Темная вода (джен)

Никто толком не знал, как появился Азкабан. Мама рассказывала, что несколько веков назад на острове в Северном море жил сильный темный маг по имени Экриздис. Ради забавы и легкой наживы он заманивал маггловских моряков, жестоко пытал и убивал их. Скрывающие остров чары развеялись только после его смерти, и жалкие глупцы из Министерства были настолько шокированы тем, что им открылось, что засекретили свои записи. Они так и остались навсегда похоронены в недрах Отдела Тайн, в треугольной башне-крепости устроили тюрьму, а дементоров — воплощений тьмы и ужаса — приставили охранять особо опасных заключенных, собранных со всей Британии. Их было не очень много, и далеко не все они заслужили такую участь, говорила мама, презрительно кривя губы. Что могли понимать эти магглолюбцы, отправляющие чистокровных магов на корм дементорам за Темную магию? За то, что было в крови?

Годы в Азкабане выхолостили память, сделали воспоминания плоскими и черно-белыми, как маггловское немое кино. Но Белла хорошо помнила: мягкосердечная Нарцисса жалела «бедненьких морячков», как жалела белых лабораторных мышей, над которыми тетя Касси ставила эксперименты, работая над новыми лекарственными зельями для госпиталя Святого Мунго. Белла магглов не жалела. Ей было любопытно, что еще скрывалось на загадочном острове, отчего так перепугались министерские маги. Меда... Меда молча слушала мамины истории, никак не высказываясь. Спокойная и рассудительная, она всегда была маминой любимицей, послушной домашней девочкой. Кто бы сказал тогда, что однажды паинька Андромеда предпочтет магглокровного выродка Басти Лестрейнджу?

Они были очень похожи, сестры-погодки. Но если старшая Белла была чертом в юбке, ураганом, сметавшим все на своем пути, то Андромеда была ее полной противоположностью. Поставленные рядом, они смотрелись как две одинаковые колдографии, только Меда на фоне Беллы казалась выцветшей на солнце копией, побледневшей и более приглушенной. Нарцисса и вовсе казалась подменышем, маленькой лукавой фэйри, случайно очутившейся в их семье — светловолосая, бледнокожая, с легким и веселым нравом, не злопамятная, в отличие от Беллы, сговорчивая и нежная.

Отец обожал ее, называл феей и гладил по светлым кудряшкам, а она смеялась звонким колокольчиком и ластилась к нему, как котенок. Цисси вечно тащила в дом всякую живность — птенцов, выпавших из гнезд, ящериц, бродячих котов, у которых была то перебита лапа, то разорвано ухо. Как-то раз она даже принесла кролика. Когда его отмыли, оказалось, что шерстка у него белоснежная. Цисси, разумеется, узрела в этом особый знак, поэтому, заливаясь горючими слезами, принялась умолять маму, чтобы та позволила оставить его.

Отец добродушно пыхтел трубкой, посмеиваясь, проходившая мимо тетя Касси обронила, что в крайнем случае кролик сгодится ей на опыты, отчего сестричка разрыдалась еще сильнее. Мама только хмурилась, разглядывая младшую дочь, и кусала губы — глупая детская привычка, которая давала о себе знать в минуты замешательства. Одернув себя, она вопросительно посмотрела на Кигнуса и тот кивнул, сказав свое веское слово:

— Оставляем.

Конечно, Цисси предсказуемо бросилась ему на шею — заливать отцовский сюртук слезами радости, пронзительно вереща. Сцена была настолько умильная, что Меда не выдержала и рассмеялась, и даже мама улыбнулась самыми уголками губ. Белла хотела было сказать что-то язвительное, но, взглянув на счастливую Цисси, отчего-то передумала.

Сестер она любила, пусть и по-разному. Нарцисса казалась экзотичным оранжерейным цветком, который следовало оберегать и о котором надо было заботиться. Андромеда была младше всего на год, но Белла воспринимала ее как равную, как своего близнеца, который по нелепой случайности родился позже положенного срока.

Сейчас, сидя в тесной каменной клетке, Белла вспоминала свою жизнь отстраненно, словно просматривала чужие воспоминания в резной чаше Омута Памяти. Лица соотносились с голосами, запахами, касаниями, смехом, но ничего не затрагивали внутри. Если бы она могла, то рассказала бы кому-нибудь, что ее детская мечта сбылась... Белла побывала на острове Экриздиса и даже поняла, что так ужаснуло тех, кто изучал его записи. Но та, с кем по-настоящему хотелось поделиться своими мыслями, предала ее, а прощать Белла никогда не умела.

Мама часто упрекала ее в этом. Урожденная Розье, она была вздорной и вспыльчивой, но отходчивой. Переменчивой, как ветер. Старшая дочь, к сожалению, не унаследовала этого качества. Белла росла на редкость злопамятной и легко выходила из себя, могла ударить обидчика, а став чуть старше — наказать каким-нибудь заковыристым проклятьем, украдкой вычитанным в библиотеке. Воюя с любимыми кузенами, она научилась язвить, а от тетушки Вальбурги быстро переняла умение говорить гадости с милой улыбкой.

Хотя об этом никто не говорил вслух, Белла знала, что мама любит ее чуть меньше, чем остальных дочерей. Не потому, что она была хуже, глупее или некрасивее. Просто Друэлла Розье в юношестве мечтала о работе в Отделе Тайн. Но ранняя беременность сделала свое дело — выпускные экзамены новоиспеченная миссис Блэк сдавала в очень просторной мантии особого кроя, с вышитыми по подолу и манжетам рунами, оберегавшими плод от дурного намерения и глаза. Вскоре после Беллы родилась Меда, и момент был упущен — вместо невыразимца она превратилась в светскую леди. Муж не стремился запереть ее в четырех стенах, Друэлла без особого интереса занималась общественной деятельностью, организовывала и посещала салоны, а в свободное время пропадала в библиотеке, богатой старинными гримуарами, повествующими о делах минувших лет — ужасных, но великих.

Кассиопея жалела ее. Бездетная и свободная, она сама распоряжалась своей жизнью — временем, телом, недюжинным умом, которым ее наградила природа. Кассиопея была ограничена только рамками Родового кодекса, но вросшие под кожу понятия во многом упрощали жизнь каждого чистокровного волшебника и волшебницы, так что она по праву считала себя вольной птицей, ведь кодекс давал ответы почти на все вопросы.

