Silentium (гет)

* * *

"Silentium — Молчание" (лат.)

Любопытно, в какую минуту она поняла, что сходит с ума?

Этот стук одной-единственной навязчивой капли, находящейся наверняка снаружи покоев и явно желающей довести её до белого каления, с каждой секундой становился всё чаще и чаще. Сознание в какой-то момент засомневалось: действительно ли стук учащался или это ей кажется?

В промежутках между стуками Хюррем, бездумно глядящая на горящую свечу перед собой в кромешной тьме своих покоев, вспоминала, казалось, отбывшие в Лету воспоминания о прошедшем вечере.

Стук. Она, в нарядном багровом платье, с лучезарной улыбкой, забывшая все злые мысли, стоит перед зеркалом, позволяет наложницам творить чудеса с её причёской и украшениями. Пару раз она спрашивает об активности дворца Хатидже Султан, а после довольно улыбается, получая отрицательный ответ. Она счастлива.

Стук. Золотой путь. И каждый вечер, словно в первый раз. Она всё так же подрагивает, чувствуя разливающееся по телу тепло от мысли о предстоящей ночи. То, как он поцелует её, как она расслабится в его руках, забывая про все тревоги. Забывая про порой грызущее её чувство вины за все свои проступки. Ведь Сулейман бесконечно доверял ей, и было очень странно осознавать, что она не заслуживает этого доверия.

Стук. Стук. И последний стук сердца перед непродолжительной, но ощутимой паузой в сердцебиении. ? Смех этой хатун в его покоях и слова стражника. Страшные слова.

— Повелитель со своим гаремом, султанша. Фирузе-хатун внутри.

Стук. Стук. Стук. Кожу неприятно закололо, когда из глаз полился град горячих слёз. Внезапная слабость, окатившая её ледяной водой по мышцам, вынудила Хюррем попросить рабынь помочь ей добраться до своих покоев.

Она не чувствует ровным счётом ничего, даже когда наложницы помогают ей переодеться в ночную шёлковую сорочку. Губы сжались в тонкую линию, появилось ощущение огромных камней под глазами и даже глубокие болезненные вздохи не могли избавить от тяжёлого ощущения внутреннего разрушения. Священный четверг, Хюррем Султан. Это твой конец.

Она чувствовала себя преданной, брошенной, побитой, убитой — как угодно. И она чувствовала страшную, пожирающую оставшиеся эмоции обиду. Она разгоралась, словно вечно сопутствующий ей и такой опасный огонь. Хюррем Султан, ты проиграла.

Её рука слегка разжалась, явив взору небольшой пузырёк с ядом. Тем самым, который приносит быструю, но болезненную смерть. Впрочем, какая физическая боль может идти в сравнение с той, что она испытывала в ту минуту?

Это страшное ощущение конца не могло заставить её даже сомкнуть глаза. Кто может ручаться за то, что сейчас не явятся её враги и не сожгут её на костре, любезно разожжённом их приспешниками в главном дворе Топкапы? Теперь у неё ведь нет власти, потому как султан однозначно заявил этим жестом всей Империи, что Хюррем Султан, бывшая главная жена, главная любовь его жизни, отошла на второй план.

А в чём смысл дальнейшего существования? Так она могла, пользуясь любовью и поддержкой падишаха, свернуть горы на своём пути, могла свободно идти по телам своих врагов, чтобы обеспечить себе, своим детям и своим паладинам-приверженцам в полной мере счастливое будущее. А что теперь? Фирузе-хатун, которую так лицемерно прятали от неё Хатидже Султан и Ибрагим Паша и которые по сей день оказывают ей открытую поддержку, встала на её место — теперь она будет той, кто будет вершить судьбы этого дворца.

Она могла сопротивляться этому ранее. До сего вечера. Потому что Священный четверг решил бы всё.

Хюррем не могла вспомнить, как слабо поднялась, крепко сжимая пузырёк в руках, надела халат и вышла на балкон. Ночь была очень холодной и мертвенно тихой. Служанки продолжали безмятежно почивать, и никто не заметил бы того, что планировала сделать она со своей жизнью.

Лицо султанши хранило равнодушие, но, если приглядеться, можно было разглядеть немигающие глаза и сильно дрожащие губы. Она была полностью разбита. Она попалась в тот капкан, о котором ей говорила Хатидже. В капкан безразличия султана.

Так вот что чувствовала Махидевран?

Она откупорила пузырёк и почти поднесла его к губам.

— Добрый вечер, султанша.

Услышав знакомый голос, женщина вздрогнула всем телом и открыла глаза, тотчас направив их в сторону источника звука. Терраса Ибрагима Паши. Это мерзкое самодовольное лицо, освещённое грязной лицемерной улыбкой. Визирь опирался на перила и с интересом наблюдал за моментом её слабости. Хюррем широко распахнула глаза и обнажила зубы в презрительном жесте. Тот лишь усмехнулся, после чего приподнял бровь и, пальцем показав на свои покои, удалился.

Он зовёт её к себе? С чего бы? Сомнений не было: Великий Визирь пронюхал в первую очередь о том, что Священный четверг, который впервые символично не был отдан ей, положил свой выбор на Фирузе-хатун, что знаменовало её полный проигрыш. Так чего ради он остановил её?

* * *

Хюррем трясло от волнения, а кончики пальцев пульсировали болью, словно все разом были надрезаны острым ножом. Петляя по коридорам и минуя другим ходом покои падишаха, она судорожно размышляла над событиями последних минут, старательно выискивая подвох. Слишком подозрительным казался факт предотвращения Ибрагимом её самоубийства, слишком странным было его поведение и выбор места для предполагаемой встречи, слишком сильные эмоции контролировали её в этот момент.

После короткого стука она, будучи одной, без своего сопровождения, вошла на территорию злейшего врага.

Ибрагим стоял лицом к окну, скрестив руки за спиной. Вот и первый его жест, говорящий о том, что он знает о ныне малозначимости Хюррем Султан в дворцовой жизни.

— Ещё раз добрый вечер, госпожа.

Она подошла к нему, не чувствуя под ногами опоры, едва удерживая равновесие. Её голову не покрывала ткань, её тело покрывала сорочка и халат. Сейчас его аллегория об орле и голубке была как нельзя кстати. Она чувствовала себя маленькой птичкой перед взрослым хищником.

— Что тебе нужно? — осторожно спросила она, стараясь не выдать своё чрезмерное волнение. Её голос звучал слабо, сдавленный окружающей тишиной. — Говори быстрее, я...

— Собиралась как раз покончить с собой, а я помешал? — в голосе прозвучала ирония. — Какая досада.

— Какое твоё дело?

— Дело в том, что не нахожу зрелище, содержащее твоё самоубиение, приятным. Особенно в часы своего ночного отдыха.

В тот момент вряд ли что-либо могло удачно воззвать к здравому смыслу султанши, посему ей вмиг надоел бессмысленный разговор. Она развернулась вокруг своей оси и сделала попытку уйти, как была грубо схвачена за локоть. Ибрагим, не меняясь в лице, вернул её на место.

Хюррем вскипела:

— Не прикасайся ко мне! — Она с отвращением дёрнулась.

— Ты меня ранишь, госпожа, — сладкая фальшь в его голосе раздражала её с каждой минутой всё больше.

Хюррем отступила от него на шаг, напустив злое лицо. Эта игра настораживала её. Как и не менее сильно настораживало её, по какой причине он пригласил её к себе в покои.

— Говори, что тебе нужно.

Послышался вздох.

Она задрожала от прикосновения к своему плечу: Ибрагим обошёл её и принялся медленно ходить вокруг неё.

— Мне действительно интересно услышать твои предположения, султанша.

— Ты действительно думаешь, что я буду сидеть и догадываться?

— А у тебя есть другие, более важные дела? — с издёвкой сказал он.

Хюррем осеклась: а ведь он был прав. Куда ей теперь торопиться, к чему теперь стремиться?

— Либо ты сейчас говоришь, зачем посреди ночи позвал меня сюда, либо я тотчас ухожу, — отрезала женщина.

Кажется, он правильно понял, что она сказала, поскольку перестал нарезать вокруг неё круги, остановился близко перед ней, и его лицо стало серьёзным.

— Приказы жены султана созданы для того, чтобы их выполнять. Что ж. Говоря откровенно, я уже сказал, зачем ты здесь.

Она демонстративно подняла брови. Признаться, в ней медленно зарождался интерес. Поскольку с подобными приглашениями, тем более от Ибрагима Паши, она ранее не сталкивалась. Впрочем, когда она ещё попадала в подобные ситуации с попыткой самоубийства у себя на террасе?

Молчание затянулось, хотя он продолжал неотрывно смотреть на неё, словно пытаясь заглотить. В этом дьявольском взгляде перемешивались хитрость, азарт, самодовольство и ещё что-то странное.

— Говори, что тебе нужно? — несколько сдавленно спросила она, осторожно пятясь назад. Ей не нравился этот взгляд.

— Два месяца, — начал он, разрушая могильную тишину. — Два месяца я даю тебе, чтобы сохранить жизнь себе и своим детям. Ведь теперь ваши жизни в моих руках.

Из горла вырвался глухой смешок. Она не удержалась и выпустила его наружу. О Аллах, сколько раз она это слышала? Возможно, он сказал подобное, чтобы развеселить её? Следует отметить, что довольно неожиданный шаг, но ему это удалось.

— Ты каждый раз угрожаешь мне чем-то подобным, но каждый раз твоя павлинья самоуверенность вынуждает тебя терпеть сокрушительный крах. Так что же на этот раз изменилось?

— А вот это тебе предстоит выяснить самой, — равнодушно сказал он. Видимо, ожидал подобной реакции. — Ты права: ранее мне не хватало уверенности, чтобы раздавить голову змее, однако в этот раз никаких ошибок. В моих руках гибель твоя и твоих детей. Никаких сомнений.

Хюррем могла бы ещё раз рассмеяться, покажи он ей свою обычную самодовольную ухмылку. Но её не было. Он был предельно серьёзен. Какая-то её часть, осознающая то, что её жизнь, по сути, подошла к концу, заставила её принять этот "вызов" серьёзно.

Проглотив комок в горле, она сквозь зубы зашипела:

— Ты меня не убедил. С каких пор ты настолько уверен в своём "плане"? К тому же, раз у тебя в руках возможность избавиться от меня, почему бы тебе не использовать её прямо сейчас? К чему два месяца? — вопросов становилось всё больше. — И раз уж так: если твоя цель — моя смерть, тогда в чём смысл твоего фарса и распинания передо мной?

— Всё иначе, Хюррем. — Он приблизился к ней на опасное расстояние и задышал в лицо. Её передёрнуло. — Я поймал тебя. Поймал. И в этот раз ситуация другая, поскольку не сегодня, так завтра Фирузе-хатун станет султаншей, родит падишаху шехзаде, а тебя вышлют из дворца. Как было с Махидевран Султан.

Хюррем ощутила болезненный укол от собственной мысли.

— Всё равно не понимаю, зачем тебе это. Если всё правда, то зачем тебе говорить об этом мне?

— А почему бы не сказать? — его мягкий смех отозвался эхом по комнате. — К тому же, я должен добавить, что если ты решишь воплотить в жизнь свой маленький и очень глупый план по самоубиению, то даже при таком раскладе твои дети будут казнены.

Её лицо наполнилось кровью, кулаки сжались, и она скривилась в ярости.

— Не смей. Не смей трогать их.

— Что ты, что ты. Моя цель — ты и никто другой. В конце концов, Мехмет и другие всё ещё мои племянники.

Она заскрипела зубами.

— То есть ты просто насмехаешься над моим положением с помощью какого-то плана, что будет держать меня в страхе за жизнь моих детей?

Тут он поменял положение, и его шёпот раздался позади неё.

— Я лишь бросаю тебе вызов.

— И что это значит? — она развернулась, не позволяя ему заходить ей за спину. Эта игра в смену положения сильно играла на нервах.

— Как бы тебе сказать... — на лице отразилась наигранная задумчивость. — Мне хочется дать тебе шанс. Особенно в таком щекотливом и нелицеприятном положении "никого" в этом дворце. Спустя столько лет войны будет как-то... неполноценно смотреть на то, как ты просто убьёшь себя сама в стенах этого дворца. — Хюррем открыла рот, чтобы сказать что-то ядовитое, как он перебил её с тем же серьёзным лицом: — Более того, если ты сумеешь узнать, каким же путём я собираюсь втоптать тебя в грязь, то эта женщина, Фирузе-хатун, с треском покинет Топкапы.

— И в чём твоя выгода, Ибрагим?

Глухой смешок.

— Я предполагал твои бесконечные вопросы. Именно в этом. В этом непередаваемом ощущении своего... доминантства в этой ситуации. Тебе ничего не остаётся, поэтому ты примешь мой вызов. Поскольку на кону будет жизнь твоих детей, если ты сделаешь шаг с балкона или кому-либо расскажешь о нашей маленькой беседе. Ты и твоё упорство, когда дело касается наследников, делают тебя самым занимательным развлечением.

— Ты омерзителен, — вызывающе прошипела она.

Не хватало просто отбросить своё женское начало и вцепиться в глотку этому падальщику, что стоял перед ней высокий, приосаненный, богато одетый и наблюдающий за её выражением с неким упоением. Она — игрушка. Она проигравшая. Проигравшая, которая впервые будет сражаться за то, чтобы выжить. Без поддержки падишаха, с этой женщиной на его ложе, которая с каждым днём будет набирать силу. И с теми же сильными как никогда противниками вокруг.

Он прав: у неё действительно нет выбора.

— Два месяца, — процедила женщина. — И как же мне сообщать свои догадки?

Он звучно расхохотался в своём стиле, видимо, довольствуясь её быстрой уступкой. Или же ещё раз над её унизительным положением.

— Просто отправь мне весть, если хочешь. Или можешь приходить в мой кабинет, когда твою голову посетит достойная мысль.

Мысли о потенциальных вечерних беседах с Ибрагимом, о том, что он будет следить за её поведением и её потугами разгадать эту глупую загадку, вызывали тошноту.

— Будь ты проклят, Ибрагим. Будь ты проклят.

— Как вам будет угодно, моя госпожа. Я буду ждать нашей следующей встречи.

Она заметила его злобную усмешку, когда она взяла себя в руки и, разъярённая, покинула покои Великого Визиря.

— Спокойной ночи, Хюррем Султан.

Как только за ней закрылась дверь, мощная волна апатии заставила её едва не выпустить слёзы. Это было слишком сильным испытанием для неё. Если она сумеет просто догадаться, что задумал паша — их жизни спасены, если же нет — адский огонь этого человека распространится и на её детей.

* * *

Это было для неё совершенно новым чувством — колющим, ошпаривающим, при мысли о котором подкашивались колени. Что она не может сделать ни одного шага без чужого ведома. Его ведома. Руки Великого Визиря, словно шёлковый шнурок, обвили её шею и предостерегающе связали свои узлы.

Какая-то её ошибка из прошлого ценою в свободу, в здоровье, в нервы, в желание жить дальше. Это никак не укладывалось в голове, как она ни старалась успокоить себя, что всё происходящее — очередной обман Ибрагима. Он остановил её, предложив разгадать его безошибочный план по её уничтожению. Слишком парадоксально...

Тем не менее, она верила ему. Точнее, верила в то, что он не шутит. Ситуация приняла слишком резкий поворот, и ставки были слишком высоки, чтобы с уверенностью пренебречь его вызовом. Хюррем Султан понимала, что должна взять всю эту игру в свои руки настолько, насколько это возможно, или, по крайней мере, заставить его чувствовать, что она не сдалась, что она не собирается преклоняться перед ним, какую бы её тайну он не держал в своих когтях.

Она не спала всю ночь, ворочалась, вздрагивала и просыпалась. Выходила на балкон, периодически осматриваясь и проверяя, не подглядывает ли за ней этот пронырливый коршун Ибрагим. К счастью, с момента их беседы он более не проявлял никаких намёков на подглядывание, слежку или что-либо в этом роде.

