Zugzwang (джен)

Прозрачные стены не отбрасывают бликов — света достаточно, но в этом подземелье даже он угасает в окружающем непробиваемое стекло тёмном камне. Куб в кубе — или, точнее, параллелоэдр. Двое молчаливых стражников снаружи, ещё один у двери — никто из них никогда не раскрывает рта даже для оскорблений: то ли дисциплина, то ли не знают, кто на самом деле этот узник. Он не в обиде на них. Слейн и сам теперь не знает, кто он такой, помимо давно известного: лжец, предатель, убийца…

Закреплённый в полу стол выкрашен под серый камень. Два кресла с прямыми спинками. И шахматная доска. Фигуры из прозрачного пластика, так что чёрный кажется серым, а белый — мутным. Ими редко играют, но каждый раз, когда Слейна приводят из камеры в дальнем конце здания — пыли нигде нет, а всё расставлено точно, как дни и недели назад. От фигур веет такой же тоской, как от собственных мыслей: и те и другие слишком давно не знали солнечного света.

Дверь раскрывается бесшумно. Как всегда.

Они не говорят один другому слов приветствия — для этого между ними слишком много… того, чему и слов-то не подобрать. По крайней мере — тех, что ещё не набили оскомину, а остальные будто истёрлись в десятках разговоров и сотнях закольцованных размышлений.

Слейн не знает, зачем тот приходит сюда — ну не ради же шахматных партий, в самом деле? Слейн уже с трудом представляет, что снаружи есть какой-то мир, но если для него всё именно так — у Оранжевого должна быть другая жизнь… не правда ли?

Только когда тот открывает дверь в стеклянную клетку, жизни этой не ощущается: спокойно-мёртвый взгляд, чётко-размеренные движения, ровный голос… словно и не человек.

Хуже всего, что Слейн понимает, почему.

— Пешка e4, — сегодня его враг играет белыми, и первый ход — за ним.

— Пешка e5.

— Пешка f4.

Они проговаривают ходы вслух, хотя это не нужно — шахматы самые обычные. Оранжевый начал это первым — видно, привык. Слейн не возражает: в его существовании и так слишком много мёртвой тишины.

— Принимаю. Беру пешку f4.

Королевский гамбит — древний, как мир. Земной мир. Назвать Землю «домом» Слейн не может уже много лет.

— Слон с4.

Оранжевый умён. Может, поэтому он там, а Слейн — здесь? Может, поэтому не он сидит в клетке?

— Ферзь h4. Шах.

Королева ходит… нет, не как хочет. Королева ходит, как хочет игрок. «Принцессы, как оказалось, тоже. Только почему ему удалось, а мне — нет?»

Слейн думает, что эта мысль будет преследовать его до самой смерти. А ещё он видит, что Оранжевый не смотрит на доску — его взгляд устремлён куда-то внутрь. Сейчас он очень, очень далеко отсюда…

— Что случилось? — слышит Слейн собственный голос и почти удивляется тому, сколько в нём издёвки и горечи. Понимает, что скажет дальше, как скажет, и пытается замолчать, но слова вырываются, будто сами собой: — Понял, наконец, что королевам не нужны пешки?

Ему кажется — с губ капает чёрный яд: ревности, обиды и тухлой, тёмной злости.

— Король f1, — ровно отвечает Оранжевый, глядя Слейну прямо в лицо, и в его глазах столько спокойного понимания, что хочется ударить ещё сильнее, ещё больнее — лишь бы увидеть в них страдание… пусть он тоже платит за всё совершённое!

— Не отвечаешь? Ничего возразить на правду?!

Чёрная пешка гибнет под тяжелой поступью белого слона — ну что, Слейн, получил свой ответ? Словно во сне, чёрный конь вырывается вперёд. Так, наверное, должно было быть в жизни: его, чёрную пешку, забивают насмерть в замке графа Крутео, земляне делают свой ход, а Орбитальные рыцари — свой. Он ведь искренне хотел умереть тогда, умереть — за неё… так что его остановило?!

Ещё один вопрос навсегда.

Белый конь выдвигается, угрожая ферзю, и Слейн давится злыми словами. Он не знает, взгляд в прошлое это или прозрачный намёк. Способен ли Оранжевый навредить ей сейчас? Нет, ни за что, пусть он просто вспоминает: ведь тогда как раз — должен был верить, что сражается против неё!

Слейн надеется, что всё так и есть, потому что… ему больше ничего не осталось. Потому что если что-то угрожает ей сейчас — он не сможет защитить. Пусть даже сбежит: она его помощи не примет. Такому, как он, вовсе не место рядом с ней.

Мертвецы должны оставаться мертвецами — всем так лучше.

Он знает, как должен пойти: все промахи известны. Но рука вздрагивает и Слейн повторяет ошибку древнего мастера — потому что не вправе рисковать ею даже так, даже в игре. И ферзь отступает, предвещая грядущее поражение чёрных.

— Она в безопасности, — вдруг заверяет Оранжевый, и Слейн ненавидит его за проницательность. Ещё одна белая пешка шагает вперёд.

— Считаешь, этого достаточно? — почти шипит в ответ. Вместо одних только слов его враг указывает на чёрного коня, что закрывает собою ферзя:

— Её рыцарь рядом. Новый граф Крутео умён, прозорлив, обладает обширными связями и ресурсами. А также предельно лоялен. Всё, что нужно для принца-консорта.

— И этого хватит?!

— Это всё, чего я могу желать.

Слейн почти задыхается от бешенства: «у тебя есть всё, чего лишился я — и ты отказываешься?!»

— Как же ты…!

— Конь h4, — перебивает его Оранжевый.

Белый рыцарь застывает вплотную к чёрному, закрывающему собой королеву. Нет… Императрицу.

— Моё место здесь, — объясняет он. — Близко, но не рядом.

— А если станет вот так? — требует Слейн, и ферзь выходит из-под призрачной защиты рыцаря чёрных, нацеливаясь на опасно приблизившегося белого.

— Я не умру, пока во мне есть необходимость, — белый рыцарь делает ход, занимая место по другую сторону от ферзя чёрных — под защитой своей пешки.

Слейн бледнеет ещё сильнее и понимает, что безумие подобралось слишком близко: как иначе объяснить, что вместо шахматной фигуры он видит другое… другую, и не может пожертвовать её воплощением — даже чтобы убить этого. И никогда не сможет. Страх поднимается откуда-то из глубины ослабевшего в бездействии рассудка, и сопротивляться — невозможно.

Он отводит глаза.

Чёрная пешка делает ход, угрожая белому слону, растоптавшему одного из её собратьев. Белые в ответ отправляют другую вплотную к ферзю, ещё лучше защищая своего коня и явно нацеливаясь на чёрного рыцаря. Слейн поднимает глаза от доски и выдавливает:

— Так ты хочешь…

— Нет, — тут же возражает Оранжевый. — Графу Крутео ничто не угрожает. Если он и погибнет, то не от моей руки.

Ещё несколько ходов — чёрный рыцарь всё равно не верит белым, он отходит назад, пользуясь тем, что прямо на ферзя никто не нападает. На защиту белой пешки, прикрывающей коня, выдвигается из глубины вражеской обороны тяжёлая и дальнобойная ладья.

— Так боишься за свою жизнь? — презрительно бросает Слейн.

— Я использую все доступные ресурсы.

Это звучит так устало, что охота возражать пропадает. Чёрная пешка, пользуясь случаем, всё-таки настигает и убивает белого слона. В ответ ещё одна белая шагает вперёд, вновь угрожая чёрному ферзю — и Слейну кажется, что Оранжевый издевается над ним. Ферзь спасается бегством, но пешка упорно преследует.

— Зачем ты делаешь это?!

— В шахматах всегда кто-то побеждает.

Это звучит как напоминание, что перед ними — лишь игра. Но Слейн уже не верит ему, хотя такое ещё сильнее похоже на безумие: слишком много здесь от правды. Быть может, Оранжевый — тоже сошёл с ума?..

Поэтому Слейн возвращает ферзя поближе к своим: там не опасно, пусть вокруг и одни белые… пусть даже рядом — он. «Её жизнь дороже гордости. Дороже всего».

Оранжевый не жертвует даже пешкой — вместо этого свой ход делает белый ферзь и безопасность чёрной королевы рассыпается звенящими осколками: если вот этот слон убьёт преграждающего ему путь врага-пешку, королеву не спасёт уже ничто…

— Конь g8!

— Слон f4, — мгновенно реагирует Оранжевый.

И чёрная королева оказывается в окружении белых фигур, свои — позади и беспомощны. «Она всегда слишком верила землянам… и это тоже — моя вина». Дрожащей рукой Слейн делает ход за ходом — Королева отступает, уходя из-под неизбежного удара. На поле боя появляются с разных сторон второй белый конь и чёрный слон, а после…

— Зачем?! — севшим от волнения голосом требует Слейн. — Что ты хочешь этим сказать?!

Белый конь готов атаковать чёрную королеву — и чтобы спастись, ей останется только бежать в стан белых. Играть дальше нет смысла: чёрные всё равно обречены, и спустя всего несколько ходов…

А он молчит.

— Ответь мне!

— Мой друг однажды сказал, что марсиане бывают разными. Есть хорошие, а есть плохие.

— И что с того?!

— Тогда он ещё не знал, что земляне — тоже.

— Хочешь сказать, — Слейн даже не замечает предательской дрожи в собственном голосе, — она никогда не будет полностью в безопасности?!

Оранжевый молчит, и это молчание — страшнее даже подтверждения. Слейн сжимает кулаки:

— Тогда для чего ты нужен?!

— Организовать всё так, чтобы этого не произошло. Самому, втайне ото всех.

— Ты не справишься!

— Да. Поэтому сюда, — палец указывает на повязку, закрывающую глаз, — скоро вернут аналитическое устройство. Доработанную версию.

— Этого мало!

— Но это всё, что я могу.

Слейн стискивает зубы и, сам не веря в то, что собирается сказать, возражает:

— Ты можешь. Больше.

Оранжевый пристально глядит на него, и сквозь мёртвую неподвижность взора проступает что-то ещё. Совсем чуть-чуть.

— Ты можешь… — через силу повторяет Слейн, — можешь… быть с…

— Нет, — резко обрывает его тот.

Слейн не позволяет себя заткнуть — выдавливает, выжимает, выплёвывает слова, в которые никогда бы не поверил раньше:

— Ты. Можешь. Быть. С ней, — и с трудом, топча остатки гордости, словно проталкивая сквозь горло битое стекло: — Инахо…

Услышав своё имя, тот рывком поднимается на ноги, едва не опрокинув стул, отступает на шаг. Слейн не двигается с места и не замолкает — если сейчас остановиться, он никогда не сможет сказать. Нет другого выхода, нет! Пусть лучше…

— Ты должен быть с ней. Всегда рядом с ней. Умереть за неё, когда понадобится!

Он поднимает взгляд на Оранжевого и вновь отводит глаза — этого выражения не хочется видеть. Не сейчас, а то слишком легко передумать. «Другого шанса не будет!»

— Ты…

— Нет, — неожиданно хрипло возражает тот, разворачивается и деревянной походкой идёт к выходу. Слейн тоже вскакивает на ноги — он не может позволить ему так уйти. Ради неё.

— Разве ты спас мне жизнь не для того, чтобы я однажды сказал тебе это?!

Инахо останавливается — резко, словно наткнувшись на стену:

— Я сделал это, потому что просила она. Она ведь любит тебя. По-своему.

— Как и тебя, — преодолевая ледяную боль где-то на месте давно окаменевшего сердца, не сдаётся Слейн — ему нельзя теперь отступать. — Без всяких «по-своему». Что же вы не вместе?

— Она Императрица Верса.

— А ты — герой Земли. Безупречный, непобедимый… как ещё там тебя называют?

Инахо оборачивается: лицо словно окаменело, во взгляде — что-то неумолимо-жёсткое, и начинает перечислять:

— Безупречный убийца. Непобедимый боец. Безжалостный монстр. Бесчеловечный стрелок. Безразличный…

— Прекрати!

— Все характеристики — отрицательные. Не в смысле содержания. По форме.

— Хочешь сказать, ты…

— …неполон. Люди видят. И реагируют соответственно.

— И где же ты оставил часть себя? — язвительно.

— Это она оставила меня, — быстро отвечает тот.

— Так сделай же что-нибудь!

— Политическая ситуация стабилизирована. Факторы случайностей должны быть сведены к минимуму…

— Какого дьявола! Ты человек или машина?!

— …всем нужен мир между Землёй и…

— Что нужно тебе — не в счёт?

— ...Версом. Это оптимальная стратегия выживания.

— В бездну тебя! А — каково ей?!

Инахо рывком вскидывает голову, словно от удара, с неестественно-прямой спиной быстро преодолевает оставшиеся несколько шагов до выхода, но уже на пороге тихо отвечает:

— Я… я не знаю.

Дверь с громким, отдающимся под черепной коробкой лязгом захлопывается. Слейн падает на стул, обессиленный, и разражается страшным, сухим, издевательским хохотом. Вот только издевается — сам над собой. Взгляд падает на доску с неоконченной партией и смех резко обрывается. Он протягивает руку, сжимает подрагивающие пальцы в кулак и сметает фигуры на пол.

Взгляд невольно следует за ними, и перед мысленным взором вновь, как живое, встаёт видение из прошлого. Слейн падает на колени, хватает чёрную королеву и что есть силы прижимает её к груди, давя рвущееся из горла рыдание.

А затем хрипло, сквозь зубы, с ненавистью — бросает сам себе одно-единственное слово.