Переболев в детстве драконьей оспой, она лишилась способности к деторождению — драконье пламя выжгло ее изнутри, так что Кассиопея приносила пользу Роду так, как умела. В магическом мире порой случается и не такое. Кассиопея, как, впрочем, и все девицы Блэк, была одаренной ведьмой, и смогла смириться с тем, что никогда не продолжит чей-то род. Поначалу ее это задевало — много ли радости быть пустоцветом в семье, где в женщинах превыше всего ценится способность подарить наследника? Но она была бы не Блэк, если бы не доказала всем, что способна на что-то сама по себе, отдельно от богатого приданого и древней фамилии.

Кассиопея не на шутку увлекалась зельями. Закончив Хогвартс, она сдала экзамен на Мастера, сделала себе имя в Гильдии Зельеваров, а в сорок три года возглавила экспериментальную лабораторию при госпитале Святого Мунго. Но даже спустя многие годы и огромное количество достижений находились те, кто притворно-жалостливо качал головой, напоминая о ее неспособности зачать и выносить ребенка. Глядя на своих многочисленных племянников и племянниц, Кассиопея ни о чём не жалела. Дети были слишком шумными, подвижными, бесполезно-агрессивными и находились в постоянном поиске новых впечатлений. Исключением из всех была Белла, но тонкая наука зельеварения не занимала ее, хотя она никогда не отказывалась помочь в лаборатории с чем-нибудь безобидным, вроде подготовки ингредиентов и ведения записей.

Всей семьей Блэки тогда жили в большом доме, кроме Альфарда, тети Вальбурги, дяди Ориона и Сириуса с Регулусом — в теплое время года они приезжали в Блэк-мэнор из Лондона. Орион занимался ткацкими предприятиями, пришедшими в упадок во время войны с Гриндевальдом, Вальбурга воспитывала сыновей, Альфард еще после окончания Хогвартса жил отдельно.

«Блэки как соль», — перефразируя маггловскую поговорку, смеялся он. «Они должны быть везде, если их нет — это плохо, но гораздо хуже, когда их слишком много». Жениться Альфард отказался наотрез, заявив, что продолжить род найдутся охотники и без него, а он умывает руки. Чистокровные девицы, да и девицы в целом, его не привлекали. Единственной страстью Блэка были путешествия. Он не ограничивался магической частью мира, по его словам, слишком маленькой и тесной.

— Мир огромен, Трикси, — говорил Альфард, и Белле очень хотелось одернуть его, чтобы больше не называл ее этим глупым кошачьим прозвищем, но она не смела.

— Однажды ты вырастешь и поймешь, что глупо ограничивать себя огрызками суши, которые мы с трудом отвоевали у магглов, — с мечтательной горечью произносил он.

Альфард приезжал несколько раз в год. Он привозил с собой занятные мелочи вроде причудливой формы раковин, в которых шумел призрак моря, разноцветных перьев экзотических птиц, семена редких растений для Харфанга и Каллидоры, любопытные артефакты для Карлуса и Дореи, племянникам — безделушки и книги. А еще ворох впечатлений, рассказов, баек, в них верилось с трудом, но слушать их можно было бесконечно. От Альфарда веяло настоящим, несбыточным волшебством, тысячей и одной ночью нереальных приключений, и он то и дело грозился написать мемуары, чтобы потомки уж точно его не забыли. Звездная жаркая ночь в Марокко, тесный гомонящий базар в Стамбуле, пережёвывающий разномастные толпы зевак, туман и тишина тибетских монастырей, разноцветные сари индийских женщин, ужасающая бедность мексиканских кварталов... Он не боялся ничего, кроме скуки. Из путешествий возвращался вдохновленным, чаще всего загорелым дочерна, с лихорадочно блестящими глазами и карманами, полными заграничных сладостей.

Неудивительно, что все они — дети — обожали его. Альфард был для них любимым, немного безумным дядюшкой, который одним своим присутствием позволял прикоснуться к сказке.

Кигнус снисходительно слушал его полные восторгов рассказы, выкуривал с ним трубку-другую, а потом возвращался к делам — занудным, но надежным, преумножающим и без того огромные богатства семьи. Иногда Белле хотелось, чтобы папа хоть немного был похож на Альфарда, но из всех Блэков Кигнус II был, наверное, самым скучным.

— Кто-то же должен покрывать расходы моего неугомонного братца, — говорил он. — Иначе вам, девочки, и на булавки не останется.

— А давайте тогда запрем его дома? — наивно предложила Нарцисса.

— Или в подвале прикуем цепями, — буркнула Белла. — Чтоб не сбежал.

— Что ты такое говоришь, дочка? — рассмеялся отец.

— Дядя Альфард хороший, — вступилась за него Меда. — И конфеты всегда вкусные привозит, а в прошлый раз подарил мне балерину, хрустальную!

— Вот ее и возьмешь себе в приданое, когда он потратит все золото, — вспыхнула Белла и топнула ножкой.

— А у тебя и такого не будет. — Сестра показала язык и надулась, а Цисси, еще слишком маленькая, чтобы понимать, о чем спорят сестры, разревелась.

— Мы никого не будем приковывать, — веско произнес отец. — А если вы сейчас пойдете играть и дадите мне заняться делами, то приданое будет у всех. — Он хлопнул в ладоши, вызывая пожилую домовуху. — Бегите в сад, сегодня хорошая погода.

Пити увела их: упирающуюся Беллу, надувшуюся Меду и ревущую Цисси. Отец не терпел шума во время работы. Он накладывал Заглушающие на свой кабинет, полностью погружаясь в дела, так что сестрам тогда пришлось мириться самим — от няньки в этом деле было мало толка.