Первый день. Это была первая мысль, которая посетила её голову, когда она открыла глаза навстречу солнечным лучам. Маленькие, тоненькие ручки коснулись её локтя, груди и перешли на лицо. Хюррем повернула голову и широко улыбнулась.

— Джихангир, мой солнечный лучик... — она села в кровати, с огромной нежностью прижав к себе младшего сына. Тот с удовольствием обнял мать за шею, уткнувшись маленьким носиком в волосы.

— Ты сегодня много спишь, мама, — пролепетал еле разборчиво мальчик.

— Плохие сны, малыш, — грустно улыбнулась Хюррем. — Плохие сны посещают твою маму.

Джихангир, кажется, обладал невероятной детской проницательностью и чувствительностью, поскольку полноправно водрузил ладошку на макушку матери и провёл пальчиками по волосам, успокаивая.

— Плохие сны уходят, когда их прогоняют, мамочка; если будешь говорить им, чтобы они уходили — они уйдут.

— Рассуждаешь, как взрослый мальчик, Джихангир. — Она слегка отстранилась, всё ещё держа сына на руках. — Назлы!

Служанка тотчас появилась перед госпожой, учтиво склонив голову.

— Да, госпожа?

— Распорядись, чтобы нам с сыночком принесли завтрак и одежду.

— Как прикажете. — Назлы развернулась и поспешила к остальным девушкам, чтобы те отправились на кухню.

Тепло сына — это настоящее чудо. Это то, что не поддаётся никаким описаниям. Тепло любящего ребёнка, его маленькие ручки на шее матери, неразборчивый лепет о том, что всё будет хорошо и что он защитит маму от всего — это был словно отрезвляющий поток холодной воды. Женщина расслабила спину на подушках и задумалась: как она могла оставить это невинное дитя одного? Маленького ангела, который не мог сделать и шажочка без мамы, который плакал, когда мама уезжала на какие-то встречи, плетя интриги.

И где эти интриги? Она совершила большую ошибку среди этих самых интриг в прошлом, и чего добилась? Ненависти окружающих и той смертельной игры, в которую её низверг Ибрагим Паша. Он взял на себя роль манипулятора в их дуэли, и ей это не нравилось. Однако в этой ситуации она начала всё больше винить себя саму.

Когда они с Джихангиром переоделись и позавтракали, Хюррем решила выйти в сад, чтобы свежий воздух поспособствовал её мышлению. В ближайшие шестьдесят дней ей придётся вспомнить все свои интриги, все ошибки, все возможные промахи и каким-то образом догадаться, как он мог их использовать, чтобы её с детьми казнили.

Однако её планам не суждено было так просто свершиться. Только Джихангира увели на занятия, а она сумела сесть за столик с листом пергамента и приблизить к нему перо, как в дверях показалось озорное лицо донельзя довольной Михримах. Та подлетела к матери, села рядом с ней, принявшись с неустанным энтузиазмом рассказывать о том, как они с Мехметом и султаном планируют уехать в охотничий домик на пару дней. После вечера и целой ночи слёз, после того шокового состояния, в котором она пребывала, острая боль и негодование оставили её расшатанные нервы — Хюррем чувствовала, как эта новость прошла мимо неё. Впрочем, с Фирузе она не была связана, так что глупым было бы так живо реагировать на то, как отец её детей хочет с ними уехать и отдохнуть. Разве что без неё... однако, и тут она знает, чем займёт себя.

Жизнь в качестве главы гарема и жены султана отлично помогала ей скрывать своё беспокойство. Служанки и евнухи думали, что с султаншей всё в порядке, не считая её главной головной боли — Фирузе-хатун. Та, к всеобщему удивлению, после того, как утром покинула покои султана, так и не вышла из своей комнаты. Сюмбюль-ага вовсю делился впечатлениями на кухне, сокрушаясь, как бы он желал этой мерзкой змее наступить на хвост и побольнее, но гуманный Шекер-ага не поддержал желаний своего друга, за что и получил гордое прозвище "Неженка" от главного евнуха гарема.

Симулируя плохое самочувствие и этим освободившись от несколько назойливой Михримах, султанша только под вечер сумела вырваться в сад с пером и бумагой с твёрдым намерением воскресить в памяти каждую попытку Ибрагима вставить ей палки в колёса. Хотя какая-то часть Хюррем пришла к другому, довольно логическому выводу, что, исходя из такой поразительной самоуверенности Ибрагима, он собирался сделать что-то неожиданное. То, до чего бы она вряд ли додумалась.

Впрочем, такое положение дел её не утешало. Ибрагим знал её, как никто другой, и поэтому она хорошо осознавала, что шестьдесят дней были даны ей не просто так. Это была явна не та "догадка", которая была бы довольно простой. Хюррем старательно выводила любые предполагаемые компроматы Ибрагима, изучала каждую деталь, отмечала, как ей удалось избежать катастрофы и где могли быть предполагаемые промашки. Так султанша в одиночестве просидела в саду почти до кромешной ночи, время от времени выходя из себя, осознавая, что Паша не настолько глуп, чтобы шантажировать её тем или иным способом.

Своё занятие она продолжала в течение четырёх дней. И эти четыре дня были едва ли не самыми изматывающими в её султанской жизни: пока солнце властвовало на небе, её чернильница кончалась в три счёта, и требовалось достаточно много времени, чтобы поднять всех на уши и поменять чернила. Хюррем металась по всему дворцу и в конце концов даже подключила к своей, как она сказала, "отвлекающей забаве" даже Сюмбюля-агу, чтобы он помог ей. Однако евнух, в соответствующей ему легкомысленной манере, не смел указать султанше на её грубые ошибки, а порой и вовсе жаловался на плохую долгосрочную память.

— Дьявол! — это было самое распространённое выражение в речах султанши за прошедшие дни.

Вся её шкатулка, письменный стол и ящики за четыре дня были переполнены листами пергамента. И каждая её интрига, которая была выведена на бумаге, по её мнению, не стоила в данной ситуации загадки Ибрагима — это ещё те, которые она ещё помнила как провальные. А в большей части султанша и вовсе не разглядела своих ошибок, как бы ни старалась отбросить мысленно лесть самой себе и своему гениальному уму.

Всё происходящее сбивало её с толку. Хюррем Султан всю жизнь приходилось придумывать, как перехитрить Ибрагима, но никогда — как перехитрить саму себя. Султанша перевела взгляд с последнего написанного ей плана, когда наткнулась на уже остывший ужин. Она даже не заметила, как учтивый Сюмбюль-ага принёс ей еду. Тут её взгляд стал более осмысленным, она поднялась с подушки, выпрямила спину, услышав неприятный соответствующий хруст, и огляделась: создалось ощущение, что комнату не проветривали полгода — затхлый запах сильно раздражал нос.

Но ещё больше она удивилась себе: за четыре дня она ни разу не подумала о Сулеймане. Джихангир постоянно мелькал перед её глазами, просясь посидеть на руках, но она ограничивалась поцелуем в лобик и просила Назлы увести сына в другую комнату. Михримах и Мехмет уехали с отцом в охотничий домик, а Селим и Баязид в целом редко появлялись перед матерью, устраивая своеобразные гонки "кто быстрее, кто умнее, кто находчивее". И за это время она не почувствовала тоски или чего-либо подобного. Только сильную головную боль.

Хюррем посмотрела в окно: приближалась ночь. Эта нездоровая игра, в которую Ибрагим Паша её втянул, предложив шанс выжить и избавиться от Фирузе, сильно её изматывала... и при этом дарила щекочущее чувство азарта, в котором она себе ещё не до конца признавалась. Впрочем, это не значит, что, будь её воля, она бы не отказалась от этого вызова.

Она должна попробовать. Именно сегодня, когда Ибрагим Паша должен быть во дворце, поскольку падишах отсутствует в Топкапы и он отвечает за него. Хюррем в голове держала несколько вариантов и чувствовала острую необходимость попытать счастья.

Внезапно в комнату вошёл главный евнух, взволнованный, словно нёсся на десятой скорости. Склонившись перед госпожой, он начал испуганным голосом:

— Госпожа, вас зовёт Ибрагим Паша.

Хюррем проглотила комок в горле. Словно следил за ней, не иначе. Стоило ей подумать о встрече с ним, как он тут же её приглашает. Султанша не показала волнения, бросив испепеляющий взгляд на слугу.

— Ибрагим Паша в своём кабинете?

— Нет, госпожа. Паша расположился в покоях падишаха на время его отсутствия.

Хюррем едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Чего и следовало ожидать: этот павлиний хвост, должно быть, всю жизнь ждал, чтобы хоть раз почувствовать себя султаном и покомандовать от его имени, сидя в султанских покоях. Султанша поднялась с места и направилась к Ибрагиму.

— Это игра, которую я выиграю, — шипела она сквозь зубы самой себе.

* * *

— Добрый вечер, моя госпожа, — он растягивал слова, держа тихий, низкий голос, словно пытаясь испугать её. Когда она вошла через главные двери, он сидел справа, на султанском троне.

Она глубоко вздохнула, показывая своё недовольство происходящим. Медленно перевела взгляд на него, сдержавшись от язвительной усмешки. Ибрагим даже не подумал встать, когда мать шехзаде показалась в его временных покоях. Впрочем, от него подобного жеста ожидать было глупо. Визирь облизал губы, стараясь скрыть своё восхитительное настроение, которое так или иначе выдавало его сияющее лицо. Лицо победителя.

Он ладонью предложил ей присесть рядом с ним. Стоя разговаривать Хюррем находила унизительным, решив говорить на равных. Сев так далеко, как смогла, она уверенно посмотрела ему в глаза.

— У меня уже есть несколько вариантов, Ибрагим. Если ты позвал меня за этим.

— Так скоро? — удивился он. — Я думал узнать, как прошёл твой день, как поживают мои племянники.

Хюррем одарила его фальшивой улыбкой.

— Я не намерена терпеть тебя с твоим развлечением дольше, чем требуется.

Ибрагим хохотнул. Видимо, он действительно получал невероятное удовольствие от происходящего. Она уже открыла рот, чтобы начать говорить свои догадки, как он поднялся с места и отошёл к дверям. Приказал слугам принести ужин.

— Ты думаешь, что я пришла сюда, чтобы ужинать с тобой? — Возмущению султанши не было предела.

— Ты, кажется, не ела весь день, не считая завтрака. Я не думаю, что будет таким уж плохим жестом с моей стороны предложить тебе трапезу. — Его голос сочился фальшивой заботой.

Хюррем оскалилась на его выходку: он следил за её питанием? Когда визирь вернулся на своё место, она вздохнула и взглядом спросила, может ли она, наконец, начать.

— Я слушаю тебя.

Она сосредоточилась и вспомнила свою первую догадку.

— Если подумать, то чтобы казнили меня, достаточно обыкновенной супружеской измены. Тебе известно, как я полагаю, что мы с Рустемом-агой часто встречаемся, пусть и наши темы не могут вызвать у кого-либо неверной мысли. Однако ты бы мог подговорить одну из моих служанок и даже не одну, которая сопровождала меня в Мраморный дворец, где мы с ним встречались. И далее...

Улыбка Ибрагима спала.

— Интересно, но примитивно, султанша. Ты ведь прекрасно знаешь, что Повелитель, несмотря ни на какие факты, не поверит в твою измену. Полагаю, твоя многолетняя игра в любовь в его присутствии принесла плоды. Да и к тому же, признаться честно, я не думал, что с этим мужчиной вы встречаетесь в таком месте, как Мраморный дворец. Очень... необычно для султанши и слуги.

— То есть то, что эта змея Фирузе сейчас пытается занять моё место и Повелитель всячески этому способствует, не может считаться причиной тому, что он поверит в потенциальное прелюбодеяние?

— Ты ведь и сама знаешь ответ, — он устало откинулся на подушку, тоскливо оглядевшись по сторонам. — Повелителя уже давно забавляет твоя безукоризненно отполированная верность ему.

Слова били наотмашь. И самое ужасное, что её внутренняя часть была готова поверить в его речи. Однако она не смогла удержаться от ядовитого и глупого спора:

— Повелитель недолго будет развлекаться с этой хатун.

— И поэтому ты решила покончить с собой?

— У нас с ней был уговор. — Султанша тут же укусила себя за язык: излишние откровения были неуместны.

Однако Ибрагим стремительно возвращал интерес к их беседе. Он выпрямился и с любопытством заглянул госпоже в глаза, выжидающе прищурившись:

— И что за уговор?

— Тебя совершенно не касается, — язвительно прошипела она, желая вцепиться коршуну в лицо.

Видимо, он и не ждал другого ответа. В покои постучались, и трое слуг поставили недалеко от трона, где сидели султанша и визирь, стол с различными вкусностями. Ибрагим, не став дожидаться госпожи, встал и сел на подушки перед столом, взглядом предложив ей присоединиться.

Женщина чувствовала, как всё внутри грызёт от того, в какую мерзкую ситуацию она попала. Пересилив себя трижды, она нехотя села напротив него, с огромным неудовольствием принявшись за еду. Когда она подняла глаза от тарелки, то едва не поперхнулась, увидев, как пристально он её разглядывал. Аппетит тут же отбило, и она убрала вилку.

— Не хочешь продолжить нашу беседу?

— На твоей догадке с изменой падишаху? Можешь не продолжать, госпожа, я не собираюсь ворошить ваши отношения с другими мужчинами.

Хюррем постаралась не заострять внимания на том, с какой невообразимой скукой говорил он эти слова. Словно она отчаянно просила у него помощи, а он с фальшивой снисходительностью просил её зайти на недельке. Она скрипнула зубами: значит, любые встречи с мужчинами могут быть отброшены. А это почти добрая половина её бумаг может идти в огонь.

— Есть ещё предположения? — Он запустил в рот виноградинку. — Или ты испытала небольшой ужас, узнав, что я пытался от тебя избавиться почти втрое реже, чем ты от меня? — Ибрагим едва сдерживался от смеха.

— Прекрати язвить. — Она сцепила руки в кулаках. — Мне начинает надоедать твоё общество.

Глухой смешок.

— Только начинает?

— Паша... — Взглядом Хюррем Султан в ту минуту можно было убить. Улыбка Ибрагима быстро спала, показав его самое холодное лицо.

— Давай, продолжай.

— Какое-то время назад я посылала письма с подарками многочисленным пашам и иностранным послам, начиная от Османской империи и заканчивая Венецией, Персией и Сирией. Мы начали с многими переписку, когда я ещё получила гарем в управление. Ты можешь подменить некоторые письма, представить всё так, как тебе захочется — и тогда добьёшься моей казни.

— О мой Аллах! — Ибрагим звучно расхохотался. — Знал бы я, что в процессе твоих попыток угадать мой замысел я узнаю многое из того, о чём я даже не мог догадываться...

— Значит, нет? — её лицо вмиг посерело. Чёрт, она же выдавала ему свои тайны, даже не зная, врёт он ей, не врёт или всё это хитрый план с целью выудить из неё настоящие ошибки.

— Я поражён и где-то даже восхищён твоими связями во внешнеполитических кругах, но снова неверно.

Хюррем скрипнула зубами. Было опасно провоцировать его, спрашивая, собирается ли он использовать эти знания. Сомнения всё сильнее заполняли её голову.

— Хюррем, — он впервые обратился к ней по имени, — ты вечно опускаешь важную деталь — себя. Неужели ты думаешь, что я бы рискнул затеять такую опасную игру с тобой, если бы всецело и полностью не был уверен, что ты не догадаешься о моём плане? Точнее сказать, что ты не сможешь, как обычно, выйти сухой из воды, если твоя промашка вскроется... впрочем, я с каждой минутой всё больше убеждаюсь в том, что недооценил твою сообразительность.

Женщина скрипнула зубами на достаточно провокационный вопрос, пусть и сказанный с усмешкой. Однако она решила пойти в наступление.

