буду бороться за неё и не дам её в обиду. Особенно тебе.

Благими намерениями, Соло, благими намерениями…

Наполеон ловким движением высвободился из стальной хватки и отошёл на пару шагов от разъярённого быка в лице Большевика. И всё-таки вытащил красную тряпку:

— С твоими методами и темпами, она не только выберет меня, но и с удовольствием узнает все прелести того, что ты, мой скромный тупоголовый друг, даже выговорить не можешь.

Не то чтобы Соло хотел соблазнить Габи, но лучшего стимула для Большевика, чем возможность поруганной чести мисс Теллер не существовало в природе. Когда кулаки Курякина опасно сжались, а зубы оголились в нечеловеческом рыке, Наполеон предусмотрительно выскочил из номера, заперев его снаружи — пусть Большевик охладиться. А у него есть одно безумно важное дело, которое он, к сожалению, с вывихнутой челюстью сделать не мог — божественный завтрак в кафе напротив. Там подавали вполне приличные сэндвичи.

Илья мерил комнату огромными шагами. Ковбой не только вывел его из равновесия, так ещё и запер в этом чёртовом номере! А если он пошёл к Габи… Богатое воображение Курякина нарисовало ему такие картины, что он тут же ломанулся выбивать эту мешающую дверь и мчаться спасать свою прекрасную Габи на всех парах. Но тут послышался характерный щелчок, и дверь открылась. Не долго разбираясь, что к чему, Курякин схватил вошедшего за грудки и бросил на пол.

— Ты доигрался, Ко…

— А вы очень горячий мужчина. — Голубоглазая блондинка в медицинском халате взирала на него с пола. Так неловко Илья давно себя не чувствовал.

— Простите. Я обознался. — Он помог ей встать и усадил на диван. — Ещё раз извиняюсь.

Илья хотел уже покинуть этот злосчастный номер, как медсестра схватила его за руку.

— Франсуаза. Но можете звать меня Фрэн. — Она хлопала своими длинными накладными ресницами так, что определённо могла взлететь. — Ох, это всё было так неожиданно. Может, выпьем немного, чтобы сгладить ситуацию?

Илья застыл, глядя куда-то в пространство. Он определённо не понимал, что происходит.

— Простите, но я не…

— Ну что же вы, позволите пить даме одной?

Вообще-то, он хотел сказать, что он не Ковбой, что дама напутала и вполне может дождаться своего обольстителя и пить с ним. Но та уже наполнила два бокала вином и буквально повисла на нём.

— Ну же, давайте выпьем.

Вместе с пальцами задёргался и глаз. Не то чтобы женщины раньше к нему не приставали, но да, не приставали. Только работа — единственная приставучая женщина в жизни Ильи Курякина.

— Так вот с чему вас проблемы. Ничего, мы это подлечим. — Блондинка улыбалась так, что хотелось сбежать. И лучше домой, в Союз. Или в Сибирь. Она же, тем временем, воспользовавшись замешательством объекта, сняла с него кепку и надела себе на голову. Такого изощрённого метода самоубийства Илья ещё в жизни не видел.

— Мне идёт? Такая странная шляпа! — И не говоря больше не слова, она буквально силой влила в Курякина половину содержимого бокала. Илья не бил женщин, поэтому впервые в жизни не знал, как вырубить противника. Не то чтобы совсем не знал, но “поцелуем в ушко” тут не обойдёшься. Тем временем блондинка исполняла свой коронный “поцелуй в ушко” — в прямом значении.

— Девушка, отойдите. — Это уже переходило все границы. Подняв за шиворот медсестру над землёй, он оторвал её от себя и усадил в кресло. Видимо, на курсах медсестёр учат чему-то особенному, потому что Фрэн вывернулась, усадила в кресло Илью и одном движением порвала рубашку.

— Я...я… просто вас предупреждаю. Не стоит… — Красные следы от помады на его лице и груди сработали не хуже упоминания о чести Габи, поэтому Курячкин буквально за уши держал девушку на вытянутых руках и матерился на чистом русском.

Он и трёх фраз не успел сказать, как дверь открылась и на пороге появилась Габи собственной ошарашенной персоной. Не то чтобы она очень любила драться, но обстоятельства решили всё за неё.

А дальше всё пошло по родной и травмоопасной схеме.

Наполеон Соло получал ни с чем не сравнимое удовольствие от поедания сэндвичей. Он мог наслаждаться едой бесконечно, тем более, когда в его номере торжествовала любовь. Он был не только отличным агентом, но и превосходным лжецом. И подвох он чуял за версту, ведь был мастером по этой части. То, что Большевик прибежит к нему разбираться, — было ясно как белый день. С победным таким кличем: За Габи! Хоть плакат рисуй: “За родину! За Сталина! За Габи!” Ещё больше Соло бы уверен в том, что Габи отомстит — челюсть, это так, подарочный бонус. Поэтому оставалось только свести их в его номере, а перед этим вытащить жучок из чемоданчика подставной медсестры, с которой он столкнулся возле лифта, чтобы Габи пришла сразу же и они выяснили отношения. Пусть Большевик потом локти кусает, что он — Ковбой — так всё продумал. Кто ж знал, что Габи Теллер слишком долго будет идти в номер, что подставная медсестра решит, что Большевик слишком уж привлекателен, чтобы упустить шанс, а он, в свою очередь, станет немым истуканом при виде теперь-уже-точно-бывшей-фиктивной-невесты и не сможет ничего объяснить и оправдаться.

Наполеон Соло — сам не зная того — ещё никогда не был так близок к провалу.