Когда Сириуса выжгли с родового гобелена, Альфард указал его как своего наследника, завещав дом и свои сбережения. Как Вальбурга ни бесилась, как она ни орала, позабыв о том, как полагается себя вести приличной леди, он не изменил своего решения. Тогда она выжгла и Альфарда, оставив на месте, где когда-то красовалось его лицо, уродливую прореху. Заявила, что брат у нее отныне только один, а он, Мордредов мужеложец, позор Рода Блэк, может отныне и навсегда забыть дорогу в ее дом. Альфард не слишком огорчился. Он теперь редко бывал в Англии — гонимый необъяснимой тоской, все переезжал из одной страны в другую, не в силах обрести душевный покой.

Позже выяснилось, что он был болен — синдром Атлантиды сгонял его с места и заставлял то и дело переезжать из страны в страну. Альфарду постоянно снилась огромная волна, которая накрывала собой весь мир, захлестывала континенты, и никакая магия не могла спасти его ни от катастрофы, ни от недуга. Так продолжалось много лет, пока он не умер от того, что загадочным образом захлебнулся во сне. По иронии судьбы, это произошло в его собственном доме в Лланелли.

Стоял жаркий и душный август, одуряюще пахли липы в крохотном саду рядом с аккуратным домиком, капая сладким соком. Белла слышала, что церемония была очень скромной, и, несмотря на то, что покойный при жизни был весьма общительным человеком, проститься с ним приехали немногие. Она тоже не поехала на похороны, потому что не хотела видеть предательницу Меду и безмозглого кузена Сириуса, которые всегда были дядюшкиными любимчиками. Хотя в глубине души ей хотелось попрощаться с Альфардом — детские воспоминания волшебном дядюшке оставались теплыми. Но его потакание капризам Сириуса она осуждала. От этих мыслей она еще больше разозлилась — если бы Сириус не свихнулся и не предал родную кровь, вся семья смогла бы проститься с Альфардом, похоронив его, как полагается.

В год, когда дяди не стало, Белла закончила Хогвартс, вышла замуж, и эти события смыли горечь утраты, тем более что она была не последней. Жаль, Белла тогда этого не знала, иначе попыталась бы предотвратить их, хоть чем-то помочь постепенно угасающему роду, давшему ей жизнь, имя и магию.

Когда Сириус попал на Гриффиндор, Вальбурга пришла в ярость, ведь этот факультет был под крылышком директора Дамблдора. Дамблдор продвигал законы в защиту грязнокровок и проекты, ущемляющие права Темных существ, серьезно урезал школьную программу в пользу слабых и отстающих от основной массы волшебников, выросших в маггловском мире. Не говоря уж о тлетворном влиянии его безумных идей на неокрепшие детские умы. Вальбурга волновалась вполне обоснованно — в течение семи лет отпрыски благородных семей проводили большую часть года в школе, в совершенно неподобающих условиях. К тому же, окружение оставляло желать лучшего. Не хватало только тотальной агитации в пользу объединения двух миров, о котором старый дурак прожужжал уши всему Визенгамоту. Да и дружба старшего сына с избалованным наследником Поттеров Вальбургу явно не устраивала. Жаль, что волшебная Шляпа, наследие Основателей, была такой же упрямой, как Годрик, и никогда не меняла своих решений.

По меркам магического мира Дорея стала матерью довольно поздно — в сорок лет. К этому времени они с Карлусом уже отчаялись зачать наследника, и когда она наконец забеременела, то была на седьмом небе от счастья. Карлус и вовсе чуть не свихнулся — долгожданный ребенок, мальчик, с большим магическим потенциалом, чего еще можно было желать? Дорея постоянно гладила живот, чутко прислушиваясь к движениям сына, наслаждалась удивительным чувством единения и поражалась тому, какое чудо способны сотворить люди безо всякой магии.

От Блэков Джеймсу достались тонкие черты лица, изящное телосложение и скверный характер, который он начал проявлять еще в детстве. Матушка умилялась его проказам, а Карлус не умел с ней спорить, так что Джеймс из капризного ребенка медленно, но верно превращался в избалованного, пресыщенного родительской лаской и любовью подростка. Он привык получать свое любой ценой, будь то настоящий золотой снитч, новая гоночная метла или девушка, которая отчего-то решила, что может ему отказать. Впрочем, Белла к тому времени уже окончила Хогвартс, и сердечные драмы малолетнего двоюродного дядюшки ее мало интересовали. Так, доходили время от времени слухи, что Джеймс помешался на грязнокровке, но на внебрачную связь с магглой родственники могли закрыть глаза — дело молодое, хранить невинность до брака с выбранной невестой юношей не заставляли.

Элоиза Селвин, на которой Джеймс должен был жениться, смотрела на его выходки сквозь пальцы, магглов она считала кем-то вроде ученых обезьянок — забавных, но безобидных. Что могла ему предложить Эванс, кроме смазливой мордашки и непомерного гонора? Правильно, ничего. Однако Джеймсу этого оказалось достаточно. Он всерьез собирался жениться на вздорной девице, разорвав договор с Селвинами, которые давали за Элоизой достойное приданое, в перспективе — сильных, магически одаренных наследников, не обиженных родовыми дарами, а еще — тесное сотрудничество старших поколений. Селвины владели уникальными книгами по пространственной магии, к которой был предрасположен Джеймс, и могли бы помочь ему стать Мастером Трансфигурации, не заключая стандартный ученический контракт и экономя массу времени.

Скандал тогда был жуткий. Ульрих Селвин требовал сатисфакции, Карлус ходил мрачнее тучи, Дорея хваталась за левую сторону груди, Джеймс, надувшись, молчал и упорно стоял на своем. Только дурочка Эванс не понимала, во что она влезла. Белла даже специально приехала к тетке в гости, чтобы взглянуть на особу, из-за которой добрые отношения между двумя старинными семьями находились теперь на грани разрыва. Увиденное разочаровало ее: грязнокровка, конечно, была хороша собой, но совершенно не имела представления о мире, который милостиво приютил ее. Лили Эванс не блистала манерами, не отличалась особым умом, не знала традиций магического мира и совершенно не желала становиться хотя бы похожей на леди.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не внезапная смерть старших Поттеров. Карлус взялся за изготовление артефакта-оберега из клыка перуанского ядовитого дракона, и его подвело собственное легкомыслие. Поставщик позже клялся, что мастер Карлус всегда лично проверял все материалы, не доверяя перекупщикам, и со временем их бдительность ослабла. Видимо, Поттер был слишком погружен в мысли о судьбе единственного наследника, вскрыл ящик, не проверяя, да еще и оцарапался заостренным концом. Болезнь поглотила его, прихватив за собой и Дорею. Кто бы мог подумать, что в конце двадцатого века кто-то еще умирает от драконьей оспы!