— Я думала, ты понял, что такое моя сообразительность, когда я раз за разом бросала тебя в грязь. Тебе напомнить случай с твоим разводом с Хатидже Султан? Тебе повезло, что она повздорила со мной, ведь иначе ты бы уже давно был казнён. Султанша не развелась с тобой мне назло.

— Конечно. — Беззлобно согласился он, кивнув головой. — Как я мог забыть такой неприятный опыт? Однако это был скорее урок не недооценивать гнев и непредсказуемость Хатидже Султан, чем твою ненависть ко мне, которая и подтолкнула выдать мою связь с Нигяр-калфой. Твоя ненависть слишком мерзка, чтобы наслаждаться ей.

— Избавь меня от своих оскорблений.

В ответ на его любопытный взгляд и выжидающее молчание она несколько раз укусила себя за щёку — это было мерзкое ощущение: то, с каким пренебрежением он ответил на две её лучшие догадки, обескураживало. Видимо, и остальные её догадки подобного рода были бы сказаны в пустоту.

Ну же, Хюррем Султан, где же твоя хвалёная хитрость?

— Видимо, мои возможные прошлые промахи здесь ни при чём?

Он вопросительно поднял брови. Она продолжила с некоторым осторожным нажимом:

— Если ты говоришь, что я не смогу "выйти сухой из воды", то скорее всего ты поставишь меня в тупик какой-нибудь неожиданной выходкой. Я не должна ожидать этого — поэтому и не успею осознать, что случилось. То есть это то, о чём я не знаю.

— Поразительная догадливость, Хюррем Султан! — вновь зафальшивил в речи Ибрагим. От того, как он растягивал слова, выказывая нарочитое уважение, хотелось бросить ему в лицо что-нибудь тяжёлое и ядовитое. — Вот только об этом следовало догадаться чуточку раньше.

Она ненавидела этот его жест рукой: он сцепил указательный и большой пальцы и прочертил одному ему понятные символы в воздухе, словно объясняя ей, как малому дитю. Ибрагим всё это время был на три шага впереди её: и вот четыре дня пропали впустую. Но ничего, у неё есть ещё пятьдесят шесть дней.

Но умом она понимала, что это всего лишь четвёртая ночь, а она уже на пределе — чувствовала каждой частью тела, что бессилие накатывает с головой.

Быть может, попробовать импровизировать на месте?

— Что, если через два месяца в руки к султану попадёт фальшивое письмо Тахмаспа, которое якобы будет адресовано мне? — Ей не нужно было продолжать свою мысль, ведь и так понятно, что в этом письме любые слова о предательстве и заговоре могли стоить ей и детям жизни.

Ибрагим совершенно не воспринял её идею всерьёз, лениво разминая шею.

— Подделывание писем довольно грязное занятие, полное всяческих парадоксов и кучи возможностей подставить самого себя, не зачистив следы, — отмахнулся он. — Я не предприму настолько глупую попытку.

Несмотря на то, что его высокомерие сильно раздражало её, Хюррем про себя довольно отметила, что Ибрагим медленно, но верно начал открываться ей — он почти открыто шёл на контакт, скупо, но объясняя свои мотивы, не ограничиваясь сухим отрицательным ответом. Ей нужно было найти какой-то способ проникнуть в его мысли, чтобы понять мотив создания этой шестидесятидневной игры. Пока она получила довольно важную для себя информацию: его план не был связан с прошлым.

Ибрагим с удовольствием доедал свою виноградную кисть, не отрывая от неё невозмутимого взгляда, от которого она чувствовала себя очень неуютно. Впрочем, визирь вынуждал её голову работать в полную мощь, и сейчас она пыталась понять, стоило бы брать во внимание самые отчаянные предположения, которые вызвали бы в обычное время смех.

Заметив затянувшееся молчание, Паша опёрся щекой о костяшки пальцев и окинул её оценивающим взглядом:

— Неужели у тебя нет ни одной стоящей догадки? Не предполагаешь, в какую сторону двигаться? — её лицо в момент этих слов доставило Ибрагиму особое удовольствие, и он не сдержался от злобной ухмылки.

Его тон и слова сильно раздраконили её.

— А может, ты просто собираешься убить Хатидже Султан через два месяца и подстроить всё так, что вину повесят на меня? — огрызнулась она. — Если тебе это больше подходит.

— Хюррем Султан, я оскорблён, — сказал он невыносимо спокойным и равнодушным голосом, не убирая руки от щеки. — Кем же ты меня считаешь? Убийцей моей жены и матери моих детей?

Повисло мрачное, давящее на голову молчание. Ибрагим издал лёгкий смешок, поднялся с места, подошёл к султанше и предложил той руку. Та смерила его испепеляющим взглядом и самостоятельно поднялась.

— Кажется, я истратил твой уверенный настрой на сегодняшний вечер, — усмехнулся он. — Полагаю, тебе следует отправиться в опочивальню и успокоить нервы.

— Я сама решу, что и как мне делать, Паша.

Хюррем выпрямила спину и направилась к выходу из покоев. Когда после стука перед ней открылись двери, она обернулась на его спокойный тон:

— Доброй ночи, госпожа.

Оставшаяся ночь доброй не была.

* * *

После их последней беседы прошло больше недели. Ибрагим был вынужден по приказу султана отправиться в деловую поездку и захватил с собой всю семью. В отсутствие Паши Хюррем чувствовала себя гораздо спокойнее, словно тиски спали и она, наконец, могла вздохнуть свободнее. За прошедшие дни она с неким удивлением чувствовала, что жизнь не остановилась: её сон более-менее нормализовался, а Фирузе-хатун, которая пусть и вздёрнула нос выше макушки, но не предпринимала никаких попыток унизить бывшую любовь падишаха.

Хюррем, естественно, чувствовала тупую боль внутри. Однако ум продолжал настаивать на том, что ей необходимо сосредоточиться на загадке Ибрагима — поскольку шёл уже четырнадцатый день, а она толком не сдвинулась в своих догадках. Хотя султанша отметила про себя, что постоянная писанина и размышления здорово помогали избавиться от хандры и унылых мыслей. Она глубоко копалась не в себе и своих чувствах, а в голове Ибрагима. Фигурально. Хюррем вспомнила старую мудрость: "Если хочешь разгадать план врага, узнай, чем он завтракает". Само собой, мудрость не подразумевала изучать весь рацион питания Великого Визиря, однако это сподвигло Хюррем начать расписывать распорядок дня Паши и попытаться медленно войти в курс государственных дел.

Женщине казалось, что как только она посмотрит на ситуацию и на себя саму глазами Ибрагима, то поймёт хотя бы, в каком состоянии, в каком настроении и с какими мотивами он задумал эту игру с ней.

На следующий же день Хюррем проснулась раньше обычного, только сверкнул рассвет. Она чувствовала приятную бодрость и пребывала в достаточно благоприятном расположении духа. Сразу после плотного завтрака она назначила встречу с ближайшими людьми покойного Достопочтенного Господина — и впервые не с целью запутать новую паутину вокруг Визир-и-Азама.

Выйдя из своих покоев, Хюррем направилась к гарему, чтобы, наконец, просто пройтись, а также чтобы поручить Сюмбюлю-аге достаточно необычное поручение. Предварительно она разослала записки нескольким придворным историкам и знатокам государственной политики.

Султанша шла и глубоко размышляла о предстоящей встрече, чувствуя новую для себя форму беспокойства. Происходящее было для неё необычным и приятным: она ощущала от себя самой пользу и была бесконечно довольна, что попробует ввести себя в курс дела ситуации в государстве. В конце концов, она по-прежнему оставалась единственной законной женой Повелителя и была известна каждому жителю Османской империи. А поддерживать хорошую репутацию вообще отныне считала неотъемлемой частью своей султанской жизни.

— Внимание! Султан Сулейман Хан Хазретлери! — прогундосил один из евнухов-стражников.

У Хюррем замерло сердце, а разум мгновенно воскресил события двухнедельной давности. Она сморщилась, почувствовав подкативший к горлу комок, но сдержала слёзы. Повернулась и, увидев султана, покорно опустила голову. Сулейман остановился на расстоянии вытянутой руки и заинтересованно оглядел жену.

— Как поживаешь, Хюррем? — равнодушно спросил он.

— Спасибо, Повелитель, всё хорошо.

Она подняла глаза и одарила его морозящим, полным обиды и боли взглядом исподлобья. Султан не выразил никаких эмоций, кивнул головой и не менее безразлично прошёл дальше. Хюррем хотела было сделать шумный выдох и вернуться к своим делам, как внезапно услышала позади сладкий голос Фирузе-хатун. Повернувшись, женщина увидела, как новая фаворитка султана благоговейно обняла своего возлюбленного и получила крепкие жаркие объятия в ответ при всём гареме. Ярость налила кровью лицо Хюррем, та непроизвольно сжала кулаки. Это было возмутительно! Если Сулейман претендовал на квинтэссенцию спокойствия в своём дворце, то обязан был знать о нерушимом авторитете главы гарема — его законной жены. Подобное показное пренебрежение могло стоить непослушанием и наглостью на почве бесстрашия пред могучей Хюррем Султан.

Султанша сцепила зубы и постаралась побороть гнев. Всё хорошо. В конце концов, у неё есть миссия — разгадать загадку и спасти себя и своих детей. Взамен на это Фирузе-хатун исчезнет, а дальше Хюррем точно вернёт себе власть не только в гареме, но и в сердце султана, в государстве Османском.

— Сюмбюль-ага, — достаточно тихо обратилась к подоспевшему евнуху она, — мне нужно, чтобы ты собрал всё, что найдёшь о каждом визире Дивана. Кто с кем общается, кто с кем враждует, кто что любит и кто чем занимается. Каждое имя.

Евнух определённо не мог найти, что ответить. Задание было не из лёгких, но его поразила сама необычность приказа в сложившейся ситуации.

— Как прикажете, султанша, я немедленно займусь этим.

Посетив детей, спросившись об их благополучии и разобравшись с некоторыми гаремными делами, Хюррем, донельзя довольная, направилась к карете, которая была подготовлена для её поездки в Мраморный дворец, где и планировалась встреча важных персон. Время уже незаметно кренилось к закату, а ночь не самое благоприятное время для поездок женщины. К тому же женщины её статуса.

* * *

Встреча прошла гораздо благоприятнее, чем она могла себе представить. Султанша переговорила с историками и знатоками, вручила им список своих вопросов и уведомила, что собирается и впредь сотрудничать с ними, чтобы в случае необходимости быть точно уверенной в своих решениях касаемо государства. Хюррем не жалась, не смущалась и чувствовала себя в своей тарелке. Мудрецы и остальные чиновники стояли за ширмами, но их глаза, пусть и смотрели вниз, но периодически всё же поднимались и сквозь полунепроницаемую материю смотрели на султаншу с долей уважения и благоговения. Хюррем понимала, насколько важным было иметь шпионов не только в гареме, но и в паутине управления Империей.

Историки рассказали ей вкратце всё о тех, с кем по историческим причинам враждует сейчас их государство; экономисты объяснили суть управления казной и о сборе налогов, а также о финансовом положении в целом и торговых отношениях с соседними государствами. Хюррем старательно слушала, с новой волной удивления осознавая, насколько ей это близко. В политике она чувствовала себя своей и понимала, что ей не составляет труда не только усваивать сказанное знатоками, но и одновременно что-то самостоятельно додумывать и просчитывать.

Внутренне же она ещё повторяла про себя, что с Ибрагимом она будет играть на равных. Султанша решила узнать каждую деталь его государственной жизни. И для этого ей всё-таки нужна была помощь. Косвенная. Такая, чтобы не посвящать этого помощника в суть загадки Великого Визиря.

Когда своеобразное заседание закончилось, и Хюррем попросила их держать её в курсе дела письмами, на улице было очень темно. Однако в Топкапы султанша не торопилась. Мало того, что султан вряд ли будет искать её, так ещё и у неё самой была назначена последняя, самая важная на этот день встреча.

— Чешме-эфенди... — медленно поздоровалась она, встав за ширму.

Этот мудрец-ведун был настолько стар, что едва ходил и едва видел. К месту встречи его привёз слуга, после чего покинул помещение, оставив их вдвоём.

— Чешме-эфенди, я прошу прощения, что вырвала вас из дома, учитывая, как вам тяжело, но я нуждаюсь в вашей помощи.

— Что вы, что вы, госпожа, — добрым, чуть кряхтящим голосом ответил старичок, — для меня большая честь служить вам.

Она улыбнулась.

— Дело в том, что... мне нужно понять одного человека. Понять его мотивы и затем разгадать его замысел.

— Этот человек — ваш враг, госпожа?

Хюррем не сразу нашлась, как правильно ответить. В конце концов, женщина и мужчина не могут быть полноценными врагами, особенно, если они были одного поколения и жили почти в одном дворце. Хюррем гордилась одной из своих особых черт характера: признаваться себе в своих ощущениях. Возможно, не анализировать их, но чётко отделять их от туманностей и недосказанностей.

— Он — человек, который может причинить мне вред, эфенди. Но не совсем враг.

Мудрец в задумчивости погладил серебристую бороду, пристально вглядываясь в точку перед собой. Вопрос только с первого взгляда казался простым: естественно, никакие пытки не могли помочь Хюррем Султан — это было бы самое отчаянное и бессмысленное действие в её жизни.

— И у этого человека определённо есть власть над вами, верно? Вы ведь всемогущая Хюррем Султан, — гордо растянул последнюю фразу Чешме.

Она глубоко вздохнула, выдавая этим положительный ответ.

— Здесь что-то очень непонятно и туманно, моя госпожа, — печально вздохнул мудрец. — Любой враг и соперник никогда и ни при каких обстоятельствах не скажет вам, если он действительно способен причинить вам вред. Он будет покрывать это, увиливать, скрываться сам, чтобы в нужный момент выскочить, как хищник, и наброситься на вас.

Хюррем нахмурилась, повернув голову к Чешме-эфенди.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я многое повидал в жизни, многое пережил, — устало заговорил спустя минуту молчания старик. — Я слеп на один глаз, госпожа, и моё сердце может остановиться в любой момент. Аллах милостиво позволил мне отпущенные дни помогать людям способами, недоступными обычным рабам Его.

Хюррем задумчиво посмотрела на него сквозь ширму, прищурившись.

— Вы провидец? — В кои-то веки она обрадовалась этой новости. Теперь она могла легко узнать правду, раз Чешме-эфенди мог видеть недоступное обычному глазу и чувствовать неощутимое.

Но было одно большое "но".

— Это громкое слово, госпожа, — старик улыбнулся. — Но если вы откроете мне свой секрет, то я всеми силами постараюсь наставить вас и помочь.

Хюррем стиснула зубы в нерешительности. Одним из условий Ибрагима было её полное молчание. Она не могла выдать их игру, не могла никому рассказать... должно быть, потому что это натурально было нечестно. Впрочем, Ибрагим Паша не всеведущ и, ввиду этого, вряд ли смог бы узнать о её небольшом союзе. От Чешме-эфенди веяло теплом и добром, она чувствовала себя достаточно оптимистично.

В конце концов, на кону была жизнь её и её детей, с чего бы ей быть честной именно сейчас, когда в делах с Великим Визирем за всю её жизнь подобного за ней не наблюдалось?

Хюррем, медленно переставляя ноги, покинула место за ширмой, открыв свою фигуру старичку, и села за один из стульев, положив руки на колени. Чешме-эфенди молча последовал её примеру и, тяжело охая, сел напротив султанши. Хюррем разглядела многочисленные глубокие морщины на добродушном лице, и желание довериться мудрецу достигло нужной границы.

— Наш Повелитель принял в Священный четверг другую хатун, эфенди, — растягивая слова, начала Хюррем Султан, глядя куда-то в сторону. — Вы ведь знаете: это достаточно символичный шаг со стороны султана.

— И вы оказались совершенно разбита этим поступком нашего государя, — утвердительно продолжил мудрец.

— Я чувствовала, что моя жизнь оборвалась. Как будто к горлу приставили раскалённый нож и выпили мою кровь. Страшная пустота внутри, как будто вырвали сердце и втоптали в грязь. — На последних словах её голос начал срываться.

— Вы ведь знаете, что многожёнство в нашей великой империи более чем естественно, госпожа, — покачал головой Чешме. — Султаны великой Османской династии всегда славились любовью к красивым женщинам, а когда их было много — это доставляло им огромное удовольствие.

— Чем больше жён, тем больше наследников, и тем больше опасность для моих собственных наследников. Женщины хитры и знают, как и куда правильно надавить на мужчину, чтобы добиться цели. Только такая женщина может находиться рядом с Повелителем.

Чешме-эфенди внимательно наблюдал за султаншей. Если вначале её голос и срывался — играла женская обида и боль — то сейчас её глаза были непроницаемы, и голос был холоден и спокоен.

— Поэтому вы должны хорошо понимать моё волнение. Я не могу позволить, чтобы эта женщина осталась у султана.

— Смею предположить, она пользуется поддержкой у тех, кто против вас? — прохрипел старик и добавил: — И этих людей много?

Хюррем грустно усмехнулась.

— Чтобы сказать "много", нужно иметь в виду, что тех, кто меня поддерживает — мало. А таковых нет.

— Ни одного?

— Ни одного, эфенди. Сестры султана, его Великий Визирь и лучший друг, весь Диван, наложницы — каждый желает лично перерезать мне горло и бросить на скормление рыбам в Босфор.

Чешме понимающе молчал, Хюррем также не стремилась нарушать повисшую тишину. Старичок задумчиво теребил серебристую бороду, туманно глядя в мутные очертания природы за окном. Близилась ночь, и таинственную ауру в комнате, где они находились, сопровождал лишь тусклый свет дешёвых свечей.

Внезапно он перевёл взгляд на султаншу. Та сразу поняла по его затуманенному, пустому, отрешённому взгляду, что тот что-то видел. Не в этой реальности. Смотрел внутрь её через уставшие голубые глаза и за чем-то с интересом наблюдал.

— Паргалы Ибрагим Паша, — внезапно спокойно проговорил провидец, пропустив то, как женщина вздрогнула от упоминания этого имени. — О, мой Аллах, как всё туманно...

— О чём вы? Что туманно? — с любопытством спросила султанша.

— Хитрый отступник из Парги... — Мудрец говорил без презрения в голосе, но слова, очевидно, говорили об обратном. — Расчётливый бес, потерявшийся, запутавшийся, но отчаянно это отвергающий. Ибрагим-Теодорис...

Хюррем нервно сглотнула. Провидец видел истину и, как и полагается, говорил загадками. Но, в силу природной сообразительности, Хюррем принялась мысленно сопоставлять всё, о чём говорил Чешме-эфенди.

— Существует тайна, госпожа... — Старик сгорбился. — Но вы смотрите поверх её. Отступнику Ибрагиму нужен ваш ум, и он загадал вам загадку...

Призрачная надежда, появившаяся в начале предложения, бесследно испарилась к его концу. Очевидно, паше необходим был её ум — как раз для разгадки. За эти дни она поняла, что каждый жест, слово и поступок Ибрагима имели какой-то глубокий смысл. Два месяца. Именно два месяца. Шестьдесят один день он дал ей, чтобы выжить. Если бы ради мести, чтобы поиздеваться, то он бы дал ей неделю — так сказать, в назидание её беспомощной и полностью зависящей от него участи. Но нет. Он дал ей больше, много больше. Чтобы она успела подготовиться, напрячь ум.

Но для чего конкретно?

— Что это за тайна, эфенди? — задала она единственный интересующий её вопрос.

— Туманно... всё туманно, госпожа... — он бездумно покачал головой, словно отгоняя какие-то мысли. — Я вижу, как отступник Ибрагим стоит в своём кабинете, он напряжён. — Мудрец не заметил, как в глазах султанши загорелся неподдельный интерес. — Отступник резко берёт книгу... листает её, он в гневе; а потом, почти так же внезапно, её захлопывает... но нет, он что-то кладёт в неё.

Внезапно провидец замолчал. Хюррем заметила, как побелело его лицо, а морщинистый, блестящий лоб покрылся испариной. Кажется, видения давались старичку нелегко.

— Чешме-эфенди, что вы ещё видите? — не унималась она. — Что Ибрагим Паша делает?

— Он кладёт руки на углы стола и смотрит... смотрит вдаль... я не вижу, куда он смотрит, но его взгляд теперь другой: он не по-доброму воодушевлён...

Хюррем прищурилась. Внезапно Чешме-эфенди резко вздрогнул, тряхнул головой и пожал плечами, поморщившись, как от неприятных мурашек. Его взгляд стал более осмысленным, и он посмотрел на султаншу усталыми глазами.

— Это был необычный момент, моя госпожа... — тихо проговорил он. Хюррем ужаснулась: старик был очень слаб, почти терял сознание. — Момент зарождения плана Ибрагима Паши об этой игре с вами.

Хюррем Султан сглотнула. План. Его план родился в момент, когда он был очень зол. Мозг султанши лихорадочно заработал, стараясь вспомнить, какие вещи могут страшно злить Великого Визиря. Губы неосознанно изогнулись в грустной ухмылке, когда она поняла: всё, что злило пашу, так или иначе, касалось только её одной. Неутешительная подсказка.

— Чешме-эфенди, — вновь подала голос после минуты раздумий Хюррем, — скажите мне, что делать.

— План Ибрагима Паши, — поучительным, но всё так же тихим и слабым голосом начал мудрец, чья спина уже совсем стала похожа на колесо, — родился в его кабинете, в его доме, тогда, когда он был зол и старательно что-то придумывал. Его последними словами было: "Это стоит того".

— "Это стоит того"? — эхом повторила приподнявшая бровь в недоумении султанша. — Что это значит?

— Я не имею представления, госпожа. Паша что-то узнал, и ему понадобился ваш ум, чтобы решить это.

— Мне нужно узнать, что это... — задумчиво произнесла Хюррем, направив мрачный, сосредоточенный взгляд на стену перед собой. Сейчас она напоминала орлицу, готовую наброситься на свою жертву. — Однако план Ибрагима Паши не так прост, как кажется, Чешме-эфенди.

Мудрец не посмотрел на поднявшуюся со своего места госпожу, продолжая бесцельно блуждать тусклым взглядом по комнате.

— Я должна узнать о том, что он задумал относительно меня в течение двух месяцев. И он уже привык к тому, что я отчаянно хватаюсь за любую догадку.

— Вы что-то подозревали до нашей беседы, султанша?

— Конечно. Множество раз. Мне казалось слишком невероятным, что паша вообще пытается каким-то образом дать мне шанс на спасение. В моей голове было много самых разных вариантов... В какой-то момент мне даже подумалось, что он просто забавляется моими потугами, а на деле имеет что-то очень примитивное — причём, скорее всего, названное мною в самом начале, — она сделала паузу, глубоко задумавшись. — В конце концов, его ничто не заставляет говорить мне правду: если одна из десятков моих высказанных догадок окажется правдивой, ничто не вынуждает его сообщить мне об этом.

— Я солидарен с вашими размышлениями, госпожа. Но чтобы понять вашего соперника, вы должны знать каждый уголок его души, мыслить как он. Войдите в его голову, поймите, как он думает, как говорит, и тогда его план, я уверен, будет вам ясен.

Хюррем чувствовала нечто, похожее на торжество и предвкушение чего-то необычного. Новая информация и новые догадки, ведущие её теперь немного вдоль от главной линии её действий в этой игре, радовали её. Султанша чувствовала, как медленно, но верно начинает подниматься на ноги и делать попытки вести с Ибрагимом игру на равных. Для неё это было очень важно.

Что ж, теперь она может сосредоточиться на том, чтобы любыми способами при встречах развязывать паше язык. Она должна запоминать каждый его жест и слово, беседовать с ним, как бы ей ни было противно.

Он не враг ей. Он ей соперник — очень умный и расчётливый соперник в этой игре. Игре на жизнь её и её детей.

— В первую очередь я должна попасть в его кабинет и осмотреться в нём... — внезапно сказала она. Поняв, что ещё не одна в помещении, Хюррем повернулась к старику, который, казалось, не замечал более султаншу, и улыбнулась ему. — Позвольте мне сопроводить вас до города, нам ведь по одной дороге, а сейчас уже поздно.

— Как вам будет угодно, госпожа, — мудрец тяжело, почти мучаясь, поднялся со стула и не без помощи рук султанши добрался до ожидавшей их во дворе кареты.

Устроившись в другой карете, выделив старику следовавшую впереди, султанша вновь погрузилась в раздумья, разглядывая макушки чёрных деревьев на фоне тёмно-синего неба.

Она не заметила, как уснула.

* * *

Хюррем Султан всегда задавалась вопросом, почему так часто падает в обморок без, так сказать, предварительной "подготовки"?

Потому что это случалось именно тогда, когда не следовало.

Она каждой клеточкой чувствовала, что залезла в логово льва. И если он желал свести её с ума своей загадкой, то, должно быть, выбрал верный способ. Именно он и именно таким способом. Хюррем никогда не отрицала противоречивость своих чувств к Ибрагиму Паше, хотя, следовало отдать ей должное, не придавала этому особого значения до этого дня. Она видела в паше саму себя, но это не мешало ей любым образом избавиться от него. Почему с таким отчаянием?

А кому хочется каждый день лицезреть средоточие своих пороков в одном человеке?

Хюррем вновь зашла в тупик в своих порой бессмысленных рассуждениях. Вздохнув, она крепко зажмурилась, готовясь открыть глаза, и провела руками по спутанным волосам на макушке. С неким присущим себе кошачьим довольством она отметила, что очень удобно устроилась и спала очень крепко за последние недели...

Одну минуту.

Почему она спала?

Где карета? Где Чешме-эфенди? Почему утро? Почему она...

Хюррем резко открыла глаза и глухо завопила осипшим от сна голосом, обнаружив Великого Визиря подле себя, принявшего полулежащее положение.

— Кажется, мне следует сказать "доброе утро"?

Она рефлекторно кинулась на него с ногтями в запоздалом порыве, как он остановил её одной рукой, заставив принять прежнее положение. Паша с деланным упрёком покачал головой.

— Очень грубо, госпожа. Разве так встречают спасителей? — его голос был опасно мягок.

Поняв, что делает султанше больно, визирь быстро убрал свою руку, чуть сменил положение и с интересом начал рассматривать её.

— С каких пор ты спаситель? — она стиснула зубы.

Ибрагим с наигранным интересом отвёл взгляд в потолок, шевеля губами, что-то вспоминая. Подумав, он ответил:

— Смею предположить, со вчерашнего вечера, когда тебя чуть не убили.

Несколько минут тишину нарушало лишь громкое сбивчивое дыхание султанши, лихорадочно бегавшей взглядом по покоям Ибрагима в его дворце. Внезапно паша приблизился к султанше ещё ближе, приняв положение на животе, и оперся о подбородок рукой. Хюррем поняла, что впервые за очень долгое время почувствовала чисто женское смущение, горевшее на щеках. Неудивительно.

Спросонья султанша мало что могла хорошо воспринимать. Вот и сейчас острая, как стрела, мысль врезалась в её сознание тупой болью. И тут же отразилось на левом плече.

— Ты можешь лечь по-человечески и не двигаться лишний раз? — крайне равнодушно спросил паша. — Иначе я заставлю тебя это сделать, и вряд ли тебе это понравится.

Хюррем бросила на Ибрагима пронизывающий взгляд, полный отвращения, но послушно легла обратно на подушки. Визирь находился слева от женщины, а потому с лёгкостью поддел воротник сорочки и опустил его до плеча.

— Немедленно убери руки, дьявол! — прошипела она, стремительно перехватив его руку.

Равнодушие на его лице в момент сменилось раздражением.

— Хюррем Султан, ещё слово поперёк — и мне придётся использовать быстродействующее снотворное, — он каждое слово цедил, старательно сдерживая рвущийся наружу гнев.

Султанша стиснула зубы и отвернулась, позволив Ибрагиму открыть распространившийся на полплеча тёмно-лиловый синяк, местами отливающий красным и светло-жёлтым. Она перевела взгляд на свою рану и испуганно выдохнула, почувствовав доселе притупляющуюся удивлением боль.

— Что произошло? — осторожно спросила она, когда паша, кажется, успокоился и вернул лицу безразличие, намазывая на её рану какую-то травяную мазь, отдававшую мятой.

— Ах да, я и забыл, что обмороки лишают тебя памяти обо всём, что происходило за час до них. — Он замолчал, доделывая свою работу, после чего отставил мазь в сторону и очень осторожно наложил стерильную ткань на рану, прикрыв её, наконец, сорочкой и одеялом. Хюррем чувствовала мурашки в тех местах, где её касался Ибрагим, но старательно скрывала это.

— Итак? — пытливо подала голос она, расслабив морщины на лбу.

— Вчера вечером ты отправилась на встречу с представителями нашей османской интеллигенции и решила, в конце концов, поболтать со старым шарлатаном Чешме, — Ибрагим со скучающим видом перечислял её действия, которые она ещё помнила. В голове Хюррем мгновенно всплыло всё, что сказал ей этот старик. Тайна Ибрагима, способ, как узнать правду, и парочка деталей...

Впрочем, не это самое важное сейчас.

— Ты... — Догадка разозлила её. — Какого чёрта ты следил за мной, паша?!

Он рассмеялся.

— Не я, а мои люди, что находятся в твоём окружении. — Сверкнув взглядом на её возмущённое лицо, он закатил глаза, усмехнувшись. — О, Хюррем, неужели ты верила, что каждый из твоего окружения верен тебе до беспамятства?

Она сузила глаза.

— Ты упускаешь главное. Я никому не верю. Поэтому я ещё жива и...

— Не льсти себе, султанша, — перебил её Ибрагим. — В мире всё гораздо прозаичнее, чем тебе кажется.

— И это мне говорит тот, что любит поговорить со своим внутренним "я", стоя на балконе и подыгрывая себе глазами?

Ибрагим звонко рассмеялся, отчего кожа Хюррем мгновенно стала гусиной. Что-то было неправильное в этом смехе.

— А ты, как я погляжу, получаешь удовольствие от созерцания меня и моих раздумий? — он перенёс вес вперёд и наклонился к ней на расстояние ладони.

Хюррем вжалась в подушку. Дыхание участилось от гнева, захлестнувшего её.

— Я должна знать каждую особенность поведения своего врага.

Что-то в его взгляде на долю секунды изменилось. Хюррем с удивлением признала: это была боль. Или ярость... Что бы это ни было, он, очевидно, оказался задет её словами о враге.

— Итак, после своей, я полагаю, бессмысленной беседы вы со стариком отправились вместе в сторону столицы, где на вас напали разбойники. К счастью, мои янычары, которые следили за тобой, оказались рядом, хотя и... не успели спасти твою последнюю надежду — Чешме-эфенди погиб.

Хюррем открыла рот, но тут же закрыла его, подавив тупую боль. Ибрагим хорошо выразился: провидец был её ключом и надеждой.

— Кто ещё погиб?

— Никто из твоего окружения не выжил, — сухо ответил он без доли эмоций.

Хюррем с ненавистью посмотрела на визиря. Он был спокоен, уравновешен, но во взгляде плескались самые разные эмоции; угольно-чёрные глаза казались ещё темнее от мрачных мешков под глазами. Кажется, паша всю ночь не спал.

Внезапно голову пронзила отвратительная, конвульсивная боль. Султанша стиснула зубы и нахмурилась до боли в лицевых мышцах, ногти впились в кожу, оставляя на ней алые следы. К ней возвращались воспоминания вместе с травмой, полученной в результате нападения.

— Это разбойники, госпожа! Разбойники! — визжала Деляне-калфа, бегая глазами по шатающейся от резкой остановки карете.

Хюррем не успела понять, что происходит, как чья-то рука грубо схватила её за плечо, оставив там синяк, и резким движением вышвырнула из кареты. Султанша упала на землю, больно ударившись подбородком о холодный камень, и застонала от боли, одновременно пытаясь понять, что происходит и что ей делать. Над ней навис один из разбойников, похабно вцепился в руку, в талию и принялся лапать. Крики и зовы о помощи не помогали: бандит только усилил хватку.

Женщина решила вырываться: она начала кусаться, бить подошедших негодяев ногами, царапаться, целясь в лицо, но то было бесполезно — лица разбойников скрывали плотные куски ткани.

— Это он!.. — с глухим всхлипом разбойник упал навзничь на землю, получив острым кинжалом в шею. Бандиты тут же обнажили мечи, обступив свою жертву, и оскалились на спасителя султанши.

— Отпустите султаншу и умрёте быстро.

Этот чертовски знакомый хриплый голос она бы узнала из тысячи. Сквозь пелену и тёмные плащи бандитов она, прищурившись, разглядела его, стоявшего во главе двадцати или больше янычар. Они были готовы порубить мерзавцев на кусочки при любом жесте предводителя.

— Паргалы Ибрагим Паша, вылез из своей крысиной норы? — злобно усмехнулся главарь банды.

Ибрагим пропустил оскорбление мимо ушей, с отчужденным любопытством оглядывая противников.

— Довольно любопытно: ты так уверен в том, что выживешь, что ещё не упал на колени передо мной?

— Я не склоню головы перед неверным, возомнившим, что он выше Аллаха! — выплюнул главарь.

Паша пугающе сузил глаза.

— Очевидно, себя ты считаешь благословенным Его рабом, раз решил взять в плен женщину, султаншу, и к тому же нечестиво прикасаться своими грязными пальцами к ней?

Разбойник вместо ответа грубым движением поднял султаншу на колени, вызвав у той испуганный и отчасти болезненный вскрик, и приставил нож к её горлу.

— Ещё одно слово, Ибрагим Паша, и твоя султанша будет пущена на корм червям! — в доказательство своих слов он сильнее надавил на рукоять, и Хюррем всхлипнула от болезненного прикосновения холодного металла.

— Ты заплатишь за это... — гневно прошипела Хюррем, осмелев и сверкнув глазами на разбойника.

— Молчите, госпожа, — он издевательски медленно выделил последнее слово, — иначе я действительно украшу эту землю тем, что будет в вашей голове.

Послышался щелчок пальцев. Разбойники недоуменно посмотрели на визиря. Они поняли, что оказались поражены десятком стрел, выпущенных из леса вокруг дороги только тогда, когда это увидела Хюррем Султан и издала пугающий вопль. В долю секунды на разбойников напали люди Ибрагима Паши, а сама она оказалась в его объятиях.

— Твари, — выплюнул паша, крепкими руками держа обессиленное тело султанши.

— Я в состоянии самостоятельно идти, Ибрагим, — недовольно выдавила она, когда они оказались за добрый десяток метров от места нападения.

Паша тяжело посмотрел на госпожу и с удовольствием опустил её на землю, не преминув отряхнуть руки. Хюррем тут же пожалела о своей просьбе: руки и ноги ослабли, ночной воздух окончательно заморозил её до костей, а усиленный доступ к кислороду спровоцировал головокружение. Султанша неуклюже покачнулась и вновь оказалась в кольце его рук.

Она слышала, как он что-то недовольно говорит в её адрес, но так ничего и не запомнила. Сознание отказалось работать.

Хюррем дрожащими руками обхватила одеяло и медленно приподнялась на локтях, не смотря в глаза Ибрагиму, который вновь закатил их от негодования. Но в этот раз он всё же помог ей принять сидячее положение в кровати и вновь вернулся к созерцанию её лица.

— Оставь меня.

— И не подумаю, — сухо ответил он, даже не выждав порядочные пару мгновений "на размышления". Он хорошо знал, что после нахлынувших воспоминаний Хюррем явно захочет побыть в своих мыслях.

Султанша отвела взгляд в сторону и закрыла глаза. Слишком много всего произошло с ней с того момента, как Священный четверг достался Фирузе-хатун. И одно из самых поражающих вещей — Ибрагим Паша спас ей жизнь. По телу Хюррем пронеслась волна мурашек от чувства благодарности, но оно по её желанию потухло.

— Судя по твоему разочарованному и грустному лицу, встреча с этим шарлатаном дала тебе надежду, не так ли? — спросил Ибрагим. — Неужели твоё положение настолько отчаянное?

— Ты мне омерзителен, — отстранённо прошептала Хюррем, переведя на него полный презрения взгляд. — Если тебе настолько сильно хотелось лицезреть мои страдания, мог просто приставить ко мне слуг для контроля и наблюдать за тем, как я схожу с ума, видя султана с другой женщиной… Не в состоянии даже покончить с собой.

Визирь довольно улыбнулся и, сев на кровати с одной ногой, лёгким движением провёл ладонью по одеялу в месте, где находились ноги султанши. Та вспыхнула, но смолчала, стиснув зубы.

— Госпожа, я уже объяснил тебе и не собираюсь повторять дважды, — он наклонился к ней и убрал прохладными пальцами волосы с её лба, довольно усмехнувшись на то, как она нервно сглотнула на этот жест. — Наблюдать за тем, как ты мучаешься в агонии, не понимая даже, в какую сторону двигаться, чтобы спасти жизни своих детей, гораздо увлекательнее, чем лицезреть слёзы и мрачное стихоплётство от одиночества.

Она проглотила комок в горле. Сейчас она чувствовала жгучую ненависть и непонимание к человеку, который смеялся над тем, как она попала в тупик. Если у неё и были какие-то надежды, то с гибелью Чешме-эфенди они испарились, как вода. Ей не с кем было впредь советоваться.

Хюррем Султан вновь осталась одна.

— Два месяца ещё не прошли. — Она заметила раздражение на его лице. Паша умел легко менять эмоции. — Так что позаботься о том, чтобы не умереть к тому времени. Ни по своей воле, ни по чужой. Я не хочу видеть, что мой противник покидает мою ловушку без моего согласия.

— Я узнаю к тому времени, что ты задумал, Ибрагим. И можешь быть уверен: когда эта хатун исчезнет, я раздавлю тебя, — усиленно цедила сквозь зубы султанша.

Ибрагим вновь проигнорировал её провокацию и беззлобно улыбнулся.

— Мне нравится твой настрой, госпожа, будь добра, продолжай в том же духе.

Хюррем замерла: он действительно улыбнулся. Впервые за многие годы она видела его улыбку. Искреннюю. Завороженная, она наблюдала за тем, как он испепеляет её тёплым, самодовольным взглядом, и вновь смочила горло слюной. Её взгляд неожиданно притянули к себе его губы. Она чувствовала его пронизывающий взгляд на себе и опасную близость в таком месте и в такой позе, и это ее зачаровывало, не позволяло сделать движение. Хюррем моргнула, испугавшись своих ощущений.

В конце концов, он играет с ней, как со строптивой игрушкой. Поэтому она должна в скором времени пресечь это, встать на ноги и начать играть на равных, пока он...

— Последний урок, госпожа... — его щека невесомо коснулась её скул, вызвав тёплую волну томления в низу живота, а шёпот опалил мурашками ухо, сбив дыхание. Руки Ибрагима оказались по обе стороны от её талии, и от него словно излучался жар. — Не позволяй третьим лицам в нашей игре запутывать тебя.

Она прикрыла глаза, стараясь заглушить неуместное томление и ощущение, будто её щекотали по всем чувствительным зонам. Он всё не покидал её личного пространства, и с каждой секундой это становилось опаснее. Паша чуть повернул голову, и они встретились глазами. Хюррем оледенела, увидев, куда опустился его пылающий взгляд.

— Жду твоего выздоровления, госпожа, — внезапно он очутился уже на выходе из покоев.

Хюррем Султан сделала глубокий вдох и выдох, пытаясь прийти в себя. В ушах до сих пор звенело. Возможно, чай, что она выпила в Мраморном дворце перед собранием, имел какой-то наркотический ингредиент?..

Не в силах бороться с собой, султанша вздрогнула всем телом и приказала себе быть сильной.

Эта игра будет сложнее, чем она могла предположить.

* * *

Во дворце Ибрагима Паши ей пришлось провести добрые четыре дня. Она могла бы в своей манере начать распространяться, каким адом они ей показались, однако, к её ужасу, Великий Визирь сделал всё, чтобы его госпоже было максимально удобно и комфортно в его дворце. За ней самым тщательным образом ухаживали лучшие калфы, охраняли её покой лучшие евнухи, и любимые блюда готовили лучшие повара. Поскольку, как она выяснила, Ибрагиму доложили о её встрече с Чешме-эфенди и о нападении разбойников на неё, поэтому он и вынужден был покинуть свою семью во дворце, где они находились во время его своеобразной деловой поездки.

За эти четыре дня он приезжал всего два раза — чтобы забрать какие-то документы и спроситься о её здоровье не у неё самой, а у лекарей, и чтобы перекинуться с ней дежурными фразами в другой день. Хюррем изнывала от скуки во дворце, и приезды Ибрагима хоть малость скрашивали её одиночество. Поэтому в третий раз, наступивший на четвёртый день её пребывания, она ждала его и заранее подготовилась. Под страхом смерти она вынудила лекаря сказать Паше, когда тот приедет, что ей стало хуже и что ему необходимо срочно самостоятельно узнать о её здоровье.

Исход не заставил себя долго ждать. Когда уже наступило время обеда, Хюррем в окне увидела карету Великого Визиря и с самодовольной ухмылкой принялась поджидать его в отведённых ей покоях. Она села в мягкое кресло, укутавшись плотным покрывалом, и направила взгляд на дверь. Спустя пять минут она скрипнула, и дверь распахнулась — однако чуть спокойнее, чем Хюррем ожидала, полагая, что Ибрагим испугается резкого ухудшения её самочувствия.

Судя по его равнодушному лицу, это в целом мало его задело.

— Соизволил переживать, Ибрагим? — иронично спросила Хюррем.

Тот, видимо, не перенял её довольно располагающего к мирной беседе настроения.

— Ты, будучи обиженной на весь свет, вероятно, не понимаешь, по какой причине я не навещал тебя до этого?

Султанша дёрнулась: он видел её насквозь. Она почувствовала болезненный укол стыда. Хюррем убрала одеяло и скрестила руки на груди.

— Из-за того, что ты самолично не видел, что мне уже гораздо лучше, я не могу покинуть этот дворец — потому что лекари докладывают Сулейману о моей слабости и нерасположенности к возвращению домой. Как видишь, — она взмахнула руками, — я более чем здорова.

Паша окинул её скептическим взглядом.

— Тем не менее, вчера ты проспала почти весь день, не в состоянии даже подняться с кровати. Я не думаю, что есть смысл рассуждать о твоём полном выздоровлении.

У Хюррем окончательно испортилось настроение. Присутствие Ибрагима начало сильно раздражать, толкая внутри едва заснувшую ярую ненависть к нему. Она выдохнула, отгоняя противную апатию, и отвернулась от него. Самым ужасным было не только то, что ей нечего было ему ответить, так ещё и за эти четыре дня она действительно ни на толику не продвинулась в своих поисках. В голове по-прежнему было пусто, не было ни единой мысли, как понять его сущность, чтобы он этого не заметил.

— Однако, раз уж ты настолько одинока в этом дворце без моей персоны, то предлагаю нам вместе пообедать в саду. — Он дождался её разъярённого, полного гордыни и одновременно сомнения, взгляда, он хохотнул: — Ты предсказуема даже в своей реакции, госпожа.

— И ты сейчас ведёшь себя как обычно, — фыркнула в ответ она, оскалившись.

— И как же?

Её лицо не дрогнуло.

— Пытаешься казаться снисходительным ко мне.

Ибрагим старательно сдерживал смех.

— Нет, всё-таки ты действительно ещё не поняла меня. Впрочем, ладно. Пойдём, госпожа, ты ведь не собираешься объявлять голодовку, только потому что обижена на меня?

— Я не обижена на тебя, Паша, — выдавила сквозь зубы она.

— Само собой, само собой, — охотно согласился он и безучастно покинул покои, даже не взглянув на неё. Хюррем пришлось недовольно признать, что в чём-то Ибрагим действительно был прав — только вот это была совсем не обида.

Одиночество.

Хюррем не выносила одиночество. Она боялась его как огня, как худшее наказание. Она чувствовала, что теряет рассудок, когда оказывалась вдалеке от детей и Сулеймана.

Вспомнив о последнем, Хюррем стало грустно. Едва заснувшее отчаяние вновь дало о себе знать, а обида — в этот раз реальная — быстро разбудила все плохие воспоминания, связанные с падишахом. Каждая его измена. Хорошо разбираясь в людях и хорошо зная своего супруга, Хюррем при Сулеймане показывала каждую толику своего отчаяния, молила его — глазами и прикосновениями — чтобы он вернулся к ней, вернул ей власть, вернул ей смысл существования… Но каждый раз, получая в ответ лишь полную безграничного самодовольства и ехидства ухмылку и отвод взгляда, она поникала голову и покидала его покои. Выйдя за их пределы и оставаясь наедине с собой, она рвала книги, бросала на пол подсвечники, порой крушила всё, что находилось за её письменным столом, — потому что была смертельно зла. Он издевался над ней, очень любил это делать. Упивался своей властью и пониманием, что она не сможет никуда от него деться — только он полагал, что из любви, но по большей части она, упивающаяся своим всевластием и связав всё своё существование с дворцом, не могла оставить корону и детей. Это было выше её.

В некоторые моменты она даже ненавидела его. Ненавидела султана Сулеймана. Как ненавидела в первую минуту, как увидела его и, пожелав ему всем сердцем смерти, улыбнулась и тем самым очаровала его.

Сколь же много воды утекло с тех дней…

Хюррем не заметила, как оделась в своё любимое фиолетовое платье, заколола волосы и спустилась в сад, где её ждал пышный стол со всевозможными вкусностями. Ибрагим Паша о чём-то разговаривал с одним из евнухов, с удовольствием поглощая медовый десерт. Увидев приближение султанши, он отослал слугу и поднялся.

— Хюррем Султан, — ещё раз поздоровался, низко опустив голову. — Рад, что вы осчастливили меня своим приходом.

Хюррем закатила глаза и раздражённо вздохнула.

— Оставь свои любезности, Паша. У меня нет настроения.

— Да неужели? — опустившись перед ней и вернувшись к трапезе, он вздёрнул бровь с насмешливым пренебрежением. — Позвольте поинтересоваться, что же так испортило вам его? Всего лишь четверть часа назад вы были более чем предрасположены к забавам, раз решили изобразить больную, чтобы привлечь моё внимание.

— Получается, я задеваю тебя? — лукаво спросила она, приподняв бровь. Ибрагим с интересом посмотрел на неё. — Небольшая манипуляция с этими недоумками-агами — и ты у моих ног?

Паша открыто рассмеялся.

— Потрясающая самолесть, моя госпожа! Потрясающая… Разве что понятие «у ног» весьма сомнительное, если учесть обстоятельства. В конце концов, через месяц и четверть умирать вам, а не мне.

Хюррем передёрнуло, но не от прямой угрозы её жизни. Глядя на его неподдельный смех, она задумалась: ведь рядом с ней он никогда не показывал такой искренности. Внутренний демон заликовал: наконец-то Паша начал показывать ей свои эмоции, начал открываться. Несмотря на смерть несчастного Чешме-эфенди, её план так и остался прежним — узнать его так, словно бы она была им самим, его отражением. И для этого ей придётся научиться не обращать внимания на его подлянки, а… обратить их против него же.

Тем временем Ибрагим задумчиво болтал вино в своём бокале, не отрывая от неё изучающего взгляда. Хюррем не осталась в долгу, хоть взгляд его чёрных, пронизывающих до самого сердца, глаз её пугал. Султанша пригляделась и попыталась посмотреть на него не как на врага-политика и врага-стратега, угрожающего жизни её и её детей, а как на мужчину.

И ужаснулась.

Его взгляд был хищным и чертовски обманчивым: глаза медленно опускались от ясных глаз Хюррем к вырезу её платья, охватывали её всю, и она едва заметно покраснела, быстро протолкнув комок в горле. На долю секунды она почувствовала непонятное томление, но быстро опустила взгляд на тарелку и принялась за еду: кажется, она была ещё не готова к таким… переглядам.

Лёгкая улыбка коснулась его губ, когда она, медленно пережёвывая салат, переводила взгляд, чтобы боковым зрением уловить его взор, и, убедившись, что он всё ещё на неё смотрит, отворачивалась.

Разозлившись, что уже минут пятнадцать не может толком посмотреть на него и взять себя в руки, Хюррем резко взяла бокал с водой. Она была настолько разъярена, что забыла понюхать или посмотреть на «воду». Было поздно: жидкость наполовину пролилась в горло прежде, чем она поняла, что та слишком тёмная и горькая, чтобы быть водой. Султанша закашлялась и с трудом проглотила напиток, который замужним женщинам мог разрешить пить только муж, которого рядом не было. И от этой беспечности Ибрагима, не говоря уже об остальном, она разгневалась ещё сильнее. Хюррем всё же впилась в него обжигающим взглядом, когда он глухо хохотнул.

— Откровенно говоря, госпожа, я надеялся, что ваш глоток алкоголя в моём присутствии, учитывая ваше непоколебимое стремление играть со мной на равных, будет чуточку более изящным.

— Я здесь не для того, чтобы развлекать тебя своей изящностью, Паша, — со злостью сказала она. — Если бы ты удосужился не ставить запрещённые законом напитки рядом со мной, едва ли это бы случилось. Ты вечно ставишь мне палки в колёса, даже в еде.

Ибрагим покачал головой и улыбнулся, на сей раз оставив её ответ без собственного. Тут она догадалась, что он всё же вёл их беседу всегда продуманно, не тратя дыхание впустую на оспаривание каждой части предыдущего высказывания, в то время как она реагировала на каждое его слово, забывая о своей обычной дипломатичности и лукавой изворотливости в словах. В какой-то момент ей действительно стало стыдно за свою незрелость. Всё же только Ибрагим Паша мог по-настоящему вывести её из себя.

— Итак, — спустя пару минут начала она спокойным тоном, — мне хочется узнать поподробнее об этой твоей выходке.

Ибрагим кашлянул.

— Выходке?

— Именно.

— Ты говоришь о своём спасении?

Хюррем скептически окинула его взглядом.

— Ты держишь меня за дуру, Ибрагим? Ты действительно веришь, что я поверю в твои благие намерения? В то, что ты внезапно решил спасти мою жизнь ценой своей тогда, когда сам же ей угрожаешь?

Ибрагим издал короткий смешок.

— Ты же умная женщина, госпожа, я не раз говорил тебе об этом. Тебе столько раз удавалось водить меня за нос, так что же в этот раз мешает тебе мыслить логически?

— Не испытывай моё терпение.

— Хюррем, подумай своей прекрасной головой, — он посерьёзнел. — Я сказал, что даю тебе два месяца, чтобы разгадать мой безупречный план по твоему уничтожению. Два месяца. И учитывая мой подход к делу и то, что ты должна была бы хоть немного узнать меня за все эти годы, что мы знаем друг друга, тебе следовало бы в первую очередь отбросить мою кандидатуру, поскольку я из принципа не причиню тебе вреда до истечения этого срока.

Она прикусила язык, вновь и вновь ругая себя, что ей не пришло это в голову. Действительно. Ибрагиму не свойственно было словоблудить, следовательно, он бы не стал так бесхитростно попытаться убить её и тут же ринуться спасать. В конце концов, Хюррем взяла себя в руки и смело посмотрела ему в глаза, вернув своё обычное выражение лица, полное уверенности в себе.

— Это было обыкновенное предположение, если быть откровенной. Однако неплохое. В конце концов, тебе было бы как раз-таки свойственно спланировать всё к нынешнему положению, — сейчас она искусно врала, внимательно глядя ему в глаза и пытаясь найти там ответы на свои вопросы.

К её великому разочарованию, Ибрагим остался равнодушен.

— Это то, во что тебе хотелось бы верить? Что ж, сделай одолжение, продолжай. Это, кажется, определённо увлекательно — винить во всём меня тогда, когда следовало бы поблагодарить за спасение.

— Ты действительно нуждаешься в моей благодарности? — она усмехнулась, показывая свою явную издевку.

— Дай подумать… — Ибрагим показательно побродил взглядом по кругу. — Кажется, нет. Единственное, в чём я, скажем так, могу в принципе нуждаться в данной ситуации — это в тебе как в своём сопернике, как в человеке, которому я бросил вызов. Именно поэтому, госпожа, до истечения двух месяцев я не позволю волоску с твоей головы упасть… — дождавшись, когда она сузит глаза, он нагнулся к ней ближе и добавил: — Хочешь ты того или нет.

— Какие речи, Паша. Будь добр, прибереги их для нашей Хатидже Султан.

— Тебя они смущают? — к нему стремительно возвращалось лукавое веселье. Он вновь поднялся с подушек, скрестил руки за спиной и посмотрел на неё.

Тем же самым пожирающим взглядом.

Как ему это удавалось?

— Нет, — выдавила сквозь зубы она, тоже поднявшись с места, сверкнув в его сторону глазами и одарив фальшивой усмешкой. Однако проницательный взор Ибрагима не пропустил эту наигранность. Визирь начал медленно приближаться к ней.

— В самом деле нет? — он оказался за ней. Хюррем мысленно воззвала к Аллаху, прося Его дать ей спокойствие. Её сердце заколотилось быстрее, когда она ощутила его длинные музыкальные пальцы на своём плече. Лёгкие, едва касающиеся прикосновения заставили её быстро облизнуть губы и тут же проклясть себя за это.

Пронырливая память быстро воскресила в голове события в её гостевых покоях пару дней назад. От этого она вспыхнула и знакомая, но в данный момент проклинаемая истома медленно растеклась по её телу, когда его пальцы принялись очерчивать узор на её воротнике. Когда указательный палец осторожно, но уверенно коснулся вздымающейся кожи под ним…

— Немедленно прекрати!.. — она ожидала, что тело её не предаст. Ожидала, что подскочит, ударит его, позовёт стражу, и его бросят в темницу.

Или хотя бы что её голос не будет предательски тихим и глухим.

Сопровождаемым неровным дыханием.

— Что прекратить? — спросил он ровным, спокойным тоном. Но в нём всё же искрились искорки хищника, доминанта. Её врага. Истинного врага.

Палец очертил впадинку между грудями, и в её глазах потемнело. Невозможность прикоснуться к мужчине, к султану её сердца, его отказ, разбитое сердце сейчас не отталкивали её от других, а притягивали. Как женщину к мужчине, затемняя все плохие воспоминания. Его пальцы играли с её кожей, впадинкой, верхними частями полушарий грудей, подушечки пальцев легонько щекотали ключицы.

А она наслаждалась этим. Вопреки слабо голосящему внутреннему зову, который напоминал о Сулеймане. Но она была славянкой, в её жилах никогда не текло смирение. Да будет она проклята, если поддастся мужчине и покажет ему свою обиду и отчаяние. Женское начало в Хюррем убаюкивало её, побуждало расслабиться — в конце концов, перед ней самый настоящий мужчина, по-своему красивый и…

Словно бы предугадывающий каждую клеточку её тела, которая заноет от наслаждения при его прикосновениях. И нарочно касающийся именно этих клеточек.

— Какие цели ты преследуешь, Ибрагим? — рваным голосом спросила она, всё же найдя в себе силы.

Ибрагим издал короткий грубый смешок, и его обе руки легли на её плечи, осторожно и трепетно массируя их.

— Это тебе надлежит узнать, госпожа.

— Ты владеешь тем, что может отослать меня с детьми на плаху. Величайший позор…

Хюррем распахнула глаза от своей совершенно спонтанной догадки. Действительно! Она ведь не учла, что казнят и её детей вместе с ней. Значит, то, что может скомпрометировать её, так или иначе грозит очернить саму Династию, оставить на её истории такой отпечаток, что проще искоренить любое напоминание о зачинщике, нежели всю жизнь пытаться отмыться от этого позора.

— Что ж, госпожа, — в его голосе ясно слышалась усмешка. — Спустя две недели ты наконец устала биться головой о стену и решила мыслить логически?

— Получается, — она развернулась, вынудив его убрать от неё руки. Он ухмылялся каждой мышцей лица, — твой главный мотив — держать меня в страхе смерти, чтобы не только упиваться моим ужасом и моими потугами, но и в конце концов опозорить меня так, словно бы всё было напрасным?

— О чём ты! — хохотнул Ибрагим. — Я ведь, напротив, даю тебе возможность избежать этого, как ты выразилась, «величайшего позора».

— Зачем? — не унималась она. — Зачем тебе это, Паргалы Ибрагим?

Он оценивающе окинул её взглядом. Она кипела от гнева, цедила каждое слово и была готова вцепиться ему в горло прямо здесь.

Величайший позор... Хюррем начала судорожно думать. Если он дал ей время и настолько уверен в себе, то, следует, что он единственный обладает этой компрометирующей информацией, не боится чьей-то конкуренции в её уничтожении.

Аллах всемогущий, что же она могла такого натворить?

Тем временем он вновь приблизился к ней, заставив её замереть. Его пугающе спокойный шёпот щекотал и обжигал её ухо.

— Я хочу посмотреть, как ты будешь умолять меня о пощаде. Я жажду этого дня. Жду его, как дряхлый бедняк ждёт медной монетки.

Его взгляд восстановил в её памяти те события, которые он имел в виду. Моменты её триумфа:

Он и она, между ними лишь приоткрытая дверь. Острая, прожигающая внутренности фраза:

— Однажды наступит день, когда ты захлебнёшься в собственной крови. Я спущу тебя оттуда, куда ты поднялся.

Когда он лежал почти бездыханный на кровати пред ней, когда его душа почти отрывалась от плоти в сторону Иного Мира. Когда она опустила свои холодные пальцы, как и он сейчас, на его шею, поглаживая и приговаривая как мантру:

— Ты чувствуешь запах крови?

Когда он с душераздирающим криком очнулся, увидев её лицо во время своей казни.

Когда она вытащила его с того света одной своей блаженной улыбкой при виде его, завёрнутого в белое покрывало и лежащего у ног Династии.

Одно её лицо могло перевернуть всё в его существе.

И его взгляд, полный одержимого желания овладеть ей, уничтожить её, сейчас красноречиво выдавал отголоски всего спектра чувств, что он испытывал к ней.

Его горячая ладонь легла на её спину, и он ещё сильнее нагнулся к ней — так, что их лица соприкасались. Его мягкие губы невесомо, но угрожающе чувственно коснулись мочки её уха.

— О чём ты думаешь, когда смотришь на меня, султанша? — его губы искривились, пальцы вжались в область под лопатками. Одна просто смотрела в точку перед собой, кипя от гнева на себя — она не могла противиться ему, словно будучи под гипнозом. — Чувствуешь ли ты отчаяние? Или жажду скормить меня волкам?

Его настроение невероятным образом передавалось ей. Женский страх отошёл на второй план, уступив место тому знакомому чувству доминанства. Когда она побеждала его снова и снова. Сейчас она желала поддержать его игру, почувствовать, как её вспышкой явившееся влечение и смущение испытает на сей раз он.

Ладонь скользит по спине вверх-вниз. Не отпускает. Требует достойно ответить ему.

И она даёт ему желаемое.

Женщина смело смотрит ему в глаза, бросая встречный вызов. Судя по вспыхнувшим уголькам его глаз, он заинтересовался её последующими действиями. Пальцы её правой руки поднялись и опустились на локоть той руки, ладонь которой лежала на её спине. Хюррем на секунду задумалась, почувствует ли он её сердцебиение через ткань одежды.

Ибрагим смотрел на её, слегка опустив голову и глядя на неё хитрым, хищным взглядом исподлобья, но по его лицу сложно было прочесть истинные чувства. Тем временем её пальцы жёстко сжались на его руке.

Её взгляд ожесточился, и она прошипела, в его стиле приблизившись ближе.

— Я втопчу тебя в грязь, Ибрагим, не моргну и глазом. Буду однажды, как и ты, глумиться над твоей беспомощностью, ликовать и упиваться тем, что ты борешься с желанием встать передо мной на колени и молить о милосердии.

Он широко усмехнулся.

— Достойный ответ, госпожа. Как же, должно быть, печально, что этот день никогда не наступит.

— Никогда не говори «никогда», Паша.

Безмолвное противостояние продолжалось ещё с пару секунд. Оба оставались неподвижны. Лишь когда Хюррем дёрнулась, чтобы освободиться из его неприятных объятий, Ибрагим резко перехватил её руку своей свободной и холодно посмотрел ей в глаза:

— Продумывай, чего ты хочешь добиться прежде, чем начнёшь действовать, султанша, — убийственно мягко сказал он. — У тебя есть чуть больше месяца, чтобы вытащить себя из ямы. Прожигать меня взглядом и пытаться узнать мой замысел моими же уловками — едва ли хорошо продуманный план. Делай выводы, Хюррем Султан.

Он отпустил её. Сердце колотилось о рёбра, но она старательно маскировала своё потрясение и притупленное томление от прикосновений мужчины с помощью безразличия на лице. Однако, судя по его вновь явившейся насмешливой улыбке, это у неё выходило скверно.

— Ищи разгадку не во мне, а в себе, — он сделал паузу, отошёл на два шага, вежливо поклонился и добавил последнее: — ..госпожа.

И он вновь ушёл, оставив её одну.

Вновь побеждённую.

* * *

— Моя прекрасная, свет очей моих, радость и улыбка моей души… — разливался добрый, полный любви и нежности голос.

Хюррем, неуверенно переставляя ноги, приближалась к источнику звука. Она узнала его. Своего любимого и единственного. Султана Сулеймана. Дрожащие пальцы султанши осторожно отодвинули полупрозрачную тёмную шторку, позволяя себе взглянуть на балкон, откуда лились стихи, посвящённые Ей — султанше его сердца, Хасеки Хюррем Султан.

Она прикрыла глаза от удовольствия, губкой впитывая его голос и наслаждаясь им, словно пением самой прекрасной птицы. Алое ночное платье слегка колыхалось от прохлады вечера. Она ждала этого дня, она всей душой верила. Находясь в тисках и власти этого проклятого беса, она всё равно верила. Возможно, отчаивалась, возможно, сомневалась в их великой любви.

Но всё равно верила, что наступит тот день, когда эта беспомощная, лживая змейка из персидских земель, Фирузе, покинет покои султана с громкими слезами. Хюррем всем сердцем желала ей самой страшной смерти — но не физической, а сердечной. Чтобы султан встряхнул её в объятиях и выбросил с балкона, словно бы ненужную куклу.

— Мой мускус, мой янтарь… моё лучезарное солнце, одним своим лукавым взглядом дарящее мне покой и свободу. Моя госпожа, моя любовь…

Хюррем вошла на балкон, с великой нежностью во взгляде наблюдая за высоким станом её мужа, падишаха, Повелителя мира. Он вернулся к ней — о, Аллах, он вернулся к ней! Он доказал всем, что Хасеки Хюррем Султан непобедима, пока невозможно загасить пламя любви султана к ней.

— Моя птица, моя голубка… — руки султана взметнулись и расставились по сторонам, распахивая объятия. Однако маленькая противная иголочка кольнула в её сердце, когда она задумалась: почему он не поворачивается к ней.

— Сулейман…

Этот мерзкий, глухой, лживый, полный лицемерия и похоти голос.

Фирузе.

Хюррем почувствовала, словно из её груди вырвали сердце. Словно в её горло попал раскалённый уголь. Словно ей вспороли живот и вывернули все внутренности. Волна тошноты, смешанной с отчаянием и едва-едва забытой обидой накатила на неё и сбила дыхание. Султанша ощутила, будто её сильно ударили по спине: она согнулась, схватившись за живот и глухие, надрывные рыдания встали в её горле, наказывая её уже тем, что не желают выходить наружу.

Что не так, Хюррем Султан? Разве не ты поклялась не показывать султану свою обиду?

Пожинай плоды своей беспомощности. Задохнись в своих рыданиях, будучи неспособной даже сделать обычный вдох.

Сквозь пелену темноты, полусидя на ледяном полу, она открыла глаза и посмотрела на безудержную страсть между Сулейманом и Фирузе. Она была в том самом ясно-жёлтом платье, которое надела она сама когда-то, зная, что тем самым рассудок падишаха будет во власти её чар. И сейчас он с удовольствием обнимал её, целовал, его губы скользили по её шее, скулам, подбородку, ключицам.

Не смотреть. Бежать.

Внезапно блаженно расслабленное, полное удовольствия лицо Фирузе-хатун исказилось самодовольством. Она оскалилась и вызывающе подняла бровь, словно вызывая её помешать им со своей бессмертной любовью.

И во всём виноват он.

Он. Этот бастард. Этот лживый раб.

Это он связал ей руки слизким страхом смерти. Это он поддержал эту возомнившую о себе невесть что Хатидже, которую хлебом не корми — дай переложить вину на другого, не позволь ей убедиться в своей бездарности, в своей вине в измене Ибрагима.

— Негоже мешать Повелителю, когда он уединён со своим любимым гаремом, разве нет, госпожа? — послышался вкрадчивый голос сзади.

Она распахнула глаза и, обернувшись, впилась в него взглядом. Он стоял ровно, его руки были сцеплены за спиной, а глаза горели при виде её.

И имел нахальство усмехаться над неё участью.

— Вы всё ещё здесь, султанша? Не надоело любоваться своим поражением?

Это стало последней каплей. Она рванулась вперёд и со всей болью, что копила в себе, со всей ненавистью и обидой ударила его по лицу правой ладонью. Он отшатнулся как раз вовремя, чтобы избежать ещё одного случайного удара. Его голова откинулась на сторону от силы её оплеухи, глаза расширились от шока из-за того, что на сей раз ей действительно удалось полностью удивить его.

Однако способнейший сераскер в нём, его рефлексы дали о себе знать, и он быстро остановил её другую руку своей, стремительным движением схватив её за предплечье и потащив к противоположной стене. Она сделала попытку ударить его ногами, но он пресёк её, встав между её ног. Паша больно дёрнул на себя её запястье, заставив её ещё раз захлебнуться от боли, но она сжала зубы и попыталась ещё раз ударить его ногой. Однако крепкие мышцы Ибрагима не позволили ей это сделать, и бедро её вскинутой левой ноги оказалось перехвачено его рукой. Визирь подхватил её за талию, подняв от пола и вынудив обхватить себя ногами, и быстро оказался у кровати султана, почти бросив её на простыни. А потом завёл её руки над головой и придавил своим весом.

Его непочтительная и многозначительная усмешка длилась всего секунду, как он внезапно отстранился от неё, довольствуясь её замешательством и логичным замиранием, вальяжно поднялся на руках и, не отрывая от неё горящего взгляда, потушил свечи. Хюррем бросила мимолётный взгляд на потушенную свечу, недоумевая, откуда они взялись, и её испуганный вдох прервался прикосновением его губ к её ключицам — они как-то оказались в её покоях. Картинка резко сменилась, она начала упорно вырываться, чем раздраконивая его всё сильнее. Он удовлетворённо улыбнулся и медленно провёл правой рукой по её скуле.

Хюррем тяжело дышала, её грудь вздымалась и опадала, воображение не на шутку разыгралось, и её кожа покрылась испариной. Вырез ночного платья сползал всё ниже и ниже, однако, как и следовало ожидать, его пристальный взгляд жаждал другого — он не отпускал её лицо, по-видимому, более соблазняемый видом страха, чем какой-либо части её тела.

— Я ведь предупреждал тебя… — он тяжело задышал, намеренно склонившись к её уху и вынудив её кожу покрыться мурашками. — Всегда продумывай свои действия… ударив меня… — он коснулся носом её скулы, она сглотнула, — чего ты желала добиться?

Она слегка выгнулась, тесно прижавшись к его телу, почувствовав, как его ладонь медленно пробирается под её платье. Она смотрела в бессильном влечении, когда его голова медленно опустилась ниже, и губы, с которых раз за разом срывались вожделенные проклятия в её адрес, нежно коснулись её чувствительной точки у основания шеи. Она закрыла глаза, чтобы ещё раз не увидеть его недобрую, полную властолюбия, улыбку. Волна ненавистного, но ожидаемого желания тёплой, щекотящей волной разлилось от её ног ко всему телу. Кости, нервы и мышцы заныли, заставляя её невольно двигаться и обхватить его ногами.

Словно бы второй глоток вина он передал ей через кожу, касаясь её самых чувствительных мест, словно зная её тело, словно бы вожделея его всю свою сознательную жизнь. Его ядовитый вкус, его яд, его агония передавалась ей с каждым движением, когда её платье оказалось вытянуло в одну толстую линию на уровне её талии, и его руки блуждали по её бедру, спине, талии, рукам. Его руки водрузились в её густые рыжие волосы, путаясь в них. Он словно бы играл с ней, вынуждал её почти сломаться — признаться себе, что желает, чтобы он не останавливался. Она напряглась, как тетива, ощутив, что его губы опускаются ниже, а её кожа, её рассудок, каждая частичка её существа горит, полыхает, руки тянутся к нему и стараются уцепиться за волосы, за одежду — и разорвать к чертям, чтобы причинить ему хоть косвенную, но ощутимую боль. Больнее, стремительнее.

Она задохнулась от эмоций, когда почувствовала запретное возбуждение, ощутив его губы. Выгнулась, вздохнула, понимая, что никогда ранее не чувствовала такого. Женщины султана обязаны были сами ублажать своего мужчину, не заботясь о себе и стараясь согласиться лишь на тепло и нежность своего господина.

Но сейчас именно он доводил её до исступления.

Он поднял голову, чувствуя, как она извивается под ним, как её конечности сотрясаются в лёгких конвульсиях. Хюррем сфокусировала зрение на его извечной хищнической ухмылке, и сердце замерло от того, что она увидела там. Бесспорный жар смешивался с бесконечным холодом, чёрные, как уголь, глаза горели искрой желания и ещё чем-то, совсем неуловимым. И ещё она увидела там то, что раздраконило её уже не как женщину, а как его извечного заклятого врага — знание, что он безнадёжно сломил её.

Однако это дразнящее, острое чувство его доминирования в этой ситуации лишь дополняло и вторило терпкому возбуждению, что колотилось между ними. Она схватила его за волосы и с рвущей оболочку яростью, гневом, словно опасная кислота, упала на его губы своими, поглощая его, приподнимаясь с места и вновь падая под его противостоящим натиском.

Любопытно, кто первый поймёт, что сам жаждет сдаться?..

— Госпожа?.. Госпожа! — кто-то слева безнадёжно не вовремя начал теребить её за плечо.

Она распахнула глаза, желая посмотреть, кто оторвал её от её почти безоговорочной победы.

— Госпожа, вам плохо? Принести воды? Вы вся горите, словно у вас жар…

— Нужно лекаря позвать, Эсма-хатун, — подала голос Назлы.

— Молчи ты, дай султанше слово сказать!

— Госпожа?

Хюррем поднялась на кровати, быстро и прерывисто дыша и пытаясь сфокусировать зрение. Наконец её рассудок прояснел, и она более осмысленно посмотрела на своих служанок.

Аллах всемогущий.

Это был просто сон. Чертовски реальный сон.

Разочарование и облегчение были слишком не сопоставляемы, чтобы можно было судить о том, рада ли была она проснуться или нет.

— Госпожа, — прохладная ладонь Назлы сейчас казалась обжигающе ледяной, — о, Аллах, да у вас действительно жар! Эсма, Эсма! Зови лекарей, скорее!

— Сейчас! — наложница стрелой выскочила из покоев.

Что же с ней в этот раз случилось?

— Госпожа…

— Что, Назлы? — сказав это, Хюррем едва не поперхнулась от того, насколько глухо и низко прозвучал её голос.

— Вам кто-то подложил ароматические свечи наркотического воздействия! Ай Аллах, они же запрещены Кадием.

— О чём ты говоришь? — султанша поднялась на кровати, невольно морщась от свойственных такому сну ощущений в ногах и животе.

Служанка сняла с подсвечника саму свечу и, оглядев её со всех сторон, подошла к Хюррем и показала ей.

— Я знаю эти свечи, у нас на родине такие использовали знатные вельможи.

— Откуда ты знаешь? — удивлённо спросила Хюррем.

— Мой отец служил при дворе у одного из таких, — пояснила Назлы, опустив взгляд. — Я хорошо о них знаю. Ваши враги желают, чтобы вы потеряли рассудок, поскольку свечи весьма опасны.

Тем временем в покои вбежали три лекаря. Самая старшая из них поставила свой сундучок на кровати у султанши, быстро распаковывая его и вынимая необходимые ингредиенты для настойки. Пока Назлы вводила лекаря в курс дела со свечами, поясняя тонкости их состава, Хюррем получила возможность более-менее ясно взвесить произошедшее. После их разговора… реального разговора прошла почти неделя. Она уже успела вернуться в свой дворец и знатно проклясть Ибрагима за то, что он уверенно не выходит из её мыслей.

Эта неделя прошла в приготовлениях к скорому отъезду Мехмета в провинцию, поэтому они с Пашой практически не виделись. Однако с каждой ночью она заметила, как ей всё труднее засыпать, всё труднее просыпаться, как её режим сна рушится на глазах.

Оказалось, дело было в свечах.

Ибрагим уведомил её о своей намеренности оградить её от любой опасности, пока не истечёт срок. Что ж, это была прекрасная возможность проверить, на что он способен, когда дело касается их настоящего сотрудничества.

Она поднялась на кровати и, грозным голосом приказав лекарям и служанкам оставить её в покое, накинула на себя халат. Молча выхватила из рук Назлы свечу и уверенной походкой направилась из своих покоев. Она была уверена, что этой ночью он остался во дворце. Впрочем, если верить слухам, то между Хатидже Султан и Ибрагимом Пашой действительно вновь любовь и идиллия. С чего бы ему не ночевать в своём дворце с любимой женой?

— Хюррем Султан? — она даже не вздрогнула, увидев его, тоже в ночной одежде, накинувшего на себя, как и она, халат. В этот раз он, судя по всему, резко разбуженный из-за её внезапной хвори, не успел спрятать недоумение на лице. А заметив её — тем более.

— Иди за мной, — она, не останавливаясь, обошла его и направилась в его кабинет.

Он молча пошёл за ней. Достигнув его кабинета, они оба вошли внутрь, и она грубо захлопнула дверь за ним.

— Что случилось, госпожа? — ровным голосом поинтересовался он.

Она взглянула на него холодным взглядом и внутренне поёжилась — воспоминания нахлынули на неё, являя взору не спокойное, безразличное лицо, смотрящее сейчас на неё, а хищное, пылающее, показывающее ей свою жажду. Но она быстро взяла себя в руки и отбросила ненужные эмоции, мысленно похвалив себя за это.

— Тебе должны были доложить, не делай вид, что ничего не знаешь.

Он прищурился.

— Итак, кто-то сломал твою корону? Пролил на твою постель нелюбимый парфюм?

— Ты не угадал, — с его же равнодушием парировала она небрежно, показывая ему свечу. — Эти свечи отравлены.

— Вот как? — он взял свечу и, как и она какое-то время назад, начал изучать её в руках. — Кто и как это сделал?

— Ты действительно думаешь, что я бы пришла сюда, если бы знала ответ?

— Безусловно, безусловно, — охотно согласился он и свернул в её сторону тёмными глазами. — В конце концов, в этом дворце теперь я единственный мужчина, который временно печётся о твоей жизни.

Она хорошо уловила намёк, но вновь оказалась выше этого и стиснула зубы.

— Ибрагим Паша, не зарывайся. Может, пока султан и развлекается с этой второсортной хатун, но не забывай, что я — его законная жена. — Она приблизилась и прошипела прямо в лицо. — У меня всё ещё есть власть, чтобы сухо и грубо укоротить тебя от темени до шеи. Не придумывая никаких планов.

Он ухмыльнулся. — Потрясающая реплика, госпожа. Ты медленно делаешь успехи в речевых баталиях.

— Оставь свои похвалы при себе, они мне неинтересны.

— Как пожелаешь.

Она резко развернулась и на выходе из покоев бросила через плечо твёрдым голосом:

— Я желаю знать, кто покушался на мою жизнь таким образом. Это в твоих же интересах — узнать это — не так ли? — она презрительно усмехнулась, тут же вернув лукавость своей улыбке.

Ибрагим ответил ей тем же.

— Не волнуйся, госпожа, я не позволю никому помешать нашей игре.

За ней захлопнулась дверь.

* * *

— Итак? — выразительно спросила она.

— Что «итак»? — Ибрагим медленно закипал, еле сдерживая поток эмоций.

Султанша окинула его оценивающим взглядом, выделяя свою ухмылку.

— Я пришла спроситься о результатах твоего расследования.

— Госпожа…

Его глухим, разъярённым рыком можно было убить на месте, прорезать воздух. И она была более чем довольна этим проявлением эмоций. У неё был план — научиться мгновенно выводить его из себя. Любыми способами.

Его могучие музыкальные пальцы сжались на её предплечье, и он, не обращая внимания на её возмущённые протесты, поволок её прочь из зала, где проводились собрания Дивана. Убедившись, что лишние глаза их не видели, Ибрагим остановился у ниши в коридоре и резко дёрнул её руку, чтобы она оказалась перед ним. Приблизился и зашипел:

— У тебя теряется связь с реальностью, госпожа? Что за выходки! Как ты можешь так запросто приходить в место, где собираются паши Дивана? — он говорил с ней в своей обычной манере, говоря гортанным низким голосом и растягивая слова.

Хюррем заулыбалась в ответ.

— Разве в этом есть что-то безрассудное, паша? Что не так? Ты же не прячешь меня от посторонних глаз — в конце концов, все знают, как я выгляжу.

— Хюррем Султан, — он злился всё сильнее. Чтобы сдержать гнев, сделал два шага назад и сцепил руки за спиной, закрыв глаза, — ты пришла сюда без паранджи, разодетая в дорогие шелка, открывающие шею. И всё ещё не считаешь это безрассудством?

Что-то пошло не так. Его слова носили вполне понятный смысл — провоцировать мужчин, являясь известной красавицей и женой падишаха — это значит дразнить охотника недоступной, а потому ещё более желанной жертвой.

Но от него слышать подобное было вдвойне странно.

Как только Хюррем подумала об этом, сознание предательски подбросило ей множество ярких воспоминаний из ещё часто повторяющихся снов с его участием за все те дни, что он избегал её с момента инцидента с наркотическими свечами.

Когда он рвёт их одежды, когда доводит её до исступления, когда она бросает его в костёр из эмоций, когда они начинают играть в уму непостижимые игры, вспоминая, что он — грек, а она — славянка, и все османские законы им нипочём в такие моменты, когда она сталкивает его с простыней, и они оказываются на полу, у стен, у штор, срывая их, когда она до крови царапает ему спину, а он глухо рычит и начинает по-своему мстить ей.

От воспоминаний ей стало жарко. Отчасти стыдно, отчасти предательски приятно.

Но мысли о том, насколько это неправильно, были давно отброшены в недра сознания. Хюррем Султан не принадлежала к тем людям, которых останавливает слово «неправильно».

Но самым ужасным было не то. Маленькая, противная мысль закралась в её голову и с каждым днём, словно червячок, разъедала её оправдания, её философские рассуждения о любви на всю жизнь — о вечной любви.

Сейчас ей дьявольски хотелось забиться в угол и разрыдаться, рвать на себе волосы и страдать, стонать от бессилия.

Ей хотелось выжить, адаптироваться, как разумное существо, к новым обстоятельствам, бороться. Когда она смотрела в одну точку в моменты одиноких прогулок по саду, ей начала мерещиться Махидевран и её прошлые потуги изменить свою горькую, несчастную судьбу. Она начала слишком хорошо понимать её. Начала сострадать.

Ей хотелось поговорить с ней.

Когда Махидевран как-то сказала ей, что разлюбила падишаха и теперь живёт только ради того, чтобы посадить сына на престол, Хюррем злорадно усмехнулась. Но сейчас…

Сейчас она мечтала разлюбить султана. Как можно скорее.

— Тебе плохо? — он нахмурился. — Не вздумай повторять свою эскападу с обмороком, как когда тебя чуть не убили.

Она с ужасом поняла, что так и не ответила ему. Размышления, которые вновь накатили на неё вкупе с жаркими воспоминаниями, настроили её на желание побыть одной.

Так что нужно поскорее разобраться с этим делом.

И поменьше смотреть на Ибрагима. Только прямой контакт глазами.

— Мне всего лишь хотелось спросить о том, что ты узнал, — она заметила, как передёрнулся с удивлённым лицом Ибрагим от резкой перемены в её настроении. Султанша стала внезапно серьёзной, её глаза смотрели без фальшивого и нефальшивого, как обычно, господства над ним. — Только и всего.

— Ты могла дождаться, когда я вернусь с собрания, — он решил, видимо, поощрить её мудрое решение говорить спокойно и по-взрослому.

— Никак не могла застать, — просто ответила она, отвернувшись. — Так ты что-нибудь узнал?

Он коротко усмехнулся и зашагал по коридору.

— Поговорим в кабинете, а не здесь, как евнух с калфой. У стен Топкапы есть уши.

В три счёта они оказались в кабинете. Ибрагим жестом указал на диван. Хюррем послушно села, всё ещё пребывая в раздумьях. Визирь с интересом наблюдал за её размышлениями и ухмылялся своим мыслям, наливая густой бордовый напиток в бокалы. Поставив перед ней один, он сел рядом, удобно устроившись и принявшись элегантно потягивать жидкость из сосуда. Хюррем скептически окинула его взглядом.

— Опять вино?

— Фруктовое, — он взмахнул ладонью в примирительном жесте, — оно совершенно не крепкое, тебе не стоит волноваться.

Судя по тому, как султанша решила не спорить, не сотрясать воздух лишний раз и взяла бокал без лишних слов, Ибрагим сделал вывод, что та плохо себя чувствует. Хюррем это поняла по впервые обеспокоенному с момента её спасения лицу.

Она поспешила развеять его предположения.

— Со мной всё хорошо.

— Ты то бледнеешь, то краснеешь, как маков цвет. Твои калфы всё проверили? Возможно, виновный подсунул ещё несколько наркотических свечей.

— Я вообще отказалась от ароматических свечей в своих покоях, — ответила она, откидываясь на диване и закрывая глаза, чувствуя усталость в шее. Такой жест поразил Ибрагима ещё больше, и он распахнул глаза. Султанша кожей почувствовала его удивление, но ничего и не сказала.

Ибрагим продолжал бесцеремонно разглядывать её.

— Я всё ещё слушаю тебя, — она приоткрыла глаза и нервно сглотнула, рассматривая его лицо, наклонённое к ней.

Внезапно Ибрагим рассмеялся.

— Кто бы мог подумать, что мы поменяемся ролями.

В действительности, ещё пару недель назад разговор начинался совсем иначе. Он держал её в страхе, издевался над ней, всем своим видом показывал, что он главный, что он лидирует, что он держит её жизнь в своих руках. Он вызывал у неё отвращение.

И что теперь?

Практически то же самое. Практически.

Не считая того, что она почти расслаблена и спокойна.

— Те свечи в твою комнату приносила одна из твоих служанок, Зехра-хатун. Я допросил её.

— Зехра? — Хюррем недоуменно посмотрела на него. — Это невозможно, она глупа и наивна — настолько, что я не допускаю даже мысли о её измене.

— Хорошенько подумай, ты ведь только что ответила на свой вопрос.

Хюррем послушно задумалась, отведя глаза в сторону. В действительности, обвести вокруг пальца самую глупую наложницу, которая ничегошеньки не заподозрит и будет покорно носить отраву в покои госпожи — это был самый очевидный и незатейливый способ её умерщвления.

Она улыбнулась.

— Я поняла. Прикажи привести хатун сюда.

— Она мертва.

— Что?! — султанша едва не подскочила с дивана. — Как это понимать, Паша?

Ибрагим лениво вернул Хюррем за руку в прежнее положение.

— А что тебя так удивляет? Хатун во всём призналась без обиняков, но кто и как приказал ей — не знает, поскольку ей оставляли всего лишь записки с нелицеприятным содержанием. Очевидно, наложниц, готовых отдать за тебя жизнь или которые боятся твоего праведного гнева, всё меньше. Полагаю, ты понимаешь, почему.

Женщина уловила очередной прямой намёк на её шаткое положение в Топкапы и оскалилась на визиря. Тот пожал плечами и хохотнул, одарив её усмешкой.

— И что ты собираешься делать? — пытливо спросила Хюррем.

— Погоди, — визирь задумался, — а я должен что-то делать?

— А разве нет? — она приподняла бровь, стараясь надавить на него.

— Госпожа, каков был наш уговор? Я должен был узнать, кто покушался на твою жизнь. И всё. Не разгадывать загадку Сфинкса, елозя и стеная по рынкам и логовам разбойников, пытаясь вычислить оттуда тех, кто хоть в мыслях желал избавиться от тебя.

Удушающая волна ненависти и отвращения прошлась по её коже, лицо женщины дёрнулось.

— Я ненавижу тебя, — тихим шипящим голосом сказала она, прищурившись.

Он с великим удовольствием улыбнулся ей, на секунду удивив её. Несмотря на всё, султанша считала унизительным просто встать и убежать, хлопнув дверью, а потому приблизилась к красивому лицу, напустив самое озлобленное выражение.

— В самом деле? Действительно ненавидишь? — не отрывая от неё глаз, Ибрагим медленно коснулся платья Хюррем в том месте, где были её бедра. Проницательный взгляд тут же зацепился за её горло, в котором, видимо, мгновенно встал комок.

Хюррем осознавала, что стремительно теряет контроль над телом. Проклятый Ибрагим, как показалось ей, словно бы знал о её запретных сновидениях и ловко пользовался её женской слабостью в этом вопросе. Его тёплая ладонь полноправно передвигалась по шёлку тёмно-синего платья и внезапно замерла на складке между бёдрами.

— Ненавижу, — повторила она ещё более низким и хриплым тоном, ни толики ласки и нежности в нём не было.

— Это хорошо, очень хорошо, — он резко убрал руку и удобно устроился на диване так, словно ничего только что не случилось. Затем мужчина чуть приподнялся с места и долил себе в бокал ещё вина. — Ненависть — очень сильно чувство, госпожа, очень плодотворное и полезное в некотором смысле, так что лучше бы тебе испытывать его, а не глупое желание покончить с собой из-за несчастной любви.

— Что ты знаешь? — холодно спросила Хюррем. — Тебе неведомо, какую боль я испытывала… испытываю по сей день, — быстро исправилась она. Взглянув на его довольное лицо, женщина нахмурилась. — Не забывай, Ибрагим, сколько лет я живу в этом дворце и с чем уже справилась. Фирузе — это грязь, не более…

— Ты каждый раз себя успокаиваешь этим? — лениво отозвался он. — Госпожа, смирись с тем, что любовь — приходящее и уходящее чувство. Всё зависит от обстоятельств. Ты можешь влюбиться в мужчину, который ответит тебе полной взаимностью, а вскоре он из плохого настроения ударит тебя так, что ты потеряешь сознание. И ты разлюбишь его, если нормальная женщина.

— Если мужчина любит тебя, он такого не сделает.

— Откуда ты знаешь? Ты же не собираешься утверждать, что у всех людей разные вкусы, разные интересы и характеры, но в отношении любви они все совершенно одинаковые? Ты ведь помнишь ингредиенты любви? Не восхваляемой в стихах, в которых и лягушки могут взлететь, а пугающе реальной? Обыкновенной, которая и гуляет в нашем мире, паскудно смеясь над теми, кто делает из неё народное достояние. Так что для тебя любовь, госпожа?

Такая циничная и прямая тирада Ибрагима, несмотря на свой, как ей показалось, абсурд, так или иначе лишила её аргументов. Поскольку рациональное зерно в его словах определённо было. Если человек романтик, то ему всё покажется любовью; безнадёжные романтики делят чувства, грубо говоря, на «да» и «нет» — «любовь» и «нелюбовь». Но разве это верно? Человеческие эмоции настолько разнообразны и красочны, что быть таким твердолобым упрямцем и не желать признавать другие чувства, даже имеющие своё название, действительно удел глупых людей.

— Хорошо, я помогу тебе, — Ибрагим покладисто кивнул, — почему ты считаешь свои отношения с Повелителем чистой любовью, уникальной и единственной в своём роде, вечной?

— Когда я смотрю на него, моё сердце начинает бешено колотиться, я чувствую невообразимое счастье. Я могу рассказать ему о своих страхах, переживаниях и встретить поддержку. Когда мне тоскливо, он успокаивает меня, я нахожу в его руках утешение и спокойствие. Я понимаю его с полуслова, как и он меня. Я его мускус и янтарь, и когда мы вдалеке друг от друга, моё сердце рвётся на части.

— Прекрасно, — визирь снова охотно кивнул, словно ждал точно таких же слов. — И всё?

— О чём ты?

— Всё, что ты перечислила, так примитивно, что я немного удивлён. Поэтому и задаю вопрос: «И всё?».

— А ты можешь опровергнуть мои слова?

— Кто сказал, что я собираюсь их опровергать, госпожа? Я всего лишь хочу… напомнить вам о Михримах Султан и Ташлыджалы Яхъе.

Хюррем округлила глаза. Предупредив её возмущение, он поднял ладонь, призывая сперва выслушать его.

— Не забывай, что Ташлыджалы — мой верный друг и безоговорочно преданный. Обо всём я более чем осведомлён. Итак, госпожа, я предлагаю тебе вспомнить: отчего расстались Михримах Султан и Ташлыджалы? Ведь они любили друг друга.

— Она ещё ребёнок, Ибрагим Паша! — зло сказала Хюррем. — О какой любви может идти речь?

— Не списывай всё на возраст, Хюррем Султан, — в тон ей ответил он. — У любви нет возраста, поэты, которых ты восхваляешь, сами об этом говорят, и в этом есть правда. Ташлыджалы клялся мне, что его любовь к моей племяннице чище всего на свете и что она отвечает ему полной взаимностью. К слову говоря, слова о любви, точнее, её признаки, Яхья передал симметрично вашим, только что сказанным. Но пару дней назад я наблюдал прелюбопытную картину флирта нашей султанши с прибывшим Бали-беем и полное безразличие к персоне Яхъи.

Хюррем молчала, чувствуя безнадёжность правды, которая срывалась с беспощадных уст Ибрагима.

— Продолжим. Ты всё ещё считаешь свою любовь уникальной и неповторимой? Тогда почему ты сейчас, находясь вдалеке от Повелителя, не хватаешься за сердце — оно ведь должно разрываться на части?

— Не перевирай мои слова.

— Я считаю тебя умнейшей женщиной своего времени, Хюррем Султан. Но недоумеваю, куда девается твой хвалёный ум, когда речь заходит о таких простых и незатейливых вещах, как любовь?

— Если ты сейчас добавишь, что любовь — слабость и ей место только в книгах, то я рассмеюсь тебе в лицо.

— Жаль лишать тебя такого удовольствия, но я не собирался такого говорить, поскольку это неправда, — визирь принялся рассматривать свои многочисленные перстни. — Любовь дарит нам хорошее настроение, ощущение, словно все невзгоды мелки по сравнению с целой жизнью. И ещё множество приятных мелочей. Но, справедливости ради, не только она. Если тебе дарят подарок, о котором ты давно мечтала, если ты наблюдаешь за исполнением своей мечты, то приблизительно те же чувства испытываешь.

Хюррем затопило раздражение от гадкого осознания его правоты.

— Ты меня утомил, — резко сказала она и поднялась с дивана, расправляя платье. Ибрагим безучастно отпил из бокала и спокойно ответил:

— Да неудивительно, ты же пыталась покончить с собой от отчаяния, что вся твоя жизнь рухнула из-за какой-то очередной женщины в постели султана, так что тебя несложно утомить.

Султанша сверкнула глазами в его сторону, собирая мысли в кучу.

— Твой цинизм — это всё, что осталось от тебя, Паша, — цедила она сквозь зубы. — Когда на твоей шее окажется шёлковый шнурок, я посмотрю, какое красивое и «пугающее» объяснение всему ты найдёшь.

— Госпожа, — улыбнулся он, — если ты по истечении двух недель, а это мизерно мало, учитывая твои успехи на сегодняшний день, ты не разгадаешь мой вызов, то шёлковый шнурок на своей шее обнаружишь именно ты.

Это была последняя капля. Хюррем поспешила покинуть покои, пока её руки, хорошо знающие, как душить жертв, не убили этого наглеца на месте.

* * *

— Госпожа, вы… — тихо начала Назлы, когда Хюррем, мелко дрожа и бездумно глядя в пол, медленно зашла в покои.

Та мгновенно, словно искра, взорвалась бушующим пламенем: женщина яростно закричала, опрокинув небольшой столик у своих султанских диванов. Служанка испуганно попятилась назад, точно не желая попасть султанше под горячую руку. Та рвала и метала, едва ли не испуская клубки пламени.

— ПРОКЛЯТЬЕ! — её голосом сейчас можно было крушить каменные башни. — Проклятый Ибрагим!

Он оказался хитрым, словно бы выжидал, когда случится подобный инцидент. Будь он трижды проклят!

Её вызвал Повелитель, в покоях оказался и Ибрагим Паша — с неизменно холодным лицом. Сулейман проявлял к матери своих детей внимания и интереса ровно столько же, сколько бы проявлял к торговке с рынка, судя по равнодушному взгляду и такому же голосу, который громогласно объявил, что Хюррем должна отправиться в Эдирне и жить там, пока угроза её жизни не будет уничтожена.

Но Хюррем слишком хорошо знала Сулеймана, чтобы успокоить себя словами о том, что убийцу и зачинщика действительно поймают и вернут её обратно, в Топкапы. И Ибрагим, и Сулейман преследовали свои цели. Сулейман — отправить настойчивую и опасную бывшую возлюбленную подальше из дворца, где она могла достать Фирузе в любую минуту, Ибрагим — отдалить её от султана и себя, чтобы повергнуть в отчаяние ещё сильнее и лишить возможности разгадать его загадку. Не говоря уж о том, что в Эдирне она будет вдалеке от султана настолько, что её влияние упадёт ниже ковра в своих покоях.

Да что бы там ни было, Хюррем никогда не поверит, что Ибрагим действительно преследует цель просто защитить её и помочь быстрее залечить свои раны, не видя падишаха.

Расслабляющий чай и массаж помог ей успокоиться, хоть и несильно. В сердце бурлили два чувства — осознание предательства любимого человека и всё возрастающая ненависть к его Великому Визирю. Казалось бы, двое мужчин, считающих друг друга братьями, а насколько разные чувства они вызывают.

Впрочем, гадкий голос её женского начала лукаво прошелестел, что ко второму мужчине её чувства становятся сильнее.

Всех калф и евнухов подняли на ноги, и те полночи собирали султаншу в дорогу, чтобы с утра под надёжным конвоем Ибрагима Паши та отправилась в Эдирне. Хюррем с самого утра пребывала в самом отвратительном настроении и срывалась на каждом, кто сделает что-то хоть на толику не так. