Искупление (гет)

Душа дона Мигеля де Эспиносы блуждала по странным мирам. Проваливаясь во тьму, он был уверен, что умирает, более того — что его душа отправляется прямиком в преисподнюю, и поэтому очень удивился, когда вместо ожидаемых котлов с кипящей смолой и красноглазого дьявола увидел свою каюту. А в его объятиях была Она — донья Арабелла. Женщина, пагубная страсть к которой заставила его забыть о долге и чести. Он не довершил возмездие и обрек себя на муки ада, и ему следовало бы ненавидеть ее, а вместо этого его охватила смертная тоска. Сейчас она вырвется...

Однако Арабелла, напротив, приникла к нему и закрыла глаза. Де Эспиноса ощущал под своими ладонями тепло ее тела, и безграничная радость вдруг затопила его, не оставляя места упрекам и сомнениям.

Но внезапно все переменилось, и теперь он будто бы парил под самым потолком каюты. Внизу, на кровати неподвижно вытянулся мужчина, грудь которого стягивала окровавленная повязка. Дон Мигель узнал себя и вновь удивился. А затем неведомая сила подхватила его и повлекла прочь.

Взгляду открылся «Санто-Доминго», с убранными парусами и закопченными, почерневшими мачтами. В фальшборте слева зияла огромная дыра, а палуба местами прогорела насквозь. Несмотря на ночь, матросы при свете фонарей меняли доски палубного настила. Вид искалеченного галеона, как ни странно, не вызвал у дона Мигеля ни недоумения, ни гнева. Его душа летела дальше, на запад, вдоль серебряной лунной дорожки.

Бескрайний морской простор бороздил небольшой шлюп. Душа де Эспиносы запнулась, прервав свой полет, и рухнула вниз. В кормовой каюте он увидел двоих. Своего смертельного врага и Ее.

И тогда он понял, что все-таки попал в ад...

Октябрь 1689

Беатрис, старшая дочь Хуана Сантаны, алькальда Ла-Романы, вышла в патио и взглянула на небо. Солнце только поднялось, и  дворик пока оставался в тени, однако утро обещало очередной ясный день. Этот сезон дождей был удивительно щедр на погожие деньки,  и стоило насладиться относительной прохладой, прежде чем зной станет нестерпимым. 

В центре дворика мелодично журчал фонтан. Беатрис, подойдя к нему, присела на деревянную скамью и глубоко вдохнула благоухающий цветами воздух.  Пряный аромат растущих в больших вазах  плюмерий мешался с  запахами близкого моря и тропических лесов, окружавших городок. Такие мгновения почти примиряли ее со скукой Ла-Романы. 

Девушке, которая выросла в суетливой и шумной Севилье, было непросто привыкнуть к маленькому сонному городишке, где за целый год не увидишь ни одного нового лица. Однако Хуан Сантана, оставшийся после смерти жены с двумя дочерьми на руках,  был вынужден отправится на поиски удачи в Новый Свет. Но и на Эспаньоле им не слишком везло. И если бы не покровительство  алькальда Ла-Романы Ксавьера Сантаны, с которым они были в родстве, положение  их стало бы отчаянным. А два года назад, когда сеньор Ксавьер внезапно умер, отцу Беатрис удалось получить его место... 

Впрочем, одуряющая монотонность жизни городка была совсем недавно нарушена прибытием  знатных гостей. Ее отца почтили своим присутствием сразу два представителя старинного рода. Беатрис слегка нахмурилась: ни к чему воспоминать об этом.

«Скука — сестра уныния, а уныние есть грех».

Сеньорите Сантане послышался скрипучий голос отца Игнасио и, вздрогнув, она оглянулась — уж не стоит ли тот за спиной, готовый ревностно оберегать ее от неподобающих мыслей. Разумеется, рядом никого не было, и девушка тихо рассмеялась: этак она начнет шарахаться от собственной тени. А ее духовник желает ей только блага.

Уже через час колокол церкви Сантьяго-де-Ла-Романа созовет всех на мессу, а после можно будет почитать. Отцу недавно доставили из Севильи новые книги. Или закончить вышивать покров для обители, тем более, что книги наверняка светского содержания, а не духовного. Да, занятие вышивкой более подходит благочестивой девице, строго напомнила себе Беатрис и тут же иронично поправилась: 

«Старой деве, так будет точнее».

Несмотря на то, что в Новом Свете девушки хорошего происхождения, даже без большого приданого, имели возможность составить блестящую партию, Беатрис, достигнув двадцативосьмилетнего возраста, так и не вышла замуж. В соискателях руки миловидной дочери  Хуана Сантаны поначалу не было недостатка. Но независимый склад ума и твердость характера, заметные даже в те краткие моменты общения с Беатрис, которые дозволяла строгая испанская мораль, настораживали возможных мужей. Гораздо больше их привлекала Инес,  ее младшая сестра.

Беатрис это вовсе  не огорчало, ведь до сих пор ей не доводилось испытывать любовного томления —  да даже достаточно сильного интереса к кому-либо из этих сеньоров, многие из которых смотрели на нее как... на цесарку, поданную к их столу. Впрочем, так уж не доводилось?

«Это не считается! Нет и еще раз нет!»

О любви дело и не шло, прежде всего от нее требовалось почитать своего мужа, но  Беатрис виделась в этом несправедливость... какая-то неправильность. Возможно, виной тому была направленность, которую вопреки традициями отец придал ее образованию. Ей позволялось читать не только нравоучительные и душеспасительные книги, но и новеллы Сервантеса и пьесы Кальдерона.  О пагубном влиянии неподобающего чтения часто говаривал ее духовник. Уже несколько лет он настойчиво убеждал Беатрис посвятить себя Господу и  даже благословил ее помогать страждущим в больнице при женском бенедиктинском монастыре, находившемся в десятке лиг от Ла-Романы. Настоятельница, мать Агата, была справедлива и по-доброму относилась к ней, называя ее своей духовной дочерью. И Беатрис прекрасно осознавала, что рано или поздно, но сделать выбор придется, и отцовский дом, где она обладала определенной свободой, сменит дом мужа или обитель. Постепенно девушка свыклась с мыслью о неизбежности монастыря. Она старалась держаться в тени, позволяя младшей сестре  сиять всем блеском расцветшей юности. Это было очевидно и для отца, поэтому  он, скрепя сердце, дал согласие на брак Инес. Со дня свадьбы сестры прошло уже больше года, однако Беатрис до сих пор оставалась под сенью отеческого дома. Отец не  слишком давил на нее и не торопил принять постриг, и  она была благодарна ему.

— Сеньорита!

Размышления Беатрис нарушил звонкий голос ее служанки Лусии, которая вихрем ворвалась в патио и, подобрав юбки, бросилась к своей госпоже.

— Ой, что я вам скажу! Два галеона, что недавно ушли — вернулись!

Внутри Беатрис что-то дрогнуло, но ее голос прозвучал спокойно:

— Лусия, ты опять наслушалась сплетен на рынке?

— Да нет же, нет! — затараторила служанка, блестя темными как маслины глазами. — Я добежала до порта и видела их! Так что ваш почтенный отец наверняка будет вновь принимать тех знатных сеньоров!

Беатрис прерывисто вздохнула: неужто Господь услышал ее мысли — те, которые она скрывала от самой себя?

— Только знаете, еще что? — вдруг понизив голос, зашептала Лусия, не замечающая ее переживаний. — Корабли побывали в бою! Ох, неужели с тем молодым красивым сеньором приключилась беда? — служанка жалостливо свела брови.

Как ни старалась Беатрис справиться с собой, ее сердце забилось, будто она взбежала на один из высоких холмов, окружающих Ла-Роману. Но предметом тревоги госпожи был вовсе не «молодой красивый сеньор», о котором переживала служанка.

— Хватит болтать, Лусия! И не выдумывай, чего не знаешь!

Ударил колокол церкви Сантьяго.

— Поспешим, отец Игнасио непременно заметит, если мы опоздаем на мессу. Все выяснится, если знатные сеньоры вновь снизойдут до нас, а пока и говорить не о чем.

* * *

— Вы окажете мне честь, если остановитесь в моем доме, — сеньор Сантана церемонно поклонился посетителям, которых, сказать по правде, не ожидал увидеть снова.

Дон Эстебан с правой рукой на перевязи и доктор Рамиро, решившийся ненадолго оставить раненого, ответили ему не менее учтивым поклоном.

— Насколько тяжело ранен дон Мигель? — обратился сеньор Хуан уже к доктору.

— Клинок прошел рядом с сердцем. Рана чрезвычайно опасна сама по себе, но к ней добавилась еще и лихорадка, — Рамиро сокрушенно покачал головой. — За четыре дня, прошедших после ранения, дон Мигель пришел в себя только один раз — тогда он и высказал свое желание направиться в Ла-Роману.

— Дон Мигель найдет здесь самый радушный прием... — на лице Хуана Сантаны было написано огорчение пополам с искренним удивлением.

Он был крайне польщен, что может оказать услугу гранду Испании, но вместе с тем его снедало любопытство и еще кое-что.

...Когда три недели назад на рейде бросил якорь красавец «Санто-Доминго», весь городок был взбудоражен небывалым событием. А Хуан Сантана пришел в изумление, когда выяснилось, что его родич был дружен с представителем рода де Эспиноса. Узнав о смерти прежнего алькальда, дон Мигель опечалился, чего нельзя было сказать о сеньоре Хуане, который, напротив, был рад возможности свести полезное знакомство. Он готов был расшибиться в лепешку, чтобы угодить сеньору адмиралу. И сам не мог бы сказать, когда у него зародилась совершенно безумная мысль: не просто свести знакомство — породниться! От собственной дерзости захватывало дух, но он подбадривал себя когда-либо слышанными историям о еще более невероятных союзах. Почему бы и нет? Сантана заводил пространные речи, в которых так или иначе касался тягот холостяцкой жизни, и внимательно наблюдал за доном Мигелем, однако ни малейшего проблеска интереса со стороны аристократа так и не заметил. И в целом тот был не очень-то настроен внимать сетованиям небогатого — а если бы не преждевременный уход кузена Ксавьера в лучший из миров, так и вовсе нищего  идальго. И вдруг дон Мигель решил вернуться именно в Ла-Роману! Конечно, тяжелая рана адмирала делала преждевременными любые надежды, но все-таки!

Дон Эстебан прервал затянувшуюся паузу, сочтя своим долгом пояснить:

— Ла-Романа — ближайшее поселение, которое можно назвать городом. Понимаете, сеньор Сантана, дон Мигель хотел бы избежать огласки... Дело деликатное... И я... мы благодарны вам...

— Понимаю, — кивнул тот, — у меня есть крытые носилки, подходящие для переноса раненого, так мы избежим лишних глаз. Но можно ли тревожить дона Мигеля?

Рамиро наклонил голову:

— При достаточной осторожности, не думаю, чтобы ему стало хуже.

— Я распоряжусь, чтобы вам предоставили все необходимое, сеньор Рамиро. Прошу вас, сеньоры.

Они вышли из кабинета и в конце коридора столкнулись с Беатрис. От слуг она успела узнать, что ее отец беседует с  племянником дона Мигеля и доктором. Полный тревоги взгляд девушки упал на перевязанную руку молодого де Эспиносы. С какими же новостями пожаловали внезапные гости?

— Беатрис, я должен тебе кое-что сказать, — Сантана приглашающим жестом указал на двери гостиной.

Войдя в гостиную, он негромко проговорил, обращаясь к дочери:

— Мы окажем гостеприимство дону Мигелю де Эспиносе. Он нездоров.

Беатрис посмотрела на осунувшегося, постаревшего доктора Рамиро с воспаленными от недосыпания глазами.

— Дон Мигель... ранен?

— Да, сеньорита Сантана.

— Дон Мигель не желает огласки, нужно настрого предупредить слуг, — добавил отец.

Окружающие Беатрис предметы потеряли четкость. Опустив голову, она закусила губы, чтобы удержаться от подступивших слез. Что с ней такое?  Она отвернулась к окнам.

— Мы вернемся на «Санто-Доминго», чтобы все подготовить, — сказал Рамиро.

Дон Эстебан  кивнул. Оба направились уже к дверям, когда девушка сказала:

— Отец, позвольте мне помочь в уходе за раненым. Сеньор Рамиро, ведь вам нужна сиделка? Вы на ногах едва стоите.

Сантана удивленно нахмурился, а Рамиро в замешательстве пробормотал:

— Но... как же можно, невинной девице...

— Монахини из ордена святого Бенедикта ухаживают за немощными в больнице монастыря. Большинство из них никогда не были замужем. А я уже много раз помогала им в этом богоугодном деле.

— Это правда, —  вынужден был признать Сантана.

— Меня вполне можно считать послушницей, —  не отступала  Беатрис, твердо глядя ему в глаза. — Со мной неотлучно будут Лусия или Каридад. Лусия юна, но успела доказать свою расторопность и преданность, а возраст и добрая слава Каридад говорят сами за себя. И я испрошу благословения у отца Игнасио.

В душе  сеньора Хуана боролись самые противоречивые чувства. Неужто Удача обращает к ним свой лик? Рамиро  выжидающе смотрел на него, а дон Эстебан нетерпеливо переминался на месте, на их лицах отражались изумление, граничащее с оторопью Неслыханно! А с другой стороны, что он теряет? Его дочь не сегодня, так завтра примет постриг, поздновато думать об ее репутации. Зато при ином исходе... Да и Каридад присмотрит за ней. Поколебавшись,  Сантана  наконец выдавил:

— Прежде я сам поговорю с отцом Игнасио. И если он благословит тебя, то и я не посмею возразить.

Беатрис Сантана предстала перед строгим взором своего духовника, обуреваемая непривычным для нее волнением. И причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям — будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца. Она не знала, какие доводы привел отец, но его разговор со священником явно выдался не из легких. И сейчас отец Игнасио не скрывал своего неудовольствия. Он долго и пытливо смотрел в в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу. 

Ничего так и не прочитав в глазах сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молиться за его душу — если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Кроме того, он упомянул о грядущем празднике Непорочного зачатия, на этот раз не просто намекая, а прямо говоря девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел протест в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.

На обратном пути сеньорита Сантана раздумывала уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало. Когда она вернулась домой, отец позвал ее в свой кабинет. Как будто сожалея о своем обещании не препятствовать намерениям Беатрис, он выдал строгие указания что и как она была вправе делать. Он не очень-то полагался на бойкую Лусию, предпочитая юной служанке степенную Каридад, бывшую в доме Сантана кем-то между дуэньей и экономкой. Беатрис лишь кивала: обязанности дуэньи давно носили формальный характер, она без труда избавлялась от внимания Каридад, если та становилась чересчур назойливой. Но раз отцу будет так спокойнее... Она представила себе одутловатое лицо толстухи дуэньи, ее маленькие глазки, следящие за соблюдением приличий и горько усмехнулась: как будто ее невинности что-то могло угрожать со стороны находящегося между жизнью и смертью мужчины.

* * *

После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с раненым, Беатрис вместе с Лусией зашли в отведенную для него комнату. Служанка несла с собой корзинку с вязанием и молитвенник.

Беатрис окинула тревожным взглядом дона Мигеля и горестно покачала головой. Недвижный, с заострившимися чертами лица, он казался бы мертвецом, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил его. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, скорчившись,  дремал в глубоком кресле. Он встрепенулся только когда девушки остановились в шаге от него.

— Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Прошу меня извинить.

— Вам нужен отдых.

— Не могу это отрицать... Итак, вас допустили?

— Да, сеньор Рамиро. Дон Мигель все время... так?

Рамиро со вздохом кивнул и сказал:

— Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. — он еще раз вздохнул и спросил: — Сеньор Сантана высказал мне свои соображения по поводу вашего участия, но тем не менее — что вы умеете?

— Покормить, умыть больного, дать воды или лекарство. Сестра Маргарита учила меня накладывать повязки...

— Хорошо... В любом случае хорошо, что у вас есть опыт... — Рамиро на мгновение прижал ладонь к глазам.

Беатрис указала на стоящую у противоположной стены кушетку: 

— Располагайтесь. Я и Лусия присмотрим за сеньором де Эспиносой.

Лусия кивнула, затем подошла к стоящему в углу табурету и, усевшись на него, принялась перебирать разноцветные клубки.

Рамиро с благодарностью посмотрел на Беатрис:

— Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии дона Мигеля произойдет перемена.

— Конечно, сеньор Рамиро.

Врач уснул прежде, чем его голова опустилась на подушку. А Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она продолжала вглядываться в лицо де Эспиносы. Как разительно сейчас он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана! 

...Впервые она увидела дона Мигеля де Эспиносу за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга Ксавьера Сантаны.

Дона Мигеля привели в Ла-Роману дела, и сеньор Хуан гостеприимно предложил ему оставаться в их доме, пока все не будет улажено. Дон Мигель вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока де Эспиноса не рассмеялся, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина. 

Нечасто у них бывали подобные гости — прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом. Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос. 

Дон Мигель был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать. Его черные волнистые волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Беатрис с удивлением поняла, что в нарушение всех приличий ей хочется заговорить с ним — о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах... Ей пришлось одернуть себя: такого рода поведение было бы совершенно недопустимо.

И разумеется, возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. Да и вряд ли бесхитростные беседы заинтересовали бы знатного гостя.  Темные глаза де Эспиносы равнодушно скользили по Беатрис, и той отчего-то становилось грустно. А ведь она считала себя здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.

В те редкие моменты, когда Беатрис все-таки удавалось обменяться с доном Мигелем парой фраз, тот держался до невозможности учтиво. Однако любезность не могла скрыть его бешеной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир. И в конце концов, Беатрис вынуждена была признать, что дон Мигель де Эспиноса совершенно непостижим для нее.

Когда же «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы — и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис глубокий взгляд сиятельного адмирала, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами...

…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Его лицо покрывала обильная испарина. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама вызвалась помочь, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая миска с водой.

«Дон Мигель сейчас болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», — эта мысль вернула ей решимость. 

Она осторожными движениями обтерла лицо и шею раненого, затем провела губкой по его широким, мускулистым плечам, по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными.  

— Арабелла, не уходи, прошу тебя...  — вдруг тихо, но отчетливо произнес дон Мигель.

Беатрис вздрогнула и переглянулась с Лусией. Та  лишь пожала плечами.  Взор Беатрис вновь обратился к дону Мигелю. Его глаза открылись, но он смотрел куда-то сквозь нее и девушка поняла, что он не осознает ее присутствия.

— Арабелла! 

Он попытался приподняться, и она положила руки ему на плечи, пытаясь удержать его:

-Т-с-с, тише, тише...

Де Эспинова закашлялся, в пробитой груди сипело и клокотало. Беатрис испугалась, что сейчас у него пойдет горлом кровь.

— Да ложитесь же! — воскликнула она. — Вам нельзя разговаривать!

— Где ты? — он обессиленно опустился обратно на постель.

— Я здесь. Все хорошо, — Беатрис положила ладонь ему на лоб.

Кажется, это прикосновение успокоило его, потому что он закрыл глаза и повторил за ней:

— Все хорошо, да... теперь все хорошо...

* * *

Женское имя, сорвавшееся с губ де Эспиносы, подвело черту под всеми  неясными мечтами Беатрис. Она  вздохнула:

«А чего я  ожидала? Наверняка он встречал в своей жизни женщин, которые были способны вызвать у него любовь и восхищение...»

Отец  сказал,  что у дона Мигеля нет семьи, а только племянник, сын подло убитого брата. Беатрис довелось увидеть и Эстебана де Эспиносу — красивого надменного юношу, который появился в их доме за день до отплытия.  

Но кто мог утверждать, что сердце дона Мигеля оставалось свободным? Что оно свободно сейчас? Она ощутила горечь и жгучую досаду. Господи, неужели она ревнует?

«Арабелла... но ведь это не испанское имя. Французское? Английское?»

Словно в ответ на ее мысли, дон Мигель произнес несколько слов по-английски. Беатрис недостаточно знала язык, чтобы точно понять смысл сказанного, но это весьма напоминало проклятия.

«Ну а мне-то что за дело до того, кого гранд Испании зовет в бреду и кого он проклинает на чужом языке?»

Она даже рассердилась, и странным образом это помогло ей справиться с собой.

«Его сердечные привязанности — последнее, о чем  мне следует думать. Особенно сейчас. Я здесь, чтобы исполнить долг христианского милосердия и не более того.  Если угодно Господу, он выживет, а дальше наши пути разойдутся. Так о чем я страдаю?»

Скрипнула дверь,  на пороге  появилась  Каридад, за ней маячила одна из служанок, работающих на кухне. Дуэнья  подозрительно оглядела комнату, но судя по всему, не заметила ничего предосудительного. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Каридад хотела  сменить Лусию, но та замотала головой и показала чулок, над которым трудилась, заставив дуэнью лишь пожать плечами. А кухарка пришла узнать, куда подавать ужин. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом для  себя и Лусии и  холодной телятины для сеньора Рамиро прямо в комнату. Немного подумав, она также  велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного. Дверь за женщинами закрылась;  Беатрис поспешила вернуться к кровати и  принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.   

Дон Мигель беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке. Жар не спадал, и Беатрис  снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, девушка видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда она опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.

«Вот так то лучше, — подумала  она. — И толку больше».

* * *

События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел  множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя — со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах. Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука...

Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано. Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то — давно, очень давно —  его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами...

* * *

Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим. Окна были распахнуты,  в комнате стало прохладнее. Он услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Подняв голову, он изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы. Девушка перехватила его взгляд и  улыбнулась:

— Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.

Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже Беатрис,  в карих глазах  читалось искреннее  участие.  Рамиро поймал себе на мысли, что невольно любуется ею.

— Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, —   он огляделся, пытаясь собраться с мыслями.

Оказывается, Лусия уже  успела  связать  чулок и принялась за другой. Так сколько же он спал? Встряхнув головой,  Рамиро поднялся на ноги и  подошел к раненому:

— О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее... Как вам это удалось?

Беатрис пожала плечами:

— Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.

— Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, — улыбнулся Рамиро. — Я уснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь отдых требуется вам, ведь вы еще понадобитесь мне.

На следующий день, когда Беатрис в сопровождении Каридад вошла в комнату дона Мигеля, Рамиро уже заканчивал перевязку. Вода в небольшом тазу покраснела от крови, однако врач казался довольным.

— Доброе утро, сеньорита Сантана.

— Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница.

Рамиро наклонил голову:

— Как вам будет угодно, сеньорита Беатрис.

— Как прошла ночь? — как ни пыталась Беатрис сохранить спокойный тон, ее голос дрогнул: — Есть... улучшения?

— Да, Вот, взгляните, сеньорита Беатрис, — Рамиро указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: — Вы же не боитесь вида крови? — спохватился он.

Беатрис покачала головой. И, бросив взгляд на Каридад, заметила, что та, напротив, сильно побледнела.

— Кровотечение прекращается, воспаление также уменьшилось и это хорошие признаки, я этому чрезвычайно рад, — продолжал между тем Рамиро .

— Я тоже рада. Каридад, убери здесь и принеси воды.

Дуэнья в замешательстве смотрела то на таз, то на Беатрис. Затем она сглотнула и, осторожно неся таз на вытянутых руках, поспешила прочь.

— Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла? — неожиданно для самой себя задала вопрос Беатрис.

— Кто... Откуда оно известно... вам?!

Растерявшаяся девушка не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:

— Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания. 

— Прошу меня извинить... — она корила себя за любопытство и бестактность.

— Вам не за что извиняться, сеньорита Беатрис, — со вздохом ответил Рамиро.

Возвращение Каридад с кувшином заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, все еще бледная дуэнья выжидающе уставилась на Беатрис.

— Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Каридад проводит вас, а затем вернется, чтобы составить мне компанию, — Беатрис слабо улыбнулась при виде сомнения на лице врача. — Полагаю, что вам нет необходимости опасаться за мою добродетель. Учитывая обстоятельства. Как и за то, что мой взор может оскорбить недужный.

Рамиро, помедлив, кивнул и улыбнулся в ответ.

Оставшись одна, Беатрис внимательно оглядела дона Мигеля: лихорадка не отпускала  его, но даже ее сравнительно небольшого опыта хватало, что бы понять, что ему и в самом деле  лучше. Каридад все не шла,  и Беатрис решила не ждать ее, а действовать на свой страх и риск. Надо снова попытаться сбить жар.  Она налила воды в  миску и плеснула туда же ароматического уксуса. Отец Игнасио бы точно не одобрил ее самостоятельность, но кто же ему расскажет? 

Прикладывая губку то ко лбу, то к вискам раненого, она напевала старинную андалусскую песню. Вчера она удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще.  

Почти закончив, Беатрис отвернулась к столику, чтобы  прополоскать губки в воде. И вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, —  разлившееся в воздухе. Медленно повернув голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля.  Она замерла. У нее возникло ощущение, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя он твердил вчера  в бреду?  Подумав, что, возможно, он еще не до конца пришел в себя, она  сказала:

— Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла-Роману?

Де Эспиноса едва заметно кивнул, затем провел языком по сухим, потрескавшимся губам.

— Вы хотите пить?

Снова кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, он спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе:

— Что вы... здесь делаете... сеньорита Сантана?

Беатрис  пролепетала:

— Ухаживаю за вами...

— Вы? Кто же вам позволил?

В его тоне было столько изумления и  неприкрытого  скептицизма, что Беатрис передернула плечами.

— Я часто помогаю монахиням в больнице,  —  сдержанно  пояснила  она, — и если вы смущены, то  сейчас придет Каридад. Это достойная и набожная женщина...

Уголок  его рта дернулся в подобии усмешки:

— Как по мне... так это вы... смущены, сеньорита Сантана...

— Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим... — Беатрис осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость!

— Нет никакой разницы? — усмешка на его губах стала явственней. 

Де Эспиноса опустил веки и замолчал. Беатрис уже решила, что он потерял сознание, но вот его взгляд  вновь  упал на нее:

— И в этом вы... абсолютно правы... — дон Мигель  попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные... Он едва слышно пробормотал: — Что же, продолжайте... то, что вы так хорошо начали... сеньорита Сантана...

Несколько минут он наблюдал за непрошеной сиделкой. Однако  от слабости у него закрывались глаза,  и он сам не заметил, как целительный сон завладел им.

* * *

«Глупо отрицать очевидное... Я люблю его...» — Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок. — «И большего безрассудства трудно представить...»

— Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис?

— С чего ты взяла, Лусия?

— Да  вы уже в третий раз рвете нитку...

— В самом деле, — Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку.

— Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, — служанка проницательно смотрела на нее.

— Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну, то есть переживаю — как и за всех недужных... Я просто... устала.

Беатрис вскочила и быстро подошла к окну.

— Сеньорита Беатрис, — лукаво протянула Лусия.

«Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему... Ну почему же его насмешки так задевают меня?!»

— Сеньорита Беатрис,  ну на меня-то вы можете положиться!

— Положиться — в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и замужние женщины? - с горечью сказала Беатрис. — Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более — откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое.

— Все дело в женщине, — вдруг уверенно заявила служанка. — Арабелла.  Ее и звал вчера сеньор де Эспиноса.

— Что ты несешь?! — в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев.

— Я кое-что вспомнила. Только не сердитесь! Вы же знаете его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный... —   Лусия мечтательно улыбнулась, но тут же посерьезнела: — Ну да речь не о нем, — она заговорила совсем тихо, и Беатрис наклонилась к ней: — В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина... То ли гостья, то ли... ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный... Оказывается, дон Мигель велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью... Странно, сейчас-то он и носа не кажет... — расстроенно закончила она.

— Да, все дело в женщине, Лусия, — не скрывая грусти, отозвалась Беатрис, невольно представив, что всего пару недель назад дон Мигель сжимал свою возлюбленную в объятиях.

— И ничего не изменить...

— Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, — заговорщически прошептала Лусия. — Но сейчас-то той доньи Арабеллы нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним...

— Как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему...

— Э, идеал... разве с ним тепло, с идеалом-то?

— Будет, Лусия, придержи-ка язык, — строго ответила Беатрис.

— Молчу.  Только... вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь.

«И в самом деле... Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества... А я? Я буду просто радоваться».

* * *

День прошел, не принеся больше никаких новостей, а следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и сеньора Рамиро. Ей показалось, что в сумрачных  глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.

— Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, —  сказал Рамиро. — О, вы принесли книгу?

—  Я  хотела бы немного отвлечь сеньора де Эспиносу.  Если ему будет угодно...

Беатрис бросила быстрый взгляд на  дона Мигеля. Его губы дрогнули, но он не произнес ни слова против, и она храбро продолжила:

—  Что нового?

— Все идет хорошо, —  ответил врач,  глядя за ее спину. Судя по всему, он  не ожидал, что она придет одна. В этот миг запыхавшаяся Лусия появилась на пороге, и лицо Рамиро разгладилось.  Он обернулся к дону Мигелю: —  Я оставлю вас ненадолго,  нужно проведать других раненых. 

Де Эспиносы  в знак согласия опустил веки.  Врач ушел, Лусия с неизменным вязанием устроилась в своем углу, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд  раненого, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:

— Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.

Она особо не рассчитывала на ответ, но де Эспиноса медленно произнес:

— Не могу... не согласиться с вами, сеньорита Сантана...  Я и так доставил порядочно... хлопот. В том числе вам.

— О, мне это совсем не тяжело! — вырвалось у Беатрис.

Де Эспиноса с сомнением посмотрел на  нее:

— А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором,  вдвое старше вас?

— Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый... — начала Беатрис и замолкла, увидев, как  его брови поползли вверх.

Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!

— Хорошо, если вы так считаете, — дон Мигель хрипло рассмеялся и, поперхнувшись, схватился за грудь.

Смех перешел в надсадный кашель, Беатрис подскочила к постели и, взяв кружку с водой со столика, протянула  ему.

— Вам вредно много разговаривать, — обеспокоенно сказала она, помогая ему напиться. — Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?

— Признаться, чтение романов... никогда не являлось... для меня достойным времяпрепровождением, — задыхаясь, выговорил де Эспиноса.

— Вам придется приобщиться к этому... недостойному занятию, — теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: — Потому что я намерена прочитать вам этот роман.

Времени у нас предостаточно.

Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.

— Выбора нет, — предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, — Но я разрешаю вам спать.

«...В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...»

«Нищих идальго полно и в Мадриде... »

«...Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник...»

«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи... А голос у нее глубокий... как море... Море...»

* * *

Солнце клонилось к западу, тени удлинились и зной начал спадать.  Беатрис  решила заглянуть  на кухню, чтобы  проследить за подготовкой ужина. Войдя во внутрь, она обнаружила  всех служанок дома и даже Каридад, трудящихся не покладая рук.  Поскольку день был постный, то на стол  собирались подать кастильский  рис с дарами моря. Одна из кухарок резала овощи, другая —   склонилась над горкой риса, перебирая его, а Лусия  ловко вскрывала панцири омаров, нож так и мелькал в ее руках. Раскрасневшаяся от жара очага Каридад снимала свежеиспеченные булочки  с противня. Служанки присели, завидев Беатрис, и она махнула рукой, призывая их вернуться к прерванным занятиям.  Убедившись, что все делается должным образом, она сказала:

— Я собираюсь продолжить чтение романа сеньора Сервантеса дону Мигелю.

Дуэнья вскинула голову. На ее лице отразилась внутренняя борьба.   

— Сеньорита Беатрис так добра... —  пробормотала  она. — Я буду сопровождать вас.

— Я могу  пойти вместо тебя, Каридад,  — отозвалась  Лусия.

Каридад, колеблющаяся  между чувством долга и нежеланием вновь сталкиваться с неприятными аспектами ухода за ранеными,  с сомнением взглянула на служанку. 

— И в самом деле, Каридад. Вижу, что ты утомлена, —  со вздохом сказала Беатрис. — Со мной посидит Лусия.

В комнате  раненого резко, пряно пахло травами. Запах показался  смутно знакомым, но Беатрис не могла точно определить, какие именно травы использует сеньор Рамиро. На столике возле кровати стояла глубокая миска, над которой поднимался пар. Лусия присела в приветствии, затем прошествовала к своему табурету. Рамиро проводил ее задумчивым взглядом и неожиданно сказал, обращаясь к Беатрис:

— Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть  уже навык,  но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.

Беатрис заколебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, вздернула подбородок:

— Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.

— Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты.

— Хорошо...С вашего позволения, дон Мигель. 

— Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, — отозвался де Эспиноса.

Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох.  Обхватив  раненого за плечи, она приподняла его, изо всех сил  стараясь не выдать своего волнения. Она твердила себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель угрюмо смотрел  куда-то поверх ее головы, так что в ее стараниях не было особой необходимости. 

— Чем монахини обрабатывают раны? — поинтересовался Рамиро.

— О, — оживилась Беатрис, — сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.

— Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли. Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево...

Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи. 

Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:

— Как я и предполагал, дон Мигель,  недели через две вы подниметесь на ноги.

Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает  радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на  глубокую  рану,  начавшую  кровоточить,  и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: что за чувствительность? Разве ей не приходилось видеть куда более ужасные  язвы в госпитале бенедектинок?

Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:

— Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе — красного бразильского дерева. Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.

— Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!

— Я всегда рад помочь, — пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны. 

Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом. 

«И близко к той донье».

Впрочем, впечатление было обманчивым, потому что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:

— Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.

Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи. 

— Прошу меня извинить...

Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.

— Наложите повязку, сеньорита Беатрис. —   велел сеньор Рамиро. 

— Сама? — неуверенно пролепетала та.

— Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, — добродушно ответил он.

А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:

— Вы наделены немалой силой... и смелостью... и уймой добродетелей. 

«Он издевается надо мной?!»

Если де Эспиноса рассчитывал еще больше смутить ее, то добился обратного результата.

— Вы мне льстите, дон Мигель, — с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.

— Поверьте моему многолетнему опыту, — не остался он в долгу, прикрывая глаза.

Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа: 

- Сеньор Рамиро, вы присоединитесь к моему отцу за ужином? Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.

— Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал... такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?

— Мы с Лусией побудем здесь. Надо же дать возможность проявиться... моим добродетелям, главная из которых — терпение, — Беатрис уже не сдерживала иронию. 

Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка. Не прошло и нескольких минут после ухода врача, как  Лусия, все это время сидевшая смирно в углу, вдруг вскочила на ноги:

— Ох же, сеньорита Беатрис!  Совсем из головы вылетело: отвар, что сеньор Рамиро велел настаивать на плите! Сей миг принесу!

Она стремительно выбежала из комнаты, а  Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

— Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?

Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, скрывая свое удивление, позволила себе колкость:

— А разве это не приносит вам дополнительных мучений? 

— Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в них удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.

Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло. 

Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается.  Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем другой, да и пелось на испанском языке. 

Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя  миловидную дочь алькальда Ла-Романы. Сеньорита Беатрис Сантана. Что это ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места любопытству, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт девушки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи. У него были куда более важные темы для размышления, и прежде всего, де Эспиноса не переставал задаваться вопросом: что с ним произошло в последние недели? 

Когда миссис Блад стала  его пленницей,  он был готов  на все ради мести Питеру Бладу. В том числе —  исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему. Не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение...

Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об  Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла-Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее... 

Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом.  И что теперь? Самому броситься на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?

Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!

Наступил ноябрь. 

Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и она должна была дать ответ отцу Игнасио. 

При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И... с резким нелюбезным сеньором адмиралом? 

«А о нем-то что толку горевать? Не пройдет и недели, как он уедет». 

Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя...

Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и была предупредительна, но и только.

«Да, конечно, и только...» 

Беатрис даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.

...Это произошло еще в октябре. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, и сдвинула кресло, не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Тот полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла, и Беатрис уставилась на плоский живот дона Мигеля, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска темных волос, и узкие бедра, охваченные куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом де Эспиносы. Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.

— Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана? 

Такого смущения, еще усугубившегося от слов раненого, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:

— Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый недужный, кого я вижу без одежды.

Боже, что она несет! 

Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.

— Вот как? — дон Мигель рассмеялся, и Беатрис краешком сознания отметила, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем: — Почему же тогда вы так вспыхнули, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?

— Я не заметила принципиальных отличий, — сдержанно ответила Беатрис, и, не торопясь, накрыла дона Мигеля простыней, затем тщательно подоткнула ее.

— Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, — довольно-таки ядовито сказал он.

«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» — Беатрис была просто в отчаянии.

— Вы все еще хотите пить? — скрывая смятение за безразличным тоном, спросила она.

— Если вы окажете мне эту милость, — без тени улыбки ответил де Эспиноса.

Каридад вошла в комнату лишь мгновением позже, и Беатрис мысленно возблагодарила небеса. Подумать только, чтобы бы было если бы дуэнья не задержалась на кухне...

...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Но за последние дни в состоянии дона Мигеля произошли значительные перемены, и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось. Он уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам. Однако дон Мигель попросил Беатрис продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему. 

Ей казалось, что он наконец-то проникся приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, и раньше слышал имя сеньора Сервантеса, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Однажды Беатрис пересказала предисловие, повествующее о жизни Сервантеса. Дон Мигель нашел его судьбу весьма печальной и заметил:

«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».

Беатрис так не думала, но возражать не стала. К чему споры? К чему вообще грезить о несбыточном? Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул Ла-Роману дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. Тем более, что до конца романа осталось с десяток страниц, а значит, у нее появится повод избегать любого общения с сеньором де Эспиносой. А потом — возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного побыть дома, да и рвение священника уменьшится...

...Отец Игнасио посетил их дом, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи. 

Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако он не растерял ни капли своей язвительности. 

«Значит, и беспокоится не о чем», — в очередной раз одернула себя девушка.

В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда дон Мигель останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его — этого, по правде говоря, давно уже не случалось. Но в ее памяти с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у его постели, и вместе с горечью она чувствовала радость — оттого что он выжил, и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Однако, справедливости ради, после того происшествия дон Мигель стал как будто меньше насмехаться над ней. 

«Но ведь я и раньше знала, что он уедет? Так что же? Суровая праведная жизнь быстро заставит забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор...»

Ее охватила тоска, глаза предательски защипало:

«А если я не хочу? Не хочу забывать его?»

Беатрис сердито шмыгнула носом:

«Тем хуже для меня...»

Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее патио , направляясь в ту часть дома, где был кабинет ее отца. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.

Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. В дверях она столкнулась с Джакобо, слугой отца.

— Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.

Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее, пока она не вошла в кабинет.

Сеньор Сантана, опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах; перед ними стоял стул. 

«Как будто трибунал...»

— Благословите меня, святой отец, — обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, — Доброе утро, папа.

— Мир тебе, дочь моя, — брюзгливо ответил священник.

— Беатрис, садись, — сеньор Сантана указал ей на стул.

Она села, напряженно глядя на мужчин.

— Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?

— Нет, отец.

— Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...

Сердце девушки болезненно забилось, во рту враз пересохло.

«Я не хочу, я не готова!»

— Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.

— Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... — с трудом выговорила Беатрис.

— Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поправил свое здоровье и не нуждается более в сиделке.

— Ты как будто не рада? — хмурясь, спросил Сантана. Сказать по правде, он не ожидал, что святой отец перейдет в решительное наступление. Однако, поскольку Каридад не сообщила ничего полезного касательно дона Мигеля и Беатрис, он не смог противостоять доводам священника: — Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за доном Мигелем.

Беатрис беспомощно посмотрела на отца:

— Я бы хотела остаться с тобой до Рождества...

Губы Сантаны сурово сжались:

— Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это и не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.

— Дочь моя, — медленно произнес отец Игнасио, — Служение Господу нашему — это величайшее благо. Откуда эти колебания?

— А праздник Непорочного Зачатия — вполне подходящий день для принятия пострига, — добавил Сантана. Он прятал досаду, осознавая, что планы породнится с родом Эспиноса рухнули окончательно и бесповоротно. Впрочем, досадовал он скорее на себя, за то, что позволил себе зайти так далеко в своих мечтах: — Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.

— Завтра?! — сердце Беатрис оборвалось в бездну.

— Остается совсем мало времени. — вставил священник. — Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем. И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.

— Да, отец Игнасио...

— Лусия поедет с тобой до монастыря, — сухо сказал Сантана. — К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.

Удивительно, но мысли о Питере Бладе больше не вызывали у дона Мигеля де Эспиносы жгучей ненависти. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.

Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее грудному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней... 

Де Эспиноса невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле смертной женщины. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса изумился себе: что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?

Сегодня он еще не видел Беатрис, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык. С другой стороны, что ему до прелестной сеньориты Сантана, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: что дальше? Он все еще был адмиралом Испании, хотя длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере. Вполне вероятно, что его уже сместили.

...Когда судьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!

В свое предыдущее пребывание в Ла-Романе он написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде — наместнику его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.

И тем более этот вопрос был ему безразличен в первое время, когда он едва отступил от смертной грани. Все же де Эспиноса продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, пусть и осознавая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля — звучат туманно и неубедительно. И то, что часть его людей поступила в распоряжение сеньора Гомеса, коменданта защищающего Ла-Роману форта, также не являлось оправданием. Наверняка дон Бартоломео уже успел известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особой милостью Карлоса II.

Ему следовало бы отправиться в Санто-Доминго сразу же, как только опасность для жизни миновала. Неделю назад он даже распорядился очистить днище «Санто-Доминго» и подготовится к выходу к море. Однако день шел за днем, а он, находясь во власти странного равнодушия, медлил...

* * *

Беатрис все-таки пришла.  Де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в девушке: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на ней было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным. Рамиро  пристально глянул на  ее и вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.

После его ухода в комнате наступило неловкое молчание. Дон Мигель обратил внимание, что Беатрис не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел ли и ей сеньор Сервантес, но она заговорила первой:

— Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.

— Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?

— Да, надолго, — она грустно улыбнулась. — Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.

Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:

— Куда вы едете?

Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:

— В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла-Романы. 

— Там находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?

— Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.

— Вы?! — воскликнул пораженный де Эспиноса, — Я не заметил в вас тяги к монашеской жизни.

— И тем не менее, это так.

— Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?

— Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? — начала сердиться Беатрис.

— Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.

— Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? — раздосадовано фыркнула девушка.

— Известно, — де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. — В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.

— Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.

— Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, — проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.

— Я должна идти. Прощайте, — она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.

Он медленно поднялся из кресла и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу решение.

«Мало я натворил безумств? — насмешливо спросил он себя. — Одним больше. Почему бы и нет».

* * *

Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?

«Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?»

Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем... а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее. 

— Беатрис, ты еще не легла? — услышала она голос отца.

— Нет.

Дверь открылась, и Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга.

— Нам надо поговорить.

— Выйди, Лусия, — сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: — Слушаю тебя.

— Я только что разговаривал с доном Мигелем. Он просит твоей руки, дочь моя.

Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать.

«Да! Да!» — вскричало сердце.

Но девушка не спешила радоваться:

— Как это возможно?

— Вот и я в замешательстве. С одной стороны, он оказывает нам великую честь, но с другой... Скажи, Беатрис, — Сантана даже похолодел от ужаснувшего его подозрения: неужели Каридад ошиблась и не досмотрела за ними?! — Между вами... э-э-э, возможно, ты не соблюла себя... — он запнулся, не в силах договорить.

— Уж не думаешь ли ты, что гранд Испании обесчестил дочь человека, давшего ему приют? — грустно усмехнулась Бестрис. — Не беспокойся, ничего такого не было и быть не могло. Но ты же сказал дону Мигелю о том, что я предназначена Господу?

— Разумеется, но гордыня рода де Эспиноса непомерна. Дон Мигель ответил, что раз обряд не был свершен, то и говорить не о чем. И его даже не интересует размер твоего приданого, — с почтительным придыханием ответил Сантана, до сих пор отказывающий верить в удачу.

Беатрис строптиво вскинула голову:

— А мои чувства его интересуют?

— Не глупи, дочь, — отмахнулся Сантана, думая совершенно о другом. — Такая честь... Хотя уладить это дело со святым отцом будет непросто...

— Вот значит как. Дон Мигель де Эспиноса необычайно самоуверен. Могу ли я поговорить с ним наедине?

— Учитывая изменившиеся обстоятельства, это не вполне пристойно, — очнувшийся от своих размышлений, сеньор Хуан нахмурился.

— Мы поговорим в патио, и сможешь наблюдать за нами. Нет никакого повода для беспокойства, — спокойно, но твердо возразила ему Беатрис.

— Хорошо — неохотно согласился он, — я велю принести факелы, уже совсем стемнело.

* * *

Де Эспиноса неподвижно стоял в круге света от двух факелов, и мятущееся пламя бросало резкие тени на его лицо. Он не смотрел на Беатрис, и ее охватила грусть. Событий последних недель могло бы хватить на несколько лет размеренной и ничем не примечательный жизни девушки, и в этот миг ей было не до соблюдения приличий. Она спросила с пугающей ее саму немыслимой прямотой:

— Дон Мигель, что побудило вас к такому неожиданному и необдуманному шагу? 

— А если я скажу, что ваша прелесть, сеньорита Сантана, вы не поверите мне? — помолчав, задал он встречный вопрос.

— Не поверю. К тому же вы не любите меня.

— Не будьте столь наивны. Для удачного брака нужно совсем другое. Любовь хороша для поэтов с их сонетами или для юнцов шестнадцати лет отроду. Да и те ее себе придумали, — жестко сказал дон Мигель. — Я ни тот, и ни другой, да и вы изволили заметить, что не являетесь «юным созданием».

Он и раньше заставлял Беатрис забыть о благоразумии своей язвительностью, а в эту минуту его высокомерный тон, и более того — слова, больно ранили ее.

— А как же ваши чувства к донье Арабелле? Или вы себе придумали эту любовь? — выпалила она.

Лицо де Эспиносы исказилось от ярости, он развернулся к Беатрис, и свет факелов был бессилен проникнуть в мрачную бездну его глаз.

— Кто посмел? — с угрозой в голосе спросил он. — Кто назвал вам это имя?!

Беатрис отвечала ему бесстрашным и печальным взглядом.

— Вы сами. Не думаю, что наш брак можно было бы назвать удачным. Или вам нужны еще какие-то доводы?

Он не отвечал, продолжая яростно смотреть на нее. Тогда она спокойно добавила:

— Прощайте, дон Мигель, и будьте счастливы.

«Черт меня дернул делать предложение и выставлять себя на посмешище!» 

Проклятая лихорадка! И его болтливый язык! Тайна, которую он считал надежно погребенной в своем сердце, оказывается, стала достоянием гласности. Де Эспиноса опешил до такой степени, что позволил чувствам взять верх над собой. Но его ярость не испугала Беатрис.

Сначала миссис Блад, теперь сеньорита Сантана — обе были с ним дерзки и невоздержны на язык. Ну, донью Арабеллу можно понять, но эта девчонка казалась такой скромной и благовоспитанной... 

Дон Мигель ворочался на ставшей вдруг неудобной постели. Сон не шел, и виной тому было уязвленная гордость, гнев и что там еще? Уж не хочет ли он признать, что его интересует эта женщина? Час от часу не легче. Утром все будет выглядеть в ином свете. 

«Какого дьявола я торчал здесь столько времени?! — задавал он себе резонный вопрос. Его разум, взбудораженный безумным днем, будто стряхнул наконец тенета безразличия. — Раз уж я в состоянии совершать глупости, то путь до Санто-Доминго давно мне по силам...»

Де Эспиноса закрыл глаза и попытался сосредоточиться на своих делах, требующих скорейшего разрешения. 

* * *

Небо уже начинало светлеть, когда де Эспиноса оставил бесплодные попытки продумать свои действия по прибытию в Санто-Доминго. И единственный вывод, к которому он пришел, касался вовсе не его проблем.

Есть что-то такое в сеньорите Сантана, из-за чего он не может отпустить ее. Он привык добиваться своего и не отступит и сейчас. Утром он еще раз и без гнева поговорит с своенравной дочерью алькальда. Решив так, дон Мигель сразу же крепко заснул, и поэтому не услышал раздавшихся сначала в доме, потом на улице шагов и негромких голосов. Затем за окнами зацокали копыта и простучали колеса кареты, увозившей Беатрис Сантана навстречу избранной ею судьбе. 

Де Эспиноса проснулся, когда солнце еще только вставало, но прислушавшись, он понял, что в доме алькальда не спят. Ничего бы удивительного, здесь поднимались довольно рано, чтобы успеть завершить дела до наступления жары, но в это утро все вскочили и вовсе ни свет ни заря. Он ощутил скорее любопытство, чем тревогу и, накинув камзол, вышел из комнаты.

Слуга алькальда чуть не налетел на него, неуклюже кланяясь на бегу и бормоча извинения. Де Эспиноса остановил его вопросом:

— Где сеньор Сантана, парень?

— Да как сеньориту Беатрис проводил, так и ушел к себе в кабинет. Знамо дело...

— Так сеньорита Сантана уехала? Когда?!

— На самом рассвете, сеньор.

Слуга говорил что-то еще, но дон Мигель уже быстро шел по коридору.

«Уехала! Да что она о себе возомнила! И почему, интересно, я бегу?»

Он распахнул дверь кабинета алькальда, и пригорюнившийся над бокалом вина Хуан Сантана изумленно воззрился на бесцеремонно ворвавшегося к нему гостя.

— Сеньор Сантана, — отрывисто произнес де Эспиноса. — По какой дороге поехала ваша дочь?

— Но... дон Мигель, что вы задумали? После вашего разговора Беатрис сказала мне, что вы осознали... ваше заблуждение, и что ваш брак с ней невозможен... Я был огорчен, но....

— У вас найдется хороший конь? — прервал его де Эспиноса.

— Господи, помилуй... как можно, вы еще не оправились от раны, а Беатрис уже достигла аббатства... Это может закончиться неприятностями... 

— Конь, сеньор Сантана! Я неясно выразился? Или, клянусь Господом, неприятности у вас неминуемо случатся. Я позабочусь об этом!

Сантана отшатнулся, увидев ярость в глазах сеньора адмирала, и в полной растерянности пробормотал: 

— Если вы настаиваете...

— Рад, что мы достигли взаимопонимания. Распорядитесь заседлать коня и дайте мне кого-то, кто хорошо знает дорогу до аббатства. И будьте так любезны, поторопитесь.

Сеньор Хуан счел за благо повиноваться. 

Они прошли к конюшням и алькальд кивнул на того парня, которого дон Мигель уже видел утром:

— Джакобо поедет с вами, дон Мигель.

Затем он велел слуге:

— Приготовь Сарацина, а сам бери Марикиту. И быстро!

Оба стояли в молчании, пока слуга седлал лошадей. Сантана избегал даже смотреть на де Эспиносу. Ему хватило бурного объяснения с дочерью прошедшей ночью. Он не мог слышать разговор с доном Мигелем, но, судя по всему, это Беатрис отказала своему неожиданному жениху, а не наоборот. Право, в нее будто вселилась дюжина чертей! А теперь сеньор адмирал изволит угрожать ему. Было от чего бедному отцу потерять голову...

Джакобо вывел Сарацина, и де Эспиноса скептически оглядел невысокого каурого жеребца.

— И эту клячу вы называете конем?!

— Сарацин добрый конь, — с неожиданной смелостью сказал обиженный Джакобо, — не смотрите, ваша милость, что ростом невелик. 

— Дон Мигель! — к ним спешил запыхавшийся Рамиро. — Уж не собрались ли вы совершить верховую прогулку?

— Да, Франциско, — ответил де Эспиноса, садясь в седло.

— Но это убьет вас вернее удара шпаги!

— Я крепче, чем тебе кажется, — врач схватил коня под уздцы, и тогда де Эспиноса повелительно крикнул, всадив каблуки в бока Сарацина: — С дороги!

Рамиро едва успел отскочить, а возмущенный конь, не привыкший к такому обращению, попробовал заартачиться, но оказался тут же усмирен твердой рукой всадника. Де Эспиноса с места бросил Сарацина в галоп, следом, пригибаясь к шее гнедой кобылы, поскакал Джакобо.

* * *

Два всадника пронеслись по улицам пробуждающейся Ла-Романы, направляясь на север. Как только они выехали из города, де Эспиноса придержал Сарацина и обернулся к Джакобо:

— Эта дорога ведет в аббатство?

— Да, ваша милость.

— Ты кажешься сообразительным малым, и сеньорита Беатрис наверняка была добра к тебе? Мне важно успеть поговорить с ней до того, как ворота обители закроются за ее спиной. Есть ли короткая дорога?

Джакобо с минуту раздумывал, недоуменно посматривая на странного знатного сеньора, а потом нехотя буркнул:

— Есть одна тропка через холмы, там особо не поскачешь, но путь намного короче. Мы выедем на дорогу за лигу до аббатства.

Де Эспиноса кивнул. Даже после небольшого расстояния, пройденного галопом, у него кружилась голова. Теперь же у него появилась надежда догнать сеньориту Сантана. 

«Я выжил из ума на старости лет. Разве это дело — гоняться за строптивой девчонкой? — насмешливо думал он, направляя коня вслед за Джакобо. — Ну же, кляча, шевелись!»

* * *

Он был несправедлив к Сарацину: конь проявил себя просто замечательно, чего нельзя было сказать о всаднике. Когда узкая тропа вывела их на основную дорогу, де Эспиноса держался в седле исключительно благодаря своей гордости. В груди пекло, а перед глазами вспыхивали разноцветные круги.

«Не хватает еще свалиться под ноги этому Росинанту и превратить фарс в драму».

— Вон они, — обрадовано крикнул Джакобо, указывая влево.

Де Эспиноса увидел в клубах желтоватой пыли очертания медленно едущей кареты и послал жеребца вперед, загораживая дорогу.

Дорога вилась, поднимаясь все выше в предгорья. Погруженная в свои переживания Беатрис почти не замечала толчков подпрыгивающей на ухабах кареты и не сразу осознала, что они прекратились.

— Сеньорита Беатрис, уж не разбойники ли? — встревоженная Лусия привстала и выглянула из окошка.

— Откуда им взяться, — пожала плечами Беатрис.

— Ой!

— Что там, Лусия?

— Там... вы лучше сами взгляните! — растерянно и в то же время с восторгом в голосе ответила служанка, садясь на место.

Беатрис приоткрыла дверцу и замерла, пораженно глядя на того, с кем она уже попрощалась в своем сердце. Очень бледный дон Мигель верхом на роняющим с удил хлопья пены Сарацине загораживал им дорогу.

На подкашивающихся ногах она вышла из кареты. Де Эспиноса тоже спешился, и Беатрис с беспокойством заметила, с каким трудом он это сделал.

— Вы... Что привело вас сюда, дон Мигель? — ее голос прерывался. — И... невозможно... ваша рана!

— Мне показалось, что мы не закончили наш разговор, сеньорита Сантана. 

— Разве? Мне, напротив, кажется, что мы до конца прояснили ситуацию, — Беатрис слышала хриплое, тяжелое дыхание дона Мигеля, и несмотря на невольный сарказм, ее беспокойство нарастало: — Вам надо лечь, вы очень навредили себе!

— Если только у ваших ног, — усмехнулся де Эспиноса. — Но прежде поговорим. 

— Хорошо, мы поговорим, но, по-крайней мере, сядьте в карету!

Продолжая усмехаться, де Эспиноса осторожно устроился на мягком сидении и перевел дух.

— Вы очень добры, сеньорита Сантана.

— А вы несносны. И безумны.

— И еще вы как всегда правы, это было безумием. Но я должен был увидеть вас еще раз. Хотя бы для того, чтобы принести извинения за вспышку гнева. Я не мог и представить, что вам известно... то имя, и не сказал вам всего, что собирался.

— Вы сказали достаточно, — прошептала Беатрис.

Зачем этот разговор, ведь она все решила для себя? Надо отвезти дона Мигеля в близкий уже монастырь и поручить заботам сестры Маргариты...

— И все же выслушайте меня. Вас не должна смущать... донья Арабелла, в настоящем этому нет места. Сожалею, что мои жестокие слова причинили вам боль. Но я не хотел, чтобы вы питали иллюзии... Буду откровенен и сейчас... — паузы между словами дона Мигеля становились все длиннее, он в изнеможении прислонился к обитой тканью стенке кареты и закрыл глаза: — Вы же здравомыслящая девушка... какая блажь взбрела вам в голову? Со мной вы могли бы вести такую жизнь... которая была бы вам по нраву... Да хоть вылечить всех больных... в Санто-Доминго. Зачем вам хоронить себя за стенами монастыря? Я даю слово не слишком докучать вам... Или я внушаю вам отвращение?

— Но почему? Почему вы так желаете нашего брака? — с волнением воскликнула измученная Беатрис.

Она сидела, не поднимая глаз и кусая губы.

— Я же сказал... меня подвигла на этот шаг ваша прелесть... которую вы не осознаете... — дона Мигеля словно затягивало в темный водоворот, однако он упрямо спросил: — Так вы принимаете... мое предложение? 

Потрясенный его поступком разум Беатрис проиграл битву сердцу, и она словно со стороны услышала свой тихий голос:

— Да...

«Я также безумна, как он! Да поможет мне Бог в таком случае!»

— Вот и... славно...

Она отважилась взглянуть на дона Мигеля и пришла в ужас от мертвенной бледности его лица, покрытого каплями пота. Дернув крючки, она распахнула камзол на его груди и ахнула:

— Дон Мигель!

— Пустяки... — де Эспиноса нашел в себе силы улыбнуться, прежде чем потерять сознание.

* * *

Очнувшись, дон Мигель обнаружил себя в объятиях своей нареченной, поддерживающей его в сидячем положении. Его голова покоилась на груди Беатрис, и он нашел, что это весьма приятно. Камзол с него стащили, а грудь под рубашкой вновь стягивала повязка. Чертова рана все-таки открылась, однако сильной боли он не чувствовал, а значит, все не так уж страшно.

Карета раскачивалась из стороны в сторону, это напомнило ему о «Санто-Доминго», и он понял, что тоскует по кораблю и морю. Скорей бы!  Но все же отплытие придется отложить еще на пару дней: необходимо уладить кое-какие вопросы с Хуаном Сантаной.

Дон Мигель запрокинул голову и хрипло произнес, глядя на встревоженное личико Беатрис, наклонившейся к нему: 

— Не могу и выразить, насколько очаровательно пробуждение в ваших объятиях, сеньорита Сантана. 

Беатрис тотчас отпрянула:

— Не сочтите мое поведение непристойным, оно вызвано лишь желанием уберечь вас от толчков при езде, дон Мигель.

— Похвальное желание, — не сдержал усмешки де Эспиноса, выпрямляясь на сидении. — Куда мы едем? — счел нужным поинтересоваться он, не вполне уверенный в намерениях Беатрис — учитывая ее характер и необычные обстоятельства.

— В обитель.

Де Эспиноса приподнял бровь:

— Мне послышалось, или вы приняли мое предложение?

— Да, дон Мигель, но вы были без чувств, ваша рана...

— Я вполне сносно себя чувствую, сеньорита Сантана, — тоном, не терпящим возражений, заявил он, — Небольшой упадок сил — обычное дело после ранения и долгого времени, проведенного в постели. Я слишком разнежился благодаря вашей неустанной заботе. Не будем утруждать еще и сестер-бенедиктинок, у них и без меня хватает страждущих.

— Как скажете, — подозрительно легко согласилась Беатрис.

Сидящая напротив них Лусия хмыкнула, но тут же ее лицо стало равнодушным, даже туповатым: всем своим видом служанка демонстрировала, что на нее не стоит обращать внимания. 

Беатрис, выглянув из окошка, крикнула:

— Хайме, поворачивай! Мы возвращаемся в Ла-Роману! — затем она обернулась к де Эспиносе и строго сказала: — Вам не стоило подвергать вашу жизнь такому риску. Если бы вы из-за своей слабости упали с Сарацина и свернули себе шею, чувство вины, что я послужила тому причиной, отягощало бы мою совесть до конца дней моих.

Дон Мигель даже поперхнулся от удивления.

«Вот дерзкая девчонка!»

— Обещаю больше так не делать, сеньорита Сантана, — нарочито смиренно ответил он и тут же иронично добавил: — Если вы пообещаете больше не перечить мне и не пытаться избегать... своей судьбы.

«Моей судьбы... — сердце Беатрис замерло. Она вспомнила, чему ее учили, и те обрывки разговоров, которые ловил ее чуткий слух, и это вдруг наполнило ее неясным томлением: — Жена должна быть покорна мужу и его желаниям... И... каковы же будут его желания?»

Она встряхнула головой, отгоняя необычные ощущения, и в ее глазах сверкнул непочтительный задор:

— Боюсь, мне сложно дать такое обещание, но обещаю приложить к тому все усилия.

— Приложите, — уже серьезно сказал де Эспиноса, пристально глядя на нее. — И мы поладим. 

Снаружи ржали лошади, Хайме, пытающийся развернуть карету на узкой дороге, отчаянно ругался с Джакобо. Внутри же кареты царило молчание: гранду Испании и дочери полунищего идальго еще предстояло осознать перемены, так внезапно произошедшие в их жизнях. 

декабрь 1689

Река Осама, очень широкая здесь, в самом устье, лениво несла свои мутные воды в Карибское море. Карета въехала на мост, соединяющий восточный берег Рио-Осама с западным, и  Беатрис выглянула из окошка и посмотрела вперед, на Санто-Доминго, лежащий на противоположном берегу. Позади остались Ла-Романа, долгие лиги утомительного путешествия, и кто бы знал, что ждало ее впереди? 

— Беатрис, посмотри, вон крепость Осама и Торре-дель-Оменахе, — отец махнул рукой влево, указывая на темную массивную башню за зубчатыми стенами. — Толщина стен непомерна, но проклятому еретику Дрейку удалось-таки взять крепость. А вон там Aлькaсap-дe-Koлoн, резиденция королевского наместника.

В другое время Беатрис непременно и с большим интересом принялась бы рассматривать и башни и дворец, но сейчас ее мысли были далеко, а сердце то замирало, то пускалось вскачь.

Отец, одетый в свой лучший камзол темно-серого бархата, также не мог скрыть волнения.

— Я не понимаю его, — сказал вдруг Сантана безо всякого перехода , но Беатрис прекрасно знала, кого отец имеет в виду. — Зачем ему понадобилось жениться на тебе? Да еще с такой скандальной поспешностью... У меня был очень неприятный разговор с отцом Игнасио...

Девушка только пожала плечами. Она и сама не понимала сеньора де Эспиносу. 

…До самой Ла-Романы они не проронили больше ни слова: дон Мигель дремал, привалившись к стенке кареты, а Беатрис изучала лицо неожиданного посланного ей Провидением жениха, как будто видела его в первый раз. 

Отец и сеньор Рамиро, оба не находящие себе места от беспокойства, встречали их в воротах. Последний, заметив Сарацина с пустым седлом, привязанного позади кареты, и вовсе пришел в ужас. Он не стал ждать, пока Хайме остановит лошадей, а, бросившись вперед, распахнул дверцу и при виде бледного лица своего пациента только всплеснул руками:

— Всеблагой Боже!

— Брось, Франциско. Я все еще жив, как видишь, — однако дон Мигель вынужден был опереться на руку врача, выходя из кареты.

Сеньор Сантана в свою очередь воззрился на Беатрис, точно на выходца с того света.

— Отец, это я.

— Я вижу, дочь. Итак, ты вернулась? — тихо спросил он. — И ты принимаешь предложение дона Мигеля де Эспиносы?

Задавая этот вопрос, он кинул тревожный взгляд на будущего зятя, и Беатрис подумала, уж не опасается ли отец, что тот падет бездыханным или рассмеется и заявит, что им всем это показалось, или вовсе растворится в воздухе. Конечно, ничего такого не произошло, а дон Мигель обернулся и негромко, но твердо проговорил:

— Мы должны обсудить некоторые вопросы, сеньор Сантана. Я не хочу откладывать свадьбу. 

...У Беатрис тоже состоялся весьма тяжелый, больше похожий на допрос с пристрастием разговор с отцом Игнасио. Священник появился в их доме в тот же день, к вечеру, и сначала долго беседовал с ее отцом и доном Мигелем, а потом взялся за нее. Точно спохватившись, он задавал самые откровенные вопросы, сверля Беатрис мрачно горящими глазами. Но ей нечего было скрывать, ведь святого отца больше интересовали вопросы плотского греха, и она отвечала спокойно и уверено, ни разу не дрогнув и не отведя взгляд. Отцу Игнасио пришлось оставить ее в покое, а когда они все собрались в гостиной, он лишь ядовито предположил, что их брак могут признать недействительным, поскольку гранду Испании нужно разрешение самого короля. Это встревожило Хуана Сантану, на что де Эспиноса невозмутимо ответил, что берется уладить и этот вопрос.

На другой день де Эспиноса категорично заявил, что больше не намерен оставаться в постели, и каким бы радушным ни был прием и приятным общество его невесты, накопившиеся дела требуют, чтобы он немедленно отправлялся в Санто-Доминго.

Он желал обвенчаться сразу после Рождества, что вызывало глубокое недоумение у Хуана Сантаны. Однако он не спорил с сеньором адмиралом, успев усвоить всю бессмысленность этого занятия. Церемония предполагалась скромной, де Эспиноса довольно пренебрежительно заметил, что за свою длинную жизнь устал от пышности — и не слушал робкие возражения огорченного Сантаны. Он ожидал приезда Беатрис и ее отца за две недели до празднеств и великодушно предложил снять для них дом, на что уязвленный сеньор Хуан ответил, что в этом нет необходимости — в городе живет его младшая дочь с мужем.

В эти дни дон Мигель общался с Беатрис со снисходительной учтивостью, — как и в первый свой приезд. Он перестал отпускать в ее адрес ироничные замечания, что должно бы радовать ее, а вместо этого она чувствовала почти сожаление. 

«Я сама не знаю, чего хочу» — упрекала она себя.

Впрочем, возможностей для общения у них практически не было. Лишь перед самым отплытием, улучив момент, когда великодушный сеньор Рамиро случайно ли, намеренно ли оставил их наедине, дон Мигель сказал:

— Сеньорита Сантана, вы смотрите на меня так, будто я призрак или скорбен умом. Я отдаю себе отчет в каждом произнесенном мной слове. Да простит меня Господь, но я не могу представить вас в монастыре. Я богат и знатен, в моем доме вы будете пользоваться не меньшей — а то и большей свободой, чем в доме вашего отца. А я не собираюсь быть слишком навязчивым, — он усмехнулся уголком рта. — Испания воюет с Францией, и возможностей обременять вас своим присутствием у меня будет не так уж много. Взамен я требую вашей преданности, и чтобы вы были достойны имени де Эспиноса. Я ясно излагаю?

— Да, дон Мигель, — девушка опустила глаза.

«Что такое? Ты хотела услышать нечто совсем иное? — насмешливо вопрошал Беатрис внутренний голос: — Что он любит тебя, не так ли? Или что ты желанна ему? Еще не поздно все изменить...»

Девушка постаралась заглушить разочарование, твердя себе, что ее любви может хватить и на двоих, но теперь, глядя на проплывающие мимо окошка кареты дома, ощущала, как ее все больше охватывают сомнения, а внутри смерзается ледяной ком. 

* * *

Инес, которой уже сравнялось двадцать три года, вышла замуж прошлым летом за пусть небогатого, но обладающего добрым сердцем Родриго де Колона и жила теперь в небольшом доме на западной окраине Санто-Доминго. Когда запыленная карета въехала во внутренний двор, сеньора де Колон стояла на пороге дома рядом со своим мужем. Шелковая мантилья не могла скрыть ее беременности, и Беатрис, распахнувшая дверцу кареты, радостно захлопала в ладоши. Она соскочила на землю и подбежала к сестре.  Девушки ладили между собой, но глубокой привязанности между ними не было. Однако, проведя год в разлуке, они очень соскучились друг по другу, и ведь им надо было столько всего обсудить! Невысокий плотный сеньор де Колон, радушно улыбаясь тестю и своячнице, пригласил их в дом.

Инес сгорала от любопытства: получив письмо отца, в котором он сообщал о предстоящей свадьбе Беатрис, и не с кем-нибудь, а со знатным сеньором, она не просто удивилась, а испытала настоящее потрясение. Конечно, в миловидности старшей сестре не откажешь, но Инес думала, что та уже приняла постриг: письма из дому приходили редко, а дело казалось решенным еще в прошлом году. Сами обстоятельства знакомства, а особенно то, что Беатрис ухаживала за доном Мигелем в дни его болезни, были донельзя романтичными и казались взятыми из старинной баллады. Правда, будущий супруг был чуть ли не вдвое старше своей избранницы, но этот, по мнению сеньоры де Колон, недостаток искупался его родовитостью и богатством. И сразу же после ужина она поманила Беатрис в свою комнату, где приглашающим жестом указала на низкий диванчик.

В открытые окна долетал отдаленный шум: две возницы не поделили узкую улочку. Отец и Родриго де Колон остались в зале, пропустить по стаканчику-другому, и Инес ничего не мешало приступить к расспросам. Больше всего ее интересовало, почему де Эспиноса остановил свой выбор на дочери алькальда захудалого городка, и кроме того, вся эта спешка со свадьбой. Но здесь Инес ожидало разочарование: она получила довольно-таки скупые пояснения, и ей пришла в голову та же мысль, что и их отцу:

— Беатрис, ведь ты долго ухаживала за сеньором де Эспиносой, пока он был болен. Так долго и так хорошо, что он попросил твоей руки... От меня-то можешь не таиться, я не выдам тебя. Скажи, у вас было... это?

— Что это? — возмутилась Беатрис: ну почему все подозревают их в плотской связи, когда ее жених и вовсе намекает, что не намерен особо докучать ей?

— Ну... он взял тебя, как муж берет жену?

— Нет!

Инес смотрела недоверчиво:

— И даже не попытался? Он хотя бы целовал тебя?

— Инес, — строго сказала Беатрис, — сеньор де Эспиноса — человек чести!

— О-о-о, — разочаровано протянула младшая сестра, — даже не целовал? И ты, конечно же, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной?

— Как и ты не знала, — заметила Беатрис. — Но это, кажется, тебе не помешало?

Инес лукаво улыбнулась:

— Не помешало. Но Родриго — добрый человек и был терпелив со мной. А то, что рассказывают про сеньора де Эспиносу... — она перестала улыбаться: — Я мало знаю и не хочу тебя пугать, но судя по всему, твой будущий муж вспыльчив и жесток.

— Дон Мигель всегда был достаточно учтив, — однако голос Беатрис дрогнул, а сердце сжалось.

— Не будем об этом. Возможно, это лишь сплетни, — тихо сказала Инес. — Лучше наклонись ко мне, тебе будет полезно все-таки узнать кое-что о супружеской жизни.

Младшая сестра зашептала на ухо Беатрис, и у той сразу же заалели щеки.

— Не может быть! — воскликнула она.

— Тише, не кричи. Еще как может! А еще вот так... — Инес вновь приблизила губы к ее уху и едва слышно продолжила делится сокровенным опытом, приводя теперь уже Беатрис в состояние потрясения.

Хуан Сантана обговорил последние детали с доном Мигелем и объявил Беатрис, что свадьба назначена на тридцатое декабря. Он также дал ей понять, что до этого дня она не увидит своего будущего супруга.

«И так скоропалительная женитьба дона Мигеля взбудоражила весь город»

Беатрис украдкой вздохнула. Она впервые за свою жизнь не чувствовала под ногами надежной опоры, и оказывается, ей не хватало насмешливого взгляда и уверенного тона дона Мигеля, словно это могло дать ей ту поддержку, в которой она сейчас отчаянно нуждалась. 

«Церемония состоится в кафедральном соборе Санто-Доминго, так решил сеньор де Эспиноса. Мы обязательно прогуляемся, и ты сможешь увидеть собор. Он очень красив», — в заключение добавил сеньор Сантана.

* * *

Сложенный из золотистого камня собор Санта-Мария-ла-Менор сочетал в себе строгость и изящество линий. Он был старейшим в Санто-Доминго — и во всем Новом Свете. Беатрис вместе с отцом, сестрой и Родриго де Колоном посетила Рождественскую мессу и пришла в восхищение от великолепного убранства храма, его искусно вырезанных из дерева статуй и серебряного алтаря. 

За три дня до назначенного срока дон Мигель прислал свадебный наряд — богато расшитое золотыми нитями платье из алого бархата, с узким лифом, украшенным тончайшим кружевом. Инесс с увлечением рассматривала затейливую вышивку и тормошила натянуто улыбающуюся сестру, недоумевая, почему та не разделяет ее восторгов.

Неумолимое время ни на миг не останавливало свой бег, и вот первые лучи солнца, знаменующие наступление такого важного для Беатрис дня, упали на высокую Торре-дель-Оменахе. Девушка почти не спала эту ночь, бесконечно спрашивая себя, верным ли был ее выбор, пытаясь представить свою жизнь в качестве жены сиятельного гранда и осознавая, что любые ее измышления скорее всего окажутся далекими от реальности. 

Суета началась в доме Родриго де Колона с раннего утра. В комнату Беатрис притащили большую лохань, служанки сновали с кувшинами воды, наполняя ее. Наконец ванна была готова, и Беатрис с наслаждением опустилась в горячую воду. Лусия, смахивая пальцами слезы, занялась ее волосами, бережно перебирая длинные густые пряди.

— А сейчас-то о чем твои слезы? — спросила Беатрис. — Все устроилось, как нельзя лучше, и дон Мигель не возражает, если ты останешься со мной. Или ты хочешь вернуться?

— Я вас не оставлю госпожа... Как вы будете, совсем одна? 

— Ты как будто не рада за меня?

— Мало ли что... Всегда хорошо, если есть на кого положиться, — уклончиво ответила служанка.

Беатрис не стала допытываться у нее о причинах внезапной смены настроения, ей хватало собственных сомнений и опасений. Единственное, в чем она была уверена — это то, что любовь к Мигелю де Эспиноса заполняет ее сердце и становится все горячей.

Но все шло так странно... А тут еще слова Инес про нрав дона Мигеля, и... про то, другое, что неминуемо будет ожидать Беатрис после свадьбы... Она почувствовала, как щеки вновь потеплели: ее смутные догадки о том, что происходит на брачном ложе, не вполне отвечали беззастенчивым откровениям Инес. Это вызывало безотчетный страх и вместе с тем сладкое предвкушение: младшая сестра не выглядела несчастной — напротив, она со смущенной и лукавой улыбкой призналась, что не избегает объятий мужа. Однако дон Мигель весьма отличался от Родриго де Колона...

* * *

В черном с серебром камзоле, гордо вскинув голову, де Эспиноса стоял у алтаря в заполненном людьми храме. Беатрис, которую под руку вел по длинному проходу отец, не сводила взгляда с лица своего будущего супруга. К своему огорчению, в темных глазах дона Мигеля она не видела ни теплоты, ни радости, а его рот был твердо сжат.

Сама церемония прошла для девушки как в тумане. Ошеломленная всем происходящим, она едва расслышала обращенные к ней слова священника, и ее ставшие чужими губы с трудом выговорили брачную клятву. В руках де Эспиносы появились тринадцать освященных золотых монет, которые он по древнему ритуалу преподнес своей жене. Беатрис подставила ладони, принимая дар, и, запинаясь, ответила словами о безграничном доверии супругу. Тот коснулся холодными губами ее губ, затем священник объявил их мужем и женой. 

Дон Мигель подал ей руку, и Беатрис оперлась о нее. На выходе она на мгновение споткнулась, по привычке направившись в сторону отцовской кареты, но дон Мигель слегка сжал ее пальцы.

— Не туда, донья Беатрис. Прошу вас, — и он указал на свой великолепный выезд.

В карете он чуть улыбнулся ей и сказал суховато, но дружелюбно:

— Во время свадебного пира вам придется столкутся со множеством незнакомых людей, многие из которых раздуются от важности при виде провинциалки. Не слишком придавайте этому значения. До сих пор вы хорошо держались, продолжайте в таком духе.

Беатрис недоверчиво посмотрела не него: уж не изволит ли шутить сеньор муж, ей самой казалось, что ее увлекает неистовый ураган...

Свадебный пир запомнился ей яркими вспышками: блеск золота и драгоценных камней, украшавших одежды гостей, незнакомые лица, сливающиеся в пестрый хоровод. Растерянный отец и веселая сестра мелькнули и пропали в толпе. 

Стемнело, и слуги зажгли свечи в канделябрах. Беатрис казалось, что празднество никогда не закончиться. Она не отрывала взгляда от блюда, стоящего перед ней, и от волнения не могла проглотить ни кусочка из тех изысканных яств, от которых ломился стол. Ей было жарко, тесный лиф стеснял дыхание, и больше всего ей хотелось остаться одной, но она понимала, что этому желанию не суждено исполниться. Дон Мигель сидел рядом с ней, его темная фигура одновременно притягивала и внушала страх. 

В какой-то момент Беатрис подняла голову и встретилась глазами с пристальным и неприязненным взглядом дона Эстебана де Эспиносы. Она вздрогнула от неожиданности: в Ла-Романе тот не обращал на нее никакого внимания, чем же она могла вызвать его немилость? Неужели тем, что вышла за его дядю? И было в этом взгляде нечто такое, чего она не могла понять, но ей стало не по себе.

— Донья Беатрис, — негромко сказал дон Мигель, — я пригласил актеров позабавить гостей. Сейчас начнется представление, а вам самое время удалится, не привлекая излишнего внимания. Мерседес и Лусия проводят вас.

Беатрис только кивнула, не в силах издать ни звука.

* * *

Мерседес оказалась худощавой женщиной средних лет с неулыбчивым лицом. Она сноровисто принялась освобождать Беатрис от красивого, но такого неудобного платья, и та поняла, что опыта новой служанке не занимать. Нарядно одетая Лусия тоже чувствовала себя неуютно рядом со строгой Мерседес, которая не поддержала начатого ею шутливого разговора. Лусия виновато посмотрела на госпожу и начала вытягивать шпильки, распуская тяжелые густые волосы Беатрис. 

Беатрис разглядывала себя в зеркало, борясь с неуверенностью и время от времени кидая опасливые взгляды на широкую кровать под балдахином.

«Большинство женщин проходят через это и даже остаются живы, — напомнила она себе. — А некоторые — подумать только — еще и довольны жизнью. Вот взять Инес...»

Однако пример сестры служил лишь слабым утешением.

Лусия взяла приготовленную рубашку и помогла Беатрис надеть ее, затем заплела ее волосы в косу. Затем обе служанки поклонились сеньоре де Эспиноса и пожелали той доброй ночи. Беатрис осталась одна и нерешительно присела на краешек кровати. На изящном трехногом столике был поднос с фруктами. Рядом с подносом стояли графин с вином и два небольших бокала. Пламя свечей зажигало в темном вине рубиновые блики и мягко высвечивало детали богатой обстановки, придавая таинственность полутемной спальне. 

Беатрис помедлила немного и легла. Натянув на себя шелковое покрывало, она попыталась собраться с мыслями. Она чувствовала замешательство: дон Мигель был так сдержан, даже холоден. Как знать, не представлял ли он на месте Беатрис ту самую донью Арабеллу и не сожалел ли о своем поспешном предложении? Кроме того, она не могла не думать о том, что в любую минуту дверь откроется, и ее муж войдет в спальню. Ее страшило то, что должно случиться этой ночью. Все же постепенно она успокоилась и даже задремала, утомленная волнениями дня.

...Беатрис проснулась, как от толчка. Она открыла глаза, и ее сердце бешено забилось: дон Мигель, сменивший черный камзол на черный же халат, надетый поверх рубахи, стоял в изножье кровати и молча разглядывал жену. Его отрешенный вид окончательно лишил Беатрис присутствия духа. Дрожа как от озноба, она натянула покрывало до самого подбородка. Мысли мелькали вспугнутыми чайками:

«Он здесь только для того, чтобы исполнить свой долг... Я совсем безразлична ему...»

Дон Мигель скинул халат и опустился рядом с ней на постель. 

— Донья Беатрис, готовы ли вы принять меня? — услышала Беатрис его равнодушный голос, и ее страх перерос в ужас. 

Она облизнула пересохшие губы и зажмурилась. Муж осторожно стянул покрывало, потом Беатрис почувствовала его руку на своем колене. Он медленно провел по ее бедру и тяжело навалился сверху. Всхлипнув, она судорожно вцепилась в подол сорочки и стиснула ноги. Несколько мгновений ничего не происходило, потом де Эспиноса вздохнул и снял с нее свой вес.

— Можно обойтись и без этого, — вдруг сказал он глухо, — К тому же я дал слово не докучать вам. 

Глаза Беатрис изумленно распахнулись. Криво усмехаясь, дон Мигель сидел рядом с ней, и в его глазах была тоска.

— А как же доказательство? — неожиданно для самой себя пролепетала она.

— Какое еще доказательство?

Беатрис отхватили растерянность и стыд, отчаянно краснея, она ответила:

— Свершения брака...

— Хм, и в самом деле. И доказательство вашей добродетели тоже, — кажется, к дону Мигелю вернулась его ирония: — Дело решаемое. 

Он встал с кровати и подошел к столику.

— Не вполне подходит, но согласитесь, было бы странно отправиться в спальню к молодой жене с кинжалом или шпагой, — проговорил он, беря с подноса небольшой нож с закругленным лезвием: — Обычно все ножи в моем доме отменно заточены..

— Что... что вы собираетесь сделать? — недоуменно спросила Беатрис.

— Позаботиться о вашей репутации, дорогая жена. И о моей тоже.

Де Эспиноса полоснул себя по предплечью, бормоча:

— Никогда бы не подумал... Теперь это уже даже не фарс, а пьеска, достойная балагана на деревенской ярмарке...

Из пореза обильно выступила кровь, и он стряхнул несколько тяжелых капель на простыню. 

— Думаю, достаточно. А теперь спите. 

— А вы? — Беатрис была совсем сбита с толку таким поведением своего супруга, одновременно ощущая облегчение, благодарность и... разочарование.

— Придется побыть еще немного в вашем очаровательном обществе, — добродушно ответил дон Мигель, устраиваясь на кровати поодаль от Беатрис: — Надо же блюсти... репутацию. Спокойной ночи, донья Беатрис.

— Доброе утро, донья Беатрис.

Беатрис открыла глаза: шторы были отдернуты, и яркое солнце позднего утра заглядывало в комнату. Возле кровати стояла Мерседес с куском полотна, перекинутым через плечо, и глубокой миской в руках.

— Мерседес? Зачем ты принесла это?

Служанка окинула ее скептическим взглядом и терпеливо, будто втолковывая неразумному ребенку, ответила:

— Я обмою вас. Кроме того, я должна забрать простыню, что бы вывесить ее в знак того, что ваш брак свершился.

«И увидеть, что кровь есть только на простыне» — в панике подумала Беатрис.

Она была неприхотлива и не предполагала, что служанка явится помочь ей в столь деликатном деле. Тем временем, Мерседес поставила миску на столик и повернулась к новоиспеченной сеньоре де Эспиноса, ожидая когда та изволит выбраться из-под покрывала. Но Беатрис еще тщательнее завернулась в плотную ткань, постаравшись придать голосу как можно больше уверенности, сказала:

— Позови Лусию. Она все сделает.

Мерседес пожала плечами и удалилась столь величественно, словно это она была здесь госпожой. А Беатрис осталась лежать, чувствуя, как слезы вскипают на глазах. На смену страху пришли обида и горечь. После разговоров с сестрой она робко надеялась, что дон Мигель проявит немного нежности и будет добр с ней. Но все пошло совсем по-другому, его надменная суровость напугала ее, и она не смогла справиться с собой... Неужели она настолько непривлекательна для своего супруга, что тот предпочел оставить ее в покое? Зачем же тогда дон Мигель женился на ней?

— Донья Беатрис! О, вы плачете? Вам больно? — прозвенел над ней встревоженный голос Лусии.

Беатрис вытерла слезы и с отчаянием посмотрела на служанку, вызывая у той еще большую тревогу.

— Прикажете приготовить укрепляющий отвар?

— Не нужно, Лусия, — Беатрис встала с кровати и, кутаясь в покрывало, устроилась в стоящем в углу кресле.

— Той мегере срочно понадобилась простыня, — неодобрительно сказала Лусия.

— Ну так отдай ей.

— Подождет, сперва я поухаживаю за вами.

— Ничего не было. Дон Мигель не притронулся ко мне.

— Но как же... — Лусия покосилась на разворошенную постель.

Беатрис закусила губу и отвернулась.

— Я мигом, — пробормотала служанка и, сдернув простынь со злополучным доказательством «свершения брака», метнулась к двери.

— Это моя вина, — с горечью проговорила Беатрис, когда Лусия вернулась. — Я не совладала со своим страхом. 

Служанка покачала головой: 

— Ох, донья Беатрис! Простите, что говорю вам такое и вроде откуда мне знать, но слуги сведущи в делах господ — даже самых сокровенных, намного больше, чем те полагают. Такого мужчину, как ваш супруг, не остановили бы ни ваши слезы, ни ваш страх. Я успела кое-что услышать о нем, знайте, что до сих пор он вел жизнь, далекую от праведности, и не чурался женщин.

Беатрис хотела было возмутиться, но, глядя на расстроенную девушку, передумала. Лусия не раз доказывала свою преданность, и их отношения давно переросли рамки, установленные для госпожи и служанки.

— Значит, я совсем не вызываю у него желания...

— Возможно, дон Мигель не до конца оправился после ранения, — осторожно сказала Лусия.

— Возможно, — вздохнула Беатрис. — Ты не знаешь, где мой муж?

— Я видела дона Мигеля утром, он давал распоряжения управляющему Фернандо. Кажется, он отправлялся в гавань и не был намерен возвращаться сегодня.

— Вот как? — у Беатрис снова защипало в глазах.

Она встала и подошла к окнам: оказывается, отсюда были видны море и гавань с лесом корабельных мачт. Где-то там находился ее супруг, занимаясь тем, к чему его сердце лежало гораздо больше, чем к общению с молодой женой. 

«А ну-ка хватит разводить сырость! Я ведь и раньше знала, что он женится без любви. И никто не мешает мне почитать его... как отца. А теперь пора встряхнуться и приняться за дела: вряд ли у сеньоры де Эспиноса их меньше, чем у сеньориты Сантана».

* * *

Думая о муже, Беатрис не могла бы и вообразить, чем он на самом деле занимался в тот миг: закрывшись в своей каюте на «Санто-Доминго», дон Мигель основательно и со знанием дела напивался. 

...Та доверчивость, с которой заснула жена, свернувшись клубочком под покрывалом, тронула его. Некоторое время он смотрел на нее, борясь с искушением поправить прядь волос, упавшую ей на щеку. Не стоит ее будить. 

Вздохнув, де Эспиноса поднялся с кровати, решив отправиться к себе и тоже немного поспать. А он? Какого дьявола ему потребовалось связывать себя узами брака, да еще давать обещание не беспокоить жену? Впрочем, тогда понятно, почему Беатрис перепугалась до полусмерти, увидев его в своей спальне. Что же, он сделал то, что сделал, что проку сожалеть? Кроме того, он продолжал ощущать, что Беатрис странным образом нужна ему. 

Пусть прекрасная сеньора де Эспиноса привыкает к новой роскошной жизни. Надо сказать Фернандо, пусть не препятствует ей совершать прогулки, только подберет пару толковых парней для ее сопровождения. И послать записку отцу Кристиану в госпиталь Святого Николаса — на тот случай, если Беатрис возжелает и здесь проявлять чудеса милосердия. А у него — неужто мало других забот? Не без труда ему удалось сохранить свое положение — не в последнюю очередь благодаря особому расположению его величества, которое тот по необъяснимой прихоти до сих пор питал к роду де Эспиноса. И еще тому, что на сезон дождей традиционно приходится перерыв в военных действиях, и эскадра продолжала стоять в Санто-Доминго — даже если погода в этому году была благоприятная. Однако пришло время потревожить их французских соседей: такое решение было принято на последнем совете, состоявшемся у королевского наместника. Эскадра выйдет в море послезавтра, а он, пожалуй, отправится на свой галеон с самого утра. Да, несколько недель в море — то, что ему нужно сейчас. 

* * *

Вахтенные «Санто-Доминго» наверняка удивились, увидев дона Мигеля, о неожиданной женитьбе которого не слышал разве что глухой, появившегося на корабле ранним утром.

Но они невозмутимо отсалютовали ему — им-то что, раз уж сеньору адмиралу не лежится на ложе с молодой женой.

Дон Мигель выслушал рапорты своих офицеров и отдал распоряжения, назначив выход кораблей в море на следующий день. Затем он уединился в своей каюте, велев не беспокоить его по пустякам.

Вопреки чаяниям, привычная обстановка не приносила ему облегчения. Он совсем перестал понимать себя и продолжал размышлять, пытаясь выпутаться из лабиринта извилистых тропок, по которым блуждал, и вновь найти широкую дорогу. 

Он подошел к шкафчику и достал бутылку той самой малаги, которой угощал донью Арабеллу. Налил вино в бокал и залпом осушил его, затем наполнил вновь. Его люди испытали бы еще большее удивление, узнав, что их адмирал пьет драгоценное вино, как простое пойло, отгоняя от себя неожиданные и упорно не желающие покидать его воспоминания о гладкой шелковистой коже жены под его ладонями, очертаниях бедер и пышной высокой груди под тонкой тканью сорочки... 

Де Эспиноса отнюдь не пренебрегал любовными утехами и предавался сладкому греху с неистовством, отвечающем его пылкой натуре, за что не раз подвергался порицанию отца Амброзио. Но по большому счету, женщины не играли важной роли в его жизни. Он ценил то наслаждение, которое они могли дать, но без сожалений расставался с ними. Истинной его страстью всегда оставалось только море. Так было всегда. Однако в дочери алькальда Сантаны дон Мигель почуял нечто, что притягивало его — как далекий огонь, мерцающий в ночи, манит припозднившегося путника. При этом он даже не мог бы сказать, что воспылал страстью к своей жене, хотя, безусловно, соблазнительные изгибы ее тела взволновали его.

Что же его остановило от того, чтобы настойчиво воспользоваться своим супружеским правом? Неужели ужас, плеснувший в ее глазах? Да кто обратит внимание на страхи новобрачной в первую ночь? От жены на ложе требуется стыдливость, благочестие и покорность мужу, а греховные радости подарит любовница... И все же. Этой ночью к нему вдруг пришло понимание, что овладев Беатрис, он разрушит нечто неуловимое, но очень важное... И в итоге он сам отказался от нее. Нет, он точно выжил из ума! 

…Драгоценное вино быстро закончилось, однако смятение, царившее в мыслях адмирала Испании, никуда не делось. Он и не подозревал, что так изменился за столь короткое время. Не иначе как донья Арабелла тому виной. Встреча с ней прошлась бешеным ураганом по его душе, вывернув ее наизнанку... В голове бродили мысли о неудавшейся мести и невозможной любви. Будь ты проклят, Педро Сангре!

«Пришла очередь пойла», — подумал дон Мигель и, кликнув Хосе, велел подать ром.

Тот опешил: никогда доселе сеньор адмирал не снисходил до столь презренного напитка. Впрочем, слуге было не привыкать к причудам хозяина.

…Солнце наполовину опустилось за горизонт, одна бутылка рома пуста, во второй осталась едва ли четверть, а блаженное отупение все не наступает. Вот только кто подмигивает ему багровым оком из угла каюты, где сгустилась тьма? Дьявол пришел по его душу? Давно пора. А рядом чья тень? 

— И ты здесь, брат, — едва слышно шепчут губы де Эспиносы. — Что, нет тебе покоя? Прости меня... если сможешь.

Кроме спальни, Беатрис были отведены еще несколько комнат в восточном крыле дома, в том числе небольшая гостиная. Важная, как римская матрона, Мерседес показала их своей госпоже, а также продемонстрировала приготовленные платья. Беатрис растерялась от великолепия тканей и богатой отделки и остановила выбор на самом скромном наряде оливкового цвета, по своему покрою не отличающегося от тех платьев, которые она носила до замужества.

Управляющий Фернандо, высокий и надменный мужчина с упорными темными глазами — под стать самому дону Мигелю, смотрел на нее не очень приветливо. Однако, держался почтительно. Он представил прислугу. Беатрис, медленно идя вдоль шеренги слуг, старалась запомнить всех по именам: она отдавала себе отчет, что ей придется завоевывать если не любовь, то уважение этих людей. 

— А это Лопе и Санчо да Варгос, — закончил перечислять имена Фернандо.

Беатрис моргнула от неожиданности: последними стояли двое молодых мужчин, совершенно неотличимых друг от друга.

— Они братья. Близнецы, — зачем-то уточнил Фернандо, и Беатрис послышалась нотка недовольства в его голосе.

Братья даже поклонились одновременно, а потом на их лицах застыло одинаково отсутствующее выражение. Управляющий скользнул по Лопе и Санчо неприязненным взглядом, затем, сохраняя неимоверную торжественность, известил Беатрис, что к ее услугам есть портшез для прогулок. Кроме того, дон Мигель отдавал в ее распоряжение ключи от библиотеки и всех прочих комнат дома.

— Мерседес все покажет вам, донья Беатрис.

Для нее была также оставлена резная деревянная шкатулка с золотыми дублонами. 

— Хотя мяснику и зеленщику уплачено вперед, а все кладовые полны, — добавил Фернандо, судя по всему, уверенный, что молодой госпоже окажется не по силам такая ответственность. 

У Беатрис сложилось впечатление, что управляющий воспринял ее как прихоть своего хозяина и не желал признавать за ней право принимать какие-либо решения. Однако она не стала спорить с ним, а, с достоинством поблагодарив, взяла ключи и шкатулку.

Мерседес показала ей кухню и кладовые. Затем они поднялись в западное крыло дома, где располагались библиотека, кабинет и спальня дона Мигеля. Беатрис на мгновение задержалась перед дверьми спальни, подавляя искушение войти. Будто бы увидев личные покои своего непостижимого супруга, она смогла бы лучше понять его. Служанка вопросительно взглянула на нее, и Беатрис с самым равнодушным видом прошествовала дальше по коридору.

Что касается дона Мигеля, то он не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Ни через неделю. Сердце Беатрис замирало, когда она слышала цокот копыт, и запыленный всадник въезжал в мощенный каменными плитами двор. Однако новостей не было — ни хороших, ни плохих. 

Фернандо сказал ей, что эскадра вышла в море, и к прежним печалям Беатрис добавились новые. Она не ожидала, что на следующий день после свадьбы останется одна, в окружении незнакомых людей, и в доме, где едва ли с первого раза найдет нужную комнату, а дон Мигель даже не предупредит ее о своем отъезде. Пусть даже и осознавала, что семейная жизнь с сеньором адмиралом предполагает частые и долгие отлучки супруга...

«Что же, сеньор де Эспиноса держит слово» — иронично подумала она.

Дом был огромным, и ей пришлось потратить немало времени, чтобы изучить его. Часть крыши представляла собой террасу, куда вела широкая лестница. И Беатрис каждое утро поднималась наверх и до рези в глазах всматривалось в морскую даль. 

Она поразилась количеству книг в библиотеке, но не нашла там никого из любимых авторов — как и сказал ей дон Мигель, он не тратил время на чтение романов, а посему не держал подобного вздора дома. Полки были заставлены тяжелыми фолиантами, труды богословов мирно соседствовали с военными мемуарами и жизнеописаниями воителей прошлых столетий. Беатрис попробовала почитать выбранную наугад книгу, но туман софизмов автора, рассуждающего о грехах невольных, свободе воли, раскаянии и прощении нагнал на нее сон. 

Гораздо больше ей понравился сад — большой, но несколько запущенный, явно требующий пары работящих рук. Она выяснила у Фернандо, что прежний садовник подхватил лихорадку и отдал богу душу, а нового не наняли. 

— Слуги нанимаются только с ведома дона Мигеля, — предупреждая вопрос Беатрис, заявил управляющий.

— Хорошо, подождем возвращения дона Мигеля, — покладисто отозвалась Беатрис.

* * *

Прошло три недели. Беатрис несколько раз успела повидаться с сестрой, и Инес опять осталась разочарованной односложными ответами сеньоры де Эспиноса на вопросы о начале супружеской жизни. 

Эскадра где-то бороздила синие воды Карибского моря, и было невозможно предсказать, когда же адмирал де Эспиноса вернется домой. Но однажды утром море запестрело парусами, и Беатрис, увидевшая, как величественные галеоны входят в бухту, прижала руку к груди, стараясь унять забившееся сердце: как пройдет ее встреча с мужем? 

«При условии, что он соблаговолит явиться домой», — пришла в голову непрошеная мысль.

«Не будет же он жить теперь на своем галеоне», — резонно заметила она сама себе. 

Беатрис приказала готовить праздничный обед, не сомневаясь, что ее распоряжение будет беспрекословно выполнено: за это время ей удалось добиться повиновения от всех слуг, кроме разве что Фернандо, который всегда имел особое мнение. Она и не решалась приказывать ему, понимая, что ей не хватает ни знаний, ни опыта в ведении такого большого хозяйства. 

«И полномочий отдавать ему распоряжения».

Покрытый бронзовым загаром, несущий с собой терпкие запахи моря и пороха, просмоленного дерева и пота, де Эспиноса появился как раз к обеду. Беатрис показалось, что в глазах мужа при виде ее мелькнула радость, однако он церемонно приветствовал ее, и она подавила свой порыв подбежать к нему, а вместо этого присела в реверансе. 

* * *

— Приношу свои извинения, донья Беатрис, за мое внезапное и долгое отсутствие, — сказал дон Мигель, когда Беатрис вошла в зал. — Увы, война все еще идет, и долг адмирала Испании потребовал, чтобы я лишил себя удовольствия находиться в вашем обществе. Однако я вижу, вы прекрасно освоились, — он обвел рукой накрытый стол, — и даже вышколили моих бездельников-слуг. Что-то я не припомню, чтобы раньше меня встречали таким пиршеством.

— Ваши слуги преданы вам, дон Мигель, — пробормотала Беатрис. Она чувствовала себя весьма неуютно и изо всех сил старалась скрыть неуверенность: — Но, возможно, они не обладают даром предвидения...

— Значит, им обладаете вы, донья Беатрис?

— Я просто увидела корабли с террасы.

— Просто увидели. Понятно, — хмыкнул де Эспиноса.

Он изучающе рассматривал Беатрис и она, досадуя на свое смущение, уткнулась в тарелку. Далее обед проходил в молчании, и только в самом конце дон Мигель вдруг спросил:

— Вам понравилась библиотека?

— Боюсь разочаровать вас, но моему женскому уму неподвластны высокие материи, — улыбнулась Беатрис. 

— И ни одного милого вашему сердцу романа? Это мое упущение и я исправлю его, — свернув салфетку, де Эспиноса бросил ее на стол и поднялся. — Денег оказалось достаточно?

Беатрис, также вставая со своего стула, удивленно посмотрела на мужа:

— У меня не было необходимости тратить их, дон Мигель. Я сейчас принесу шкатулку.

— Неужели? Приятно осознавать, что моя супруга не только красива и умна, но и бережлива, — в голосе дона Мигеля звучала ирония, но Беатрис обрадовалась, предпочитая его насмешки той ледяной учтивости, с которой она столкнулась в день их свадьбы. — Не нужно ничего приносить.

Он подошел к Беатрис и поднес ее руку к своим губам, едва касаясь ими пальцев жены:

— Благодарю вас за этот обед. Сейчас я отправляюсь в резиденцию наместника его величества, а завтра мы попробуем вместе потратить немного того золота, которое я оставил вам. 

* * *

Ночью Беатрис долго не могла уснуть, думая, что, возможно, муж переменил свое видение их супружеской жизни, но слово гранда Испании оставалось нерушимым. А утром Лусия сообщила, что дон Мигель ждет ее в кабинете.

— Ты не знаешь, зачем? — спросила Беатрис, но служанка не знала.

Из-за дверей кабинета доносились негромкие голоса. Недоумевая, что так спешно понадобилось от нее мужу, Беатрис толкнула створку двери и с любопытством огляделась: вся мебель в комнате была из красного бразильского дерева.

«Надо же, тот самый красный сандал, из которого еще можно добывать чудодейственное масло».

Дон Мигель склонился над широким столом, заставленным небольшими шкатулками.

Услышав шаги Беатрис, он поднял голову и сказал:

— Доброе утро, донья Беатрис, — он кивнул на низенького толстого человечка, почтительно застывшего возле стола: — Это сеньор Алонсо, ювелир. Подберите себе что-то из его изделий.

— Если донья Беатрис изволит послушать моего совета, то я порекомендовал бы это, — ювелир открыл одну из шкатулок, в глубине которой поблескивало золотое ожерелье с словно подсвеченным изнутри камнями цвета пламени. — Это опалы, их привезли из Перу.

— Какая красота!

Беатрис залюбовалась тонкой работой и необыкновенными, переливающими различными оттенками камнями.

— Опалы должны подойти к вашему цвету глаз и тону кожи. Вам нравится?

— Да, очень, но я никогда не носила ничего подобного... Ожерелье стоит целое состояние...

— Привыкайте, донья Беатрис, — холодно сказал дон Мигель. — Вы моя супруга, и стоимость украшений не должна смущать вас. Итак, вам нравится?

— Да, — тихо ответила она, почему-то не чувствуя особой радости от того, что обладает теперь такой изумительной вещью.

«Другая женщина на моем месте была бы счастлива. Наверное... А разве я не счастлива?»

— Я должна выбрать еще что-нибудь? 

— В следующий раз, — усмехнулся дом Мигель. — Кстати, вы ездите верхом?

— Немного...

— В таком случае вечером жду вас во дворе. Скажем, в шесть пополудни. 

Где-то за час до назначенного доном Мигелем времени Мерседес принесла в гостиную сеньоры де Эспиноса платье для верховой езды из плотного темно-синего шелка. 

Сказать по правде, общение Беатрис с благородными животными ограничивалось несколькими уроками под руководством старого конюха и редкими прогулками на смирной кобыле со звучным, но совершенно не отвечающим ее темпераменту именем Торментоза, Бурная. Поэтому она вышла во двор, не испытывая никакой уверенности.

Два конюха держали под уздцы великолепных лошадей — мощного андалузского жеребца вороной масти и тонконогую светло-серую арабскую кобылу с темными хвостом и гривой. Еще двое слуг уже сидели в седлах, готовые сопровождать де Эспиносу и его супругу. Беатрис не удивилась, узнав невозмутимых братьев да Варгос. Как она успела понять, они были кем-то вроде телохранителей дона Мигеля и подчинялись только ему. Поэтому властный управляющий и недолюбливал их.

— Познакомитесь, донья Беатрис, это Ола, она ваша, — сказал стоящий рядом с жеребцом дон Мигель, когда Беатрис подошла к ним.

Молодая женщина коснулась мягких ноздрей, и кобыла ответила коротким ржанием.

— Смелее, у нее добрый нрав, — подбодрил ее муж, взлетая на своего жеребца.

Конюх придержал стремя, дожидаясь, пока госпожа устроится в седле и разберет поводья.

«Боже, я давно не ездила! Как далеко земля, а кобыла-то и не казалась такой уж высокой...» — улыбнулась сама себе Беатрис и гордо выпрямилась в седле.

— Вот и хорошо, а теперь вперед!

Однако де Эпиноса не пустился вскачь, как того опасалась Беатрис, а медленно поехал со двора. Она тронула каблуком Олу, и та послушно двинулась следом. Лопе и Санчо ехали позади, не мешая им.

Прогулка по Санто-Доминго длилась около часа. Эта часть города была вдалеке от порта и примыкающего к нему рынка и отличалась чистотой. Они выехали на улицу Лас Дамас, и дон Мигель сказал Беатрис:

— Это первая в Новом Свете мощенная улица, донья Беатрис, да к тому же она была создана, как следует из названия, для прогулок прелестной Марии де Толедо, невестки дона Кристобаля де Колон, и ее фрейлин. А вы неплохая наездница, — похвалил он вдруг жену. — Завтра — и при любой возможности — мы поедем еще, если вы не против.

Сосредоточенная Беатрис кивнула, стараясь держаться в седле прямо. У Олы был, конечно, добрый нрав, но ее танцующий шаг и некоторая горячность утомили молодую женщину, и когда пришло время повернуть назад, у нее сводило отвыкшие от такой нагрузки мышцы.

Сеньора де Эспиноса прикусила нижнюю губу, когда увидела, кто встречает их во дворе: дон Эстебан собственной персоной! Она не забыла странное выражение глаз молодого человека в день свадьбы.

— Эстебан! Не думал, что ты в городе! —  радостно воскликнул дон Мигель, спрыгивая с коня.

— Я прибыл только что, дядя.

Де Эспиноса обнял племянника, а тот поверх плеча дона Мигеля одарил Беатрис неприятным, каким-то липким взглядом.

«Что бы это значило? Да какая разница, может у него живот прихватило».

К ее неудовольствию, этот вечер пришлось провести в обществе дона Эстебана. А затем он и вовсе решил задержаться в доме дяди. Днем дон Мигель был то в гавани, то во дворце наместника, то еще Бог весть где, а по вечерам мужчины разговаривали о своих делах и неизвестных Беатрис людях. Ее досада росла день ото дня. О прогулках пришлось забыть: дон Эстебан не разделял увлечения  своего дяди лошадьми.

Как-то она спросила у дона Мигеля, возможно ли ей и тут помогать монахам в деле милосердия.

— Разве вам недостаточно хлопот? — нахмурился он. — Я, конечно, не могу всюду сопровождать вас, но вы можете навещать сестру или отправится с паломничеством к недавно забившему возле Санто-Доминго святому источнику. Кстати, Фернандо передал мне ваше пожелание, и я дал согласие нанять садовника. Можете, к примеру, заняться садом.

Беатрис молчала, раздумывая, стоит ли напоминать мужу еще об одном его обещании, но с памятью у дона Мигеля было все в порядке.

— Ну что же, я предвидел ваш вопрос и написал отцу Кристиану, он возглавляет госпиталь Святого Николаса, — сказал он, продолжая хмуриться. — Признаться, святой отец был немало удивлен, но ответил согласием. Однако я ставлю вам условие:  ваше участие должно сводиться  лишь к благотворительной миссии,  а не к уходу за больными. 

— Хорошо, дон Мигель, — потупив глаза, ответила Беатрис. 

Она живо интересовалась медициной, но даже в самых заветных мечтах не могла представить, что кто-то возьмет на себя смелость обучать ее. Но наблюдая за тем, как лечат настоящие врачи, и делая выводы, она сможет почерпнуть что-то и для собственного опыта. В любом случае, теперь у нее появилось еще одно дело, которому она могла посвятить себя.

* * *

Если бы Беатрис могла заглянуть в душу дона Эстебана, то пришла бы в ужас от тех темных страстей, которые обуревали того. После случившегося на Исле-де-Мона его глубокая привязанность и почтение к дяде подверглись жесточайшему испытанию. И если с привязанностью дело обстояло еще более-менее сносно, то возносить дона Мигеля на недосягаемую высоту у молодого человека больше не получалось.

Как можно было поверить, что Питер Блад, этот дьявол, явится, чтобы покорно умереть? И конечно же, слуха Эстебана достигли слова, обращенные к жене их смертельного врага. Что сотворила с дядей  холодная англичанка? В том, что между ним и пленницей что-то произошло, молодой человек не сомневался. С чего бы Мигелю де Эспиносе, чьим смыслом жизни стала месть подлому  пирату, так раскисать?

«Надо было застрелить  Блада, как только тот приблизился к нам, — тонкие губы Эстебана скривились в злобной усмешке. — Надеюсь,  назад он получил свою женщину с довеском. И мой отец отомщен хоть немного».

И как всегда, при воспоминании о гибели отца и позорном соучастии самого Эстебана в затеянном «доном Педро Сангре» спектакле, притаившиеся боль и гнев  с новой силой нахлынули на него. Он тоже виноват. Не было бы лучшим исходом отказаться и с честью умереть рядом с отцом? Ведь тогда и проклятые еретики не избежали бы возмездия... 

Но как мог дядя  поступить так?! И ради кого? Если бы он не согласился на этот чертов поединок!

И снова они потерпели унизительное поражение. Перед внутренним взором молодого человека бесконечно представала одна и та же картина: клубы порохового дыма, палуба «Санто-Ниньо», заваленная телами убитых и обломками рангоута, и два  корабля, под всеми парусами уходящие прямо в багровое на закате солнце.

А тут еще это сумасбродство! Когда Эстебан узнал о женитьбе  дяди, в первый миг он решил, что того все еще терзает лихорадка. И все разочарование и муки уязвленного самолюбия вылились  в неприязнь к нежданно обретенной тетушке.

«Лицемерка! — думал молодой человек, угрюмо следя за  сеньорой де Эспиноса. — А прикидывалась скромницей, собиралась в монастырь... Сама небось так и мечтала знатного и богатого мужа заполучить. И старого в придачу...»

Она и здесь взялась за свое, желает, видите ли, богоугодных дел. Хочет, чтобы ее причислили к лику святых?

«Дядя сдурел, она ему в дочери годится... Наверняка, будет ему изменять. А может, уже изменяет, вон какая аппетитная. И в постели, поди-ка, горячая...»

Непочтительные мысли больше не вызывали трепета. А к неприязни парадоксальным образом добавилось вожделение. Ему хватало ума скрывать и то, и другое: с  дядей шутки плохи. Да и любовь к нему все еще жила в измученной ненавистью и отчаянием душе Эстебана. Но по мере того, как длилось пребывание в  доме дона Мигеля, молодому человеку было все труднее бороться с своими демонами.

* * *

Ясным февральским днем сеньора де Эспиноса возвращалась домой в отличном настроении. Прошло две недели, как она в первый раз переступила порог  госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, совсем не похожий на желчного отца Игнасио, поначалу воспринял ее появление как блажь богатой сеньоры, которой нечем себя занять, но постепенно проникся ее рвением и даже разрешил помогать монахиням в зале, отведенном для женщин. Это несколько меняло границы участия Беатрис в делах госпиталя, о которых говорил дон Мигель, но, поразмыслив, она сочла, что в милосердии нет и не может быть ничего дурного.

Беатрис поражали знания о врачевании различных болезней, накопленные за более чем столетнее существование госпиталя. А в аббатстве Ла-Романы сестра Маргарита, не обладая достаточным опытом,  так огорчалась, когда была не в силах спасти чью-то жизнь. Беатрис смутилась, подумав о ней: она ведь даже не попрощалась с доброй женщиной...

Два дюжих слуги опустили портшез возле парадного входа в дом, и Беатрис, лучезарно улыбнувшись взопревшим под жарким солнцем парням, выпорхнула на каменные плиты.

Дона Мигеля, как водится, дома не было, а время обеда прошло, поэтому она спустилась в кухню, решив обойтись краюхой хлеба с ломтем копченной говядины и заодно поболтать с кухарками, а потом наведаться в сад и проверить, принялись ли посаженные накануне цветы. К тому же из кухни можно было попасть в сад кратчайшей дорогой — по узкому коридору на задний двор, и далее через калитку.

Встретив в полутемном коридоре дона Эстебана, Беатрис удивилась, но вечно мрачный взгляд молодого человека не испортил ей в этот раз настроения. Поприветствовав его, она собиралась пройти мимо, но он загородил ей дорогу.

- А-а-а, донья Беатрис, — протянул он с кривой усмешкой, — куда это вы так спешите?

Ей не понравился ни тон дона Эстебана, ни эта усмешка.

— А почему это вас так интересует, дон Эстебан?

— Мы же теперь родственники, а мне всегда интересно, чем заняты люди, с кем я связан родственными узами. А особенно это касается вас, дорогая тетушка.

— Откуда столь пристальное внимание ко мне? — настороженно спросила Беатрис.

Эстебан шагнул к ней, и она отступила, пытаясь сообразить, как ей себя вести.

— Как вам это удалось?

— Что именно?

— Не прикидывайтесь. Как вы окрутили дядю? Хотя, — он окинул Беатрис сальным взглядом, — его можно понять. 

Эстебан медленно шел к ней, вынуждая ее пятиться. Растерявшаяся Беатрис поздно поняла, что миновала дверь, которая вела на кухню. Коридор за ее спиной заканчивался стеной, до которой осталось совсем немного.

— Ваше поведение непристойно, — сохраняя как можно более спокойный тон, сказала она. 

— А ваше? И каково это — делить ложе со стариком? 

Она не верила своим ушам, какая непочтительность!

— Не спорю, ваши прелести и мертвого поднимут, но надолго ли его хватит? 

— Дон Мигель вовсе не старик! — воскликнула Беатрис. — И я предпочту делить ложе с ним, чем с молодым наглецом! 

Если она думала, что ее резкость заставит молодого человека опомниться, то заблуждалась. Он совершенно справедливо отнес ее слова на свой счет. Так она смеет дерзить ему! Внезапно столкнувшись с Беатрис, Эстебан желал только побольнее задеть ее, поддавшись искушению поставить «тетушку» на место, теперь, взбешенный ее словами, он стремительно терял способность отдавать себе отчет в своих действиях.

— Ах, дорогая тетушка, — он издевательски рассмеялся, — Все познается в сравнении. Молодой наглец доставит вам удовольствие, а дядя, — что может мужчина в его возрасте...

— Не вам сомневаться в его мужественности, если на то пошло! — прервала его Беатрис. Она была все себя от гнева: — Скорее я поставлю под сомнение вашу!

Лицо Эстебана перекосилось от ненависти.

— Сука, — процедил он. — Сейчас я докажу тебе свою мужественность!

Спина Беатрис уже касалась стены. Остановившийся в шаге от нее Эстебан, гадко улыбаясь, возился с застежками своих штанов.

«Он пьян? Или обезумел?» — в ужасе подумала молодая женщина.

Она  все еще не могла поверить в гнусные намерения племянника дона Мигеля.

— Я закричу!

— Кричи громче, пусть сбегутся слуги. Я скажу, что ты сама позвала меня сюда. 

— Откуда вам знать,  кому поверит дон Мигель: вам или мне?

Однако то, что владело всем существом Эстебана, было действительно сродни безумию. Схватив Беатрис за плечи, он прижал ее своим телом к стене и впился ей в губы. Она отчаянно сопротивлялась, отворачивая лицо, и Эстебан не мог с ней справиться. Тогда он надавил одной рукой на горло «тетушки», жадно шаря по ее телу другой. Задыхаясь, Беатрис безуспешно пыталась оттолкнуть насильника или оторвать его руку от своей шеи.

«Надо было кричать!» — мелькнула паническая мысль.

Пальцы еще цеплялись за шершавую ткань камзола Эстебана, но в глазах потемнело. И тут ее  рука коснулась рукоятки кинжала, висевшего на его поясе. Собрав последние силы, она выхватила клинок и уперла его острие молодому человеку под подбородок. Рука на ее горле разжалась, а в расширившихся глазах Эстебана появились изумление и страх. Беатрис жадно вдохнула воздух и закашлялась. Ее рука дрогнула,  из пореза выкатилась крупная капля крови.

Обомлевший Эстебан  отшатнулся.

— Вы все еще желаете доказать мне свою мужественность, дон Эстебан? — с яростью прошипела Беатрис, делая шаг к нему. — Как вы посмели?! Посягнуть на жену единственного человека, который вас любит!

Теперь она наступала, а Эстебан пятился, пока напротив него не оказалась дверь, выходящая на задний двор.

— Убирайтесь вон, племянничек. Дон Мигель ничего не узнает, если вы будете держаться от меня подальше.

Дверь захлопнулась, а Беатрис, тяжело дыша, сползла по стене и села на пол. Ее сердце заходилось рваным ритмом. 

«Проклятый мальчишка, что на него нашло... Боже, если бы я не нащупала эфес... — она повертела в руках узкий клинок с позолоченной рукоятью. При мысли о том, что мог проделать с ней дон Эстебан, ее передернуло от отвращения и стыда, и она брезгливо вытерла губы. — Надо встать, сюда может кто-то зайти. Будет трудновато объяснить, почему это сеньора де Эспиноса сидит на полу с растрепанными волосами».

Она медленно поднялась и поморщилась, растирая шею:

«Хорошо, что мужу не придется объяснять происхождение синяков...»

Беатрис грустно усмехнулась. Немного приведя себя в порядок и отдышавшись, она направилась на кухню, пряча кинжал в складках юбки. Служанки присели, увидев ее, и Беатрис молча кивнула им, опасаясь выдать себя хриплым голосом. Она величественно проследовала до своей спальни и обессиленно повалилась на кровать. Глаза слипались: давали себя знать пережитые напряжение и страх.

Когда Беатрис проснулась, небо уже окрасилось в оранжевые тона. Над Санто-Доминго плыл колокольный звон. Вечерело, и вскоре она должна будет спуститься в зал. Хорошо, что она успела распорядиться насчет ужина.

«Сослаться на недомогание? Как я смогу сидеть с ним за одним столом и делать вид, что ничего не произошло? Не хватает еще дону Мигелю что-то заподозрить».

Но придумывать ничего не пришлось: ее внимание привлекли голоса, доносящиеся снаружи.

Беатрис выглянула из окна и увидела внизу дона Мигеля, который сердечно прощался со своим племянником. По видимому, дон Эстебан серьезно отнесся к словам «тетушки» и счел за благо убраться восвояси.

За ужином дон Мигель, явно опечаленный, высказал недоумение по поводу неожиданного отъезда Эстебана, Беатрис же, опустив глаза, негромко заметила, что молодости свойственно внезапно менять планы. Лусия, конечно же, увидела следы пальцев  на шее своей госпожи и пришла в ужас. Но Беатрис строго-настрого приказала ей держать язык за зубами.

После отъезда дона Эстебана миновали две недели. Жизнь в доме адмирала де Эспиносы шла своим чередом. Часть эскадры, возглавляемая «Санто-Доминго» вновь вышла в море: угроза нападения французских каперов была сильна как никогда. Хотя война шла в основном в Европе и на Северном континенте, но на Тортуге не было недостатка в желающих получить каперскую грамоту. 

Дон Мигель крайне скупо говорил о военных делах и ничего не рассказал Беатрис ни о предыдущем плавании, ни о том, куда он направляется в этот раз. Ей оставалось только смотреть на горизонт и с волнением ожидать его возвращения. Обычная участь жены моряка, будь то адмирал или простой рыбак.

Однако, дон Мигель вернулся довольно скоро: погода испортилась, море покрылось длинными пенными гребнями. Природа словно вознамерилась восполнить недостаток бурь и штормов прошедшего сезона дождей. Порывистые ветры с вершин Кордильера-Сентраль сделали ночи необыкновенно свежими, если не сказать холодными. В доме гуляли сквозняки, и по утрам Беатрис зябко вздрагивала, выбираясь из-под покрывала. Только острая необходимость могла заставить суда выйти из гавани, и она радовалась, что дон Мигель волей-неволей должен был оставаться в Санто-Доминго.

Их общение носило покровительственно-дружелюбный характер со стороны дона Мигеля и почтительный — с ее стороны. Как бы хотелось Беатрис сломать ту незримую стену, которая была между ними. Но когда она смотрела в непроницаемые глаза мужа, то сразу утрачивала порыв заговорить с ним о чем-то, не касающемся напрямую ведения дома. 

В один из последних дней февраля дней, когда Беатрис с Лусией вышивали, сидя в гостиной, раздался стук в дверь. Она распахнулась и на пороге возник дон Мигель вместе с Хосе, который держал в руках средних размеров, но, судя по побагровевшей физиономии слуги, увесистый ящик.

— Я приобрел для вас кое-что, донья Беатрис, и, надеюсь, это придется вам по вкусу, — де Эспиноса махнул рукой, и Хосе, пройдя в гостиную, осторожно поставил ящик на стол.

Удивленная Беатрис заглянула вовнутрь, и ей сразу бросилось в глаза вытесненное на толстой коже название: «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Кроме того, в ящике оказались и другие книги, в том числе «Саламейский алькальд» и  «Дама-невидимка» Кальдерона, и даже «Собака на сене» — пьеса, о которой Беатрис слышала, но не имела возможности прочитать, поскольку отец не считал творчество Лопе да Вега подходящим для невинной девицы. 

— Благодарю вас, дон Мигель! — радостно воскликнула Беатрис, чувствуя себя ребенком, которому дали кусок сладкого пирога. — Я очень, очень вам признательна!

Она готова была броситься ему на шею, как бывало делала с отцом, изредка балующим маленькую Беатрис небольшими подарками, но остановилась в нерешительности. Дон Мигель смотрел на ее восторг с добродушной усмешкой, но при этом был все так же далек от нее. 

— Я рад угодить вам, донья Беатрис. Да, если желаете, мы можем еще раз совершить верховую прогулку. Ветер стихает, и под вечер погода должна улучшиться.

Муж ушел, а Беатрис с прорвавшейся горечью сказала Лусии:

— Я люблю его, но... Неужели нашему браку никогда не стать настоящим? Ты говорила, он не пренебрегал женщинами... Дело во мне? 

— Донья Беатрис, опять я суюсь, куда не должна бы... Но однажды я заметила, как дон Мигель смотрел на вас, когда вы не могли того видеть.

— И как же, Лусия? 

— Ну... у него глаза горели. Не знаю, как еще сказать... И не стал бы он гнаться за вами. Так что дело точно не в вас. 

— Тогда что? Книги, украшения... я не безразлична дону Мигелю. Или... тяжелая рана и лихорадка привели к тому, что его желания угасли? 

Лусия замялась:

— Я ведь слышала, как сеньор де Эспиноса делал вам предложение. Про него много что говорят, да только никто не посмеет утверждать, что он слова не держит. Может, пугать вас не хочет? Раз уж той ночью так вышло...

— И что теперь?

— Вам самой надо сказать ему.

— Лусия! Не могу же я уподобиться портовой девице! — Беатрис сокрушенно вздохнула, перебирая драгоценные фолианты. — Нет уж... пусть идет как идет.

* * *

Сеньора де Эспиноса иногда навещала Олу, принося той краюшку хлеба, и привыкшая к своей хозяйке кобыла приветственно фыркнула, завидев ее. Ола потянулась к Беатрис мордой и забила копытом, выпрашивая угощение. Перед тем, как сесть в седло, молодая женщина ласково потрепала лошадь по шее, чувствуя себя в этот раз гораздо уверенней.

В сопровождении все тех же молчаливых братьев да Варгос, они выехали на улицу. Беатрис ожидала, что дон Мигель повернет Райо в сторону центра, однако муж сказал ей, направляясь в противоположную сторону, к западным городским воротам:

— Сегодня мы проедем вдоль берега моря, донья Беатрис.

Миновав кольцо недавно сооруженных городских укреплений, всадники углубились в прибрежные заросли. Беатрис, впервые после приезда в Санто-Доминго выбравшейся за его стены, с любопытством смотрела по сторонам, но плотное переплетение веток загораживало обзор.

Ола послушно рысила за Райо по ведущей к морю утоптанной тропе. Заросли закончились внезапно, и перед Беатрис открылся морской простор. Она придержала лошадь, очарованная красивым видом. 

— Вам нравится здесь, донья Беатрис? 

Дон Мигель тоже остановил коня и пытливо смотрел на нее.

— Изредка я приезжаю сюда, — он перевел взгляд на стоящее довольно низко солнце, — на закате.

Несколько минут они молча любовались искрящейся поверхностью моря. Затем Ола, которой наскучило стоять на месте, стала встряхивать гривой и перебирать ногами, и Беатрис вопросительно взглянула на мужа.

— Поезжайте вперед, — он указал ей на узкую тропинку, которая вилась по невысокому, но местами обрывистому берегу, постепенно спускающемуся к самой воде.

…Ола хотела бежать дальше — она любила бегать. Хозяйка немного отпустила натянутый повод, и лошадь радостно воспользовалась свободой.

...Потревоженная шумом огромная игуана, ловящая последние лучи солнца на каменном уступе, недовольно мотнула хвостом и поднялась на лапы... 

Когда слева неожиданно выросло жуткое бородавчатое чудовище, кобыла заплясала на месте, вскидывая голову и храпя в испуге. Разозленная ящерица раздула горловой мешок и громко зашипела, вызывая противника на бой. Этого Ола уже не могла перенести. С диким ржанием она присела на задние ноги и, прыгнув вперед, понеслась бешеным галопом. Все произошло так быстро, что де Эспиноса, задержавшийся, чтобы еще мгновение посмотреть на заходящее солнце, не успел ничего предпринять.

Проклиная все, и прежде всего себя, он бросил жеребца следом за Олой.

«Как я мог пустить ее вперед?! Только бы она не начала кричать!»

Но пригнувшаяся к самой шее лошади Беатрис молчала. Справа вплотную подступал колючий кустарник, и ширина тропинки не позволяла Райо обогнать кобылу. Уже совсем близко берег понижался, переходя в широкий песчаный пляж, и де Эспиноса, перемежавший проклятья обрывками молитв, надеялся, что жене удастся продержаться в седле еще немного.

«Только бы кобыла не шарахнулась влево!»

Безумная скачка растянулась, как ему казалось, на века. Но вот Ола вылетела на пляж и немного сбавила скорость: ее ноги увязали в рыхлом песке. В этом тоже была опасность: лошадь могла споткнуться и упасть, придавив собой всадницу. Де Эспиноса немедленно послал Райо вперед, и андалузец в несколько мощных прыжков поравнялся с Олой.

— Повод! — предупреждающе крикнул дон Мигель.

Беатрис поняла его и не препятствовала, когда он, дотянувшись, перехватил повод Олы, сворачивая кобылу с прямой линии ее бега. Теперь Райо, направляемый твердой рукой де Эспиносы, скакал по сужающейся спирали, и кобыла была вынуждена делать то же самое. Постепенно лошади перешли на рысь, а затем и вовсе остановились. Опустившая голову Ола тяжело поводила боками и нервно дергала шкурой. Дон Мигель соскочил с Райо и бросился к Беатрис, вцепившейся мертвой хваткой в гриву лошади. Всхлипнув, молодая женщина разжала пальцы и свалилась в объятия мужа. 

— Испугалась? — отрывисто спросил он, впервые со дня свадьбы прижимая к себе жену. — Ничего... Все кончилось, — он успокаивающе гладил вздрагивающую Беатрис по спине. — Мы возвращаемся домой. Сядешь впереди меня, на Райо, — он бросил гневный взгляд на понурую Олу. — Эта лошадь ненадежна и плохо выезжена! Я уберу ее.

Беатрис подняла голову: 

— Не лишайте меня Олы, прошу вас! Смотрите, она совсем успокоилась... Я готова сесть на нее прямо сейчас. Та тварь на тропинке кому угодно внушила бы ужас.

— В самом деле?

В глазах мужа Беатрис увидела удивление. Он разжал объятия и отступил от нее:

— Вы очень смелы, донья Беатрис. Впрочем, я уже говорил вам.

Дон Мигель подошел к Оле и, взяв ее под уздцы, внимательно оглядел кобылу. Та не противилась, лишь шумно вздохнула, прядая ушами.

— Хорошо, она останется. Игуана и вправду была огромна, мне еще не доводилось видеть таких. Есть и моя вина: я оставил вас без присмотра. Но больше этого не повторится.

Мигель де Эспиноса задумчиво смотрел в огонь камина. В тропическом климате Эспаньолы не было необходимости в каминах, однако в некоторых старинных домах они, скорее по привычке, были построены. Конечно же, и погода установилась не настолько холодная, чтобы разжигать камин. Но когда дон Мигель приказал Хосе сделать это, слуга не стал удивляться очередной прихоти своего господина, а предпочел по-быстрому отправиться за дровами на кухню.

Пламя золотило развешенные на стенах зала старинное оружие и портреты предков, чьи глаза были зрячими в его отсветах и, казалось, неодобрительно смотрели на одного из последних отпрысков славного рода. 

Обычно огонь благотворно влиял на дона Мигеля, помогая собраться с мыслями. Но сейчас это получалось из рук вон плохо. Как и в целом в последнее время. Он редко испытывал страх, но сегодня он испугался за Беатрис. Жуткие картины ее падения успели промелькнуть в голове, пока он преследовал Олу. Треклятая кобыла!

Воспоминание о прижавшейся к нему жене было почти мучительным: обнять Беатрис крепче, попробовать наконец вкус ее губ, запустить пальцы в густые волнистые волосы... Не без труда он разжал объятия. Похоже, жена то ли боится его, то ли просто не желает его прикосновений, раз предпочла сесть на лошадь, которая только что заставила её пережить весьма неприятные минуты. Он знал, какой действие оказывает подобное происшествие на неопытного наездника.

За эти недели дон Мигель успел лучше узнать Беатрис, попав под очарование ее живого характера и независимого ума. Книгам она обрадовалась гораздо больше, чем драгоценностям, и была готова защитить от его гнева лошадь, к которой, по-видимому, привязана. Он не мог отрицать, что Беатрис влекла его, и влекла с каждым днем все сильнее. И это несмотря на все старания держаться от нее на расстоянии и убежденность, что в браке — а особенно в их браке — нет места для страсти. Узнай кто-то о его метаниях, он стал бы персонажем не одной, а многих пьес, из тех, что так нравятся его жене.

Де Эспиноса горько усмехнулся. Ему, что, впору завидовать Оле? Или презреть данное Беатрис обещание и войти к ней в спальню? И вновь увидеть ужас в ее глазах. Да уж...

Переплетаясь с влечением, еще одно чувство с упорством сильного побега прорастало сквозь каменистую почву его души. Иначе, совсем иначе, чем это было с доньей Арабеллой...

Позади раздались легкие шаги и шелест юбок, но де Эспиноса подумал, что это одна из служанок, решившаяся потревожить его по какой-нибудь надобности, и поэтому обернулся не сразу.

* * *

Слова Лусии запали Беатрис в душу, и чем дольше она думала о случившемся на прогулке, тем больше ей казалось, что служанка права. А когда муж прижал ее к себе... Ноги Беатрис подкосились, ей захотелось положить голову ему на плечо и застыть так, ни о чем больше не думая и не сомневаясь...

«Почему же я не поехала с ним? Опасалась за Олу? У него был такой вид, будто он хотел прикончить кобылу на месте...»

Однако она возразила сама себе:

«Чего ради? Лошади слишком ценны в Новом Свете. В крайнем случае, продал бы ее...»

И она же видела в глазах дона Мигеля искреннее беспокойство. Потом он отошел от нее и вновь принял свой отстранено-ироничный вид — момент был упущен. И весь оставшийся вечер прошел у них подобно другим таким же вечерам, когда сразу после ужина сеньора де Эспиноса желала мужу доброй ночи и уходила к себе.

Последовать совету Лусии и сделать первый шаг? Однако это казалось Беатрис вопиющей непристойностью. Как ей отважиться на подобное? А если дон Мигель просто рассмеется ей в лицо? Такого позора ей не пережить. Взгляд ее упал на книги, которые он был так любезен привезти ей, и в голову пришла одна мысль: почему бы не закончить чтение романа сеньора Сервантеса, ведь муж признавался, что увлекся историей идальго из Ла-Манчи? Время еще не позднее, не прошло и часа, как она поднялась в свою гостиную. Вряд ли дон Мигель, любивший после ужина проводить некоторое время в зале, уже ушел оттуда. Глубоко вздохнув несколько раз, Беатрис взяла толстый фолиант и спустилась вниз.

В камине потрескивало пламя, дон Мигель неподвижно сидел в кресле, глядя в огонь. Услышав ее шаги, он медленно повернул к ней голову.

— Вы желаете чего-то, донья Беатрис? — удивленно спросил он.

— Нет... то есть да...

Решимость оставила Беатрис, но она собрала всю свою волю, и ей удалось произнести довольно непринужденным тоном:

— Роман о доне Кихоте остался недочитанным. Я могла бы почитать вам, если, конечно, у вас нет других важных дел.

Дон Мигель свел брови, о чем-то раздумывая.

«Он откажется... И что тогда?»

— Хорошо... — проговорил он. — Если вас это развлечет.

Это было не совсем то, что надеялась услышать Беатрис, но во всяком случае, он не отослал ее. Напротив стояло еще одно кресло. Так близко, что она могла бы коснуться мужа, протянув руку. Беатрис устроилась поудобнее и раскрыла книгу — она хорошо помнила, где они остановились в последний раз. Постепенно уверенность вернулась к ней. 

«...Ничто на земле не вечно, все с самого начала и до последнего мгновения клонится к закату, в особенности жизнь человеческая, а как небо не наделило жизнь Дон Кихота особым даром замедлять свое течение, то смерть его и кончина последовала совершенно для него неожиданно...»  

Беатрис перевернула последнюю страницу и, точно почувствовав что-то, взглянула на дона Мигеля. И остановилась на полуслове, потому что голос перестал повиноваться ей. Муж смотрел на нее в упор и в его глазах была непонятная ей жажда. Беатрис вдруг бросило в жар. Она сглотнула, не в силах отвести от него взгляда. Дон Мигель поспешно отвернулся, откидываясь в кресле. В зале повисло молчание.

«Самое время уйти, не так ли? — с горечью подумала Беатрис. — Ну нет. Если я уйду сейчас, то никогда больше не отважусь на это...»

— Дон Мигель... — выдохнула она. — Мне... Я хочу вам сказать... Спросить, — она запнулась и замолкла.

— Спрашивайте, донья Беатрис, — глухо ответил он, не поворачивая головы.

Пламя камина необыкновенно четко высвечивало его гордый профиль и у Беатрис кольнуло сердце: как же он одинок! И тогда она сбивчиво заговорила, обмирая от собственной смелости:

— В Ла-Романе, когда вы предложили мне стать вашей женой... вы сказали, что не будете докучать мне, но... разве таинство освященного церковью брака не подразумевает продолжение рода?

Он резко обернулся и недоуменно переспросил:

— Продолжения рода?

— Да, — страха больше не было, наоборот, какое-то пьянящее чувство охватило Беатрис. — Разве вам бы не хотелось наследника рода де Эспиноса? Сына?

Глаза дона Мигеля вспыхнули при этих словах.

— Я люблю вас, хотя вы и не признаете это чувство, — проговорила Беатрис, соскользнув со своего кресла и гибко опускаясь перед мужем на колени.

В его глазах отразилось удивление и недоверие. Помедлив, он склонился к ней и взял ее руки в свои, затем поднес их к своему лицу и глубоко вздохнул. Едва касаясь, его губы скользнули по ее ладоням, нежной коже запястий.

— Беатрис? — казалось, он не был уверен, что правильно понял ее и она не отшатнется в испуге.

— Да, муж мой, — прошептала она, не пряча глаз от его пронзительного взгляда. 

Тогда де Эспиноса обхватил жену за талию и, приподняв, притянул к себе на колени.

Прижавшись к нему, Беатрис услышала как бешено колотится его сердце, а в следующий миг он прильнул к ней в поцелуе — сперва нежно, лаская ее губы своими, затем все более страстно, побуждая ее разжать их. Она робко попробовала ответить на поцелуй мужа. Голова кружилась, Беатрис будто оказалась где-то вне стен зала, вне времени и пространства.

— Какие сладкие... — оторвавшись от ее губ, дон Мигель начал целовать ее шею, затем дернул шнуровку строгого платья. — Черт бы побрал эти женские наряды, — с коротким смешком сказал он, — а с вами, дорогая жена, и тем более надо всегда быть во всеоружии.

Потянувшись к поясу, он извлек из ножен кинжал и попросту разрезал прочные шнурки, потом медленно спустил платье с плеч, обнажая тяжелые груди с темными крупными сосками. Когда его губы сомкнулись на затвердевшем соске, у нее перехватило дыхание, а низ живота словно омыло горячей волной. Муж вдруг остановился и посмотрел ей прямо в глаза:

— Пойдем, — негромко сказал он, — зал не самое подходящее место для первой ночи.

Она кивнула, завороженно глядя на него, ошеломленная, оглушенная новыми, никогда прежде не испытываемыми ощущениями, захватившими ее.

* * *

Углы спальни терялись во мраке, на столике возле кровати горела одинокая свеча, оставленная Лусией. В тишине было слышно лишь дыхание мужчины и женщины, да шелест одежды. Пальцы дона Мигеля быстро расправлялись с уцелевшей шнуровкой, и вскоре платье, а затем сорочка и нижние юбки упали к ногам Беатрис. Оставшись полностью обнаженной, она задрожала, непроизвольно прикрывая руками темные завитки меж бедер.

— Тебе холодно? Или стыдно?  

— Стыдно... Очень, — призналась Беатрис.

— Не надо смущаться. Дай мне полюбоваться на тебя, сердце мое. Нет ничего постыдного в первозданной красоте твоего тела... — дрогнувшим голосом сказал он, отступая на шаг. — Сколько же в тебе жизни... Как можно было бы упрятать такую роскошь под монашескую рясу?

«Он так говорит... слышал бы его отец Игнасио, так точно бы обвинил в ереси», — на миг Беатрис почувствовала почти страх, и тут же поняла, что больше не стесняется своего супруга.

Не сводя с жены восхищенного взгляда, де Эспиноса сел на край кровати. Он был абсолютно прав, сравнивая Беатрис с древней богиней, угадав не только гармоничные линии тела под строгими одеждами, но по наитию ощутив властный и вполне земной призыв, исходящий от нее. Беатрис переступила с ноги на ногу, не зная куда деть руки. Кажется, она и не подозревает своей спящей силы...

«Мне следует получше стеречь сокровище, обладателем которого я неожиданно стал», — язвительно и вместе с тем ревниво подумал он.

— Иди ко мне... 

Вновь усадив Беатрис к себе на колени, дон Мигель поцеловал ее в шею и вдруг опрокинул на постель.

Она ахнула от неожиданности, но муж уже был рядом с ней, лаская ее и заставляя вздрагивать от острого наслаждения, которое ей дарили его прикосновения. Затем он прижался губами к ее животу, и она снова попыталась закрыться от него, однако он мягко убрал ее руку.

— Не надо, Беатрис, — повторил он, а потом с легкой иронией в голосе спросил: — Ты что-то знаешь о том, как происходит… продолжение рода?

— Инес... рассказала мне, — ответила Беатрис, тщетно пытаясь унять дрожь.

— Очень предусмотрительно с ее стороны.

Де Эспиноса выпрямился и быстро скинул камзол и рубаху. 

— В отличие от большинства новобрачных, тебе уже знакомо мое тело, моя прекрасная сиделка, — улыбнулся он, — Я все еще пугаю тебя?

— Нет, — храбро ответила она и на всякий случай закрыла глаза.

— Никто не сравниться в храбрости с доньей Беатрис. Она не убоится ни отвратительной игуаны, ни грозного мужа... — дон Мигель вытянулся рядом, и Беатрис поняла, что он совершенно обнажен.

И конечно же, ей было знакомо его тело — ее руки касались плотной горячей кожи, безошибочно находя твердые рубцы старых ран на его плечах и спине.

— Моя храбрая жена позволит мне ласкать ее? — прошептал он ей на ухо.

— А до сих пор вы чем занимались, дон Мигель? — неожиданно дерзко отозвалась она.

— Как мне нравится ваша дерзость, маленькая сеньорита Сантана! Ну раз так, пеняйте на себя.

Беатрис почувствовала, как пальцы мужа проникают меж ее бедер и прерывисто вздохнула, инстинктивно сдвигая колени.

— Позволь мне... — дон Мигель дразнящие коснулся губами ее губ.

Беатрис открыла глаза и на этот раз во взгляде склоняющегося над ней самого непостижимого для нее мужчины, увидела восхищение и еще что-то, от чего по всему телу разлилась истома. Она развела бедра, и муж немедленно воспользовался ее уступкой. 

Ее поразило, каким пылким может быть суровый и язвительный дон Мигель. Она отбросила всякий стыд, полностью открываясь ему. Наслаждение накатывало волнами, и вот сладкая судорога пронзила ее, и она вскрикнула, откидываясь на подушки:

— Мигель!

— Тише... тише, не торопись...

Прерывисто дыша, Беатрис обхватила голову мужа руками, запустила пальцы в его короткие жесткие волосы. На этот раз она желала ощутить тяжесть его тела, желала господства на собой... 

То, как Беатрис откликалась на его ласки, наполняло де Эспиносу всепоглощающей радостью, кровь все быстрее бежала по его жилам, однако заставляя себя помнить, что перед ним его невинная жена, а не очередная любовница, он прилагал усилия, чтобы держать в узде свой бурный темперамент — и это давалось ему все с большим трудом. Но заглянув в ее широко распахнутые глаза, он понял, что в ней тоже пылает огонь желания, и тогда, прижавшись к жене, настойчиво толкнулся в нее. И почувствовал, как напряглась Беатрис.

— Больно... — прошептала она.

— Боль пройдет. Твое тело должно привыкнуть ко мне. Не зажимайся так...

Опущенные ресницы Беатрис намокли от слез, однако резь и жжение постепенно становились глуше, терпимее, хотя и не прошли до конца. Она немного расслабилась, и муж вновь толкнулся в нее. И еще... И к боли неожиданно начало примешиваться удовольствие.

— Беатрис, сердце мое, — хрипло прошептал де Эспиноса: — Жена моя!

...Де Эспиноса проснулся со странным ему чувством умиротворения и не вполне уверенный, наяву ли он обнимал Беатрис, или это привиделось ему во сне, навеянном вчерашними раздумьями возле камина. Но открыв глаза, он обнаружил себя в другой, не своей спальне, а рядом с ним спала его нежная жена. Все это наглядно доказывало дону Мигелю, что произошедшее — не плод его воспаленного воображения.

При условии, что он не продолжает грезить — саркастично заметил он себе. Словно желая убедиться, что жена не растворится в воздухе, он провел рукой по крутому изгибу ее бедра, затем его пальцы пробежали по чуть выпуклому животу Беатрис, и ладонь наполнилась упругой тяжестью ее груди. Молодая женщина почувствовала его прикосновения и пошевелилась.

— Глупец... — прошептал дон Мигель.

— М-м-м? — сонно отозвалась Беатрис.

— Подобно тому несчастному идальго из Ла Манчи гонялся я за миражами и сражался с мельницами, принимая их за ужасных великанов. И подобно ему, соорудил в своей душе алтарь, где поклонялся неведомому кумиру, — муж говорил медленно и очень тихо, будто обращался к себе, но окончательно проснувшаяся Беатрис жадно ловила каждое слово. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо: — Моя Дульсинея из плоти и крови, ты столько времени была рядом со мной, а я, не понимая своего счастья, хотел отказаться от дара, которым Небо благословило меня...

Апрель 1690

Беатрис заглянула за полуоткрытые занавески, которые  отгораживали угол общего зала монастырского госпиталя. Монахиня,  поправлявшая сползшее одеяло  темноволосому  юноше, подняла голову и  улыбнулась:

— Мир вам, сеньора де Эспиноса.

— И вам, сестра Долорес, — поприветствовала ее Беатрис и спросила у юноши: — Донато, как твоя нога? 

— Благодарение небу и вашему чудодейственному бальзаму, она почти зажила, сеньора де Эспиноса, — на бледных губах Донато появилась улыбка.

— «Почти зажила» — это не отвечает действительности, а бальзам — не мой, а доктора Рамиро, — возразила Беатрис, — Однако, отец Кристиан сказал, что улучшение есть, и я рада за тебя. А теперь  постарайся заснуть. Уверена, когда ты проснешься, все и в самом деле будет хорошо.

...Донато был родом из небольшого поселения у подножия Кордильер-Сентраль, и подобно многим обитателям предгорий, занимался поискам серебряных или — если особенно повезет — золотых самородков. А две недели назад он свалился в глубокую расщелину и распорол себе левое бедро о камни. Донато удалось выбраться на тропинку,  и даже добрести до ворот госпиталя Святого Николаса. Отец Кристиан, взглянув на распухшую ногу, лишь скорбно поджал губы. Тем не менее,  он велел прикладывать к бедру горячие припарки, чтобы вытянуть заразу. Но состояние Донато только ухудшалось. 

Беатрис услышала об этом случае от сестры Долорес, которая всегда близко к сердцу принимала мучения страждущих, которым они ничем не могли помочь. Беатрис попросила сердобольную монахиню проводить ее к больному. Тот лежал в углу, предназначенном для безнадежных больных. На  изможденном лице  яркими пятнами горел нездоровый румянец. Он был очень молод — гораздо моложе самой Беатрис, и ей пришли в голову грустные мысли о скором завершении этой  юной жизни. Однако она вспомнила о бальзаме сеньора Франциско  и обратилась к судовому врачу за помощью... 

Донато уснул почти мгновенно. Сестра Долорес  удовлетворенно покачала головой и поманила Беатрис к выходу. 

В последующие дни Беатрис непременно справлялась у монахинь о состоянии больно, и у нее крепла надежда не только на то, что удастся спасти его жизнь, но и что он не останется хромым. Бальзам и вправду сотворил чудо...

* * *

Вопреки ожиданиям дона Мигеля, в этот раз жена не встречала его во дворе. Ну так что, не все же время она проводит на террасе, высматривая его корабль, — усмехнулся он себе. 

А он, как всегда, не мог даже приблизительно сказать ей, когда вернется. Днем ранее они заметили небольшую трещину в фок-мачте «Санто-Доминго», и адмирал де Эспиноса принял решение прервать патрулирование — благо, что французы в последние недели не беспокоили их. 

Наверное, Беатрис в саду или в библиотеке. Однако Фернандо с постным лицом сообщил ему, что сеньора де Эспиноса отправилась в госпиталь еще до полудня.

— И до сих пор не вернулась? — удивился дон Мигель.

— Нет, дон Мигель, — управляющий сокрушенно вздохнул.

— Должно быть, она решила навестить сестру, — пожал плечами де Эспиноса. — Зачем ей так долго быть в госпитале?

— Рискну навлечь на себя гнев — ваш или доньи Беатрис, — осторожно начал Фернандо, — тем, что рассуждаю о делах, меня не касающихся...

— Говори, Фернандо. За долгие годы, что ты мне служишь, я не раз убеждался в твоей преданности.

— Сеньора де Эспиноса в госпитале, я могу сказать это так же уверенно, как то, что сегодня пятница. Она посвящает сему богоугодному занятию немало времени.

— Тебе явно известно что-то еще, — де Эспиноса  пристально  взглянул на него.

— Только то, что сеньора де Эспиноса преисполнена доброты, вот и отец Амброзио во время воскресной мессы упомянул о вашей супруге, как о благочестивой женщине, не гнушающейся убогих, и которая «не убоится ни замарать богатых одежд своих, ни возложить персты свои на разверстые язвы страждущих» — так он сказал.

Дон Мигель сдвинул брови: услышанное не вполне отвечало его представлениям о том, чем Беатрис должна была заниматься в госпитале.

— А особенно сейчас, когда ваша супруга приняла такое деятельное участие в судьбе несчастного юноши... — Фернандо многозначительно замолчал.

— Какого еще юноши? — нетерпеливо спросил де Эспиноса, не совсем улавливая, куда ведет управляющий.

— Того, что едва живым добрел до госпиталя. Отец Амброзио приводил этот пример в доказательство того, что надо всегда уповать на милость Всевышнего. Ведь это Он ниспослал несчастному спасение в лице доньи Беатрис. Она спрашивала у сеньора Рамиро рецепт его снадобий, разве она не говорила вам? И произошло чудо. Это было еще до вашего отплытия... Правда, когда я выходил из церкви, до меня долетели слова какого-то гнусного насмешника, дескать это все из-за того, что у юноши — лицо ангела,  и сеньора де Эспиноса не зря старается, и  разве могут  почтенные седины тягаться с черными кудрями и пылкостью юности...

— Довольно, — резко прервал его де Эспиноса. — Отправляйся в госпиталь, раз уж ты так хорошо осведомлен о местонахождении доньи Беатрис. Пусть возвращается немедленно. 

* * *

Занавески были отдернуты и сидевший на кровати  Донато при виде Беатрис смущенно улыбался:  его безмерно  поражало, что знатная сеньора снизошла до такого бедняка, как он. 

— Вижу, что скоро ты будешь отплясывать фанданго, — Беатрис рассмеялась. — Не смотри на меня так, право, я начинаю чувствовать, что мой земной путь закончен, и я являюсь тебе в видениях.

Юноша залился краской:

— Я буду ежедневно упоминать вас в молитвах, сеньора де Эспиноса.

Беатрис хотел ответить что-то шутливое, но заметив, что взгляд Донато устремлен куда-то поверх ее плеча, обернулась. На пороге стоял  управляющий Фернандо. Встретившись с Беатрис глазами, он медленно поклонился и двинулся к ней, обходя кровати с больными  и хлопотавших над ними монахинь.  

— Донья Беатрис, вас ищут, — скрипуче выговорил  он, подойдя вплотную. — Вернулся ваш супруг.

Беатрис не думала, что дон Мигель вернется так скоро и обрадовалась,  и в то же время от мрачного взгляда  Фернандо ей  стало  тревожно. Тем не менее, она  спокойно ответила:

— Разве ты не знаешь, что я провожу эти часы в госпитале? — и немного иронично добавила: — Дон Мигель дал на то свое соизволение.

Взгляд управляющего стал еще мрачнее.

— О да, дон Мигель дал свое соизволение. Вот только на что именно?

Бедный Донато испуганно смотрел то на Беатрис, то на надменного незнакомого сеньора и молодая женщина  вскинула голову: 

— В твои полномочия не входит задаваться этим вопросом, Фернандо, не так ли? Ступай, я тоже иду.

— Дон Мигель сказал — немедленно, — на губах Фернандо появилась кривая усмешка. — Прошу вас, донья Беатрис. — Он приглашающе указал на  двери, всем своим видом показывая, что не намерен уходить без  нее.

* * *

У ворот госпиталя стояла карета. Фернандо махнул рукой слугам, ожидавшим сеньору де Эспиноса возле портшеза, а сам приглашающе открыл  перед молодой женщиной дверцу кареты. Весь путь до дома прошел в молчании. В полуприкрытых морщинистыми веками глазах управляющего Беатрис чудилось торжество. Дурные предчувствия охватили ее — Фернандо никогда особо не радовался ее появлению в жизни дона Мигеля, и с чего бы ему теперь торжествовать?

Брусчатка улицы под колесами кареты сменилась на ровные плиты внутреннего двора. С мягким толчком карета остановилась и соскочивший с запяток слуга распахнул дверцу и опустил откидную лесенку. Беатрис вышла и огляделась: мужа нигде не было видно.

— Где дон Мигель, Фернандо? — обернулась она к управляющему.

— Дон Мигель сказал, что будет ожидать вас в кабинете, — сухо ответил тот, и поклонившись, направился в сторону бокового входа.

Беатрис растеряно проводила его взглядом: что же  такого могло случиться, чтобы  управляющий в открытую выказывал ей свою враждебность?

* * *

Когда она вошла в кабинет, муж стоял к ней спиной и не повернулся при звуке ее шагов.

— Дон Мигель, рада, что вы вернулись так быстро... — начала Беатрис. 

— Рады? — саркастично переспросил он. — Разве я не оторвал вас от дела, куда более занимательного, чем постоянное ожидание супруга, который то  в море, то занят?

— Я не понимаю...

— Прекрасно понимаете, донья Беатрис, — он круто развернулся к Беатрис, и  у нее  екнуло  сердце при виде  его застывшего лица. — Я дал вам достаточно свободы, взамен же потребовал лишь двух вещей: вашей преданности и чтобы вы были достойны моего имени.

— Но что случилось? — воскликнула Беатрис.

— Вы все еще не понимаете? — де Эспиноса шагнул к ней и ровным голосом сказал: — Что вы можете сказать о подобным ангелу юноше, к которому вы проявляете столь глубокое сочувствие, что об этом уже говорят в городе?

— Дон Мигель, бедный мальчик был при смерти, — Беатрис стиснула руки, пытаясь сохранить самообладание. — И я попросила о помощи доктора Рамиро...

— А я  ясно дал вам понять, что ваше участие ограничится лишь благотворительностью.

— Признаю, что я в чем-то нарушила ваше условие...

— В чем-то? Я не потерплю, что бы мое имя стало пищей для досужих сплетников! — в голосе дона Мигеля  прорезался доселе сдерживаемый гнев.

Беатрис собралась с духом и смело встретила холодный  взгляд мужа:

— Я не сделала ничего, что могло бы бросить тень на имя де Эспиноса!

— Вы злоупотребили моим доверием и данной вам свободой. С этой минуты вы останетесь в своих покоях. Я подумаю, как с вами поступить.

Задыхаясь от обиды и возмущения,  Беатрис отступила к двери и молча вышла из кабинета. 

По-видимому, слуги  уже знали о ссоре, потому что огромный дом как будто вымер, и она дошла до своих комнат, никого не встретив. 

* * *

Испуганная Лусия несколько раз подходила и спрашивала, не нужно ли Беатрис чего-либо, но та качала головой. Она отказалась от ужина и до позднего вечера просидела в  кресле возле окна. Они с Мигелем  ни разу не ссорились, и его  несправедливые слова  жгли  ее. Как же так? Почему? 

Но когда обида схлынула, Беатрис  вынуждена была признаться себе, что она не только нарушила свое обещание, но и скрыла это от мужа. Ведь когда отец Кристиан допустил ее до больных, она предпочла не уточнять у него, знает ли он об условиях, выдвинутых доном Мигелем.

«Я лишь наблюдала, как лечат монахини и пару раз зашла проведать бедолагу Донато. В чем меня можно упрекнуть? — тут же вновь возмутилась она. Однако следующая мысль встревожила ее: — А ведь наверняка не обошлось без Фернандо... За мной, оказывается, приглядывают... Я должна поговорить с Мигелем. Сейчас же! —  она горько усмехнулась: —  Если мне оставили такую возможность...»

Беатрис  встала, и на цыпочках подойдя к двери, приоткрыла ее: уж не сторожит ли ее кто-то из слуг. Снаружи никого не было. Она  вышла из комнаты, спустилась в полутемный зал и остановилась в замешательстве, не обнаружив там дона Мигеля.

«Он вполне мог уехать хотя бы во дворец наместника или еще куда-то».

Желание немедленно объясниться с мужем стало еще сильнее. Ей почему-то казалось, что если она не сделает это немедленно, потом  все тем более осложнится. 

«Возможно, он в кабинете...»

Пройдя через зал, она вновь поднялась на второй этаж и замедлила шаг, приблизившись к высокой, украшенной резьбой двери кабинета. Беатрис встряхнула головой, собираясь с духом, и постучала. Она прислушалась, пытаясь понять, там ли муж. Какое-то время было тихо и она разочарованно вздохнула, поворачиваясь, чтобы уйти, но в эту минуту раздался сухой и весьма нелюбезный голос дона Мигеля:

— Ну что там еще, Фернандо? 

Беатрис решительно толкнула створку и шагнула в кабинет.

— Донья Беатрис? — угрюмо произнес дон Мигель.

Похоже, он не ожидал, что она осмелится прийти к нему и никакой радости по этому поводу не испытывал.

— Я пришла, чтобы… поговорить.

Явиться в тот февральский вечер и признаться в своей любви было для Беатрис намного проще, чем выдерживать   суровый взгляд мужа сейчас. Она запнулась, не зная, как продолжить, а Мигель не собирался помогать ей, и губы его были твердо сжаты. 

— Я должна была сделать это раньше. Обсудить с вами... попросить, чтобы вы разрешили мне... учиться у монахов, — она тяжело вздохнула и с усилием продолжила: — Я была не права, скрыв от вас, что отец Кристиан допустил меня ухаживать за больными. Более того, возможно, у него создалось неверное впечатление о... границах, дозволенных вами, а я не стала его разубеждать.

Дон Мигель  встал из-за стола и подошел к ней, не сводя с нее пронзительного взгляда:

— Так значит, вы  раскаиваетесь? Но  этого недостаточно.

 Беатрис передернула плечами, некстати припомнив  истории  Каридад  об ослушавшихся женах и жестокосердных мужьях.

—  Что бы вам ни рассказали, в моем поведении не было ничего предосудительного. Вы можете выяснить у отца Кристиана все обстоятельства. Если  вам будет угодно...

Губы дона Мигеля скривились в подобии усмешки:

— Откуда вам знать, что мне рассказали?

—  Вы правы, я не могу этого знать. Но я уверена, что этот человек... не питает ко мне любви.

— Его преданность роду де Эспиноса не подлежит сомнению.

Так значит  тут и в самом деле замешан управляющий! И поняв, что терять ей нечего, Беатрис твердо сказала:

— Его преданность вам, дон Мигель. Однако я уверена, что он не привел никаких доказательств моей вины.

Действительно, Фернандо  лишь передавал  слова  некоего  безвестного насмешника. Но они неожиданно глубоко проникли ему в сердце, причем де Эспиноса даже не знал, что ранило его больше  — мысль о «чернокудром ангеле» или открытие, что Беатрис не искренна с ним. 

— Хватит и того, что по городу поползли слухи.  И самое главное  — вы ослушались меня.

Беатрис покачала головой: что может она противопоставить ненависти Фернандо, возжелавшего опорочить ее? 

—  Да.  И я  сожалею об этом.

Де Эспиноса пристально вглядывался в побледневшее  решительное лицо жены. Она наверняка думает о неизбежном наказании. А ему следует  быть честным с собой.  Если он  ничего не предпринял, будучи вне себя от ярости, то сейчас, когда Беатрис совершенно неожиданно пришла к нему в кабинет, ничего не сделает и подавно. Однако его самолюбие, подстегиваемое ревностью, было слишком уязвлено, и он сурово спросил: 

— Почему ты сразу ничего не рассказала  мне, Беатрис?

Та потупилась:

— Я опасалась, что вы мне откажете.

— Ты была права.

—   Что же дурного в моем стремлении к знаниям? — муж  не ответил, и Беатрис прерывисто вздохнула: — Но раз  мне не убедить вас, что я верна вам  и  телом и душой... — Она вновь взглянула ему прямо в глаза: — Муж — господин своей жены... Какое наказание вы мне определите?

Дон Мигель был поражен  будничным тоном Беатрис. Его гнев окончательно отступил, погас. Черт бы  побрал Фернандо, не переусердствовал ли тот,  чересчур рьяно оберегая честь рода де Эспиноса?   А он сам тоже хорош — позволить себе от ревности потерять голову. И не возносил бы  отец Амброзио  хвалу, если  бы Беатрис вела себя недостойно... Осознавая, что не в силах и дальше  терзать ее, дон Мигель усмехнулся:  

— Ох, Беатрис, Беатрис...  Моя  дорогая упрямица.

—  Дон Мигель? — пробормотала Беатрис в недоумении от перемены  настроения мужа. —  Вы сказали, что моего раскаяния...

— Недостаточно?  Признаюсь,  то, что ты скрыла, гм,  свое стремление к знаниям, не слишком меня обрадовало.

— Простите...

Дон  Мигель кивнул:

— Но я не хочу с тобой ссорится.

Он подошел к шкафу и достал два серебряных бокала. Беатрис  растеряно  наблюдала за ним. Вернувшись к столу,  он наполнил бокалы темно-рубиновым вином из высокого графина и подал один из них Беатрис: 

—  А раз так... Примирение надо отпраздновать.

Де Эспиноса  внимательно смотрел в  лицо жены.  На ее губах появилась слабая улыбка,  тогда он легонько коснулся ее бокала своим:

— Не будем терять время, которое мы могли провести... иначе.

Беатрис  осторожно отпила маленький  глоток. До сих пор ей доводилось пробовать вино лишь по особо торжественным случаям. Однако терпкий ароматный вкус понравился ей, и она и не заметила, как бокал опустел. Приятное тепло разлилось  по ее телу.Она встретилась  глазами  с мужем, и у нее закружилась голова.

«Дело в вине», — строптиво подумала Беатрис,  чувствуя в себе отклик на недвусмысленный призыв в  его взгляде. 

Поставив  бокал, она оперлась рукой на край стола и не удержалась от смеха:

— Я опьянела, и ноги теперь совсем меня не держат...

— А ты намерена уйти? — поднял бровь де Эспиноса, — Наш разговор по душам продолжается, Беатрис.

— Разве вам нужны еще какие-нибудь объяснения?

— Разумеется, нужны, — пробормотал  де Эспиноса,  приподнимая жену и усаживая  ее на стол, — Я хочу понять, как тебе удается сводить меня с ума... Кажется, мне опять понадобится кинжал для твоих чертовых шнурков...

…Фернандо, выйдя от своего хозяина, уже поворачивал за угол, когда услышал, что кто-то поднимается по лестнице. Он обернулся и увидел сеньору де Эспиносу, направляющуюся, по-видимому, в кабинет дона Мигеля.  Эта женщина никак не уймется! 

Пабло вовремя рассказал Фернандо про раненого мальчишку, и сегодня хватило пары искусно  построенных фраз, чтобы  вызвать гнев дона Мигеля.  Фернандо был доволен. Правда ему не удалось добиться согласия дона Мигеля на то, чтобы оставить у ее покоев Пабло — до особого распоряжения...  Но и без того ссора между супругами была достаточно серьезной. Фернандо  даже позволил себе надеяться,  что дон Мигель пойдет на то, чтобы заключить строптивую жену в монастырь — на время или... 

А оказывается, той все нипочем!  Искушение было слишком велико, и Фернандо на цыпочках подкрался к неплотно закрытой двери.

Поначалу все шло как надо, но слова дона Мигеля о примирении вызвали глубокое разочарование у Фернандо. А  далее... с каждой  фразой, доносившейся из-за дверей, его  досада росла. 

—  Cердце мое, позволь мне  ласкать тебя... — Вновь прозвучал хриплый голос дона Мигеля, а затем Фернандо услышал тихий сладкий стон доньи Беатрис.

Управляющий в негодовании сплюнул: нет, его господин одержим этой женщиной! Впору звать отца Амброзио, она точно знается с дьяволом! И околдовала несчастного сеньора де Эспиносу! Вне себя от злобы, он сплюнул еще раз и, уже не таясь, пошел прочь: все равно его шагов никто бы не услышал...

— Ты правда не сердишься? — тихо спросила Беатрис.

Она сидела на столе, и высоко поднятые юбки бесстыдно открывали ее колени.

— Сержусь, —  с притворной суровостью ответил дон Мигел. — И завтра мы... побеседуем вновь. А теперь отправляйтесь спать, дорогая жена.

— Мигель... — прошептала Беатрис,  оправляя платье и невольно улыбаясь  в ответ.  — Мое платье!  — вдруг спохватилась она.

— Вот незадача, и оно уже не первое, которое серьезно пострадало по моей вине. Накиньте мой плащ, —  он указал на темный плащ, небрежно брошенный на спинку кресла.  — А я — увы, должен вернуться к незаконченным делам.

Когда жена уже взялась за ручку двери,  де Эспиноса вдруг сказал:

— Ты можешь учиться у отца Кристиана.

Беатрис обернулась и  изумленно  посмотрела на него.

— Тем более, что я уже разрешил это — ведь так он считает, не правда ли? — иронично продолжил дон Мигель. — Но в следующий раз, когда тебе захочется придумать себе мое решение, спроси прежде меня.

май 1690

Ранним утром Беатрис завтракала в затененной апельсиновыми деревьями лоджии. День обещал быть волнительным: сегодня наместник его величества давал званый ужин в ознаменование окончания празднеств рождества Иоанна Предтечи, и в числе приглашенных был адмирал де Эспиноса с супругой. Беатрис переживала, не зная, как общество Санто-Доминго примет ее, незнатную провинциалку, по милости Небес ставшую женой сиятельного гранда.

Накануне доставили платье — еще роскошнее, чем то, в котором Беатрис была на свадьбе, из великолепного черного шелка. Пена тонкого кружева украшала лиф и рукава, а подол верхней юбки был расшит золотой и серебряной тесьмой. Беатрис предпочитала более скромные наряды, и ширина обручей каркаса показалась ей непомерной. Но она наконец-то будет представлена «малому двору» наместника и поэтому перспектива провести несколько часов, затянутой в жесткий тяжелый корсет ничуть ее не удручала.

— Вы позволите присоединиться к вам?

Глубоко задумавшаяся Беатрис вздрогнула, услышав голос мужа. Обычно они завтракали порознь. Адмирал де Эспиноса поднимался с постели на рассвете, и в этот час либо работал с бесчисленными бумагами в своем кабинете, либо уезжал в порт.

— Дон Мигель, — она встала со стула и присела в реверансе.

Дон Мигель быстрым шагом подошел к жене и поднес к губам ее руку, затем уселся на свободный стул и оглядел немудреную трапезу, состоящую из меда, хлеба и фруктов.

— Я велю Лусии принести еще чего-нибудь.

— Не нужно.

Беатрис с любопытством посматривала на мужа: уж больно загадочный вид у него был.

— Так значит, Ола вас устраивает? — вдруг спросил он.

— Конечно, устраивает! — улыбнулась Беатрис

— Что же, тогда вам обеим необходимы несколько уроков.

Беатрис удивилась. Надо сказать, что после той злополучной прогулки, которая могла закончится трагически и для всадницы, и для лошади, верхом она больше не ездила. Ее жизнь заполнили другие, гораздо более важные события. А в последние недели, пользуясь полученным от мужа разрешением, она проводила много времени в госпитале. И хотя Беатрис нравилось общаться с Олой, и она продолжала навещать кобылу, принося той какое-нибудь лакомство, для себя она уже успела прийти к выводу, что верховая езда не для нее. Да и неприятные воспоминания не вдохновляли ее на дальнейшие прогулки. Поэтому неожиданно возникший со стороны дона Мигеля интерес к этому вопросу озадачил ее. И неужели он сам собирается учить ее?

— Пожалуй, сегодня и начнем, — сказал дон Мигель, подтверждая ее догадку.

— А как же прием? — еще больше удивилась Беатрис.

— До вечера уйма времени, — отмахнулся дон Мигель.

— Как вам будет угодно, — пожала плечами Беатрис: и в самом деле, что проку изводить себя домыслами о предстоящем приеме, если можно провести эти часы с мужем? Ведь им не столь уж часто доводится наслаждаться обществом друг друга.

Через полчаса Беатрис спустилась во двор. Дон Мигель и братья да Варгос были уже там. К седлам лошадей телохранителей дона Мигеля были приторочены тюки причудливой формы, и он, заметив вопрос в глазах жены, пояснил:

— Я велел изготовить игуану

— Игуану?!

— Чтобы никакая мерзкая тварь больше не могла испугать Олу. Или лишить вас присутствия духа.

— Но каким образом вы собираетесь этого добиться?

— Увидите, донья Беатрис. Мы немного проедемся по пляжу, а тем временем Лопе и Санчо все приготовят.

Заинтригованная Беатрис подошла к Оле и заметила, что седло на кобыле другое: меньше по размеру, с плавно изогнутыми луками.

— Седло французское, оно гораздо удобнее, — продолжил давать пояснения дон Мигель. — В Испании мы строго следуем древним традициям, но это как раз тот случай, когда можно отступить от них. Испанские седла для женщин громоздки и небезопасны, особенно если пускать лошадь вскачь.

Как только Беатрис устроилась в седле, она сразу почувствовала, насколько оно отличается от прежнего. Но вместе с тем напомнил о себе пережитой страх, и она судорожно стиснула повод.

— Вы не передумали? — серьезно спросил дон Мигель

Она лишь упрямо покачала головой.

— Хорошо, — садясь верхом на Райо, де Эспиноса ободряюще улыбнулся жене.

Оставив позади город, они проехали через полосу прибрежных зарослей, и наконец перед ними открылось море. Братья да Варгос спешились, а дон Мигель кивнул Беатрис на длинную полосу песчаного пляжа.

— Вперед, донья Беатрис.

Они скакали по самой кромке прибоя, по плотному белому песку. Ветер бил в лицо Беатрис, трепал ее волосы. Ощущение свободы охватило ее, и она вдруг поняла, что ей нравится скачка.

В полулиге береговая линия круто изгибалась, и подступивший к самой воде кустарник скрывал от глаз всадников довольно протяженный участок пляжа. Доскакав до поворота, дон Мигель остановился, смиряя рвавшегося вперед Райо и разглядывая что-то, пока невидимое для Беатрис. Она на мгновение напряглась, снова вспомнив безумную скачку испуганной кобылы, однако, едва она натянула повод, как Ола перешла на рысь, и, поравнявшись с андалузцем, тоже остановилась.

— Смотрите, что выбросил последний шторм — каоба*! — де Эспиноса показал на лежащий на песке ствол огромного дерева, в ошметках коры и бурых космах высохших водорослей: — Вообще-то, в окрестностях Санто-Доминго они редко встречаются. Видимо, ее принесли сюда морские течения. Как нельзя кстати. Вы не должны теряться при виде препятствий. Заставьте Олу перепрыгнуть. Полагаю, в вас достаточно характера и храбрости.

Беатрис без особого восторга разглядывала неожиданное препятствие.

«Отказаться?» — мелькнула у нее отнюдь не храбрая мысль.

— Поваленное дерево — еще не самая серьезная преграда из тех, что могут встретиться на вашем пути, донья Беатрис, — продолжил муж, видя, что она колеблется. — Итак?

— Я... попробую.

— Я не сомневался, что вы решитесь, — усмехнулся де Эспиноса. — Перед прыжком вы должны немного наклониться вперед, однако держите спину прямо. В момент прыжка отдайте повод, иначе рискуете удариться грудью или выпасть из седла на шею лошади.

Беатрис кивнула, впрочем, слабо представляя себе, как ей удастся следовать советам мужа.

Она толкнула ногой Олу, и та почти с места пошла легким галопом. Однако у самого дерева она замедлила свой бег и, не подчиняясь понуканиям всадницы, повернула, по плавной дуге обходя препятствие.

— Заставь ее! — крикнул дон Мигель.

Беатрис сцепила зубы и вновь направила лошадь к каобе.

— Смотри вперед! Спину ровнее!

На этот раз Ола остановилась нескольких кодо от препятствия и присела на задние ноги, мотая головой и привставая на дыбы.

— Я не могу! — Беатрис с трудом вынудила кобылу поставить передние копыта на песок.

— Ты сможешь, — неожиданно спокойно ответил дон Мигель. — Ола чувствует твою неуверенность. Ну, не все сразу. А сейчас сделаем так... Езжай за мной.

Он дождался, пока Беатрис справится с нервничающей лошадью и подъедет к нему, затем пришпорил Райо. Ола, как того и следовало ожидать, последовала за жеребцом. Вздымая клубы песка, Райо подскакал к каобе и прыгнул. Беатрис не успела испугаться, как Ола прыгнула тоже. Как во сне, когда все происходит замедленно, молодая женщина увидела проплывающий под ней ствол дерева. Через мгновение сильный толчок чуть не выбил ее из седла. Зубы клацнули: приземление получилось жестким. Затем время вновь вернулось к своему обычному ходу.

— Отлично! — воскликнул дон Мигель.

Беатрис несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя. Ола всхрапывала и вскидывала голову, прося повода и словно удивляясь, что преодолела такую неприятную и пугающую ее преграду.

— У тебя получится. Вернее — у вас обеих. Ты должна подчинить лошадь себе, понимаешь? — проговорил дон Мигель. — А теперь вернемся, должно быть, Лопе и Санчо уже соорудили чучело.

«Еще игуаны нам не хватало», — не без иронии подумала Беатрис, оглаживая Олу по взмокшей шее — кобыла всё еще горячилась.

— Вы решили провести нас через все испытания за один урок? — спросила она у мужа.

— Прыжок через дерево не считается, — улыбнулся тот, разворачивая коня. — Ведь Ола всего-навсего прыгнула за Райо.

— Хорошенькое дело — не считается, — пробормотала Беатрис ему в спину. — Я чуть не умерла со страху...

Если де Эспиноса и слышал ее, то не подал виду. Райо неторопливо рысил в сторону опушки, где остались братья да Варгос, и Беатрис могла только предполагать, что именно приготовил для нее муж. 

Санчо зачем-то забрался в густой кустарник, и на его лице алели свежие царапины, но это не мешало ему на пару с Лопе заговорщически ухмыляться.

— Будет лучше, если вы спешитесь, донья Беатрис, — сказал дон Мигель. — Вы проведете Олу по тропинке, а Санчо вытолкнет чучело из кустов. Ваша задача — убедить лошадь, что в этом нет ничего страшного. Важно, чтобы это сделали именно вы. Так она привыкнет доверять вам, своей хозяйке. И разговаривайте с ней.

— А если Ола будет вырываться? — с сомнением спросила Беатрис.

— Постарайтесь все-таки удержать ее. Но если не получится — бросьте повод, — дон

Мигель усмехнулся. — Не беспокойтесь. Мы с Райо перехватим ее.

Лопе придержал стремя, и Беатрис спешилась. Особой надежды на успех идеи мужа она не испытывала, но возражать не стала. Взяв Олу под уздцы, она пошла по тропинке. Кобыла охотно последовала за ней, и в этот момент из кустов с треском выпало нечто. Ола попятилась, храпя и задирая голову. Повод натянулся и Беатрис пришлось приложить все силы, чтобы устоять на ногах.

— Ола.... Ола-а-а... — протяжно позвала она и негромко присвистнула.

Конечно же, умение свистеть, не делало чести благовоспитанной девице, но однажды Беатрис была свидетельницей того, как конюх успокоил нервного коня таким способом, и она надеялась, что это поможет и ей. Продолжая звать кобылу и посвистывать, Беатрис кинула взгляд на чучело: ну и страшила — в шипах, с оскаленной пастью и намалеванными на морде красными глазищами. У братьев да Варгос было богатое воображение — настоящая игуана, пожалуй, внушала меньший страх, чем это исчадие ада.

Неизвестно, была ли Ола тоже приучена к свисту, но понемногу она успокоилась, хотя фыркала и прядала ушами, косясь на ужасное чудище. Ласково уговаривая лошадь, Беатрис легонько потянула ее за повод, а чудище на этот раз не пыталось напасть, и Ола двинулась вперед.

— Вот видишь, Беатрис, — удовлетворенно сказал дон Мигель, когда они возвращались домой. — Все прошло просто замечательно.

Они ехали бок о бок, и Беатрис могла видеть довольное лицо мужа.

— И Ола ничего не будет бояться? — скептически спросила она.

— Будет.

— Но тогда зачем этот урок?

— Ола испугалась, но ты была рядом и смогла успокоить ее. Она доверилась тебе, и в следующий раз охотнее подчинится твоей воле, — дон Мигель помолчал, а затем спросил: — А теперь расскажи, что нового ты узнала у отца Кристиана за последние недели.

Беатрис смутилась: после ссоры она избегала разговоров о госпитале, полагая, что мужу неприятно, все, что касается этой темы.

— Отец Кристиан заинтересовался бальзамом сеньора Рамиро, — осторожно ответила она.

— И что же, Франциско поделился своими секретами?

— Сеньор Рамиро очень добр! — воодушевилась Беатрис. — А бальзам и вправду творит чудеса. Особенно благотворно его действие, когда раны уже начали гнить...

— Неужели тебе и в самом деле нравится рассуждать о методах исцеления гниющих зловонных ран? — перебил ее не скрывающий своего удивления дон Мигель.

— Да, — потупилась Беатрис. — И я сожалею, что мне как женщине недоступны более глубокие знания о врачевании. Вот сеньор Рамиро — сколько снадобий он изобрел!

— Ей-богу, предпочитаю, чтобы ты была моей женой, а не моим судовым врачом, — де Эспиноса рассмеялся, но, заметив обиженный взгляд Беатрис, добавил: — Твои таланты неисчислимы. Думаю, что из тебя бы получился не только превосходный доктор, но и прекрасная матушка-настоятельница, если бы я не вмешался. Господь еще накажет меня за святотатство, ведь я поспорил с Его волей.

— Возможно, Он избрал тебя своим орудием, и ты, напротив, исполнил Его волю, — возразила Беатрис, украдкой скрещивая пальцы в древнем знаке, отгоняющем зло.

* * *

Солнце приближалось к полуденной черте, и Беатрис начала уже беспокоится, хватит ли ей времени, чтобы приготовиться к приему. Однако в этот день случилось еще одно происшествие. Когда они въехали во двор, то услышали женский визг и крики: в доме что-то стряслось. Шум доносился из западного крыла, и де Эспиноса нахмурился:

— Что за черт?

Он спрыгнул с коня и, кинув поводья подоспевшему конюху, бросился ко входу в дом. Братья да Варгос припустили следом.

Спешившись, Беатрис побежала за ними. Широкая юбка мешала ей, и когда, запыхавшись, молодая женщина поднялась на второй этаж, мужчин нигде не было видно. Впрочем, догадаться, где они, не составляло труда: дверь кабинета была распахнута, и именно оттуда раздавались крики и грохот.

— Это дьявол! — взвыла какая-то из служанок

Беатрис показалась, что это была Мерседес. Должно быть, случилось что-то из ряда вон выходящее, если бесконечно хладнокровная женщина оставила свою сдержанность.

— Хосе, мои пистолеты! — крикнул дон Мигель.

Беатрис подбежала к дверям и едва не наткнулась на Санчо и Лопе, стоящих на пороге. С другого конца коридора спешили Лусия и Фернандо. Беатрис вошла вовнутрь и остановилась, остолбенело разглядывая кабинет, где царил полный разгром. Стулья были перевернуты, пол устилали заляпанные бордовыми пятнами вина клочки бумаги, осколки разбитого графина и выброшенные из шкафов статуэтки. Рассыпанные по столу документы были залиты чернилами из опрокинутой чернильницы. Мерседес, втягивая голову в плечи, пятилась к дверям. Рядом со столом стоял на четвереньках Хосе, держа пистолет и пытаясь зарядить его трясущимися руками. Среди этого хаоса возвышался дон Мигель. Он смотрел в правый верхний угол кабинета. Посмотрев туда же, Беатрис заметила темный ком на одном из шкафу и, приглядевшись, поняла, что это довольно крупная обезьяна.

— Чего ты возишься? — поторопил слугу де Эспиноса

Хосе подал ему пистолет. Прицелившись, де Эспиноса выстрелил в зверька. Тот с визгом метнулся на люстру, закачавшуюся под его весом. Оказалось, что в лапках у обезьяны находится второй пистолет. Она чуть было не выронила тяжелое оружие во время прыжка, но удержала его, и теперь, скалясь и гримасничая, передразнивала де Эспиносу, поочередно целясь во всех присутствующих. Мерседес всхлипнула, а Хосе полез под стол.

— Не дури, Хосе, — раздраженно буркнул дон Мигель, — пистолет у нее разряжен.

Он поднял с пола мешочки с боеприпасами и, положив их на стол, стал перезаряжать свой пистолет, время от времени бросая взгляды на обезьяну, раскачивающуюся под потолком.

— Дьявол! — вновь подала голос Мерседес.

— Воистину... — среди столпившихся возле дверей слуг послышались причитания.

— Это обезьяна! Мерседес, неужто ты никогда не видела их? — возразила Беатрис.

— Это Дьявол в обличии отвратительной твари! — прошипела служанка. — И он явился, чтобы смутить наш дух! — она истово перекрестилась.

— Думаю, в своем истинном обличии Дьявол смутил бы наш дух гораздо сильнее, — Беатрис тоже перекрестилась, как привыкла делать при упоминании Нечистого.

Санчо вполголоса разразился замысловатым богохульством.

— Да отгниет твой поганый язык, Санчо да Варгос! — набросилась на него Мерседес. Ее глаза горели фанатичным огнем. — Как ты смеешь сквернословить в такую минуту?! Когда мы смиренно должны...

— Старая карга, — не остался в долгу Санчо.

— Прекратить! — рявкнул де Эспиноса.

Он вновь прицелился в обезьяну, но та уже прекрасно понимала исходящую от оружия угрозу. Она заверещала, швырнула в сиятельного адмирала пистолет и прыгнула с люстры прямо в лицо Мерседес. У служанки вырвался безумный вопль, а обезьяна перепрыгнула на взвизгнувшую Беатрис, затем молнией метнулась к открытому окну. Выстрел дона Мигеля лишь разбил одно из оконных стекол, но не причинил никакого вреда зверьку, успевшему скрыться в густой листве деревьев .

Хотя обезьяна пребольно оцарапала запястье Беатрис, та не выдержала и прыснула со смеху: грозный адмирал Испании, яростно смотревший вслед постыдно бежавшему «противнику», выглядел забавно.

— Рад, если вас это развеселило, донья Беатрис, — кисло заметил дон Мигель. Он окинул взглядом кабинет, оценивая урон, нанесенный его святая святых бесцеремонным зверем. — Откуда она взялась?

— Окно было открыто, дон Мигель, — покаянно пробормотал Хосе. — Сталбыть, сбежала из зверинца и...

— Что же, кроме себя винить никого. Хосе, Мерседес, приведите все в порядок. Что касается моего последнего рапорта его королевскому величеству, то увы, он безвозвратно погиб.

— Дон Мигель, прошу прощения... — смущенно сказала Беатрис.

— Не стоит извиняться. Это и в самом деле было забавно, — дон Мигель с неожиданной насмешкой взглянул на перекошенные от страха лица слуг и язвительно хмыкнул: — Но было бы гораздо забавнее, если бы пистолет, попавший в лапы этой твари, был заряжен.

______________________________________________

* или махагони, одна из разновидностей красного дерева

Леонора, маркиза де Франкавилья, придирчиво всматривалась в свое отражение в зеркале: неужели морщина? Так и есть, алебастрово-белую кожу лба пересекала тонкая, но заметная морщинка. И возле глаз тоже... Попробовать притирание из цветков гелиотропа и амариллиса, который ей продал на прошлой неделе ушлый торговец? Или крем на козьих сливках?

Она раздраженно куснула нижнюю губу. Это все здешнее солнце — под его лучами женщины увядают быстрее, чем в Европе. И как бы она не старалась защитить кожу, зеркало беспощадно напомнило ей, что ее весна осталась позади.

Но надо же ей было заметить это именно сегодня, когда дон Барталомео устраивает прием! И там же будет Мигель! Да, Мигель со своей женой!

— Донья Леонора, позволите причесать вас? — голос молоденькой камеристки нарушил ее размышления.

— Позови Кафтучи, Бланка.

Бланка позволила себе презрительную гримаску.

— Ты чем-то недовольна? — обманчиво спокойно спросила Леонора.

Девушка вспыхнула, презрение на ее лице сменилось растерянностью.

— Я... не знаю, где она, донья Леонора…

— Так пойди и разыщи ее!

Бланка выскочила из комнаты, а маркиза продолжила созерцать свое безупречное лицо. Почти безупречное... Впрочем, ее глаза все так же хороши. И волосы...

Ее мысли вернулись к дону Мигелю де Эспиносе.

Запретная связь длилась несколько лет, и их страсть была такой же жгучей, как солнце Эспаньолы, такой же испепеляющей, как пламя костра для нераскаявшейся грешницы... Или она лишь вообразила себе это? Разве могли они надеяться на что-либо? Мигель не обещал да и не мог ничего ей обещать. Он уходил в море — надолго и всегда внезапно, и она быстро отучилась ждать его, а затем негритенок-посыльный приносил ей записку, и сеньор адмирал неистовым ураганом вновь врывался в ее жизнь, желая начать с того самого места, где они остановились в прошлый раз. Им везло: кроме Кафтучи, чернокожей рабыни, привезенной откуда-то с засушливых равнин Намибии, ни у кого не зародилось и тени подозрения, что добродетельная маркиза де Франкавилья — неверная жена. Однако в преданности черной ведьмы донья Леонора не сомневалась.

И каким же пылким был сеньор адмирал! В начале их романа она даже всерьез раздумывала, не ускорить ли муженьку уход в лучший из миров. Верная Кафутчи помогла бы ей... Леонора отказалась от этого безумного шага, и, как показало время, была права.

После гибели брата Мигель переменился, их встречи стали редкими, что, впрочем, уже не огорчало Леонору: она устала от необходимости тщательно скрывать их связь и от тяжелого нрава любовника. В последний год они и вовсе не виделись. Прошлой осенью по Санто-Доминго прошел слух, что адмирал де Эспиноса то ли убит в бою, то ли смещен и под стражей отправлен в Испанию. Леонора встревожилась, но потом пожала плечами и еще раз возблагодарила небеса, что не поддалась пагубному порыву и не попыталась избавиться от мужа.

Слухи о себе опровергнул сам адмирал де Эспиноса, когда дождливым ноябрьским вечером его корабль бросил якорь на рейде. А через несколько дней город оказался взбудоражен известием о скорой женитьбе дона Мигеля. Эта новость была подобна удару молнии и вызвала у доньи Леоноры приступ ярости. Особенно самолюбие маркизы уязвляло то, что она вместе с мужем была приглашена на свадьбу.

Во время церемонии Леонора внимательно рассматривала новоявленную сеньору де Эспиноса: недурна собой, но и не более. Из захудалого рода. В сознании неотступно билась мысль: почему, почему эта простушка из захолустья сумела добиться того, о чем она, маркиза де Франкавилья могла лишь грезить?!

И тогда-то Леонора решила поквитаться. Она не позволит безнаказанно играть со своим сердцем!

Кафтучи, конечно, обо всем догадалась и в тот же вечер без обиняков спросила:

— Госпожа хочет, чтобы та женщина ушла в Ку-зиму, к духам подземного мира?

Леонора ответила не сразу, и причина ее колебаний была вовсе не страхе перед возмездием и не в сострадании: она хотела действовать иначе... изощреннее.

— Нет. Но вот что. Скажи-ка, тебе известны зелья твоего народа? При помощи которых ваши колдуны общаются с демонами?

К ее удивлению, широкие крылья носа Кафтучи затрепетали, а лицо посерело.

— Только вожди и мудрые женщины могут говорить с духами. Иначе — Смерть придет за тобой...

— Однажды ты сказала, что среди твоих предков были знахари. И твоя мать учила тебя. Мне достаточно только намекнуть брату Антонио — и смерть придет за тобой, — с жесткой усмешкой повторила донья Леонора последние слова рабыни. — Жаркая смерть в очищающем огне. Ты видела, как сжигают еретиков и ведьм? Нет? В последнюю неделю Великого поста ожидается аутодафе...

Кафтучи задрожала.

— Не трясись. Я не претендую на твоих демонов, оставь их себе, — презрительно фыркнула Леонора. — Но мне нужно снадобье, которое... изменит ее. Сведет с ума. Ты сможешь приготовить что-то подобное?

— Да, госпожа, — пробормотала Кафтучи и низко склонилась перед ней...

— Госпожа...

Леонора вздрогнула и встретилась в зеркале взглядом с Кафтучи. Та вошла неслышно и теперь стояла позади ее кресла.

— Готово?

Кафтучи протянула руку. На ее ладони был маленький флакон зеленоватого стекла. Леонора, не торопясь брать зелье, с любопытством спросила:

— Как оно действует? И насколько быстро?

— Очень быстро. Падут все запреты, и тело выйдет из власти духа.

— Навсегда?

— Нет.

— Жаль. Я полагала, что ты способна на большее.

Кафтучи промолчала, ее будто вырезанное из черного дерева лицо напоминало своей надменностью лики языческих идолов, и впервые маркиза де Франкавилья почувствовала себя не вполне уверенно в присутствии своей рабыни. Борясь с неуместным смущением, она проговорила:

— Впрочем, так тоже сгодится. На званом ужине королевского наместника — что может быть позорнее...

* * *

Беатрис напрасно беспокоилась: в отсутствие строгой Мерседес, Лусия, призвав на помощь двух молоденьких служанок, справилась как нельзя лучше, и точно в назначенный срок сеньора де Эспиноса вышла из своих покоев. Ожидавший в зале дон Мигель окинул жену внимательным взглядом и, судя по всему, остался доволен.

Из окна кареты Беатрис смотрела на вечерний Санто-Доминго. Густо-фиолетовые сумерки исподволь наползали из узких переулков, однако в последнюю ночь празднований Рождества Крестителя тьме было не суждено полностью овладеть городом: на всех площадях пылали костры, и процессии горожан с факелами в руках огненными ручейками растекались от церквей.

Алькасар-де-Колон*, резиденция наместника, представлял из себя зарево огней. В портшезах и каретах нескончаемым потоком прибывали приглашенные, площадь перед дворцом была запружена до предела, и слуги в парадных ливреях переругивались друг с другом, споря за более удобное место.

Дон Мигель велел Лопе остановиться чуть поодаль. Он вышел из кареты и подал жене руку. Пальцы Беатрис чуть подрагивали в его теплой ладони, и дон Мигель сжал их.

— Вы восхитительны, донья Беатрис, — он усмехнулся уголком рта. — К чему эти волнения? Почти всех приглашенных вы уже видели на свадьбе, а им останется лишь завидовать вашей прелести.

— Надеюсь, что окажусь достойна... имени де Эспиноса, — без улыбки проговорила Беатрис

— Безусловно, донья Беатрис, — также серьезно ответил дон Мигель.

Завидев адмирала, люди расступались, кое-кто почтительно приветствовал де Эспиносу, и тот кивал в ответ. Они неторопливо поднялись по ступеням широкой лестницы и вошли в ярко освещенный пиршественный зал, вдоль стен которого располагались длинные столы, сервированные изысканной посудой. С галереи звучала музыка, однако гул голосов рассаживающихся гостей почти заглушал ее. У противоположной стены, за установленном на возвышении главным столом восседал де Ованда. Он о чем-то беседовал с сидевшем по его правую руку седовласым мужчиной в простом черном камзоле без украшений, однако державшимся с достоинством принца крови. С другой стороны сидел священник с лицом аскета, одетый в черно-белую сутану доминиканцев.

Бросив взгляд на дона Мигеля, собеседник де Ованды нахмурился. Беатрис тоже покосилась на мужа и встревожилась: лицо у него стало напряженным, будто он шел не на званый ужин, а собирался вступить в поединок.

Де Эспиноса замедлил шаг и остановился: вот уж кого он совсем не ожидал увидеть, так это дона Алонсо де Лару. Значит, давний враг решил вернуться из Гаваны в Санто-Доминго! В последние годы их вражда поутихла — король Карлос слишком благоволил к адмиралу де Эспиносе. А впрочем, это не мешало дону Алонсо интриговать исподтишка. Кроме того, дон Мигель был уверен, что де Ованда непременно попытается извлечь выгоду из противостояния двух старинных семей. Вот и сейчас в сонных глазках наблюдающего за ними наместника мелькнуло злорадное любопытство. Де Лара преувеличенно учтиво наклонил голову, дон Мигель ответил тем же, затем вновь сжал пальцы жены, и повел ее к возвышению.

— Донья Беатрис Сантана де Эспиноса, моя жена.

— Дон Барталомео... — Беатрис присела в глубоком реверансе, затем выпрямилась, с большим интересом разглядывая де Ованду — полноватого мужчину средних лет с ухоженной волнистой бородкой и чувственными губами.

— Наслышан, наслышан... Добро пожаловать, донья Беатрис, — наместник изобразил подобие улыбки, затем обратился к дону Мигелю: — Признаться, вам удалось удивить меня, сеньор адмирал. Хотя теперь, увидев донью Беатрис, я лучше понимаю вас.

— Никто не ведает, какой путь уготовил для него Господь, — сдержанно ответил де Эспиноса.

— Воистину так, — согласился де Ованда, а доминиканец осенил себя крестным знамением. — И его величество дал свое разрешение на ваш брак, хотя, как мы знаем, это случилось уже после...

— Терпение его величества воистину безмерно, если он продолжает одаривать милостями подданного, который не однажды действовал наперекор воле Королевского совета, — не скрывая враждебности проговорил дон Алонсо. — Более того — в своем своеволии и прикрываясь благими целями борьбы с пиратами, заходил так далеко, что сам уподобился... — он перехватил ставший цепким взгляд де Ованды, и осекся.

— Дон Алонсо, не соизволите ли вы закончить вашу мысль, — с глухой угрозой в голосе сказал дон Мигель.

Кое-кто из приглашенных начал оборачиваться и вытягивать шею в надежде не пропустить ни слова.

— Сеньоры, сеньоры! — махнул рукой де Ованда. — Сейчас не время говорить о... разногласиях. Взгляните, сеньоре де Эспиноса скучно. Прошу вас, — и он приглашающе указал на свободные места за столом рядом со священником.

Слуга отодвинул стул Беатрис, и под взглядами доброй половины гостей она села, не зная, куда деваться от неловкости. Но гораздо сильнее ее беспокоили слова этого дона Алонсо и назревающая ссора. Она догадывалась, что неприязнь между ним и доном Мигелем возникла не вчера. Но до сих пор ей не доводилось задумываться, есть у ее мужа враги...

Слуги внесли первую перемену блюд — жаренное на вертеле мясо дикого быка. Одичавшие потомки животных, привезенные первыми европейцами, все еще в изобилии встречались в предгорьях Кордильера-Сентраль.

В зале началось оживление, внимание приглашенных переключилось на еду. Перед Беатрис поставили блюдо с куском истекающего соком и жиром мяса. Она взяла вилку и тут же отложила ее в сторону: к горлу внезапно подкатила дурнота.

«Мне следует научиться лучше держать себя в руках...», — подумала Беатрис, украдкой поглядывая на непроницаемое лицо мужа.

Как будто только что не был брошен оскорбительный намек! Дон Алонсо не договорил... В чем можно обвинить адмирала де Эспиносу? В бесчестье? Но разве сам король не удостаивает его своим доверием? И отец непременно знал бы о таком... Вот только та история с женщиной, благодаря чему дон Мигель и оказался в Ла-Романе... Беатрис инстинктивно чувствовала присутствие мрачной тайны, но с другой стороны — а кто сказал, что там кроется нечто, пятнающее его честь?

«Мне просто не хочется докапываться до истины — сейчас, когда я только познала вкус счастья...» — призналась она себе. — «Ну и что в этом такого? Он мой муж и я люблю его...»

Тошнота прошла так же внезапно, и вместе с ней улеглась тревога, а приправленное острыми специями мясо оказалось необычайно вкусно. Затем последовала вторая перемена блюд, и Беатрис воздала должное искусству поваров де Ованды.

К концу ужина хорошее настроение вернулось к ней. Музыка заиграла громче, гости понемногу разбредались по залам дворца. Де Ованда, вставая, вдруг обратился к Беатрис:

— Надеюсь, вам понравились кушанья, донья Беатрис.

— Благодарю вас, дон Барталомео, все было превосходно.

— Ну и замечательно, — хмыкнул наместник и окликнул кого-то: — Донья Леонора!

Проходящая мимо поразительно красивая женщина в темно-бордовом платье остановилась и склонила голову. Маркиза де Франкавилья — Беатрис вспомнила, что видела ее во время свадебного пира.

— Могу ли я поручить вашим заботам сеньору де Эспиноса? — продолжил наместник, — Она впервые во дворце. Нам же, увы, не взирая на праздник, нужно еще обсудить некоторые вопросы, не терпящие отлагательства...

— Почту за честь, дон Барталомео, — хрустальным голоском ответила маркиза.

— Напоминаю, что в полночь я устраиваю фейерверк, — добавил де Ованда.

— О, — на лице доньи Леоноры было написано восхищение, — вы так щедры...

Она перевела взгляд на дона Мигеля.

— Рад встрече, донья Леонора, — поклонился тот.

— Разделяю вашу радость, дон Мигель, — бесконечно любезно ответила та.

В глубине души Беатрис ощутила досаду: рядом с утонченной белокожей доньей Леонорой она казалась себе крестьянкой, только что вернувшейся с виноградника. К тому же она заметила неудовольствие, мелькнувшее во взгляде мужа — он явно не желал оставлять ее в обществе прекрасной маркизы. Однако донья Леонора уже увлекала ее прочь, щебеча при этом:

— Мужчины так скучны... А во дворце найдется немало интересного... Вы видели фонтан знаменитого Бертуччи? Ах, конечно же, нет, какая я глупая! Ведь дон Барталомео сказал, что вы здесь впервые. Желаете взглянуть?

— Не откажусь, — улыбнулась Беатрис.

Они вышли в опоясывающую внутренний двор галерею, по которой прогуливались богато одетые мужчины и женщины, в большинстве своем незнакомые Беатрис. Маркиза же, напротив, то и дело обменивалась приветствиями и расточала улыбки.

— Вы, должно быть, чувствуете себя одиноко, донья Беатрис, — вдруг негромко проговорила она, когда они миновали очередную группу гостей.

Беатрис остановилась и недоуменно спросила:

— Что заставляет вас так думать, донья Леонора?

— Вы приехали издалека и никого не знаете в Санто-Доминго... — протянула Леонора.

Она не поверила своей удаче, когда де Ованда обратился к ней с просьбой, облегчив тем самым осуществление задуманного. Теперь осталось совсем немного...

— И никто не знает меня, — в тон ей ответила Беатрис.

Леонора насторожилась: уж не издевается ли сеньора де Эспиноса? Но та смотрела простодушно, и тогда маркиза продолжила свою атаку:

— Присядем, — она указала на скамью, стоящую в нише, и также негромко сказала: — Вы правы, никогда не слышала имени Сантана...

— Да, род Сантана не из знатных, хотя я могу перечислить как минимум десять поколений моих предков, — согласилась Беатрис, усаживаясь на скамью.

— Вы очень искренни... Такая искренность — большая редкость для унылых стен Алькасар-де-Колон... — маркиза замолчала, задумчиво глядя поверх головы Беатрис.

Беатрис, не совсем улавливая, что понадобилась от нее донье Леоноре, вздохнула и уже собиралась встать и под благовидным предлогом уйти, но та вновь заговорила:

— Донья Беатрис, меня удивило, что сеньор де Эспиноса решил жениться.

— Надо же... И дон Барталомео был удивлен. Но мне не ясны причины вашего удивления.

— Позвольте мне быть откровенной с вами, — донья Леонора взглянула прямо в глаза Беатрис: — Я хочу всего лишь предостеречь: вам будет непросто — особенно, учитывая бурный нрав вашего супруга.

— Вот как? — Беатрис все меньше нравился этот разговор, и она произнесла, резче, чем ей хотелось: — Наш брак благословлен церковью и королем, и мы с моим супругом живем в любви, как заповедал нам Спаситель.

— Мои слова задели вас? Но беда в том, что дон Мигель де Эспиноса нарушал все заповеди. Все! Понимаете?! — Леонора стиснула руки в попытке сохранить хладнокровие: она и сама не подозревала, насколько болезненны были раны, нанесенные ее самолюбию. — Не может быть, чтобы вы ничего не слышали о нем и его образе жизни. И наверняка кто-то успел шепнуть вам пару слов об... его любовницах. Или же нет? Тогда вас ждет немало открытий. И наивно полагать, что узы брака способны удержать такого мужчину, как он...

— Откуда вам это знать, донья Леонора? И что вам за печаль? — уже не сдерживаясь, воскликнула Беатрис.

— О, я знаю, донья Беатрис, можете мне поверить, — у Леоноры вырвался истеричный смешок. — А вот вам, такой наивной, было бы полезно представлять, с кем вы связали судьбу.

— Обойдусь без ваших советов! — отрезала Беатрис и вскочила на ноги.

Леонора кляла себя: как можно было позволить эмоциям взять вверх! Что на нее нашло, теперь все повисло на волоске! Однако она быстро справилась со своими чувствами и, придав голосу самые чарующие интонации, проворковала:

— Не будем ссориться. Вы мне нравитесь, донья Беатрис.

Она тоже встала и внимательно изучала лицо сеньоры де Эспиноса, лихорадочно соображая, как ей задержать молодую женщину. Молчание затягивалось. И тут ее взгляд упал на руку Беатрис.

— Не поймите мои слова превратно. Я увидела царапины... Всем известна жестокость адмирала де Эспиносы. И... возможно, вам уже пришлось испытать на себе его гнев.

Беатрис покосилась на вспухшие на запястье царапины и смутилась: она-то думала, что кружевная отделка рукава скрывает следы ногтей обезьяны.

— Меня оцарапала обезьянка...

— О да, разумеется, — отозвалась маркиза.

Беатрис уже пожалела о своих словах. Зря она начала оправдываться! Теперь маркиза де Франкавилья будет тем более уверена, что адмирал де Эспиноса истязает свою жену.

Со стороны кухни появился лакей с подносом, уставленным бокалами, и Леонора обрадовалась: вовремя! Она знаком подозвала лакея и взяла два бокала.

— Вы побледнели, донья Беатрис. Сегодня так душно, — она протянула один бокал Беатрис. — Лимонный щербет. Отведайте, у дона Барталомео превосходно его готовят.

Беатрис машинально взяла бокал: ей и в самом деле было душно. Маркиза де Франкавилья так и впилась глазами в ее лицо, и, словно завороженная этим горящим взглядом, Беатрис сделала глоток. Однако всегда нравившийся ей лимонный вкус показался приторным. Тошнота вновь нахлынула на нее, голова закружилась, и бокал, выскользнув, из пальцев, разбился о каменные плиты.

Кажется, донья Леонора прошептала: «Досадно...»

Но Беатрис было не до нее, она прислушивалась к себе.

«Что со мной? Нервы? Или...» — обостренное восприятие запахов, тошнота: — «Неужели?!» — сестра рассказывала ей о тяготах, сопутствующих вынашиванию детей, но Беатрис не смела радоваться.

— Вам стало дурно? — холодно осведомилась Леонора, изо всех сил подавляя разочарование и злость.

— Я чрезвычайно неловкая, — с усилием улыбнулась Беатрис. — Что же, благодарю за беседу, а на фонтан Бертуччи я взгляну в следующий раз. И смею вас уверить — вам не о чем беспокоится. А теперь, если не возражаете, я вернусь в зал, к мужу. По крайней мере сегодня узы брака удержат сеньора де Эспиносу от очередного грехопадения.

______________________________________________________

* Автор в курсе, что в этот период дворец был уже основательно заброшен

В пиршественном зале дона Мигеля не оказалась, и Беатрис, раздраженно постукивая носком туфельки, раздумывала, где бы он мог быть. Тем более, что де Ованда вновь сидел в своем кресле и, благосклонно кивая, выслушивал какого-то тучного сеньора в темно-коричневом камзоле, обильно украшенном вышивкой и драгоценностями, а значит, обсуждение важных вопросов закончилось.

Разговор с доньей Леонорой не выходил у нее из головы. Было бы несусветной глупостью верить, что та разоткровенничалась из благих побуждений. Беатрис была больно уязвлена словами маркизы о том, что Мигель может изменять ей, и упорно гнала от себя эту мысль, но... Что, если это уже случалось? В те ночи, которые она проводила одна, думая, что муж в кабинете, либо неотложные дела задержали его во дворце наместника... Что если он был с другой? Конечно, маркиза де Франкавилья могла лишь пересказать ей слухи, но зачем? Если только...

«Если только у нее самой была связь с доном Мигелем...»

Беатрис ощутила томительное напряжение во всем теле; нарастая, оно требовало выхода. Ей захотелось сделать что-нибудь невозможное, недопустимое... сдернуть скатерть с ближайшего стола! Какой сладкой музыкой был бы звон бьющейся посуды...

Что с ней творится?! Она попыталась посмеяться над собой:

«Не припомню, чтобы Инес говорила про такие... тяготы. Вот будет сцена, если сеньора де Эспиноса устроит разгром во дворце королевского наместника. Спущусь-ка я в сад, надо прийти в себя...»

Она быстрым шагом направилась к выходу, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом.

Беатрис вышла на галерею и отыскала ведущую в сад лестницу. Остановившись остановилась на верхней ступени, она огляделась: внизу, на засыпанной мелким гравием площадке, уже собирались гости в ожидании обещанного де Овандой фейерверка. Поднявшийся к ночи ветер шумел в кронах деревьев, раздувал огонь в чашах треножников, установленных вдоль дорожек. На мгновение Беатрис показалось, что сад заполонили призраки — с черными провалами вместо глаз, шепчущие неясные жалобы, и она задрожала.

«Мне нечего опасаться... Силы зла не властны в такой день...»

Ее губы шевельнулись, шепча «Pater noster...». Подставив лицо ветру, она оперлась на балюстраду. Наваждение немного рассеялось, и, встряхнув головой, Беатрис спустилась вниз. Она медленно пошла вглубь сада — подальше от весело гомонящих людей.

И Инес, и донья Леонора, как сговорившись, твердили о жестокости дона Мигеля, но Беатрис знавала людей, которые причиняли бесконечные мучения своим близким лишь в угоду своей прихоти. Так может и другие... слухи сильно преувеличены?

«Даже если... а я не могу этого знать наверняка... Если маркиза де Франкавилья была любовницей моего мужа, этот разговор доказывает, что их связь осталась в прошлом...»

«Как и донья Арабелла?» — насмешливо спросил внутренний голос.

Беатрис прерывисто вздохнула: она избегала думать о таинственной женщине, но сегодня уже дважды воспоминания о ней всплывали в памяти.

«Но ведь это не значит, что дон Мигель и дальше будет желать объятий других женщин...»

«...наивно полагать, что узы брака способны удержать такого мужчину, как он...» — ядовитые слова маркизы де Франкавилья жалили в самое сердце.

Она невольно представила маркизу, млеющую от любовной неги и Мигеля, склонившегося над ней, и всхлипнула. Словно в ответ на ее мысли, приглушенно рассмеялась женщина. Беатрис вскинула голову: она и не заметила, как дошла до расположенного в центре сада лабиринта. Стена из подстриженного кустарника превышала человеческий рост и сквозь мелкую густую листву было невозможно разглядеть, кто укрылся за ней. Снова смешок и звук поцелуя. Беатрис обмерла; она стояла, вся обратившись в слух.

— Дон Родриго, вы слишком напористы, — прошептала женщина, что-то неразборчиво пробормотал незнакомый мужской голос.

Беатрис облегченно перевела дух. Она отступила назад, гравий скрипнул под ее ногой и молодая женщина застыла, боясь выдать себя неосторожным движением. Однако любовники были настолько заняты друг другом, что ничего не услышали. С площадки перед дворцом долетали возгласы и взрывы смеха, однако у Беатрис не было никакого желания возвращаться во дворец. Заметив узкую боковую аллею, она свернула туда. Где-то неподалеку журчала вода,

«Возможно, я все-таки увижу фонтан знаменитого Бертуччи», — усмехнулась Беатрис и пошла, ориентируясь на звук.

Фонтан представлял из себя чашу, стоящую на спинах львов. Струи воды стекали из их пастей, падая в небольшой бассейн, облицованный каменными плитами. Повеяло свежестью, Беатрис сразу же стало легче дышать. Она присела на мраморную скамью, стоявшую под раскидистым эбеновым деревом, удивляясь, как садовники позволили ему так разрастись.

После общения с доньей Леонорой, Беатрис ощущала себя потерянной, как будто бы все происходило не наяву. Сколько же времени она бродит по саду? Пора вернуться, наверняка, Мигель тоже ищет ее...

Послышались шаги и негромкие голоса: на этот раз разговаривали мужчины, и они явно направлялись к фонтану. Беатрис вскочила, чтобы уйти, но в следующий миг узнала мужа. А его собеседником был тот самый дон Алонсо, так встревоживший ее во время ужина! Густая тень скрывала Беатрис, и мужчины не могли ее видеть. Она прижалась к стволу дерева, напряженно вслушиваясь в обрывки фраз. Довольно с нее тайн на сегодня, она останется и узнает, о чем они говорят!

* * *

Хмурясь, де Эспиноса проводил взглядом жену, которую маркиза де Франкавилья чуть ли не тащила за руку. Черт, угораздило же де Ованду поручить Беатрис заботам именно доньи Леоноры!

Ему казалось, что его роман с маркизой случился много лет назад, и даже — что все было не с ним, а с абсолютно незнакомым ему человеком. А ведь прошло немногим больше года с тех пор, как они виделись в последний раз. Впрочем, ему на тот момент было не до любовных игрищ. Трудно сказать, что чувствовала Леонора. Его это мало волновало, а прекрасная маркиза отменно умела притворяться. Приличия требовали, чтобы он пригласил маркиза и маркизу де Франковилья на свадьбу, что он и сделал, особо не раздумывая. Теперь же им владело беспокойство, и он хотел как можно скорее разыскать Беатрис. Она совершенно не искушена в интригах, а с Леоноры станется наговорить ей гадостей под видом любезности. Де Эспиноса перевел взгляд на наместника и, сдерживая нетерпение, спросил:

— Вы что-то желали обсудить, дон Барталомео?

— Прошу вас в библиотеку, сеньоры. Побеседуем, — кивнул де Ованда ему и дону Алонсо и поднялся с кресла.

Черт! А он-то надеялся, что это был всего лишь отвлекающий маневр со стороны де Ованды, чтобы предотвратить ссору. И о чем же им разговаривать с де Ларой?

И пока де Ованда зачитывал им пришедшие из Европы письма с новостями минимум двухмесячной давности, и последние распоряжения его величества и Королевского совета, подозрения дона Мигеля в бессмысленности какого-бы то ни было обсуждения становились уверенностью. Все это было ему известно или не имело для колоний Новой Испании никакого значения. А назавтра должно состоятся еще одно совещание. Так зачем же де Ованде собирать их сейчас?

Дон Алонсо внимательно слушал наместника, а де Эспиноса с досадой барабанил пальцами по столешнице, пока не перехватил пристальный взгляд наместника из-под полуопущенных век. Дон Барталомео неспроста затеял этот фарс, ему явно было нужно понаблюдать за представителями враждующих семей. И кажется, он забавлялся. Тогда де Эспиноса, мысленно посылая все к чертям, придал лицу безразличное выражение и скрестил руки на груди.

Наконец де Ованда исчерпал запас писем, и произнеся напоследок небольшую верноподданническую речь, возвестил, что «пора оставить заботы и вернуться к увеселениям». Дон Мигель поспешил выйти из библиотеки, прикидывая в уме, где искать жену. В одном из залов он увидел донью Леонору, которая стояла в нише возле окна в обществе юноши в вопиюще красном, расшитом по последней моде камзоле. А где же Беатрис?

Юнца как ветром сдуло, едва он завидел приближающегося адмирала де Эспиносу. А донья Леонора взглянула на него безо всякого восторга:

— Не стоит пугать моих поклонников, дон Мигель.

— Зачем вам пугливый поклонник, донья Леонора? Ваша красота еще долго будет привлекать мужчин, и среди них непременно найдутся те, которые будут гораздо достойнее вашей благосклонности.

— Но не вы?

— Не я.

— Очевидно, вам по вкусу прелести... иного толка, — высказав эту колкость, Леонора презрительно поморщилась.

— Очевидно, — усмехнулся де Эспиноса. — Не окажите ли вы мне любезность поведать, где моя жена?

— Разве я сторож вашей жене, сеньор де Эспиноса? — рассмеялась Леонора. — Ей быстро наскучило мое общество и она ушла в поисках развлечений. Загляните в лабиринт, там всегда происходит... много чего интересного.

Не ответив, де Эспиноса церемонно поклонился. Он решил последовать совету и спустился в сад: Беатрис действительно могло утомить празднество. Но едва он выбрался из толпы гостей, как столкнулся с де Ларой. Тот стоял, загораживая ему дорогу, и де Эспиноса надменно выпрямился, в упор глядя на извечного врага.

— Полагаю, нам двоим тоже есть о чем потолковать, дон Алонсо?

— И на этот раз вы правы, дон Мигель, — хмыкнул тот. — Все собрались здесь в предвкушении фейерверка, так что у Львиного фонтана нам никто не помешает.

Некоторое время они шли бок о бок, подобно закадычным друзьям, и де Эспинос е пришло в голову, что у старинной, проверенной временем дружбы есть что-то общее с такой же старинной враждой: в обоих случаях тебе трудно расстаться с объектом твоих чувств.

Они свернули на аллею, ведущую к фонтану. Гул голосов отдалился, и де Лара первым нарушил молчание:

— У меня к вам предложение, дон Мигель.

— Я весь внимание, дон Алонсо.

— Подайте в отставку.

— Ого! — воскликнул де Эспиноса. — Выпитое за ужином вино помрачило вам разум?

— Не спешите иронизировать. Сейчас вы все еще в зените славы.

— Неслыханная наглость. И вы осмеливаетесь полагать, что я приму ваше предложение?

— Вам стоит подумать о нем, дон Мигель. Совсем немного — и чаша терпения его величества переполнится...

— Верно, у вас уже кто-то намечен на место адмирала? — перебил его де Эспиноса. — Кто? Сыновей у вас, как мне известно, нет. Или вы сами желаете возглавить эскадру?

— Говорите тише, а то кто-нибудь из приглашенных может счесть нашу беседу занимательнее обещанного доном Бартоломео зрелища, — хмыкнул де Лара. — Нет, я не желаю занять ваш пост. Но буду предельно откровенен. Мы оба знаем, что вы творили в последние годы. Я даже не стану касаться ваших нападений на английские корабли. В конце концов, они — не более чем еретики, и это богоугодное дело. Пусть даже сейчас мы в союзе с Англией. Но ваше пренебрежение долгом осенью прошлого года... Король был очень разочарован, когда ему сообщили, но пока не принял никакого решения относительно вас...

— Дон Алонсо, разве это не свидетельствует, что его величество Карлос верит в мою преданность ему и Испании? — усмехнувшись, парировал дон Мигель.

— Это можно исправить, — прошипел де Лара, которого язвительные реплики адмирала вывели-таки из себя. — У меня хватает влиятельных друзей при дворе.

— Пусть они попробуют. Или отправляетесь в Мадрид и попробуйте сами.

— Вы необычайно самоуверенны, и это вам дорого обойдется!

— Посмотрим.

С минуту де Лара молчал, а потом вдруг спросил:

— Вам знаком Нуньес Морено?

— Не имею чести знать этого сеньора.

— Это матрос с «Санта-Изабель» Того самого галеона, который должен был защищать у берегов «Мартиники» ваш брат.

Дон Мигель подобрался, как перед атакой:

— С «Санта-Изабель» никто не спасся.

— Нуньес был вполне жив этим утром, — пришел через дона Алонсо кривить губы в подобии усмешки. — Он рассказал мне прелюбопытнейшие вещи...

Де Эспиноса саркастически спросил:

— И где же он до сих пор был со своими откровениями?

— В плену. На Барбадосе. Вместе с пятью другими несчастными он был подобран англичанами и доставлен на остров. Затем туда нанес визит дон Диего, что достойно внимания само по себе. Одно дело — корабль, поглощенный морской пучиной, а другое... Впрочем, вернемся к Нуньесу. Пленных освободили, однако их злоключения на том не закончилась. Наутро лодки с возвращающимися солдатами были потоплены пушками корабля вашего брата. Оказалось, что ночью англичане захватили корабль, а дон Диего... да смилуется Господь над его грешной душой.

— Не вам рассуждать о грехах моего брата, — рука дона Мигеля сжалась, будто стискивая эфес клинка. — Самое время закончить наш разговор, сеньор де Лара.

— И все-таки, дослушайте до конца. Я не сказал еще самого главного. Это поможет вам... принять верное решение, — де Лара сделал паузу, пристально посмотрев на дона Мигеля, но поскольку тот молчал, продолжил: — Нуньесу повезло, он снова уцелел, хотя можно ли это  назвать везением? Сам он так не считает. Пять последующих лет  были для него сущим адом, и он не раз молил Небеса ниспослать ему смерть.  Но я не буду утомлять вас перечислением мук, перенесенных бедолагой и невероятными обстоятельствами его побега из плена. Для нас важно другое: Нуньес утверждает, что именно дон Диего повинен в гибели «Санта-Изабель».

— Ложь, — медленно проговорил де Эспиноса. — Диего сражался до последнего, защищая галеон. Ему с трудом удалось вырваться, и он ушел лишь после того, как англичане высадили десант на борт тонущей «Санта-Изабель». «Сан-Фелипе» получил столь обширные повреждения, что едва добрался до Пуэрто-Рико.

— А Нуньес рассказал мне, что дон Диего заставил капитана Гонзалеса, командующего «Санта-Изабель», снять пушки. Чтобы загрузить серебряные слитки. Галеон был совершенно беззащитен. Англичанам удалось загнать их на мелководье. «Сан-Фелипе» имел более мелкую осадку и смог покинуть место боя. Иными словами — сбежать. А «Санта-Изабель» осталась на растерзание врагу...

— Дон Алонсо!

— Неужто вы не знали об этом? — с наигранным удивлением спросил де Лара. — И о том, кому принадлежали слитки?

Как бы не был де Эспиноса взбешен словами дона Алонсо, он призвал на помощь всю свою выдержку: он не доставит удовольствия врагу видом своего гнева.

— Легко оболгать того, кто уже не может дать ответ, — угрюмо ответил он.

— Вы, должно быть, недоумеваете, к чему я ворошу прошлое? — вкрадчиво спросил де Лара. — Ведь дон Диего ныне пребывает вне досягаемости королевского правосудия. Но... не торопитесь отметать мое предложение. При умелом подходе все можно будет обернуть против вас. Сомнительно, чтобы дон Диего действовал без вашего ведома. Отставка — и я ничего не предпринимаю.

— Доказательства, дон Алонсо. Доказательства! — резко бросил дон Мигель, отворачиваясь от де Лары. — Путь ваш Нуньес повторит свои россказни в моем присутствии.

Де Лара тихо ответил:

— Всему свое время, дон Мигель. Нуньес скрывается в надежном месте; братьям да Варгос, вашим волкам, до него не добраться. И помните, что спину верблюда сломала соломинка...

Дон Алонсо ушел, а де Эспиноса, борясь с бешенством, смотрел в поблескивающие в свете луны струи фонтана. Он ничего не знал про пушки, равно как и про слитки. Диего рассказал лишь то, что у «Санта-Изабель» открылась в трюмах течь, галеон начал отставать от каравана, и «Сан-Фелипе» остался его прикрывать...

Де Лара и вправду мог устроить ему серьезные неприятности, и нельзя было пускать дело на самотек. Ну что же, никогда доселе род де Эспиноса не склонял головы перед родом де Лара, и так будет и впредь. Надо вызвать Эстебана и расспросить его как следует. Надо выяснить, не было ли на галеоне груза, предназначенного для дона Алонсо. Тогда ему можно будет выдвинуть обвинения в личной корысти. И пусть Лопе перевернет верх дном Санто-Доминго, но он отыщет внезапно воскресшего матроса, в каком бы надежном месте тот не прятался...

Со свистом и шелестом в небо взвилась ракета, предваряющая начало фейерверка и дон Мигель вздрогнул: в зеленоватом свечении он увидел жену, стоящую с другой стороны фонтана под деревом.

— Беатрис?! — он быстро подошел к ней. — Ты давно здесь?

Она расширившимися глазами смотрела на него, будто не понимая смысла вопроса, и де Эспиноса положил руки на ее плечи.

— Что с тобой? Ты заболела? — с тревогой спросил он, вглядываясь в ее лицо.

— Я хотела взглянуть на фонтан Бертуччи... — Беатрис нервно рассмеялась. — По совету доньи Леоноры...

— Что ты слышала?

— Вода заглушала слова, но...

Беатрис ожидала вспышки гнева, но к ее удивлению, дон Мигель спокойно сказал:

— Полагаю, что достаточно. Ничего страшного. Это не первая и не последняя моя стычка с доном Алонсо.

— Но он угрожал вам. И обвинял!

Де Эспиноса улыбнулся, хотя ярость все еще кипела в нем. Но сейчас ему было важно успокоить растерянную жену. Она испугана, и у нее есть все на то основания, ведь она впервые столкнулась с особенностями забав высшей знати. И Бог весть, что еще ей наплела Леонора...

— В угрозах дона Алонса нет ничего нового. А обвинять... В чем? Ты же слышала наш разговор.

— И как вы поступите?

— Я сделаю все, чтобы отстоять честь де Эспиноса и защитить мою семью.

— Все? — переспросила Беатрис и содрогнулась, подумав о несчастном матросе с «Санта-Изабель».

— Да, Беатрис. Все, — жестко произнес дон Мигель. — Уверен, что Нуньес Морено лжет или в плену тронулся умом. Я разыщу его и докажу это. Что касается милости короля — на все воля Господа. Но до сих пор его величество не принимал во внимание наветы врагов рода де Эспиноса. Не тревожься, что бы ты ни услышала или что бы еще тебе не пришлось услышать.

В этот миг небо над ними взорвалось разноцветными огнями. В их отсветах лицо дона Мигеля превратилось в фантасмагорическую, пугающую маску, и Беатрис слегка подалась назад, будто желая отшатнуться. Тогда он слегка сжал руками ее плечи, бережно удерживая ее.

— Не тревожься, — терпеливо повторил он. — Ты моя жена и под моей защитой. Верь мне.

— Верю, — выдохнула она и прижалась к нему.

июнь 1692 года

Нуньес прислушался, затем приоткрыл дверь кельи и выглянул наружу: в коридоре никого не было. Он аккуратно закрыл дверь и, подойдя к лежащему на полу монаху, принялся стаскивать с того рясу. 

...Досыта хлебнув лиха у английских собак, он сумел-таки сбежать и помытарившись еще несколько месяцев, добрался, наконец, до Санто-Доминго. По старой памяти заглянул в таверну Кривого Фернана... и раскис, пустил пьяную слезу, вспоминая «Санта-Изабель» и Диаса... Сейчас Нуньес клял себя за то, что распустил свой язык. Эх, побратим, как бы не довелось с тобой вскорости встретиться. Что, горячи ли сковороды в аду? 

Монашек был ниже и уже в плечах, но сгодится и так. Нуньес втащил его на кровать и, повернув спиной к двери, накрыл одеялом. Вроде жив, ну, одним грехом меньше... Нуньес натянул рясу поверх одежды и, надвинув капюшон так, чтобы тень падала на лицо, выскользнул из кельи. Скоро колокол прозвонит к вечерней мессе, и отец-настоятель непременно заметит пропажу одной овцы из своего пасомого стада. Не заплутать бы, ведь в эту обитель дьявола его доставили с мешком на голове. Сердце Нуньеса заходилось, но он заставил себя подражать неторопливой походке монахов. Это удавалось с трудом, покалеченная в бою нога при каждом шаге напоминала о себе. 

…К нему подсел человек, одетый добротно, но не броско. Подсел и начал щедро подливать в кружку дешевого рома. Нуньес и сам не понял, как незнакомцу удалось вытянуть из него подробности последнего плавания. И про подслушанный разговор между капитаном Гонзалесом и благородным доном Диего де Эспиносой, чтоб их обоих черти в аду дрючили, и про то, что после капитан приказал снять с «Санта-Изабель» пушки. На галеоне остались только несколько легких кулеврин, а в трюме нашлось место для груза серебряных слитков. И про бой с английским фрегатом, и про то, что «Сан-Феллипе» показал им свою корму, оставив подыхать. И про то, как умирал Диас... Как бы вот только не оказалось, что повезло в аккурат побратиму, а не ему. 

Пройдя по коридору, он спустился по узкой лестнице и, толкнув тяжелую дверь, едва слышно пробормотал:

«Благодатная Дева, радуйся...»

Он оказался в главном дворе монастыря. Только пересечь двор, и — свобода! Навстречу попались два монаха и Морено прогундосил единственное, что знал на латыни:

— Pax vobiscum...

Те переглянулись, и Морено обмер: а ну как он ляпнул чего неположенное? Однако потом один из них ответил, обходя беглеца:

— Et cum spiritu tuo.

Второй монах молча кивнул и пошел за первым. Это воодушевило Морено. Стараясь не хромать, он приблизился к воротам и произнес почти шепотом, но более уверено: 

— Pax vobiscum...

Брат-привратник смерил Морено взглядом: 

— И тебе мира, брат мой. Куда это ты направил стопы свои? Что-то я тебя не разгляжу...

В наступающих сумерках привратник всматривался в Морено и не торопился открывать ворота. В горле у беглеца пересохло. Он совсем не подумал, что монахам требуется разрешение, чтобы покинуть обитель. Ощущая, как тело покрывается холодным потом, он закашлялся и схватился за грудь. 

— А, все-таки ты, брат Ансельмо. Так и думал, что это ты ковыляешь, да прости, не признал по голосу. Так тебя опять хворь одолела?

Нуньес энергично закивал, поднося руки то к горлу, то к груди.

— Зачастил ты к Бенито. Ну, мое дело — сторона, — и, отодвигая щеколду калитки, выдал напутствие: — Поторопись только, а то отец Сальвадор разгневается.

Нуньес пробормотал нечто неразборчивое, мысленно вознося благодарность Небу за хворого и увечного брата Ансельмо и за его странные привязанности.

Свернув на узкую, плохо освещенную улицу, он привалился к стене. Ноги не держали, Морено хватал ртом воздух, не веря своему счастью: он вырвался! Сколько же времени он провел в монастыре? Больше года! Он потерял счет дням, и лишь по доносившимся отголоскам песнопений понимал, что служат очередную праздничную литургию...

Немного отдышавшись, он прикинул, в какой стороне находится порт и поковылял по ведущий под уклон улочке, порываясь перейти на неуклюжий бег. Благо, что на чертовом Барбадосе его все-таки взялись лечить. Доктор был осужденным бунтовщиком и несомненно — еретиком, но ногу спас, и Нуньес дал себе зарок когда-нибудь поставить свечку за его заблудшую душу.

…Незнакомец уговорил Нуньеса идти с ним, посулив златые горы. Он был доверенным человеком дона Алонсо де Лары и сказал, что злоключения выжившего моряка с «Санта-Изабель» заинтересуют его господина. И Нуньес поверил, что Удача ему улыбнулась. А ведь он и прежде уже закаивался трепаться о делишках благородных донов... Ничему-то его жизнь не научила!

Дон Алонсо внимательно выслушал Нуньеса. Его в самом деле заинтересовал разговор двух капитанов, а еще более — налет на Барбадос дьяволов дон Диего. Да уж, тогда Нуньес полагал, что спасен, а это было лишь преддверие настоящего ада... Впрочем, описание ужасов плена интересовало дона Алонса куда меньше. Остановив Морено, он предложил тому свое покровительство, уверяя, что сведения необычайно важны, но нужно выжидать. Разумеется, выходить из дома Морено запрещалось — для его же безопасности...

Ему почудились шаги, и он резко обернулся. Никого, но Нуньес кожей ощущал чужой взгляд. Он неторопливо дошел до угла и, метнувшись в нишу, образованную стенами двух домов, затаился. Кровь бешено стучала в висках. Минута текла за минутой, но никто так и не прошел мимо. Ударил колокол монастыря, собирая прихожан на мессу. Надо спешить! Нуньес стащил с себя рясу; скомкав, бросил ее в глубь ниши и выбрался на улицу.

Главное — попасть в порт. В подкладке куртки он нащупал перстень. За настоящую цену его не сбыть, но на первое время хватит. Когда он еще гостил в богатом особняке дона Алонсо, словно кто-то подсказал ему стянуть драгоценную побрякушку, а теперь перстень поможет ему затеряться. 

...Благородный дон не заметил пропажу, а вскоре и вовсе изменил свои планы относительно Нуньеса Морено. Однажды в отведенную для Морено комнатушку ворвались слуги, его оглушили, натянули на голову мешок и привезли в монастырь францисканцев. Впрочем, Морено далеко не сразу узнал, где именно очутился. Он часто думал о побеге: раз дон Алонсо не отпустил его, значит он все еще был ему нужен. А кто сказал, что затем он из разряда важного не перейдет в разряд мертвого свидетеля? Поначалу его усиленно стерегли, но постепенно бдительность францисканцев ослабла. Однако святые братья, принося ему еду, все равно заходили в келью по двое. Вплоть до сегодняшнего вечера. Увидев на пороге кельи одного, хилого на вид монаха, кротко взирающего на него, Нуньес не колебался, и, выбрав момент, когда монашек отвернется, огрел его табуретом по голове...

Улочка вильнула и перед Нуньесом открылось темное море. Приветливо мерцали кормовые огни стоящих на рейде кораблей, на мостовую падал свет из распахнутых дверей припортовых таверн. Нуньес облегченно перевел дух. Он сбежал из английского плена, даст Бог, выберется и из этой передряги! 

* * *

— Дон Мигель...

На пороге кабинета переминался с ноги на ногу Лопе и вид у него был весьма удрученный.

— Что такое, Лопе? 

Да Варгос подошел к столу и негромко заговорил:

— Я допустил непростительную ошибку... Тот человек, Морено, которого вы велели найти...

— Говори!—  бросил де Эспиноса, в упор глядя на него.

— Я нашел его, но... он мертв.

Де Эспиноса втянул воздух сквозь сжатые губы и откинулся на спинку стула:

— Его убил ты?

Лопе отрицательно мотнул головой.

— Люди дона Алонсо?

— Не думаю. Скорее — случайность, — да Варгос позволил себе кривую ухмылку, поняв, что де Эспиноса не спешит обрушивать на него свой гнев.

— Надо же... прошло два года. Как тебе удалось?

— На днях я узнал от... одного старого приятеля, что Морено почти все это время продержали в монастыре францисканцев. 

— И что же, твой приятель не мог подсказать тебе раньше? — саркастично хмыкнул дон Мигель

— Его не было в Санто-Доминго, он... ездил поклониться на могилу своей матушки. Так вот, вчера я отправился к монастырю. Надо было посмотреть, можно ли проникнуть во внутрь. А Морено как раз вчера вечером сбежал из-под опеки святых отцов.

Де Эспиноса удивленно приподнял брови, и Лопе пояснил:

— У него шрам на левой щеке и он приволакивает левую же ногу. Верно, Господь вел меня. Я увидел, как из ворот в неурочный час вышел хромой монах, и решил проследить за ним. Монах не долго блюл свои обеты и в первой же подворотне скинул рясу. Однако, он был настороже и мне пришлось отстать. Он шел к порту, и я был уверен, что снова настигну его. Но я не успел. Морено был еще жив, когда я наклонился над ним...

Дон Мигель нахмурился:

— Он что-то сказал?

— В основном он хрипел. Но я разобрал кое-что. 

— Что именно? — резко спросил де Эспиноса.

— Имя — Диас... 

Дон Мигель пожал плечами: это имя ему ни о чем не говорило.

— Ты уверен, что это и был Нуньес Морено?

— Владелец таверны узнал его. Морено хотел сбыть перстень, наверняка — краденный. Да не сошелся в цене с покупателем, а тот и всадил Морено нож в брюхо. Я подвел вас, дон Мигель, — покаянно пробормотал Лопе.

— Пусть Господь смилуется над его душой. Лопе, я не сержусь на тебя. Иди спать, светает.

Лопе ушел, а дон Мигель так и сидел, глубоко задумавшись. Воистину, неисповедимы пути Господни. В 1690-ом да Варгосу удалось выяснить, что матрос с «Санта-Изабель» действительно находился в в особняке дона Алонсо, но затем исчез. Далее все нити обрывались, и говоря откровенно, дон Мигель не надеялся, что Лопе вновь нападет на след. Ну что же, больше ничего предпринимать не придется. Нуньес Морено мертв и унес свои опасные тайны в могилу. А он так и не узнает, солгал ли ему Диего... 

Почему де Лара так долго медлил? Хотя он из тех, кто действует наверняка. Значит, в Мадриде не прониклись его идеей, и он решил спрятать Морено у францисканцев. 

Было бы любопытно взглянуть на ярость дона Алонсо, когда ему сообщат о смерти драгоценного свидетеля. Поделом — сторожить надо было лучше. Дон Мигель усмехнулся: пожалуй, Морено правильно сделал, что умер. Теперь можно успокоиться. На какое то время, до следующей интриги, затеянной де Ларой... 

В высокие окна уже лился розово-палевый свет наступившего утра. Де Эспиноса поднялся со стула: Беатрис еще спит, но ему захотелось взглянуть на нее.

* * *

Он осторожно открыл дверь в спальню жены и подошел к кровати. Беатрис, сбросив покрывало, лежала на спине, заложив руку за голову. Сквозь тончайший батист сорочки проступали очертания пышной груди. Де Эспиноса опустился на край кровати, любуясь женой и борясь с искушением привлечь ее — теплую, податливую со сна, к себе . 

В декабре 1690 у них родилась дочь, которую назвали Изабеллой — так звали его мать, и помимо этого — в честь Изабеллы Кастильской. Когда де Эспиноса впервые взял дочь на руки, в груди возникло странное, щемящее чувство, и он суеверно подумал, что стал уязвим перед Судьбой...

Материнство добавило Беатрис плавности линий, но ее тело оставалось стройным и гибким. Возможно, дело было в частых поездках верхом. Неожиданно для де Эспиносы, Беатрис вошла во вкус. Он тоже увлекся этими прогулками, а когда они возвращались домой, рассказывал жене о тех местах, где ему довелось побывать. Блеск великих городов Европы и тайны древних цивилизаций Северной Африки, дебри лесов Нового Света, где на каждом шагу подстерегала смерть от когтей дикого зверя или отравленной стрелы, забытые богом индейские племена, свершавшие жуткие обряды человеческих жертвоприношений... Беатрис слушала его, затаив дыхание, а де Эспиноса будто сам вновь переживал свои бесчисленные приключения. Она страстно желала подарить ему и сына, но пока что Небу не было угодно благословить их брак еще одним ребенком... 

Пока он предавался воспоминаниям, Беатрис потянулась, просыпаясь, и сонно моргнула, обнаружив рядом с собой мужа.

— Мигель? Я не слышала, как ты вошел... Ты давно здесь?

— Какое-то время. Решил дождаться, когда ты проснешься... — де Эспиноса обнял Беатрис за плечи и потянулся к ее губам.

— Донья Беатрис!

Раздавшийся за дверью звонкий голос Лусии заставил его разжать объятия.

— Черт побери, твоя служанка никогда не спит?

Беатрис хихикнула, глядя на раздосадованное лицо мужа. 

— Спит, в отличии от вас, дон Мигель, — затем она громко сказала: — Входи, Лусия. Как Изабелита?

— О, за эту ночь не проснулась ни разу, с ней теперь Мерседес... — входя в спальню, затараторила служанка и осеклась: — Ох! 

Она растерянно смотрела на де Эспиносу, и тот хмыкнул:

— Что ты застыла, Лусия? 

— Прошу прощения, дон Мигель, у вашей дочери режутся зубки... — Лусия попятилась. — Донья Беатрис, вода согрелась, девушки с кухни помогут мне приготовить ванну, — с этими словами она скрылась за дверью.

— Сегодня я хотела опробовать ваш подарок, — пояснила Беатрис, показав на стоявшую в отгороженном драпировками углу спальни стальную ванну с высокой спинкой.

Дон Мигель покосился на достижение пытливого ума французских котельщиков и встал.

— Смею предположить, что тебе понравится, — подойдя к двери, он оглянулся на жену и вдруг улыбнулся.

— Почему вы улыбаетесь? — удивилась Беатрис

— Узнаешь...

* * *

Ванна была наполнена. Плеснув в воду ароматической эссенции, Лусия опустила на дно большую полотняную простыню. 

Перешагнув через край, Беатрис с наслаждением погрузилась в теплую ароматную воду. Лусия только взяла гребни, готовясь расчесывать волосы госпожи, как дверь открылась, и к, удивлению женщин, в спальню вошел дон Мигель.

— Ступай, Лусия, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Беатрис переглянулась со Лусией и слегка пожала плечами. Лукаво улыбнувшись, та присела, а затем быстро вышла из комнаты. 

«Неужели он собрался мыть меня?» — озадачено подумала Беатрис.

— Сегодня я позабочусь о тебе, — усмехнулся де Эспиноса, отвечая на ее невысказанный вопрос.

— Как вам будет угодно, — пробормотала Беатрис и инстинктивно попыталась погрузиться глубже в воду.

— Неужто ты все еще стыдишься? После трех лет брака? И... стольких ночей?

— Нет, но...

— Вот и хорошо.

Дон Мигель подошел к ванне и сел на низкую скамеечку. Оглядевшись, взял со столика один из гребней, повертел в руках и отложил в сторону. Слегка касаясь, он ладонью провел по волнистым темным волосам Беатрис, перебирая длинные шелковистые пряди, пропуская их через пальцы. Затем он дотянулся до губок и принялся бережными круговыми движения обмывать ее плечи и спину.

— Встань, сердце мое,

— Нет!

— Беатрис, — с нарочитой суровостью проговорил дон Мигель — давая брачную клятву, ты обещала слушаться меня.

Беатрис взглянула в глаза мужа, и дрожь предвкушения пробежала по ее телу. Словно зачарованная его горящим взглядом, она оперлась руками о край ванны и встала. Струйки воды скатывались по ее смуглой коже, и де Эспиноса на мгновение замер. Глубоко вздохнув, он провел руками по бедрам Беатрис, поднимаясь к талии, затем его ладони скользнули на ее поясницу, а после спустившись ниже, сжали упругие полушария ягодиц.

Он поднялся на ноги и, взяв льняную простыню, закутал в нее Беатрис, затем легко подхватил на руки и шагнул к кровати. Опустив ее на покрывало, де Эспиноса стянул через голову рубаху, затем прильнул к губам жены, всей кожей ощущая чуть ее влажную после купания нежную кожу и вдыхая ее пьянящий аромат. 

— Я стал богаче, у меня есть Изабелита, — прошептал он, на миг оторвавшись от нее, — однако, во имя продолжения рода, нам надо постараться еще... 

— Мы должны удвоить усилия... — так же шепотом отозвалась Беатрис, вновь подставляя губы для поцелуя.

* * *

Де Эспиноса и не предполагал, как скоро будет удовлетворено его любопытство по поводу реакции дона Алонсо на произошедшее. Тем же вечером де Ованда прислал записку, приглашая к себе. И первым, кого увидел дон Мигель, входя в кабинет наместника, был дон Алонсо, лицо которого казалось подобием застывшей алебастровой маски. Де Ованда отсутствовал, посему дон Алонсо позволил выплеснуться своему бешенству.

— Смерть Нуньеса Морено — ваших рук дело? — прорычал он.

Де Эспиноса изобразил удивление: 

— С чего это взбрело вам в голову, дон Алонсо? Вы же утверждали, что он скрывается в надежном месте. 

— Ему кто-то помог сбежать. А потом прикончил.

— И как же я могу быть к этому причастным? Как вы изволили заметить, моим людям нечего было и пытаться разыскивать его.

— Я более, чем уверен, что это вы, — дон Алонсо стиснул челюсти, с ненавистью глядя на де Эспиносу.

— Вы можете быть уверены во всем, что вам заблагорассудится. Я же, со своей стороны, ставлю под сомнение существование этого вашего Нуньеса. Иначе почему вы так и не использовали эту карту в вашей игре против меня? — не скрывал иронии де Эспиноса.

— Напрасная язвительность, — процедил де Лара. — У вас полно и других грехов, мне достаточно взять на себя труд заняться ими.

Во взгляде дона Мигеля вспыхнула ярость:

— Кто из смертных без греха? Лучше займитесь спасением своей души, дон Алонсо.

На пороге кабинета возник де Ованда. 

— Приветствую благороднейших сеньоров! — он обвел их взглядом, и дону Мигелю опять почудилось злорадство в его глазах: — О, вы чем-то огорчены?

Поскольку ответа не последовало, наместник продолжил:

— А у меня, напротив, радостное известие. Но! — он поднял палец вверх. — Неофициально. Ведь Англия — союзница Испании...

На лицах благородных сеньоров отразилось вежливое внимание.

— Сегодня я получил донесение: на Ямайке несколько дней назад произошло катастрофическое землетрясение. А самое главное — Порт-Ройял полностью разрушен, и море поглотило его руины! Воистину, перст Всевышнего указал на это пиратское гнездо и сосредоточие гнуснейших пороков, и его жителям воздалось... Дон Мигель, — вдруг прервал сам себя наместник, взглянув на оцепеневшего де Эспиносу. — Что с вами?

— Невыносимая жара, дон Бартоломео, — растянул губы в кривой усмешке де Эспиноса. — Разумеется, еретики понесли заслуженное ими наказание.

— Ну, если вы неважно себя чувствуете, пожалуй, я не буду вас больше задерживать. И вот еще что — надеюсь на ближайшем приеме вновь увидеть не только вас, но и вашу очаровательную супругу.

— Донью Беатрис смущает блеск и суета светской жизни. Она целиком посвятила себя делам милосердия и заботам о нашей дочери, в чем ее горячо поддерживает ее духовник.

— Если таково ее душевное стремление, — протянул де Ованда, — я не смею настаивать...

Де Эспиноса молча поклонился, затем повернулся и медленно пошел к дверям.

...Перст Всевышнего! В первый миг де Эспиноса ощутил растерянность, даже досаду. Почему именно так должно было завершиться их противостояние с Питером Бладом? Затем ему пришло в голову, что не поэтому ли он потерпел поражение в поединке на Исле-де-Мона? Он подумал об Арабелле Блад. Сверкание летящего к нему клинка и ее взволнованное, прекрасное лицо. Хочет ли он знать, выжила ли она? Но разве он должен тревожиться за донью Арабеллу, разве он все еще любит ее? И все-таки — послать в Порт-Ройял Лопе, чтобы тот выяснил все наверняка? А если Бладу удалось уцелеть — в хаосе, который царит сейчас на Ямайке, несложно довершить месть... 

Однако последняя мысль вызывала неясный протест. Он мог и раньше подослать к Бладу наемных убийц, но не сделал этого. Не сделает и сейчас. Пусть судьба его врагов останется в руках Господа... 

декабрь 1693

Шторм настиг их ночью, когда они уже обогнули западную оконечность французской части Эспаньолы. Волны швыряли огромный «Санто-Доминго», как будто он был всего лишь утлой лодчонкой, с палубы стекали пенные потоки. Жалуясь на свою судьбу, скрипели и стонали снасти. Вскоре адмирал де Эспиноса перестал видеть огни «Сакраменто», в сопровождении которого его флагман вышел из Сантьяго-де-Куба.

К утру шторм утих. Рассвет дон Мигель встретил на юте. В подзорную трубу он разглядывал окружающее их пустынное море, все еще остающееся бурным. 

— Какие будут распоряжения насчет курса, сеньор адмирал? — услышал он по-юношески ломкий голос вахтенного офицера. — Должны ли мы начать поиски «Сакраменто» или… того, что от него могло остаться?

— После такого шторма нет смысла рыскать в поисках обломков. Курс на Санто-Доминго, Хорхе. Если «Сакраменто» не пошел ко дну этой ночью, сеньор Ортега сделает то же самое.

Их отнесло далеко на юг и первую половину дня «Санто-Доминго» лавировал против дующего с северо-северо-востока сильного ветра, идя бейдевиндом. После полудня ветер немного ослаб и изменил направление на северное, что тоже не сильно облегчало им задачу. Небо оставалось пасмурным, облака клубились тяжелыми гроздьями, обещая если не повторение ночного шторма, то в любом случае ненастье: хотя сезону ураганов следовало бы уже закончиться, декабрь в этом году выдался особенно дождливым. 

К вечеру слева по курсу «Санто-Доминго» появилась точка, превратившаяся по мере приближения к ней корабля сперва в темную полоску, а после принявшая очертания гористого острова: Исла-дель-Дьяболо, чьи черные голые скалы давали приют лишь особо упорным и неприхотливым птицам. Остров пользовался дурной славой из-за своих рифов, некоторые из которых коварно скрывались на глубине, оставаясь при этом опасными для больших кораблей. 

Галеон проходил вдоль юго-западного побережья Ислы-дель-Дьяболо, когда слуха дона Мигеля достиг отдаленный пушечный залп. Адмирал вышел из своей каюты и поднялся на ют. К северу от того места, где они находились, вновь послышалась пальба, но остров скрывал от них происходящее.

— Возможно, это «Сакраменто», дон Мигель, — к нему приблизился теньент Васко да Кастро, старший офицер «Санто-Доминго».

— Вполне, теньент. Отдайте распоряжение изменить курс, посмотрим, что там.

«Санто-Доминго» обогнул Ислу-дель-Дьяболо с востока, и взору испанцев открылась драматическая сцена, разыгрывающаяся в какой-то полулиге у них прямо по курсу. Трехмачтовый корабль под английским флагом, явно торговый, отчаянно пытался уйти от преследующих его двадцатипушечного брига и сорокапушечного фрегата.

На обоих преследователях, являющихся, судя по всему, каперами, развевались французские флаги. «Купец», несмотря на резкий, порывистый ветер, поставил почти все паруса, но было очевидно, что каперы, с искусством матерых волков загоняющие свою жертву, настигнут его через весьма непродолжительное время.

Появление нового действующего лица, казалось, ничуть не смутило французов, то ли упоенных погоней, то ли нагло посчитавших, что потрепанный непогодой испанский галеон — а принадлежность «Санто-Доминго» Испании не могла вызвать у них сомнений — не станет вмешиваться. Теньент да Кастро помянул дьявола и всех присных его, и повернулся к дону Мигелю:

— Что прикажете предпринять, сеньор адмирал?

Де Эспиноса с наимрачнейшим выражением на лице молчал. Что касается дьявола со всеми присными, тут он был полностью согласен со своим теньентом, потому как только кознями Врага можно было объяснить столь нежелательную встречу. Проклятые англичане! Снова и снова путаются под ногами! 

И если раньше дон Мигель со злорадством проводил бы взглядом незадачливого «купца», то теперь, раз уж Испанию и Англию угораздило стать союзницами, долг требовал от него защитить корабль. Впрочем, к французам он тем более не испытывал любви...

— Хотя сумерки уже сгущаются, — добавил да Кастро, кое-что знавший о непростых отношениях сеньора адмирала с союзниками.

Де Эспиноса посмотрел на небо: облака приобрели свинцовый цвет и набрякли, готовясь пролиться на них очередным дождем. 

«Заряды наверняка отсырели», — мелькнувшая мысль никак не улучшила его скверное настроение.

Пока он раздумывал, носовые пушки фрегата, идущего в кильватере намеченной жертвы, выстрелили, и на этот раз одно из ядер разбило у «купца» гакаборт. Бриг заходил справа, пытаясь отнять у англичан ветер.

— Мы могли и не заметить... — тихо пробормотал теньент, не глядя на де Эспиносу. — Я вынужден доложить вам, что кое-где в трюмах появилась вода, обшивка разошлась во время шторма. Я поставил матросов к помпам. У нас есть и другие повреждения...

— К бою, сеньор да Кастро, — резко бросил ему дон Мигель. — Испания не откажется от своих обязательств.

Пропела труба, на «Санто-Доминго» раздались громкие команды офицеров, засуетились матросы. Ветер теперь благоприятствовал испанцам, и галеон выдвинулся наперерез каперам, предупреждающе выстрелив из носовых орудий. Французы, по-видимому, прониклись серьезностью ситуации — тем более, заметив взвившийся на мачте адмиральский штандарт. Однако они не спешили спасаться бегством, уповая на свое превосходство в орудиях над пятидесятишестипушечным «испанцем». К тому же оба каперских корабля обладали лучшей маневренностью по сравнению с тяжелым «Санто-Доминго». А разделавшись с одиноким галеоном, можно было бы попытаться догнать «купца», который тем временем воспользовался выпавшим ему шансом, чтобы удрать...

Французские корабли повернули навстречу «Санто-Доминго», намереваясь зайти с обеих сторон, бриг оказался ближе и приготовился встретить противника бортовым огнем. Но дон Мигель, прикинув, что дальнобойность орудий галеона уже позволяет испанцам стрелять, первым отдал соответствующий приказ. Пушки рявкнули, и палубу заволокло клубами дыма. Почти сразу же прозвучал залп французов, не причинивший, впрочем, особого вреда галеону. 

Де Эспиноса сквозь дым рассматривал противника в подзорную трубу, пытаясь определить, в каком тот состоянии. Как он и ожидал, более мощные пушки галеона нанесли немалый урон бригу, и адмирал удовлетворенно хмыкнул, увидев пару крупных пробоин в его корпусе. Но до победы было еще далеко. С противоположной стороны приближался фрегат, и испанцы уже были в пределах досягаемости его орудий. Раздался очередной залп и несколько ядер ударили в фальшборт «Санто-Доминго». 

Адмирал де Эспиноса хотел было отдать приказ атаковать фрегат, но, взглянув на небо, замер: с северо-востока на них стремительно катился высокий черно-серый вал облаков.

— Приготовиться к шквалу! — крикнул он. — Убрать паруса!

Ветвистая молния расколола тучи на части, раскатисто громыхнуло. Резко стемнело, донимавший людей своими порывами ветер неожиданно стих, чтобы через несколько мгновений обрушиться на них со всех сторон. Море словно закипело, его поверхность покрылась пеной, и «Санто-Доминго» закрутило, как щепку в бурном потоке.

Де Эспиноса вцепился обеим руками в ограждение юта, оказавшийся рядом теньент да Кастро крикнул что-то, но он не расслышал. Мелькнула и сгинула темная тень кого-то из матросов, не удержавшегося на вантах. Казалось, что небо и море поменялись местами. В какой-то момент сквозь свист ветра до испанцев донесся ужасающий треск и грохот: одному из французских кораблей явно не повезло. Затем небо посветлело, но не успели люди возрадоваться и перевести дух, как «Санто-Доминго» задрожал и послышался зловещий скрежет по левому борту: галеон задел подводную скалу. К счастью, касание было поверхностным, и следующая волна увлекла корабль на безопасную глубину.

Шквал прекратился через несколько минут и сквозь рассеивающиеся облака блеснуло заходящее солнце. Де Эспиноса огляделся и обнаружил, что бриг исчез, на месте его крушения покачивались лишь несколько бочонков. Но второй противник, успевший как и «Санто-Доминго» убрать паруса, был не более чем в полукабельтове от галеона. Горниста нигде не было видно, тогда дон Мигель крикнул, перегнувшись через перила:

— Открыть огонь!

Изрыгающие проклятья канониры спешно перезаряжали пушки. Они были рады молиться хоть самому Дьяволу, только бы порох оказался сухим. Однако команда фрегата быстрее приходила в себя, и с пороховыми зарядами у них не возникло никаких сложностей. Что и было продемонстрировано бортовым залпом почти в упор. «Санто-Доминго» содрогнулся, раздались вопли раненых, затем с протяжным скрипом крюйс-стеньга надломилась и рухнула вниз, на ют. 

Адмирал де Эспиноса успел краем глаза заметить летящее на него перекрестье, затем вспышка ослепляющей боли погрузила его во тьму. Прозвучавший через миг ответный залп галеона снес все с палубы фрегата, но этого адмирал уже не увидел. 

Теньент Хорхе Норьега сидел, потирая гудящую голову. Дым разъедал глаза, рядом кто-то завывал от боли, но все звуки были приглушенными, как если бы он заткнул себе уши паклей. Хорхе бросил взгляд на ют и обмер: на том месте, где незадолго до залпа французов он видел их адмирала и Васко да Кастро, была теперь мешанина из обломков рангоута, парусины и клубков оборванного такелажа. Притихшие волны мерно вздымали «Санто-Доминго», у штурвала никого не было. Хорхе побрел на ют, перешагивая через убитых и раненых и оскальзываясь на густо заляпанной темно-красным палубе. 

Пробираясь через обломки рей, он едва не споткнулся о тело теньента да Кастро, полуприкрытое парусом. Глаза да Кастро неподвижно смотрели в прояснившееся небо, и кровь уже не текла у него изо рта. Норьега, сокрушенно вздохнув, отвернулся от него и тут только заметил адмирала де Эспиносу, лежавшего у самого борта. С усилием приподняв, теньент сдвинул в сторону часть расколовшейся стеньги, придавившей правое плечо адмирала, и в ужасе уставился на смятую кирасу дона Мигеля. Он наклонился ниже и, уловив слабое дыхание, хрипло закричал:

— Позовите врача! Где сеньор Рамиро? 

Неожиданно де Эспиноса открыл глаза, и Хорхе, поразившись его спокойному взгляду, решил, что адмирал не осознает окружающего. Однако тот спросил:

— Что там французы? 

— Мы победили, сеньор адмирал, — Норьега взглянул на быстро тонущий фрегат. 

Выжившие пираты ухитрились таки спустить шлюпку, которая мелькала среди волн, удаляясь к северу. 

— Что же, свой долг я выполнил, — прошептал де Эспиноса.

— Пустите-ка меня, молодой человек, — доктор Рамиро отстранил Хорхе и склонился над раненым.

Теньент кивнул, и пошатнувшись, встал, затем вернулся к да Кастро, с которым успел сдружиться, — оба они были каталонцами.

— Прощай, брат, — пробормотал Хорхе, опускаясь возле Васко на колени и закрывая ему глаза.

Это был первый бой теньента Норьеги, и поначалу он переживал, что держится недостаточно храбро. А сейчас странное отупение охватило его. Норьега встряхнул головой и огляделся. 

Последние лучи солнца окрашивали все вокруг в багровый цвет, и на миг юному теньенту сам корабль показался окровавленным мертвецом. Но у штурвала встал другой рулевой, на уцелевших реях медленно, будто нехотя распускались паруса — а значит, «Санто-Доминго» продолжал жить.

«Мне давно пора бы свыкнуться с ожиданием, — иронично заметила себе Беатрис, — а не бегать без конца на террасу».

Пора бы, но она так и не смогла это сделать. Особенно, когда муж отсутствовал так долго, как в этот раз. Разумеется, Мигель не называл ей каких-либо сроков своего возвращения, и она понимала, что любой выход в море полон неожиданностей, но это не мешало ей, улучив минутку, подниматься на террасу и напряженно всматриваться в морской простор. 

После свирепого, редкого для декабря шторма погода наладилась, и уже три дня светило солнце. Беатрис поставила на широкую балюстраду обтянутый кожей продолговатый футляр. В море кое-где виднелись лишь белые запятые парусов рыбацких суденышек, тем не менее она раскрыла футляр и бережно достала подзорную трубу из черного дерева с окуляром из слоновой кости и лучшими неаполитанскими линзами.

Муж сделал этот ценный подарок еще в первый год их брака. Беатрис хорошо запомнила мартовский день, когда он повез ее в гавань, и она впервые ступила на палубу его флагмана. Рука дона Мигеля ласкающим движением касалась полированного дерева, когда он показывал ей корабль, а его глаза светились гордостью и восхищением. 

«Неужели ревность?» — подумала тогда Беатрис. — «Какая глупость, разве можно ревновать к кораблю... к морю!»

Однако нечто подобное она и ощущала, прекрасно понимая при этом всю бессмысленность такого чувства.

«Санто-Доминго» и вправду был очень красив. Всего годом ранее он сошел со стапелей Кадиса и отличался от остальных галеонов эскадры более плавными обводами, так что она быстро научилась узнавать его. 

На горизонте показался парус, но с такого расстояния было затруднительно определить, что это за корабль и куда он движется, к тому же он был один, а насколько знала Беатрис, флагман адмирала де Эспиносы выходил в море, сопровождаемый еще по крайней мере одним или двумя галеонами. И как всегда, при мысли о человеке, ставшем ее мужем, у нее в груди сладко замерло. Она мечтательно прикрыла глаза, облокотившись на нагретый солнцем мрамор перил.

Сколько раз она думала о том февральском вечере, когда сама пришла к мужу. А если бы она так и не набралась смелости? Закованный в панцирь своих упрямых принципов и намереваясь следовать данному Беатрис обещанию, он, скорее всего, лишь отдалялся бы от нее, и она бы так и не догадалась об его терзаниях, спрятанных под маской иронии.

Эти годы были для Беатрис наполненными открытиями и необычайно насыщенными, она обнаруживала в доне Мигеле и то, что он позволял ей увидеть в себе, и то, что прорывалось ненароком — и в том числе, ей предстояло многое узнать о самой себе.  После рождения Изабеллы муж стал как будто мягче, и хотя он никогда не говорил ей о своей любви, но Беатрис ощущала ее в его взглядах, в ненавязчивых знаках внимания, и во всегда неожиданных для нее. 

И все же, несмотря на пылкую страсть, дон Мигель иногда — чаще, чем того бы ей хотелось — был отстраненным, даже неприступным, и она не понимала, почему, а он не спешил приоткрывать завесу своей души, во многом до сих пор оставаясь загадкой для Беатрис...

Одинокий корабль тем временем приближался, и стало ясно, что он держит путь в порт. Беатрис поднесла подзорную трубу к глазам, и сердце заколотилось, как безумное.

«Нет, это не «Санто-Доминго»! Еще очень далеко, я обозналась!» 

Трясущимися руками она положила трубу на перила и рванула тесный кружевной ворот платья. Нитка жемчуга на ее шее лопнула, перламутровые горошины раскатились по плиткам террасы — и подобно им, мысли Беатрис утратили связность. 

«Это не он! Это не может быть он!»

Ее сознание не желало вмещать в себя правду, не желало признавать в едва державшемся на воде галеоне с прорванными парусами, разбитым фальшбортом и жалким огрызком вместо бизань-мачты красавца «Санто-Доминго».

Беатрис снова взяла подзорную трубу. Сомнений у нее не осталось, это действительно был флагман адмирала де Эспиносы. Сердце глухо заныло.

«Спокойно. Спокойно! Кто сказал, что с ним случилась беда?! Надо взять себя в руки.

Надо подождать... Корабль уже входит в гавань».

Она спустилась во двор.

— Мама! — дочка, игравшая с Лусией, подбежала к Беатрис и ткнулась темнокудрой головкой в ее опущенную руку.

Молодая женщина рассеянно провела по мягким волосам Изабеллы. Лусия смотрела вопросительно и с беспокойством. Кажется, она задала вопрос, и Беатрис невпопад ответила:

— Да, Лусия.

— Донья Беатрис, что с вами? — повторила свой вопрос служанка.

— Со мной? Ничего... — Беатрис не сводила глаз с ворот.

— Мама? — девочка требовательно дернула ее за подол платья, и она присела рядом с Изабеллой, обнимая ее и шепча:

— Все хорошо, надо только подождать...

— Донья Беатрис?

— Лусия, возьми что-нибудь на кухне и уведи Изабеллу в сад, — Беатрис улыбнулась и поцеловала дочь в лоб: — Сердечко мое, иди с Лусией. Мама скоро придет.

— Пойдем, птичка, тебе же нравится смотреть на цветы, мы подождем там, когда мама придет за нами, — недоумевающая служанка не стала дальше расспрашивать Беатрис.

У малышки были веские причины не доверять матери, ведущей себя столь необычно, и она заупрямилась, однако Лусии удалось увести девочку, посулив той сладости.

Беатрис расхаживала по двору, стиснув руки и не находя себе места от тревоги. Она уже собиралась послать кого-то из слуг в порт, когда послышалось бряцание железа и тяжелая поступь. Беатрис обернулась, и вскрик замер у нее на губах. Ворота медленно открывались, и в проеме она увидела солдат с крытыми носилками в виде ложа, укрепленного на длинных шестах. За ними на черном ослике трусил сеньор Рамиро. Время повернулось вспять,она очутилась в Ла-Романе, а ее отец вновь принимал знатного сеньора, находящегося при смерти... 

Солдаты осторожно опустили носилки. Не помня себя, Беатрис бросилась к ним и отдернула занавески. Она прижала руку к губам, увидев мужа, полулежащего на ложе и со всех сторон обложенного подушками. Плотная повязка, подобно корсету, стягивала его ребра, правая рука была взята в лубки, а пальцы безжизненно скрючены. 

Дон Мигель повернул голову, и усталый взгляд его запавших глаз упал на жену.

— Здравствуй, Беатрис, — он криво улыбнулся белыми, подергивающимися губами, — я собираюсь опять доставить тебе массу хлопот.

Беатрис упала на колени возле носилок и коснулась губами уголка его рта.

— Ты жив... ты здесь, — прошептала она, не обращая внимания на глазеющих на них солдат. — Все остальное неважно...

...Пока де Эспиносу переносили в каюту и осторожно снимали искореженную кирасу, у него то и дело темнело в глазах. При виде его распухшего, синюшно-багрового от кровоподтека правого плеча, Рамиро нахмурился и сжал губы. Де Эспиноса, наблюдавший за ним, прямо спросил врача, как тот находит его состояние, и получил такой же прямой ответ:

«Дело очень серьезно. Я опасаюсь, что кости плеча раздроблены», — Рамиро достаточно хорошо знал своего пациента, чтобы о чем-то умалчивать.

Дон Мигель прикрыл глаза и кивнул, принимая вердикт врача, который был если не равносилен смертному приговору, то весьма близок к нему. Однако Рамиро не собирался так просто оставлять его в покое. Бормоча себе что-то под нос, он принялся тщательно ощупывать его плечо, и дон Мигель от дикой боли на несколько мгновений утратил способность воспринимать окружающее. Когда он очнулся, то Рамиро, просветлев лицом, сообщил ему, что все не так плохо. Он высказал предположение, что снабженная наплечниками кираса приняла на себя вес упавшей стеньги. Несмотря на то, что погнувшаяся сталь причинила сеньору адмиралу дополнительные страдания, доспех предохранил сустав от раздробления. 

Дон Мигель усмехнулся одними губами: ему вновь повезло, хотя он считал, что уж на этот раз он точно не выкрутится. Правда, врач поспешил добавить, что плечевая кость сломана и его беспокоит, удастся ли восстановить подвижность руки и пальцев. Но де Эспиноса не хотел думать так далеко вперед: помимо плеча, его весьма донимала ключица, а трещины в ребрах превращали каждый вздох в пытку. 

Измученный ни на миг не отпускавшей его болью, дон Мигель слушал скрип переборок своего галеона, тоже изнемогающего от ран, и как никогда был един с душой, жившей в «Санто-Доминго». Отец Амброзио не одобрил бы измышления своего духовного сына о наличии у корабля души, но адмирал верил в это столь же твердо, как в Святую Троицу.

Галеон глубоко зарывался носом в волны, матросы, сменяя друг друга, безостановочно работали на помпах. На второй день к вечеру на горизонте появились туманные очертания Эспаньолы, а ранним утром третьего дня марсовый закричал, что прямо по курсу у них Санто-Доминго. 

За эти дни Рамиро пришел к окончательным выводам относительно здоровья адмирала де Эспиносы и заявил, что правой рукой тот владеть не сможет. Дон Мигель на самом деле очень плохо чувствовал пальцы, кроме того, ему еще не приходилось испытывать такой разбитости — все его старые раны, будто сговорившись, одновременно напомнили о себе, и его поневоле посещала мысль о собственной ущербности, добавляя терзания духа к телесным страданиям.

А еще он думал о Беатрис. То ощущение приветливо мерцающего в ночи огонька, которое пришло ему на ум еще в самом начале их знакомства, никуда не делось за прошедшие годы — наоборот, окрепло. Не желая пугать жену, де Эспиноса заготовил целую речь. Но он увидел ее, бледную, с тревогой и ужасом взирающую на него, — и все слова вылетели у него из головы. А в тот миг, когда Беатрис обхватила его голову руками, он, чувствуя на губах соленую влагу ее слез, осознал, что готов примирится с чем угодно — и со своим увечьем тоже.

* * *

Через два дня после прибытия в Санто-Доминго дону Мигелю нанес визит высокий гость, дон Барталомео де Ованда. Цель визита была самая что ни на есть благородная: справиться о здоровье сеньора адмирала.

Дон Барталомео говорил округлыми фразами — такими же округлыми, как его бледное холеное лицо, и рассматривал свои перстни. Он восхвалял беспримерную доблесть адмирала де Эспиносы, особенно проявившуюся в бою с французскими пиратами. Под конец разговора де Ованда словно невзначай поинтересовался планами «славнейшего флотоводца и своего дорогого друга». Дон Мигель, прищурившись, взглянул на наместника и осторожно ответил:

— С Божьей помощью, я надеюсь скоро восстановить свои силы.

— Ваши раны так тяжелы, — вкрадчиво заметил дон Барталомео и посмотрел на покоившуюся на груди адмирала руку. — Вы уже не раз проливали кровь во славу Испании. И как я понимаю, ваша правая рука вряд ли войдет в прежнюю силу — если только не случится чудо... — он удрученно вздохнул. — Боюсь, его королевское величество не согласится принять такую жертву. 

Дон Мигель не ожидал такого поворота и едва справился с яростью.

— Чудеса случаются, дон Барталомео, — медленно проговорил он.

Наместник тонко улыбнулся:

— Разумеется, дон Мигель. Однако святые отцы учат нас как уповать на милость Господа, так и смиренно принимать Его волю. 

Де Ованда ушел, оставив дона Мигеля в тяжелых раздумьях. Невзирая на боль, он попытался пошевелить пальцами и скрипнул зубами: указательный и средний пальцы лишь чуть дрогнули, чуда не произошло. 

Вечером он получил и другое неприятное известие от одного из своих офицеров: дон Паскуаль Ортега, капитан «Сакраменто», благополучно достигшего Санто-Доминго на день раньше их, исполняет теперь обязанности адмирала. С одной стороны — болезнь де Эспиносы не должна была препятствовать действиям эскадры, но с другой... Вкупе с визитом де Ованды картина вырисовывалась неутешительная. Дон Мигель был достаточно искушен, чтобы понять намек: в его службе больше не нуждались. Внезапный, и от того еще более сокрушительный удар! 

В бессильной ярости он проклинал французов — и еще больше англичан. Затем дону Мигелю в голову пришла мысль, что его смещение было вопросом времени. И «Сакраменто» не случайно прибыл из Испании, чтобы войти в состав эскадры — ну так вот он и вошел. С сеньором Ортегой в качестве адмирала. А ранение дало наместнику возможность немного пощадить самолюбие адмирала де Эспиносы. 

Его непредсказуемое величество король Карлос  изменил свое милостивое отношение к роду де Эспиноса — по своей ли прихоти или кто-то позаботился о том, чтобы напомнить ему обо всех вольностях, которые позволял себе сеньор адмирал в прежние годы. Кто-то? Не приходится ли Паскуаль Ортега дальним родичем дону Алонсо де Ларе?

Де Эспиноса закусил губу: получается, что он, успокоенный видимым бездействием де Лары, оказался слишком самонадеян и недальновиден и не уделял достаточного внимания извечному врагу. И от осознания, что это его — только его! — просчет, поражение было еще горше. 

Прежде де Эспиноса не задумывался об отставке и о том, что он будет делать после — как можно загадывать так далеко, тем более, человеку, связавшему свою судьбу с морем? Он не представлял себе иной жизни — без  зыбкой палубы под ногами и жгуче-соленых брызг, без запаха смолы, смешанного с едким запахом пороха.  Без  ощущения  грозной мощи корабля,  подвластной ему... С ранней юности он ходил на военном корабле — сначала под началом кузена, затем — став одним из самых молодых капитанов испанского флота. На его долю хватило сражений, и каждый бой мог стать последним. Однако судьба распорядилась иначе, хотя он никогда не просил небеса о покое. И сейчас перед ним со всей неумолимостью встал вопрос — что дальше? Построить новый корабль и возить табак и кожи? Он, Мигель де Эспиноса, уподобится купцу?! Все его существо восставало против этого... Тогда что же?

Предаваясь безрадостным размышлениям, он задремал и проснулся, когда за окнами было уже темно. Беатрис сидела возле его постели, откинувшись на спину кресла. Глаза ее были закрыты, и свеча, горевшая на столике, мягко освещала утомленное лицо. Почувствовав, что муж пошевелился, Беатрис сразу встрепенулась и с тревогой взглянула на него. Дон Мигель подумал, что жена уже третью ночь проводит рядом с ним, а днем занята бесконечными хлопотами. Когда же она спит? Однако его дурное настроение не оставило места остальным чувствам и прорвалось в сухом тоне: 

— Идите спать, донья Беатрис.

В ее глазах появились недоумение. 

«Почему я так суров с ней?»

Сожалея о своей несдержанности, Дон Мигель добавил, смягчая голос: 

— Нет никакой опасности, разве вы не слышали, что сказал доктор Рамиро?

— А если вам что-то понадобится? — возразила она.

— Позовите кого-то из слуг, того же Хосе. Парень совсем разленился. 

Беатрис упрямо сжала губы, и де Эспиносе вспомнились далекая Ла Романа и своенравная сеньорита Сантана, противостоявшая его насмешливым выпадам. 

— Тебе надо поспать, сердце мое, — ласково сказал он, совладав наконец с вопившем в нем демоном уязвленной гордости.

Но вместо того, чтобы согласиться с мужем, Беатрис встала из кресла и присела на край постели. Она коснулась холодных пальцев его правой руки, осторожно поглаживая их, затем переместилась выше, растирая кисть и свободную от лубков часть предплечья.

— Зачем это, Беатрис? — скептически спросил дон Мигель. — Тут уже ничего не сможет помочь.

— Отец Кристиан недавно отыскал манускрипт, привезенный, видимо, еще первыми монахами, — ответила она, не прекращая массировать его. — К сожалению, не все удалось разобрать, но там сказано о пользе таких растираний для восстановления кровотока, а в дальнейшем их надо сочетать с упражнениями. Или... хотя бы пытаться двигать рукой... — тихо закончила она.

Де Эспиноса решил не спорить, пусть и был убежден в бесполезности каких-либо растираний — к чему лишать жену призрачной надежды. Беатрис принялась поглаживать его шею и надплечье. К его удивлению, ему было отчасти приятно то, что она делала, а онемевшие мышцы начало покалывать словно горячими иголочками. 

июнь 1694

Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Беатрис прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо. 

Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол.  Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу, затем позвала девочку:

— Пойдем-ка побегаем, Изабелита.

Беатрис согласно кивнула и, встав, подошла к окну, высматривая мужа.

За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке: вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но тем не менее приготовил ароматическое масло для растираний. 

Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплый отвар из трав или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком. 

В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту.

«Вынужден — очень точно слово, не так ли?»

Беатрис снова вздохнула. Она догадывалась, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа.  Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности.

Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Бывало, что он проводил в кабинете целый день, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю, и даже не спускался в зал для обеда или ужина: еду ему относил Хосе. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых мужем время от времени, явно не было ничего утешительного.

Слуги были напуганы и старались лишний раз не попадаться дону Мигелю на глаза. Только Беатрис входила к нему, чтобы заняться больным плечом, и смело встречала мрачный взгляд мужа. Однако вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его раздражения. Особо тревожно ей было в те вечера, когда Хосе носил в кабинет одну бутылку вина за другой...

Беатрис пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности ее методов, не имел ничего против неспешных прогулок. Беатрис начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы целый шкаф в библиотеке, но прекратила и это занятие, прежде приходившееся по душе дону Мигелю, поняв, что тот не слушает ее. 

Где-то в начале апреля, в один из плохих вечеров она не выдержала, и с бьющемся в горле сердце, переступила порог кабинета. Терпкий запах рома ударил ей в ноздри. Стол бы заставлен бутылками, большей частью — пустыми. Дон Мигель, без камзола, в распахнутой на груди рубахе, сидел в кресле. Его голова была запрокинута, и на мгновение Беатрис показалось, что он мертв.

— Мигель... — сдавленным от ужаса голосом прошептала она.

Взгляд его воспаленных глаз упал на жену, и он повел рукой, будто отгоняя призрак:

— Прочь... прочь! Вам тут не место, сеньора...

— Мигель!

Он встряхнул головой  и с безмерным удивлением пробормотал:

— Беатрис? Что ты тут делаешь?

Беатрис замотала головой и попятилась к дверям, и лишь с силой захлопнув их, дала волю слезам. Той ночью она долго расхаживала по своей спальне, кусая губы, чтобы  вновь не разрыдаться. Страх за мужа и отчаяние снедали ее. Лишь когда небо на востоке посветлело, она упала на постель и забылась коротким  беспокойным сном.

В этот день Беатрис вышла из своих комнат, не зная, что еще ей ожидать.  Муж был в зале. Он ничего не сказал о случившемся накануне, но внимательно посмотрел ей в глаза, и у нее почему-то немного отлегло от сердца. С тех пор он перестал гонять Хосе в винный погреб.

И вдруг в начале мая муж сообщил Беатрис, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила:

— Но разве вы не приверженец Дестрезы?

Вопрос не вызвал у Мигеля обычного раздражения, и он довольно охотно пояснил:

— Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки.

Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, надеясь, что это выведет дона Мигеля из мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость оказалась преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение — вернее, переучивание, — шло с большими трудностями... 

Вот и сейчас не сумев отбить выпад, он получил укол в защищенную нагрудником грудь и в бешенстве отбросил шпагу. Итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно отмахнулся. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна.

По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам. 

— Благодарю вас, донья Беатрис, — сдержанно сказал он, беря протянутое полотно и вытирая лицо.

— Донья Беатрис, — сеньор Кадорна галантно склонился перед ней.

— Доброе утро, маэстро Лоренцо, — ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдав ей полотно, схватился за правое плечо.

— Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, — негромко сказала она.

— Я сражался левой рукой, донья Беатрис, — не особо любезно отозвался де Эспиноса. — Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время.

Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к разуму мужа.

— Чрезмерные усилия опасны...

— Беатрис, ты не понимаешь! 

— Не понимаю! — гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. — Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! — Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: — Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль...

— Беатрис! — с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая ее. — Я не мальчик... чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе!

Беатрис взбежала по лестнице, задыхаясь от боли. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня... Она в отчаянии покачала головой, ее душа была полна горечи.

Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны. Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала. Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не пожирала  его денно и нощно. И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно, даже более...

Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль Беатрис стала еще глубже. Она боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным.  Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль...

* * *

Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Де Эспиноса каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко. Или она сама убедила себя в этом? 

Дон Мигель был отстранено-вежлив с ней, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно... 

Она бы очень удивилась, узнав, что и дон Мигель занят примерно тем же. Тот апрельский вечер, когда он был настолько пьян, что ему начали являться тени... В первый миг он не узнал вошедшую жену — и ужаснулся.  И ведь позже он даже не мог вспомнить,  кто же ему померещился. Маркиза де Франкавилья? Или еще какая-то женщина, без сожалений оставленная им в прошлом? А может, донья Арабелла? Как бы там ни было, это стронуло один из камней осыпи, которая многие недели погребала его под собой.  Во время ссоры Беатрис, не зная того, коснулась весьма болезненной  раны, нанесенной  его самолюбию. Но ее упреки  вдруг заставили  его взглянуть на  себя со стороны. К чему эти тренировки? Кому и что он собирается доказать? Смешно думать, что Королевский совет  будет до такой степени впечатлен, узнав о  подвигах бывшего адмирала де Эспиносы, совершенных им  левой рукой, что изменит свое решение...

Дон Мигель не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. И внезапно, и от того еще более остро, он ощутил, как страдает жена от его холодности, однако гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу. 

* * *

Как-то под вечер, Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе де Эспиноса, усадив Изабеллу на Райо, водил коня по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил. 

«Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?»

Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на жену, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же спустилась вниз, опасаясь, что муж уже увел Райо в конюшню. Но нет, они все еще были во дворе. 

— Тебе нравится Райо, Изабелита? — спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня.

— Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко— далеко!

— Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? — с грустной улыбкой спросила Беатрис.

— Не знаю... туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, — девочка пожала плечами и великодушно разрешила: — Ты можешь ехать с нами!

— Если твой отец не против, — Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули.

— Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, — негромко сказал он.

Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо:

— Мои слова были необдуманны и жестоки. Я... сожалею о них. Простите.

— Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, — ответил он и, к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: — Маленькая сеньорита Сантана...

— А кто, кто это — сеньорита Сантана? — черные глазки Изабеллы заблестели от любопытства.

— Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама — его дочь, — дон Мигель улыбнулся, глядя на Беатрис и медленно проговорил: — Я женился на ней и теперь ее имя Беатрис Сантана де Эспиноса.

— Так значит, я тоже должна буду добавить фамилию мужа к моей? — на личике Изабеллы появилась недовольная гримаска.

— Изабелита, чем же ты недовольна? — Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце.

— Мне нравится только моя, — безапелляционно заявила малышка. — Пусть мой муж добавляет.

— Возможно, фамилия твоего будущего супруга тоже будет красива, — серьезно сказал ей отец.

Девочка недоверчиво свела бровки, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды. 

— Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, — Беатрис смотрела ему прямо в глаза, — наверняка их сводит от усталости.

— Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, — де Эспиноса обнял ее.

Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли вовнутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни.

— Опять что-то выпрашивает у Долорес, — заметила Беатрис.

— Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, — ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему.

Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» — как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными:

— Вы позволите вам помочь? 

— Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис.

Де Эспиноса с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол.

— Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности.

— Мне это доставит только радость, дон Мигель, — Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония.

Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис:

— А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме?

Беатрис рассмеялась:

— Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо.

Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое.

Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и желание штормовой волной накрыло дона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье жены и притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях!

Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и молодая женщина прильнула к Мигелю. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх.

— Пожалуй, мне следует... поблагодарить тебя, — прерывающимся голосом сказал он, — за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания... Как было бы неуместно сейчас парадное платье, — он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза.

Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ей прижаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком. 

До сих пор де Эспиноса властно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения. 

Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Дон Мигель сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом де Эспиноса прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам:

— Беатрис... ты самое дорогое, что у меня есть...

Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова. 

— Ты плачешь? — он провел рукой по ее лицу. — Почему?

Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы.

— Сейчас все пройдет... Прости, — она всхлипнула и покачала головой. — Ты был так далек от меня... 

— Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, — на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. — Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.

Апрель 1696, Гавана

Арабелла Блад любовалась защищенной двумя мощными крепостями бухтой Гаваны. Одна из них, Ла-Фуэрса, сложенная из огромных обтесанных блоков, серой громадой высилась как раз напротив галеона «Сантиссима Тринидад», на котором бывший губернатор Ямайки Питер Блад и его семья возвращались в Англию. Вторая крепость, Эль-Морро, была построена на скалистом мысе, в наиболее узкой части пролива. И обе грозно нацелились в сторону моря пушками.

Для Арабеллы, много лет прожившей сначала на Барбадосе, потом на Ямайке, Англия теперь казалась столь же загадочной землей, как когда-то для европейских первопроходцев Новый свет. Она была почти уверена, что муж решит отправиться в Квебек, и поэтому удивилась, когда он сказал, что все-таки выбрал Сомерсет. Она удивилась еще больше, даже встревожилась, узнав, что путь до Азорских островов им предстоит проделать на одном из кораблей испанского торгового каравана. С одной стороны — их страны были союзниками в этой бесконечной войне, а испанские караваны шли под надежной охраной, но имелись и другие... стороны. Однако проблема взаимоотношений с союзниками являлась для Питера делом глубоко личным и политическому моменту не отвечающим — об этом он со своей обычной иронией и заявил ей, добавив, что не все испанцы с ходу жаждут вцепиться ему в горло, и среди них тоже попадаются приличные люди.

Кто были те таинственные приличные люди, она не знала, но безусловно, за годы на посту губернатора и пользуясь присоединением Англии к Аугсбургскому альянсу, Питер упрочил старые связи. К тому же, необходимость завершения неких срочных дел не позволила Питеру отправиться на родину на корабле, доставившем на Ямайку его преемника. А на Азорах можно без труда пересесть на корабль, идущий в Англию. 

Все эти доводы казались достаточно убедительными, но что касается самой Арабеллы, то она невольно думала о событиях почти семилетней давности, и неясная тревога временами легонько покалывала где-то внутри. Дон Мигель де Эспиноса угрожал передать ее трибуналу Инквизиции, находящемуся именно здесь, в Гаване. 

Правда, теперь она сомневалась, что последствия для жены английского губернатора были бы неминуемо трагичны — даже если судьба оказалась бы настолько немилосердна к ней и дон Мигель пошел на то, чтобы осуществить свои намерения. Но тот ужас, который внушала Инквизиция и за пределами испанских владений, заставлял Арабеллу внутренне содрогаться. Если бы она предстала перед трибуналом, пусть по таким чудовищно надуманным обвинениям, то утрата памяти, скорее всего, только ухудшила бы ее положение. Что могла бы она сказать в свою защиту, и чего бы стоило ее слово против слова адмирала Испании?

И надо же было такому статься, что в итоге она все-таки оказалась в Гаване, правда, не беспомощной пленницей, а как богатая и респектабельная пассажирка «Сатниссимы Тринидад», путешествующая со своим супругом и шестилетней дочерью...

Отплытие каравана было назначено на последний день марта, но этого не произошло. Флот Тьерра-Фирме, шедший из Картахены, запаздывал, и всем оставалось только ждать. За неделю ожидания она и Питер успели несколько раз прогуляться по городу, который весьма отличался от Порт-Ройяла. Узкие улицы Гаваны были застроены домами в испанском стиле, иногда — с явными признаками мавританского влияния. Арабелла с любопытством рассматривала затейливые барочные фасады церквей, в изобилии украшенные скульптурами, их колоннады и сложные купола, и ей нравилась Гавана, не зря снискавшая славу самой красивой островной столицы.

«Зачем же я думаю о том, что случилось много лет назад? Ведь, благодарение Небу, все закончилось благополучно — по крайней мере, для нас с Питером...»

Узнай муж о ее мыслях, наверняка Арабелла услышала бы одно из изречений его любимых поэтов, как нельзя более подходящее к ситуации. 

— Как ты находишь крепость Королевской силы? — раздался негромкий бархатистый голос Питера, и Арабелла вздрогнула: задумавшись, она не слышала, как он подошел.

— Я смотрю вовсе не на крепость, хотя она, безусловно, достойна пристального изучения, — и Арабелла улыбнулась: — Не так ли, капитан Блад?

— О, разумеется, дорогая. Обрати внимание на высоту стен. Френсис Дрейк, пришедший, чтобы взять город, отказался от своих намерений. Первоначально в крепости не предусматривалось ни одной лестницы, так что задача ее штурма была невыполнима. 

— А как же гарнизон?

— Солдаты поднимались в крепость по веревочным лестницам.

Арабелла не удержалась от того, чтобы поддразнить мужа:

— И сам капитан Блад тоже не смог бы взять Гавану?

— Не всегда имеет смысл лезть напролом, дорогая, — Блад окинул Арабеллу пристальным взглядом. — Есть много способов добиться своего. 

Она приготовилась было возмутиться двусмысленностью его фразы, но Питер продолжил:

— Как-то раз мы с месье Ибервилем немного позабавились в Гаване... 

— Ворвались в крепость без веревочных лестниц? Или взяли на абордаж таверну? — довольно-таки язвительно поинтересовалась Арабелла, не ожидавшая, что ее шутливый вопрос вызовет у мужа вполне конкретные воспоминания. 

— Что? Нет, никаких лестниц и абордажа, — Блад усмехнулся чему-то и туманно добавил: — В Ибервиле умер великий актер... 

— Ты сожалеешь, что не принял его предложение и не выбрал Новую Францию? — Арабелла поняла, что Питер не намерен делиться прочими подробностями «забавы».

— Стоит дождаться, по крайней мере, окончания войны... — Блад замолчал и окинул бухту взглядом. Он действительно был готов согласиться, однако в итоге написал Ибервилю, что повременит с принятием решения.

В глазах Арабеллы мелькнуло беспокойство, и он улыбнулся:

— Я не могу рисковать вашими жизнями, дорогая.

Из крепости Эль-Морро прозвучал выстрел из пушки, ему вторил крик одного из матросов с мачты. Несколько других членов команды, доселе предававшихся праздности на палубе, зашевелились. Они возбужденно переговаривались и указывали в сторону открытого моря.

Блад оглянулся и хмыкнул:

— Ну вот и флот Тьерра-Фирме. Думаю, завтра, в крайнем случае — послезавтра мы отправимся наконец-то в путь.

Арабелла оглянулась вслед за ним и увидела не менее десятка огромных кораблей, двигающихся по направлению к порту. А на горизонте показывались все новые и новые паруса.

— Впечатляющие зрелище, — заметил Блад. — Но когда весь караван выйдет в море, кораблей будет чуть ли не вдвое больше — и это только торговые. Кроме того, в качестве охраны к нам присоединятся шесть или семь военных галеонов. 

— Мне и самой не терпится пуститься в путь. Да, Мэри жалуется, что с Эмилией нет никакого сладу здесь, на корабле. Ей скучно, и Мэри уже несколько раз снимала ее с вант или пресекала попытку пройтись по бушприту. И это еще самое начало путешествия. Что же будет в самом плавании?

— Уверен, на борту «Сантиссима Тринидад» будут и другие пассажиры с детьми, так что Эмили найдет себе друзей и не будет приводить Мэри в отчаяние.

* * *

Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса — по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них.

Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и, сидя в кресле возле окна, читал взятый с собой потрепанный томик Горация. Арабелла прислушалась — из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука. Значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали — заметив, что она проснулась, муж сказал:

— Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван — пока все корабли держатся близко друг от друга. 

К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз — они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами. 

— Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, — Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневом камзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад. 

Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и... у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса.

Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки — и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала.

Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру — к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте. 

Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали. 

Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову.

— Питер... — потрясенно прошептала молодая женщина, глядя вслед де Эспиносе. — Как это возможно?!

— Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, — неожиданно философски сказал Блад.

— Мы можем пересесть на другой корабль? 

— Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше.

— А ты?

— То же самое относиться и ко мне — криво усмехнулся Питер. — И потом — его правая рука изувечена.

— Почему ты так думаешь?

— Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой? 

— Но... он коварен и мстителен! — в отчаянии воскликнула Арабелла. 

— В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет. 

— И что теперь? 

— А ничего, — пожал плечами Блад. — Будем плыть дальше...

— Легко сказать, — пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла.

* * *

Де Эспиноса стоял на шкафуте, судорожно стискивая планшир руками. Покалеченное плечо тянуло и дергало болью, но он не обращался внимания на боль — в этот миг он ни на что не обращал внимания...

...После землетрясения де Эспиноса не стал выяснять что стало с губернатором Бладом и его женой, отдав все на волю Провидения, и намеренно не интересовался делами английских колоний. Он практически был уверен, что его враг мертв. И одному дьяволу было известно, что он испытал, увидев Питера Блада в двух шагах от себя... Он едва совладал с собой и не мог бы объяснить, что остановило его от того, чтобы не прикончить Блада на месте. Память о проигранном семь лет назад Божьем суде? Пусть он не примирился — о нет! Но... Де Эспиноса ядовито поддел себя: уж не ощутил ли он нечто, сродни благоговению перед невероятной, нечеловеческой удачей Блада? Вздор! Его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов и небесам, и аду. Тогда что, присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, на Исле-де Мона она спасла ему жизнь. С другой стороны, он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться — даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантиссима Тринидад»...

Де Эспиноса глубоко вдохнул напоенный солью воздух. Ярость медленно уходила, оставляя горечь и глухую тоску. Ему вдруг подумалось, что это очередное, ниспосланное свыше испытание. А значит, он должен держаться стойко и не роптать. Он посмотрел вверх: над его головой плыли подсвеченные солнцем паруса. Странное ощущение — быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал...

...Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Европу, и перед доном Мигелем встала дилемма — брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок. 

«Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью».

Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск...

Де Эспиноса постоял еще немного на шкафуте, затем спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли рассказать ей? Пожалуй, что нет. К тому же, вряд ли ей придется разговаривать с доньей Арабеллой по душам, да и лишние волнения ей ни к чему.

Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части, затем прошел возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем. 

Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана — приземистого жизнерадостного дона Хуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, священника отца Доминго, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.

В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании — по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами. Легкая улыбка временами озаряла ее лицо, особенно когда она смотрела на дона Мигеля. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос: 

«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться?»

Затем она призналась себе, что скорее ее удивляет любовь и обожание в глазах сеньоры де Эспиносы, чем сам брак.

Когда женщина встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему та словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, Арабелла увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье. 

«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча...»

Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь капризам Случая, пожелавшего вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней — его бывшей пленницей. И все-таки, в глубине души она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость. 

Испанец держался надменно и избегал смотреть на своих врагов. Ежели его взгляд устремлялся в их сторону, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Питера также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и ее тревога немного улеглась. 

Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что Эмилия нашла себе подругу в лице дочери дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой — по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.

— Эмили, кажется, у тебя новая подруга?

— Да мама, ее зовут Изабелла — почти так же красиво как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.

— А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?

Девочка посмотрела на нее с недоумением:

— Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита — la amiga. А сам корабль — la nave... — она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: — Мама, посмотри, что у меня есть!

На ладони у нее была золотая ладанка в форме ковчега — скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.

— Где ты это взяла, Эмили? — строго спросила Арабелла.

— Мне дала она — девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, смотрела на них.

— Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.

Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:

— Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую...

— Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? — Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем Эмили: — А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?

— Хотелось...

— Изабелита! — их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.

— Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.

— Про морских чудовищ? — насупившаяся было Эмили просияла.

— Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, — уверила ее мать. 

Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:

— Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.

— Благодарю вас, сеньора... — в голосе жены дона Мигеля было удивление.

— Прошу меня извинить, мы не представлены, — спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. — Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.

— А это, вероятно, — вашей, миссис Блад, — настороженность ушла из глаз сеньоры де Эспиноса, и она тепло улыбнулась. 

В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии — правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон. 

Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться. 

* * *

На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Она несколько раз разговаривала с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для его смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница — испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны — на противоположном. Никаких столкновений, конечно же не случилось — наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь — Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении. Беатрис знала о нелюбви — если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: ведь те были виновниками гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд мужа, брошенный им на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть. Беатрис встревоженно вгляделась в его лицо, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Она попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось. Однако невозможно было не видеть, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление оставило Мигеля, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как в ту тяжелую зиму, после своей отставки. 

Недоумение Беатрис усилилось, когда два дня спустя муж сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.

— Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок? 

Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:

— Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с... еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию? 

— Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании — как вы изволили выразится — на «Сантиссима Тринидад» для Изабелиты нет.

Не ответив, он отошел от Беатрис и остановился, глядя в окна каюты.

— Что происходит, дон Мигель? — продолжала спрашивать она, — Вы так напряжены, кто эти люди?

Молчание длилось так долго, что она уже не рассчитывала услышать объяснения, но дон Мигель вдруг глухо выговорил:

— Это мой враг, Беатрис. 

То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны или распахнула дверь глубокого подвала, и из мрака на нее повеяло чем-то зловещим. 

— Я... скажу Рамоне.

— Пусть играют, — неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: — Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку. 

* * *

После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, у пассажиров находились нехитрые развлечения: они занимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем, а отец Доминго чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, и все с энтузиазмом откликались на его инициативу.

Беатрис оказалась перед выбором: она не хотела расстраивать мужа, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.

Выйдя на палубу, она увидела девочек возле грот-мачты, рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но Беатрис призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.

— Арабелла!

Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти, и медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис, затем обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.

Мисс Блад больше не смотрела на Беатрис и поэтому не видела, что с той твориться.

…«Арабелла, не уходи...» — шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли. 

А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившей его грудь совсем рядом с сердцем...

Беатрис судорожно вздохнула. Почему до сих пор она не удосужилась узнать, как зовут англичанку?!

«Вас не должна смущать донья Арабелла... В настоящем этому нет места...»

Как же — вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!

«Арабелла! Арабелла, жена его врага...»

Ревность опалила жгучим огнем. Мысль, что это могло быть лишь совпадение, мелькнула и сразу ушла. Беатрис знала, что чутье не обманывает ее. Кивнув Рамоне на дочь, она сжала губы и направилась в каюту.

Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и молодая женщина непроизвольно положила руку на живот в извечном защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее. Она обязательно спросит у мужа. Позже.

начало июня 1696

Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но не доходя до Азорских островов, караван попал в зону штиля, и уже неделю, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли они одолели за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с наполнявшей ее сердце печалью. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало ее.

Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли — в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, хотя Беатрис и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго. 

«На палубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».

Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку стула, глядя перед собой расширившимися глазами. 

«Еще слишком рано! Я просто поторопилась...» 

Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее...

* * *

Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу — все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.

— Что, дорогая? — отозвался Блад, не поднимая головы. — Я тоже слышу ее крики.

— Тогда это непохоже на тебя, Питер.

— Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? — он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: — Прежде всего, на корабле есть врач.

— Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?

— Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, — Блад поднялся и отошел к окнам каюты.

— Вряд ли там ему приходилось принимать роды, — возразила Арабелла.

— Возможно, у него была практика и на берегу. 

Арабелла покачала головой. Суета началась еще вчера, однако сеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные. 

Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась к ней глубокой симпатией. К ее удивлению, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства сеньора де Эспиноса упоминала, что ребенок появится на свет лишь в конце июля. 

— Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо...

— Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!

До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул: 

— Бедняжка. Я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.

— Я поговорю с ним.

— Ты?! — Блад развернулся к ней и нахмурился. 

— Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка...

— Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать их жизнями, чем принять от меня помощь.

— И все же я попытаюсь убедить его. 

* * *

Завидев Арабеллу, дон Мигель де Эспиноса шагнул ей навстречу. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах — он будто вправду собрался в бой.

— Зачем вы пришли, донья Арабелла? — спросил он совершенно безжизненным голосом, преграждая ей путь.

Арабелле показалось, что за прошедшие сутки дон Мигель постарел на несколько лет: еще резче обозначились скулы, а у губ залегли горькие складки.

— Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, — как можно мягче сказала она. — Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.

Его рот саркастически скривился :

— Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу? 

— Мой муж хороший врач...

— Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! — прервал ее де Эспиноса. — Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным врачом,— а к счастью, это не так, — я и тогда не обратился бы к нему.

— Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!

— Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?

Арабелла требовательно смотрела на него:

— Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает! 

— На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию... 

Сквозь переборку послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть. 

— Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, — тихо сказала Арабелла.

— Что вы сказали?! — испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не отвела взгляд.

— Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов. 

По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:

— Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла. 

* * *

Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».

— Разумеется, он отказался.

— Да.

— Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал, — проговорил Питер, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.

— Арабелла, это его выбор, — устало добавил он.

— Но не его жены! — с гневом в голосе воскликнула она.

Блад вздохнул, ничего не ответив.

Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Доминго вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти. 

Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:

— Де Эспиноса вручил их милости Господней, — с горечью сказала она мужу.

— Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство. 

— Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению. 

— Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, — Блад грустно усмехнулся.

— Все так, но я должна попытаться еще раз, — вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. — Иначе... иначе я перестану уважать себя.

Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.

— Дон Педро Сангре, — глухо произнес он, — Я... прошу вас, — он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.

Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.

Кто-то провел по лицу Беатрис влажной прохладной тканью.

— Сеньора де Эспиноса, вы слышите меня?

Мужской голос был смутно знаком ей, но глаза открывать не хотелось. Она будто плыла в туманном мареве, и все казалось далеким — и уже неважным.

Разве могла Беатрис вообразить, что такая желанная для нее беременность закончится сущим адом? Поначалу ничто не предвещало беды, это был второй ребенок, и она даже не сильно тревожилась, что сын — в том, что она носит сына, Беатрис была уверена с самого начала — решил появиться раньше положенного срока. В первые часы ей удавалось довольно успешно справляться со схватками, а потом она поняла, что с ней что-то не так. Стемнело, и каюту освещали масляные лампы. Причудливые тени метались по потолку, и несмотря на открытые окна, от духоты не было спасения. Она видела растерянность на лице Мерседес, которой прежде случалось принимать роды, помогая своей матери — одной из самых опытных повитух в Санто-Доминго.

Муж также был обеспокоен, через какое-то время (какое? Беатрис не могла бы даже приблизительно определить это) возле ее кровати появился сеньор Бонилья, затем все заслонила боль...

— Сеньора де Эспиноса!

Ее безвольной руки коснулись чьи-то пальцы, ища пульс. Прикосновения и настойчивые призывы вывели Беатрис из забытья, и боль вновь принялась терзать ее тело. Молодая женщина не сдержала стона и, приподняв тяжелые веки, встретилась взглядом с синими глазами того самого англичанина, супруга миссис Блад, которого дон Мигель назвал своим врагом. Он был без камзола, а рукава его рубаха были закатаны. Боль даже отступила на мгновение, до такой степени это было неожиданно. Как он сюда попал?!

— Что вы здесь делаете? — спросила Беатрис, с трудом разлепляя искусанные губы.

— Мое имя Питер Блад, я врач, и нахожусь здесь для того, чтобы помочь вам.

Он отпустил ее запястье и, поднявшись, обернул вокруг своих бедер широкий кусок полотна.

— Врач? — Беатрис смотрела недоверчиво. — Где мой муж? — она огляделась: на столе, придвинутом к кровати, ярко горели лампы, за окнами темнело — вторая ночь вступала в свои права. — Мигель!

— Да, врач, — повторил Блад, — Ваш муж за дверями каюты, с нетерпением ожидает рождения ребенка. Позвольте мне осмотреть вас, а потом мы вместе поможем родиться вашему сыну... или дочери.

О какой помощи он толкует? Разве ей можно помочь?

— Сеньора де Эспиноса, мы теряем время, — Питера беспокоил блуждающий взгляд молодой женщины, и он мысленно клял упрямого испанца.

— Хорошо... — наконец выговорила она.

Беатрис чувствовала, как сильные чуткие пальцы ощупывают ее напряженный живот. Крепкая от природы, она редко болела и не помнила, чтобы ей когда-либо приходилось прибегать к услугам врача. Изабелита также не доставила ей особых проблем, а сегодня уже во второй раз посторонний мужчина дотрагивался до нее. Однако стыд остался где-то далеко — там же, где и ее надежды.

— Ребенок лежит неправильно, — сказал Блад.

Беатрис и сама подозревала это, но при словах врача ее охватила тоска. Скатываясь из уголков глаз к вискам, побежали слезы.

— Позовите моего мужа, — попросила она, — Я хочу... проститься.

— Я думаю, вам стоит повременить с прощанием, сеньора де Эспиноса. Сейчас я поверну ребенка, — Питер заметил во взгляде молодой женщины страх и слегка улыбнулся: — Еще немного — и было бы слишком поздно, но у нас все получится. Доверьтесь мне. Великий Амбруаз Паре практиковал манипуляцию поворота плода более века назад, — он показал ей бутылочку с темным содержимым: — Я дам вам вот этой тинктуры, она уменьшит ваши страдания, но увы, полностью от них не избавит.

В глазах Блада было участие, его голос звучал мягко, но в то же время измученная Беатрис слышала в нем уверенность и сдержанную силу, и ее душа невольно потянулась к источнику этой силы. Она глубоко вздохнула и послушно выпила растворенное в воде лекарство, не замечая его вкуса.

Открылась дверь, в каюту вошла Мерседес с кувшином горячей воды и встала рядом с кроватью.

Вскоре голова Беатрис закружилась, а предметы, и до того не отличающиеся четкостью линий, стали расплываться еще больше. Блад склонился над ее разведенными коленями, его ладонь легла на верхнюю часть живота Беатрис.

— Вы готовы, донья Беатрис? — спросил он, внимательно глядя на нее.

Беатрис кивнула и закрыла глаза.

* * *

Дверь закрылась за спиной Питера Блада. Весь обратившись в слух, дон Мигель застыл в нешироком проходе между каютами. Он старался не думать о том, что сейчас делает этот пират с его женой.

...После разговора с доньей Арабеллой он долго стоял, глядя в никуда. Потом перед ним возник сеньор Бонилья, который отводил глаза в сторону и бормотал слова сожаления, но их смысл не доходил до сознания. Только когда врач сказал, что следует послать за отцом Доминго, дон Мигель вздрогнул, стряхивая оцепенение. Отстранив рукой врача, он шагнул в каюту, и взгляд его упал на профиль жены, словно выточенный из белого мрамора.

— Беатрис... — позвал он, но ее веки не дрогнули.

— Дон Мигель, не стоит прерывать благословенное забытье, — подал голос сеньор Бонилья. — Отпустите ее с миром...

Сердце оборвалось в бездну, и в ту же секунду пришло решение. Чудовищное. Единственно верное.

«Отпустить?! Черта с два!»

Он круто повернулся и, не слушая продолжающего что-то говорить врача, вышел.

«Я вручил ее Твоей милости, но она слишком хороша для Тебя. Один раз я уже

оспорил Твою волю — и сделаю это снова. Пусть и гореть мне потом в аду!»

...Арабелла с беспокойством посматривала на испанца.

— Вот увидите, все закончится хорошо, — в который раз повторила она.

За себя она волновалось гораздо меньше, когда пришел срок появится Эмилии. Но долгие часы мучений наверняка отняли у сеньоры де Эспиноса все силы, и теперь Арабелла укоряла себя, что не решилась поговорить с доном Мигелем раньше.

Из-за переборки до них доносились неясные голоса, говорил в основном Питер, однако слов было не разобрать, а женский голос звучал едва слышно, но во всяком случае, донья де Эспиноса была в сознании. В соседней каюте сонно хныкала маленькая Изабелла, не понимающая что происходит, а ее няня напевала песенку, пытаюсь успокоить малышку. Худощавая женщина с мрачным лицом, по виду служанка, принесла с камбуза горячей воды в узкогорлом кувшине. Затем все стихло, даже девочка перестала плакать. Казалось, что время остановилось, застыло вместе с де Эспиносой, и Арабелла начала прохаживаться взад и вперед, чтобы доказать самой себе, что это не так.

— Почему так тихо? — отрывисто произнес дон Мигель. — Если с ней что-то случилось...

Арабелла хотела возразить ему, сказав, что по его милости помощь могла прийти с опозданием, как вдруг гнетущую тишину разорвал отчаянный крик. Арабелла замерла на месте, напряженно прислушиваясь. Прошло еще несколько томительных минут, затем Питер резко, повелительно сказал что-то, заглушенное новым криком. Дон Мигель двинулся к двери, даже в тусклом освещении было заметно, как побелело его лицо. Подбежав к испанцу, молодая женщина схватила его за руку:

— Дон Мигель! Остановитесь, вам туда нельзя!

— Там моя жена! — он вырвал руку, бормоча то ли молитвы, то ли проклятия.

— Дон Мигель!

Де Эспиноса, не слушая ее, распахнул дверь и увидел Питера Блада, своего заклятого врага, стоящего на коленях рядом с постелью Беатрис и держащего в руках новорожденного — маленький красный комочек.

— У вас сын, дон Мигель.

Светлые глаза, в которых дону Мигелю вечно чудилась насмешка, глянули, казалось, ему в самую душу. Он чуть ли не с недоумением воззрился на сморщенное личико младенца, а тот раскрыл крохотный рот и неожиданно громким криком возвестил всем присутствующим о своем появлении на свет.

— Сын... — хрипло пробормотал он и пошел вперед, протягивая руки, чтобы принять драгоценную ношу. Из его груди вырвался смех, больше похожий на рыдание: — Диего!

Привычный мир де Эспиносы сминался, рушился, не оставляя камня на камне от его прежних убеждений.

«Око за око... Жизнь... за жизнь?»

Змей Уроборос, кусающий себя за хвост, созидание и разрушение, постоянное перерождение без начала и конца...

«Все возвращается на круги своя...»

Новорожденный затих, чувствуя тепло его ладоней. Какой же он маленький!

Дон Мигель спохватился:

— Моя жена, она... — он с тревогой посмотрел на распростертую на постели Беатрис.

— Это обморок. Смотрите, сеньора де Эспиноса уже приходит в себя.

Мерседес, закончив обихаживать свою госпожу, собрала ворох окровавленных простыней и подошла к дону Мигелю, чтобы забрать младенца.

Беатрис пошевелилась, ее глаза открылись, и она обвела окружающих затуманенным взглядом. Она чувствовала необычайную легкость, ее тело будто парило в воздухе. Рука потянулась к животу. Ребенок! Она не слышала его плача, что с ним?

— Беатрис! — над ней наклонился муж.

— Мой малыш?

— С нашим сыном все хорошо...

— У вас замечательный сын, сеньора де Эспиноса, и очень сильный — как и вы, — сказал Блад, складывая свои инструменты и бутылки с тинктурами в сумку.

— Капитан Блад, я... благодарю вас за спасение моей жены и ребенка, — медленно проговорил де Эспиноса.

«Капитан Блад? Разве он не является врачом?» — в очередной раз удивилась Беатрис.

— Я давал когда-то клятву Гиппократа, дон Мигель, — странный врач вдруг усмехнулся: — В конце концов, это был мой долг.

Де Эспиноса обернулся к Арабелле и глухо сказал:

— Донья Арабелла, прошу меня извинить, я был груб с вами сегодня... и прежде.

— Я не держу на вас обиды, дон Мигель, — ответила она, затем с улыбкой посмотрела на Беатрис: — Поздравляю вас, донья Беатрис. Я рада, что все закончилось благополучно.

— Спасибо... мистер Блад, — Переведя взгляд с Блада на своего мужа, а потом на Арабеллу, Беатрис добавила: — И вам, донья Арабелла...

— Донья Беатрис, — Мерседес протянула ей маленький сверток.

— Пойдем, дорогая, — позвал Блад, — не будем мешать. Завтра я проведаю вас, сеньора де Эспиноса.

Он наклонил голову, дон Мигель, помедлив, ответил учтивым поклоном. Но Беатрис не заметила этой заминки. Не отрываясь, она смотрела на сына.

— Где же нам найти кормилицу на корабле? — озабоченно спросила Мерседес.

— Я сама буду кормить его, — заявила Беатрис, заставив служанку неодобрительно поджать губы.

Дон Мигель опустился на колени возле кровати и прижался лбом к руке жены:

— Я был в шаге от того, чтобы позволить тебе умереть. Сердце мое...

— Все уже позади, Мигель, — с нежностью ответила она.

Он поднял голову и жадно вгляделся в лицо сына:

— Мы назовем его Диего... Он точно вернулся ко мне... А теперь отдыхай.

Беатрис сонно подумала, что ее ревность была глупостью. Встреча двух врагов, сказанные еще в Ла-Романе слова Лусии о женщине, то ли гостье, то ли пленнице на корабле дона Мигеля — все это говорило о давней мрачной истории, и участников этой истории связывало нечто, куда более сложное — и драматичное. Она еще поразмыслит об этом. А сеейчас рядом с собой она чувствовала маленькое тельце сына и глаза смыкались от неимоверной усталости...

три дня спустя

Мерседес смирилась с желанием своей госпожи самой кормить сына и показала Беатрис, как прикладывать ребенка к груди. В первый день из сосков выступило лишь несколько густых капель, и Диего недовольно хныкал, но ночью груди начало покалывать от подступающего молока, и на следующее утро новорожденный жадно зачмокал, утоляя свой голод. Беатрис беспокоило другое — ее лихорадило, и она опасалась, что молоко перегорит или превратится в яд.

К счастью, ровный попутный ветер наконец-то наполнил паруса галеона и через открытые окна овевал ее разгоряченное лицо, принося небольшое, но облегчение. Мистер Блад — или дон Педро, как его именовал ее муж, зашел проведать Беатрис, и ей показалось, что он встревожен. Однако на ее вопрос он ответил, что пока ничего нельзя сказать, надо выждать несколько дней. Он оставил для нее какие-то загадочные настойки — и Беатрис, несмотря на весь свой опыт, не могла понять что же входит в их состав. Мерседес, как обычно, поджимала губы и говорила, что во всем виновато молоко. Но сегодня Беатрис чувствовала себя лучше, хотя тело до сих пор казалось изломанным. Она не помнила, чтобы после рождения Изабеллы так долго не могла справиться со слабостью. Хорошо, у дочери есть подружка: девочка, убедившись, что ей снова можно входить к матери и пользуясь тем, что взрослым было не до нее, все дни проводила с Эмили Блад...

Диего заснул у ее груди. Мерседес, возившаяся в смежной каюте возле сооруженной корабельным плотником колыбели, подошла, чтобы забрать у госпожи ребенка. Беатрис в изнеможении откинулась на подушки. Она задремала, а проснулась от легкого прикосновения к руке: муж сидел рядом.

— Как ты, Беатрис?

— Лучше... кажется.

— Этот пират... — де Эспиноса поморщился, досадуя на невольно вырвавшиеся слова, — дон Педро сказал мне, что и в самом деле есть улучшение. — Он помолчал, а потом пробормотал: — Судьба странно играет всеми нами...

«Пират? Мигель же называл его капитаном. Тогда они могли сталкиваться и прежде, в бою... Но почему пират, разве мистер Блад похож на пирата? Донья Арабелла говорила, что они жили на Ямайке, и ее супруг был губернатором острова... И врач к тому же... А ведь Мигель любил его жену. А она? Я видела, как она смотрит на своего мужа. Как же все это было возможно?»

Хоть Беатрис и дала себе слово не думать о том, что могло связывать английского губернатора, его жену и адмирала Испании, этот эпизод жизни мужа не выходил у нее из головы. Ей не верилось в полное и бесповоротное примирение, свидетельницей которого она стала — несмотря на то, что Мигель сам позвал дона Педро, их вражда оставалась здесь, рядом, незримой тенью накрывая всех, включая донью Арабеллу, и — саму Беатрис.

Ее размышление были прерваны плачем проголодавшегося Диего. Мерседес принесла к ней младенца, и тот требовательно обхватил губами сосок. Муж с непривычно ласковым выражением на лице смотрел, как насыщается их сын.

— Он вырастет сильным и смелым мужчиной, ведь ему еще при рождении выпали непростые испытания, — де Эспиноса обвил плечи жены рукой и уткнулся лицом в ее волосы: — Я сожалею о твоих муках, Беатрис. И — спасибо за то, что подарила мне эту радость...

Она не ответила, лишь со вздохом склонила к нему голову. Диего вновь уже посапывал в колыбели, а они так и сидели вместе. На губах Беатрис играла слабая улыбка, она наслаждалась близостью мужа, чувствуя, как страшная усталость начинает понемногу уходить из ее тела. В дверь постучали, и Мигель недовольно спросил:

— Что такое?

— Дон Мигель, я должен проведать вашу супругу, — раздался голов Блада.

— Входите.

Похоже, муж не очень-то сильно обрадовался очередному визиту врача, и Беатрис вновь насторожилась. Дон Мигель встретил Блада, стоя посреди каюты и загораживая кровать, на которой в подушках полулежала молодая женщина. Блад приподнял бровь, выжидающе и иронично глянув на него, ион неохотно посторонился.

— Пожалуйста, дон Педро, — буркнул он.

— Как вы себя чувствуете, донья Беатрис?

— Лучше, гораздо лучше!

Дон Мигель придирчиво наблюдал, как Блад берет руку его жены, нащупывая пульс.

— Жар спал немного, но еще держится. Это уже хорошо, значит причину воспаления удалось устранить. Не забудьте выпить лекарство, которое я оставил вам. Дон Мигель, — Блад обернулся к испанцу, — можно считать, что ваша супруга вне опасности. Завтра я еще раз навещу вас, чтобы убедиться в этом окончательно.

— Надеюсь, что так, — де Эспиноса церемонно наклонил голову, будто находясь на королевском приеме. — Благодарю вас, дон Педро.

Ответный поклон Блада не уступал в изящности, но Беатрис заметила, что в его глазах вспыхнули искры веселья: дон Педро явно забавлялся. Потом она подумала, что слова мужа прозвучали двусмысленно — как будто он надеялся, что их вынужденное общение с англичанином прекратится, и это развеселило ее. Дверь за врачом закрылась, и Беатрис хихикнула.

— Я давно не слышал как ты смеешься.

Муж, конечно же, не догадывался о причинах, и Беатрис ощутила легкое раскаяние.

— Побудь со мной еще немного, мне так не хватает тебя... — попросила она.

— С радостью, — де Эспиноса сел на кровать рядом с ней и осторожно обнял ее, привлекая к себе.

* * *

— Я вижу, что вы поправляетесь, донья Беатрис, — синие глаза Блада улыбались, хотя вид он сохранял сосредоточенный и серьезный.

— Благодаря вам, мистер Блад,— Беатрис своей улыбки не прятала: лихорадка отступала, и жизнь налаживалась.

— Без вашей силы и стойкости и я ничего бы не смог сделать, — возразил ей Питер. — Я знаю, что многие доктора укладывают рожениц на длительное время в постель, но по моим наблюдением, женщины из простонародья, вынужденные почти сразу после родов трудиться, оправляются быстрее. Вы можете пробовать вставать, — соблюдая осторожность, конечно. Надеюсь, что вскоре вы позабудете о ваших страданиях, как о ночном кошмаре.

— Что бы вы ни говорили о своем долге, мистер Блад, — неожиданно для себя выпалила Беатрис, — вы спасли мне и моему сыну жизнь. И я глубоко благодарна вам. И я не позабуду ни вас, ни того, что вы для меня сделали.

С минуту Блад молчал, о чем-то задумавшись, затем со вздохом сказал:

— Людская память разборчива, иначе нас всех бы отягощал слишком мрачный груз, — На его губах мелькнула едва приметная улыбка: — Ну что же, необходимости в дальнейших визитах нет. Всего вам доброго, донья Беатрис.

Беатрис смотрела на закрывшеюся дверь. Почему так бьется сердце? Причин для волнения нет... Прерывисто вздохнув, она села в кровати. Голова немедленно закружилась.

— Беатрис, сердечко мое, что с тобой?

Появившийся в эту минуту на пороге каюты де Эспиноса быстро подошел к ней.

— Все хорошо, Мигель, — она улыбнулась, чувствуя облегчение: его весьма своевременный приход помог ей преодолеть душевное смятение. — Я хочу встать.

— Это было бы очень неосмотрительно, откуда такая странная идея?

— Доктор... мистер Блад, считает, что движение пойдет мне только во благо.

Де Эспиноса свел брови, и Беатрис в очередной раз убедилась, что вынужденный принять помощь от своего врага, тем не менее, он не был особо расположен доверять англичанину.

Чтобы не спорить, она решительно спустила ноги с кровати и медленно встала. Она и не представляла, что настолько ослабела за эти дни, ноги дрожали, и пол куда-то проваливался, словно «Сантиссима Тринидад» угодила в шторм. Муж левой рукой обхватил Беатрис за талию, она выпрямилась, прижимаясь к нему, черпая в его надежных объятиях уверенность, и сделала шаг к приоткрытому окну.

— Ты совершенно не оправилась, — муж продолжал с беспокойством смотреть на нее.

— Нет, нет, я как раз слишком долго лежала, доктор прав.

Де Эспиноса с сомнением покачал головой:

— Пожалуй, теперь я должен оберегать тебя, чтобы ты не навредила себе. Пообещай, что не будешь вставать без меня.

— Да, Мигель, — она легко коснулась губами его щеки.

Они подошли к окну, и Беатрис с наслаждением вдохнула свежий воздух.

«Это плавание никогда не закончится! Скорей бы Севилья! Тогда я обрету покой, ведь я там выросла...»

Смутное беспокойство тонкой струной звенело в ней, и она пыталась заглушить его, предпочитая думать о конечной цели их путешествия и ожидая встречи с городом, где прошли ее детство и юность, как ждут встречи со старым другом.

* * *

Прошла неделя, и караван достиг Азорских островов. Было принято решение сделать остановку на Терсейре, в гавани Ангры-ду-Эроишму.

Беатрис за эти дни окрепла достаточно, чтобы выйти на палубу. Она хотела попрощаться с англичанами. Хотя нельзя было сказать, что ей доставляло необычайную радость видеть донью Арабеллу, было бы вопиющей неблагодарностью избегать ту, которая, как позже признался ей Мигель, пришла предложить ей помощь своего мужа — и как оказалось — спасение.

К борту «Сантиссима Тринидад» уже подошли шлюпки чтобы отвезти пассажиров на берег. Беатрис увидела Блада и его супругу. Дон Педро учтиво поклонился им, а донья Арабелла тепло улыбнулась. Беатрис улыбнулась в ответ и внимательно взглянула на мужа. Тот смотрел... странно, словно не знал, надо ли вообще замечать стоящего на палубе врага или шагнуть к нему, протягивая руку. И все же он склонил голову, а Беатрис опять почудились искры иронии в глазах дона Педро. Англичане спустились в шлюпку, и Беатрис показалось, что дон Мигель вздохнул с облегчением. Весь день он выглядел задумчивым, но как будто бы невероятно тяжкий груз наконец-то свалился с его плеч.

А еще через десять дней «Сантиссима Тринидад» медленно вошла в Гвадалквивир. Галеон осторожно продвигался вперед. Беатрис обратила внимание, что река сильно обмелела за эти годы, и подумала, что весьма вероятно, скоро Севилья потеряет присущее ей на протяжении веков значение, уступив место быстроразвивающемуся Кадису. Но пока караваны продолжали приходить в ее порт. Она с радостью узнавания всматривалась в очертания башен и куполов церквей Севильи, и словно возвращалась на семнадцать лет назад, в свою юность. Город медленно надвигался на них, и вот раздался лязг цепей, и с громким всплеском якоря ушли в мутную воду. Галеон вздрогнул и остановился: казавшееся нескончаемым путешествие завершилось.

* * *

Вечером, когда они уже устроились в отведенных им покоях богатого особняка дона Алехандро, Беатрис, вовсе не собиравшаяся что-либо выяснять, вдруг спросила:

— Почему ты назвал мистера Блада пиратом, Мигель?

Де Эспиноса вздрогнул, его лицо исказилось от гнева. Он молчал, и Беатрис, как всегда, успела пожалеть о своих любопытстве и несдержанности, полагая, что ответ вряд ли последует. Внезапно дон Мигель заговорил, глядя куда-то мимо жены:

— Потому что это так и есть, Беатрис... Когда-то я должен был рассказать все до конца, — он остановился, собираясь с мыслями, потом спросил: — Ты же помнишь тот разговор с доном Алонсо после ужина у де Ованды, свидетельницей которого стала?

— Да... Дона Диего убили англичане на Барбадосе... Поэтому ты их так ненавидишь?

— Диего убил английский пират по имени Питер Блад. Дон Педро Сангре... — с расстановкой проговорил де Эспиноса, и Беатрис изумленно распахнула глаза, не решаясь перебивать его.

— Впрочем он, кажется, ирландец. Оказавшись в западне, он устроил спектакль и принудил Эстебана участвовать в нем, угрожая расправиться с его отцом. Дону Педро Сангре удалось провести всех, но Диего умер, и я никогда не поверю, что этот пират отпустил бы их, как он заявил Эстебану. Я долго преследовал капитана Блада по всему Карибскому морю, а он, как заколдованный, всегда ускользал от меня. Потом я загнал его в ловушку, в Маракайбо, и ничто не могло помочь ему, — он говорил все громче и горячее: — Но словно сам дьявол шептал ему в уши! То, что он сделал тогда... не по силам обычному человеку...

Молчание — тяжкое, почти осязаемое воцарилось в небольшой гостиной, погруженной в предвечерние сумерки. У Беатрис от невероятности услышанного захватило дух. Безукоризненно вежливый мистер Блад, превосходный врач и супруг утонченной доньи Арабеллы — пират?! Разумеется, она знала о бесконечных нападениях английских и французских пиратов на испанскиекорабли и поселенияв Новом Свете, и скорее всего, имя Питера Блада кто-то да и упоминал в ее присутствии, несмотря на то, что в захолустной Ла-Романе никогда ничего не случалось. Но образ кровожадного морского разбойника никак не вязался с полным достоинства и благородства сеньором, коим несомненно был дон Педро, и ей казалось невероятным, что его чуткие сильные пальцы когда-то сжимали рукоять абордажной сабли, что он увлекал орду пиратов на захват имевшего несчастье повстречаться с ним корабля, отнимая жизнь, а не спасая ее. И тем не менее, это было так. Она вспомнила ореол властной силы, исходящей от мистера Блада — в его взгляде и в оттенках голоса, в скупых и точных движениях...

— Но, тогда почему...

— Почему я не вызвал его во время плавания? Или просто не воспользовался моментом, чтобы отомстить? — губы мужа кривились, но Беатрис не осмелилась бы назвать это улыбкой: — Однажды... он уже был в моих руках, и между нами состоялся поединок. Божий суд, — он замолчал, затем глухо закончил: — Это было самое сокрушительное поражение дона Мигеля де Эспиносы...

В голове Беатрис события начали связываться между собой — миссис Блад, спасенная доном Мигелем с какого-то разбившегося корабля и ставшая его пленницей, его тяжелое ранение... Так значит, вот когда состоялся Божий суд! Но слова, вырывавшиеся у мужа в бреду, до сих пор не имели объяснения.

— В Ла-Романе, — ей было мучительно трудно назвать это имя, но она собралась с духом: — Когда вы говорили о... донье Арабелле...

— Беатрис! — твердо произнес он, — Именно тогда я и сказал, что это не должно волновать тебя. И повторю вновь — в настоящем этому не может быть места.

Они вновь замолчали. Беатрис глубоко вздохнула, пристально глядя на дона Мигеля: впервые он опустил щит, надежно скрывавший его душу, позволяя давней боли выйти наружу. Она поднялась со стула и, подойдя к мужу, осторожно положила руки ему на плечи. Он накрыл ее руки своими ладонями и тихо проговорил:

— Когда я сказал, что судьба странно играет нами... Увидев Питера Блада, я решил, что Небо желает испытать меня. А потом он спас тебя и маленького Диего. И тогда я понял, что мне не важно, кто судил нам встретиться, лишь бы ты оставалась со мной. Ведь иначе и моя жизнь потеряла бы смысл.