Джеймс всё-таки женился на грязнокровке, и они поселились в Годриковой Лощине. Элоиза Селвин счастливо вышла замуж за Роули, а Блэки поспешили забыть о своем родстве с Поттерами, тем более, предатель Сириус все еще тесно с ними общался. Может, и не все члены семьи так категорично относились к нему, но ссориться с Вальбургой желающих не было, она с годами становилась все более сварливой и склочной.

Вальбурге никогда не нравилось, что старший сын, надежда и опора, якшается с отпрыском Поттеров. Она бы никому и ни за что не призналась, что завидовала Дорее. Завидовала толпам ухажеров, преследовавших тетку, завидовала ее спокойной уверенности в себе, завидовала тому, что замуж Дорея вышла за Поттера, а ее, красу рода Блэк, продержав в девицах до тридцати четырех лет, в конце концов выдали за тупицу Ориона, который мало того, что приходился ей кузеном, так еще и был младше на целых четыре года! Карлус обожал Дорею, несмотря на то, что она долго не могла подарить ему наследника, она же родила сразу двоих — сильных, здоровых, умных, настоящих Блэков, но Орион так и не полюбил ее, с годами все больше и больше отстраняясь от властной супруги, которую он, честно говоря, побаивался.

Она так рьяно отстаивала интересы рода, так радела за главенство чистокровных, за возвращение к истокам, что это вызывало у окружающих противоречивые чувства. Муж боялся и избегал ее, сыновья разбили ей сердце, племянницы восхищались ей и мечтали когда-то стать похожими на нее, старшие родственники втихомолку посмеивались над ней, но никто так и не понял ее, не принял, не полюбил. Мать умерла родами, подарив миру третьего ребенка, а отец, безумно любивший ее, замкнулся в себе и игнорировал близких, бледной тенью скользя по коридорам поместья. Вальбургу воспитывала Кассиопея и домовики, и остаться бы ей старой девой, если бы отец внезапно не вспомнил об Орионе.

Орион был сыном Арктуруса и Мелании (в девичестве МакМиллан) и рос в обстановке куда более мирной, чем Вальбурга. МакМилланов нельзя было назвать магглолюбцами, но они были гораздо либеральнее Блэков. Так что крутой нрав навязанной жены не вызывал в нем ничего, кроме опаски. Хотел бы он, чтобы Вальбурга хоть каплю была похожа на его мать, вышедшую из рода легких и незлобивых землепашцев. Как ни старался, Орион так и не сумел полюбить жену. Сыновья были не слишком похожи на него, и он не знал, как к ним подступиться. Младших братьев и сестер у него не было, так что он не имел ни малейшего понятия о том, как надо вести себя с детьми. Орион внезапно увлекся виноделием и пропадал на виноградниках, экспериментируя с сортами, бочками и дрожжами, пробуя делать и тихие вина, и игристые, и даже шерри, горячо любимый Кассиопеей. Белла хорошо помнила, что вина из погреба дома на площади Гриммо пьянили душу, оставляя разум кристально трезвым, веселили, не вызывая похмелья, и ни в чем не уступали изысканным напиткам, которыми потчевал их Люциус.

Сыновняя любовь Сириуса и Регулуса обретала странные формы, совсем не похожие на то, о чем мечтала Вальбурга. Старший требовал безраздельного внимания, переча ей на каждом шагу, а младший так боялся расстроить Вальбургу, чьи нервы были изрядно потрепаны выходками Сириуса, что уступал маменьке во всем.

Если Сириус с самого детства был простым и понятным, то о Регулусе такого сказать не мог никто. Вещь-в-себе, тихий и замкнутый мальчик, часами пропадающий в библиотеке, отличник-промокашка, ловец квиддичной команды Слизерина, староста, юный Вальпургиев Рыцарь — вот таким родством Белла могла гордиться! Она и гордилась, взяв над кузеном шефство, стоило ему вступить в их ряды. Регулус превосходно владел Окклюменцией, и, хотя дуэлянт из него был слабенький, Белла не теряла надежды. Со временем он бы закалился в боях, стал хитрым и опасным противником. Он единственный после Меды мог стать ей другом, разделить преданность высшей цели. Регулус тоже был Блэком, и эта мысль подогревала решимость Беллы сделать из него настоящего рыцаря.

Когда Регулус пропал, Белла по-настоящему горевала и долго искала его, пока Лорд не запретил ей тратить свое время и силы на бессмысленные поиски. Белле хотелось поступить по-своему, но Лорд был прав — она нужна тем, кто еще здесь, кто плечом к плечу вместе с ней борется с ядовитой маггловской заразой. Лишь одно утешало — Рег остался ей родным, не предал ее, не оставил, не бросил.

Белла познакомилась с Лордом, будучи еще подростком. В шестьдесят четвертом ей было тринадцать, она стремительно менялась, вещи то и дело оказывались малы и коротки, волосы становились грязными чуть ли не через два часа после того, как их вымыли, ногти ломались. В собственном теле она чувствовала себя неуютно, не зная, как справиться с руками и ногами. Черты лица становились тоньше, голос стал неуловимо ниже, отражение в зеркале раздражало и вызывало желание швырнуть в него расческой. Она с завистью поглядывала на Меду и Цисси, которым это счастье только предстояло. Пока же они, особенно младшая, оставались все теми же «милыми малышками Блэк». И, как будто всего этого было мало, родители выбрали ей жениха — Рудольфуса Лестрейнджа,старше нее на добрых двадцать лет. Узнав об этом, Белла впала в ярость. Она вовсе не собиралась выходить замуж, твердо решив последовать примеру тети Кассиопеи.

— Беллатрикс, ты ведешь себя неразумно, — сухо сказала мать в ответ на безобразную истерику с битьем посуды, которую она устроила за обедом.

Цисси подняла глаза от тарелки и отложила приборы, намереваясь насладиться зрелищем. Меда нахмурилась, наблюдая за сестрой из-под челки.

— Неразумно?! — завопила Белла, утирая злые слезы. — Неразумно выдавать меня за этого Лестрейнджа! Я не желаю остаток жизни просидеть за уродскими пяльцами, вышивая чепчики для наследников, варить супы по тринадцати рецептам и летать на метле до ближайшей продуктовой лавки! Не желаю быть, как ты! — выкрикнула она, топнув ногой.

Воцарилась тишина. Белла зажмурилась, ей казалось, что мать сейчас ударит ее, впервые в жизни накажет по-настоящему. «Пусть! — подумала она. — Что угодно, лишь бы не выходить замуж за этого старика!»

Послышался звук отодвигаемого стула.

— Прошу меня извинить, — четко проговорила Друэлла, вставая из-за стола. — Мне нездоровится.

Она прошла мимо, шурша юбками, и не сказала непокорной дочери ни слова. Белла так и осталась стоять, сжимая кулаки, полицу ее градом катились слезы.

— Трикси, ты неправа, — тихо заметил отец, доставая трубку. Обычно он курил только в кабинете, но сейчас решил изменить негласному правилу.

— Не называй меня так! — рявкнула Белла.

Сестры, до того сидевшие тихо, вздрогнули. Белла развернулась на каблуках и побежала в свою комнату.

Там, среди привычных стен, она упала поперек кровати и всласть наревелась.

— Не хочу-у-у, — выла она, колотя руками по горе подушек и одеял.

С негромким хлопком появилась Пити.

— Хозяюшка Друэлла прислать Пити, молодая госпожа Трикси не плакать, — заверещала она, тараща огромные желтые глаза. — Молодая госпожа Трикси выпить это, — домовуха робко протянула рыдающей Белле стакан с Успокоительным.

Белла приподнялась на кровати и резким движением выбила из сморщенной ручки зелье, отливавшее изумрудным блеском. Она с первого взгляда узнала бы эту модификацию, делающую пациента сонным и послушным на ближайшие сутки. Ещё бы, сама ведь помогала тете Касси варить его.

— Пошла вон, — зарычала Белла.

— Но хозяюшка Друэлла... — начала причитать домовуха, заламывая руки.

— С глаз моих вон! — крикнула Белла и запустила в нее увесистой статуэткой Зевса, сидящего на троне.

Пити ахнула, прикрывая голову, и исчезла.

Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнула Андромеда. Она забралась на кровать и обняла Беллу, игнорируя всхлипы пополам с рычанием, прижала ее к себе покрепче и начала гладить по спутанным волосам.

— Белла, Белла, успокойся, — шептала она.

— Я убью его, — проговорила Белла. — Отравлю тетиным ядом! А лучше замучаю до смерти. Я читала, есть такое проклятие, от которого внутренности закипают, а кишки лопаются, как переваренные яйца!

— Маменька говорит, что отдаст меня за его младшего брата, — внезапно сказала Андромеда, отстраняясь и вытирая слезы с лица сестры.

— Плевать, что говорит маменька, -рассерженной змеей прошипела Белла. — Я не буду рожать наследников и сидеть в дурацкой башне, командуя домовиками!

Андромеда грустно улыбнулась и погладила ее по волосам, заправила за уши жесткие кучерявые пряди.

— Помнишь, на прошлой неделе приезжал лорд Малфой? — спросила она.

— Конечно помню, — фыркнула Белла и потянулась к ящику прикроватной тумбы за носовым платком. — Такого павлина надутого трудно не заметить!

— Я подслушала их с папенькой разговор, — понизив голос, сказала Меда. — Он приехал сватать Цисси за своего сыночка Люциуса.

Белла высморкалась и небрежно бросила испачканный платок на тумбу.

— И что папа?

— Пока ничего не ответил, — пожала плечами Меда, — какая разница, за кого выходить замуж?

— Люциус хотя бы молодой. Пусть соплей и гонора в нем сейчас больше, чем мозгов, кто знает, что из него вырастет, — цинично заметила она.

— Когда ты так говоришь, то становишься жутко похожей на тетю Касси. — Меда поежилась и обняла себя за плечи.

— Не вижу в этом ничего дурного, — огрызнулась она, расправляя складки на темно-синем платье сестры. Ее собственное безнадежно измялось, придется переодеваться, прежде чем выйти из комнаты.

— Поможешь мне надеть другое платье? — спросила Белла, несолидно шмыгнув носом.

— Конечно, — легко согласилась Андромеда, выныривая из своих дум и спрыгивая с кровати.

Подойдя к платяному шкафу, она некоторое время рылась в нем, бормоча себе под нос. Наконец она нашла, что искала, и повесила на дверцу темно-бордовое платье из тяжелого бархата. Белла встала с кровати, подняла наверх волосы и развернулась к сестре спиной, чтобы та развязала шнуровку. Глядя в зеркале на то, как ловко справляются с лентами руки сестры, она спросила:

— Если бы ты могла выбирать... кем бы ты стала?

Андромеда замерла на мгновение, а потом одним движением вытянула ленту из шлевков и повесила на зеркало.

— Не знаю, — наконец ответила Меда. — Но точно не женой Рабастана Лестрейнджа.

Белла кивнула и сняла платье.

Тем же вечером сестрам представили братьев Лестрейндж, с которыми прибыл и их патрон, некто Том Риддл. Рудольфус Белле не понравился — широкоплечий, молчаливый, однако обладающий безукоризненными манерами и обширными знаниями в области ведения магического боя. Левую сторону его лица пересекал шрам, тонкий и бледный. Если бы неизвестный, оставивший эту метку, приложил чуть больше усилий, то быть Беллатрикс женой одноглазого лорда, а так... Белла была изначально настроена против него, и ничто не смогло бы ее переубедить. Встреться они при других обстоятельствах, возможно, она бы нашла его невероятно интересным — со шрамом, знаниями, опытом дуэлинга и загадочной аурой. Теперь же она хмуро рассматривала исподлобья мощного мужчину, с которым ей предстояло провести оставшуюся жизнь.

Рабастан отличался от своего брата. Ниже его на голову, иначе сложен и приятен в общении. Он тут же очаровал маму, рассыпавшись в полагающихся случаю комплиментах, отметил, что та подарила миру трех прекрасных юных ведьм, «чья красота затмевает свет солнца и способна спасти мир». Завел с отцом разговор о ткацких предприятиях, над которыми тот бился не первый год, тщетно пытаясь вернуть их к жизни, полемизировал с Кассиопеей о новейших разработках зелий, в общем, сделал все, чтобы произвести хорошее впечатление. Андромеда весь вечер не отходила от Беллы, вцепившись в ее руку, как в спасательный круг. Рабастан был похож на ядовитого змея — скользкого, ловкого и смертоносного. Цепкий взгляд пронзительно синих глаз ясно давал понять, что он выжмет из этого брака все, что сможет, даже ценой ее, Андромеды, жизни.

Мистер Риддл, о котором ходили самые разные слухи, оказался мужчиной лет сорока — ровесником дяди Альфарда и его сокурсником. Если Рудольфус у Беллы не вызвал особой приязни, то на мистера Риддла она то и дело украдкой бросала взгляды. Высокий и подтянутый, с аккуратно уложенными каштановыми волосами и багряными искрами в темных глазах, с мягкими шипящими интонациями. Белла сочла бы его привлекательным, не будь он старше нее на четверть века. Поговаривали, он был потомком самого Слизерина, а его мать была из последних Гонтов.

Происхождение самого Риддла оставалось загадкой, он не был похож на магглокровку, обладал изысканными манерами, речь его была правильной и плавной.

Родители одобряли его политику, ведь он боролся за правое дело — за возвращение к традициям, за соблюдение чистоты крови, за разумную адаптацию выходцев из маггловского мира. Так называемым светлым магам его идеи казались слишком радикальными, но сама Белла не видела в них ничего предосудительного. В конце концов, детей с магическими способностями забирали из семей в младенчестве еще во времена Основателей, а уж они-то наверняка знали, что делали.

«Жаль, что я не могу стать его женой, — думала Белла, исподтишка разглядывая Риддла, беседовавшего с отцом о возможном финансировании его проектов. — Если уж и выходить замуж, то за кого-то вроде него.»

В эту же секунду мистер Риддл обернулся и в упор посмотрел на нее. Белла отпрянула, а он мягко улыбнулся уголками губ, словно мог прочесть ее мысли и находил их забавными. Окинул ее оценивающим взглядом, отчего кровь бросилась Белле в лицо, и отвернулся, возвращаясь к прерванному разговору.

Кажется, именно тогда она решила, что во что бы то ни стало добьется его уважения. Будь он хоть наследником самого Мерлина, никто не смеет насмехаться над ней!

Белла никогда не мечтала стать светской леди, великим ученым или любой другой знаменитостью, чьи колдографии размещают на обложках журналов и на первых полосах газет. Все, чего она по-настоящему хотела — быть хорошим дуэлянтом, уметь обращаться со своим телом и правильно использовать данные, щедро подаренные ей многими поколениями предков.

В семье не любили говорить об этом, но время от времени и Блэки разбавляли кровь, заключая браки с теми, кто вел свой род от магглов. Даже среди них находились достойные, готовые отказаться от своих семей. Перекроить сознание, впитать в себя, насколько возможно, те знания, которые могли дать им доступ в другой мир, примкнуть к элите. Большинству грязнокровок это было не интересно, их вполне устраивал убогий быт выпускников Хогвартса. Магией они пользовались как инструментом, убивая этим саму суть волшебства. Как сложно им было принять тот факт, что магия существует не для того, чтобы взбивать сливки одним мановением палочки, и не для того, чтобы подогревать остывший обед! Разумеется, это упрощало жизнь, но в то же время расхолаживало, делало тело ленивым, а ум — закостенелым.

Магия дарила огромные возможности. Некоторые ее области обещали поистине безграничное могущество, но для этого нужно было усердно трудиться, посвящать себя обучению целиком и полностью. Не каждый решался на такое, но Беллу всегда было трудно сбить с намеченного пути.

Со временем ей стало казаться, что стать просто хорошим дуэлянтом — это мелко. Среди ее предков хватало знаменитых и одиозных личностей, так что она углубилась в изучение биографий и личных дневников тех, о ком даже портреты не любили шептаться.

Амаранта Блэк жила в середине семнадцатого века, она застала эпидемию бубонной чумы, унесшую одну пятую жителей Лондона за Грань — ставила эксперименты на магглах, пытаясь найти лекарство от страшной болезни. Кодей Блэк усиленно изучал менталистику и создал первый прототип Омута Памяти. Он свел с ума не один десяток грязнокровок, прежде чем выработал механизм извлечения воспоминаний. Саянна Блэк в своих дневниках подробно описывала свои многочисленные постельные похождения. Любовников леди предпочитала выбирать из магглов, и чаще всего они не доживали до утра. Саянна искренне считала, что грязная кровь поможет ей остаться вечно молодой и прекрасной, потому принимала кровавые ванны, как следует насладившись пылкими ласками деревенских простаков. Таскилл Блэк серьезно увлекался некромантией и придумал способ создания инферналов, Эзэлинда Блэк понесла от кентавра, Нейтан Блэк первый среди Блэков создал крестраж...

У любого другого человека бы волосы на голове зашевелились от того, что Белла выбрала в качестве легкого чтения. Но ее не смущала откровенная жестокость того, что творили ее предки ради забавы, радости познания или высшей цели. Открывая темные страницы истории своего рода, она пропускала через себя жуткие истории, после каждой из них становясь немного безумней. С каждым днем Белла все глубже зарывалась в жизнеописания, сама толком не зная, что ищет, но запоминала все прочитанное почти дословно, мысленно благодаря предков за унаследованную хорошую память.

Позже Темный Лорд приблизил ее к себе именно потому, что ее память хранила огромное количество знаний, запрещенных, темных, крайне опасных. Все-таки выйдя замуж за Рудольфуса Лестрейнджа, этим она выбила себе право вступить в ряды тех, кто называл себя Вальпургиевыми Рыцарями.

Как ни странно, Андромеда ее не поддержала. Взявшись за изучение темнейших разделов магии, Белла отгородилась от окружающего мира, не заметив, как ее самый родной человек, ее сестра, отдаляется, с каждым днем становясь все менее и менее понятной.

Почти сразу после свадьбы Белла, вымотанная долгой подготовкой и не менее долгим празднованием, пригласила сестру к себе в гости. Цисси она все еще считала слишком маленькой для девичьих задушевных бесед, а с матерью за пять лет так и не помирилась, не найдя в себе сил извиниться. Словно кто-то хватал ее за горло каждый раз, когда Друэлла оказывалась рядом. Она открывала рот, чтобы попросить прощения, и тут же закрывала его, не в силах попросить прощения.

Белла с упоением рассказывала о Волдеморте, о его уме и амбициях, о великолепных планах на будущее, о политике партии, которую он намеревался создать, о программе, которую он разработал. Она многословно восхищалась его знаниями, умением говорить со змеями и летать безо всяких приспособлений. Белла не замечала, как с каждой произнесенной фразой Меда становится все мрачнее. Сестра не поднимала глаз от левого предплечья Беллы, прикрытого длинным рукавом нарядного платья, и, когда она ненадолго замолчала, чтобы перевести дыхание, Андромеда заговорила.

Лучше бы она молчала.

— Белла, я не могу поверить в то, что ты говоришь, — тихо произнесла она. — Неужели ты серьезно веришь в то, что магглов следует уничтожить как вид? Сделать из них рабов, разумную скотину? Ты хотя бы примерно представляешь, сколько их? Четыре миллиарда! У магглов есть оружие, способное прицельно уничтожить каждое магическое поселение, а ведь их не так уж и много, — убежденно говорила Андромеда.

— Это все глупости! — выпалила Белла, неверяще глядя на сестру. — Именно потому, что нас так мало, мы должны отобрать у этих ублюдков то, что нам причитается. Мы лучше, мы выносливее, сильнее, мы обладаем магией — тем, что магглам даже не снилось. Наша реальность гораздо лучше любых их фантазий. Если не пожелают сдаться, мы сотрем их с лица земли.

— Магглы ничем не хуже нас, — начала Андромеда.

— Магглы — это просто грязь, которую следует убрать. — Беллатрикс вскочила с места.

— И если понадобится, я готова выступить в роли чистильщика. Ради высшей цели я не постесняюсь замараться, — выплюнула она, впервые в жизни глядя на сестру с презрением.

— Ради высшей цели или ради внимания мистера Риддла? — подняла на нее глаза Андромеда.

— Как ты смеешь! — завизжала она, чувствуя, что еще немного и выдержка откажет ей.

— Ответь на этот вопрос самой себе, Трикси.

Меда встала с деревянной скамьи и вышла из беседки.

Когда Беллатрикс пришла в себя, то обнаружила, что младшей сестры и след простыл. Белла обошла все поместье, в котором новобрачные поселились сразу после свадьбы. Вызванный домовик отчитался, что «мисс Блэк отбыла камином, хозяйка Белла». Она так разозлилась на Андромеду, за ее глупые доводы и детское поведение, что приказала домовику, принесшему дурную весть, наказать себя, прогладив руки раскаленным утюгом. Позже, наблюдая за тем, как домовой эльф, морщась от боли, сервирует чай, она мстительно улыбалась, слыша тонкий запах горелой плоти.

Месяц спустя оказалось, что Андромеда решила сбежать из дома. Все аргументы, которыми Меда бросалась в споре с сестрой, взялись не с неба и не из периодических изданий. Какой-то Тед Тонкс, грязнокровка с Равенкло, вскружил голову Меде, всегда благоразумной и правильной. Не иначе, этот ублюдок опоил ее Амортенцией — отчего же еще ее любимая сестричка вдруг сошла с ума? Белла заявилась в Хогсмид в ближайшие выходные, чтобы поговорить с Медой. Помощь тете Касси в лаборатории даром не прошла — она легко сварила универсальный антидот от любовных зелий и зелий, подавляющих волю.

Меда выглядела бледной, но очень решительной. Белла уговаривала ее выпить антидот, убеждая, что Меда тут же придет в себя, вернется к родителям, и семья забудет о ее необдуманном поступке.

— Я не буду ничего пить, — твердо ответила Андромеда, и Белла почувствовала, что выходит из себя.

— Будешь, — прошипела она и выхватила изогнутую палочку. — Imperio!

Андромеда явно не ожидала от родной сестры подлости и была не готова к защите. Она послушно обмякла в кресле, глядя перед собой остекленевшим взглядом.

— Ну же, сестричка, — заворковала Белла, вкладывая в расслабленную ладонь флакон с прозрачным, как слеза, зельем. — Выпей вот это.

Меда коснулась горлышка губами и опрокинула в себя антидот. Белла сняла с нее заклинание секундой позже.

— Да что с тобой не так? — Вопреки ожиданиям, Меда не взбесилась, а только устало потерла виски и посмотрела на сестру, как на маленькую.

— Нет, что не так с тобой? — взвилась Белла, оскорбленная тем, что Меда смотрит на нее свысока. — Ты же не можешь в самом деле...

— Ты полюбила грязнокровку! — обвиняюще выплюнула она, скорчившись от омерзения.

— Знаешь что, Трикси, ты переходишь все границы. — Андромеда встала и направилась к выходу из комнаты.

— Прекрасно! Поговорим о границах, когда твои ублюдки не смогут колдовать! — крикнула ей в спину Беллатрикс и поняла, что попала в точку. Андромеда остановилась и крупно вздрогнула, но так и не обернулась.

— Готова поспорить, у тебя их вовсе не будет, — тихо произнесла она и вышла из комнаты, не удостоив старшую сестру взглядом.

Белла яростно зарычала и разнесла в щепки кресло, в котором сидела сестра. За креслом последовали фарфоровые чашки с нетронутым чаем, чайник, тарелка с бисквитами, круглый столик, кровать, шкаф...

Десять минут спустя Белла закрыла за собой дверь комнаты. Пол ровным слоем устилали щепки, обрывки ткани и осколки стекол. Опустила на стойку увесистый мешочек с галеонами и царственно кивнула Розмерте, открывшей от удивления рот.

— Это за беспокойство, — проговорила она и направилась к камину.

В учебке Темного Лорда дни неслись с бешеной скоростью — Ордену пригодились знания Беллы, и сама она показывала неплохие результаты, схватывая науку дуэлинга на лету. Многому их учил Антонин Долохов, русский эмигрант. Он сражался в особом стиле, отличавшемся от западного и непривычным для авроров.

Белла искренне наслаждалась жизнью: тем, как ловко и быстро может двигаться ее тело, как ярко бурлит в крови адреналин вперемешку с магией, как легко с языка срываются опасные и смертоносные проклятья. Наслаждалась особым вниманием Лорда, тем, как доверительно он разговаривал с ней, как делился знаниями и допускал к своей обширной библиотеке. День за днем она все глубже увлекалась им, не замечая, что темное, веселое безумие давным-давно радушно распахнуло двери, чтобы потом захлопнуть их за ее спиной.

Белла стала получать истинное удовольствие от пыток — Круциатус словно раскрывал в ней потаенный резерв, ранее недоступный. Обычные, условно светлые заклятья, которыми маги пользовались в повседневной жизни, были не слишком энергоемкими, но требовали приличной концентрации. Боевые светлые заклятья сжигали огромное количество энергии, истощая внутренние ресурсы. Темная же магия давалась Белле гораздо легче, открывала второе дыхание. После особо удачных дуэлей она чувствовала подъем сил и в такие дни сама приходила к мужу, чтобы разделить с ним ложе. Жаль только, что чаще всего на месте Рудольфуса она представляла совсем другого человека. Если бы Белла любила мужа или была замужем за тем, кого любила, то большего счастья она не смела бы и желать.

Хотя ей хватало и малого. Лорд доверял ей, считая ближайшей соратницей — он отдал ей на хранение Чашу Хельги Хаффлпафф. Белла с первого взгляда поняла, что именно попало к ней в руки — в конце концов, ее предок был одним из первых, кто решил достичь бессмертия таким способом. Что ж, этот поступок возвышал Темного Лорда в ее глазах еще больше. Она знала, что похожую вещь получил Люциус, и гордилась тем, что ее младшая сестра оказалась замужем за человеком, которому так доверял Волдеморт. Младшая и единственная, мысленно проговаривала Беллатрикс.

Андромеда, закончив Хогвартс, всё-таки вышла замуж за грязнокровку Тонкса и родила ребенка, полукровного ублюдка. Белла была в такой ярости, что даже не поинтересовалась, как назвали младенца.

«Ничего, — думала она. — Осталось совсем немного. Скоро, очень скоро Темный Лорд очистит мир от грязи. А я помогу ему, мы все поможем», — от таких мыслей все внутри нее сладко замирало, а на губах появлялась безумная, счастливая улыбка.

Самайн тысяча девятьсот восьмидесятого Белла не забудет никогда.

Именно в эту ночь, когда граница между мирами становится особенно тонкой, она почувствовала, что Метка на левом предплечье затихла, перестав подавать признаки жизни. Змея, то и дело скользившая по черепу, замерла. Оскал татуировки казался насмешкой. Белла не могла поверить своим глазам, своим чувствам. Ей казалось, что внутри нее что-то сломалось, и исправить это не сможет никто.

Действуя по наитию, она уговорила мужа и деверя отправиться к Лонгботтомам, сын которых также попадал под Пророчество, как и ребенок Поттеров. В поместье Лонгботтомов их никто не ждал, Фрэнк и Алиса мирно пили чай в саду. Дальнейшее она помнила урывками. Крики Лонгботтомов, ее собственный, охрипший от громкого смеха, голос, разноцветные вспышки заклятий и бесконечное Crucio — сладкая звонкая песня нескончаемых пыток.

Потом были авроры, суд, тесная камера. Дементоры могли сколько угодно прохаживаться вокруг нее — хороших воспоминаний ей было не жаль, их оказалось не так уж и много, а плохими темные твари не кормились.

Самого главного им не отнять. Нет, речь не о надежде — эта леди быстро покидает стены тюрьмы. Белла горячо верила, что Волдеморт не забудет о ней, что обязательно вернется и наградит ее за преданность.

Белла верила, что так и будет, вглядываясь в темную воду, в упругие крупные волны, разбивающиеся о каменистый берег. Иногда она слышала крики тех, кто попал в Азкабан вместе с ней. Чаще всего это был нытик Роули, чей давний предок, второй министр магии, приказал построить на этом проклятом острове Азкабан. Даже в таком состоянии и спустя столько лет Белла любила эту шутку. Интересно, посмеялся бы Дамокл Роули, если бы узнал, что выстроил тюрьму собственному потомку?

Позже, когда предатель Сириус сбежал, охрану в Азкабане усилили. Белла думала, что не могла ненавидеть кузена сильнее, чем ненавидела раньше, но она ошибалась. Дементоры высосали ее почти досуха, все, что осталось — это бесполезные воспоминания, которые она перебирала, как четки, и темная вода. Иногда Белла мечтала о том, как эта вода поглотит ее, похоронит среди мягких волн, и не останется больше ничего. Иногда казалось, что волна эта уже поднялась много лет назад и теперь просто стремится к ней, неспешно, но неотвратимо.

В один из унылых, бесконечно серых дней она услышала в коридорах речь: знакомые тягучие интонации, отражающиеся от плесневелых стен. Стоило ей прижаться к решетке в попытке разобрать слова, как за спиной кто-то выкрикнул Bombarda Maxima, и каменные глыбы разошлись, оставляя проход. Пара осколков рассекла кожу на ее лице, но она этого не заметила. Белла медленно подошла к тому месту, где раньше было окно, неверяще коснулась ладонью каменного среза и засмеялась — так, как не смеялась давно. Силуэт в темной мантии приветственно махнул ей рукой, закладывая вираж на метле.

Нимбусы-2000 уносили беглецов из Азкабана, самой страшной магической тюрьмы, из которой раньше никогда не совершали такого дерзкого побега. Белла прижималась лицом к теплому плечу кого-то очень смутно знакомого, кого-то из прошлой жизни, и оставляла за спиной отсыревшие камни, свои четки и темную воду.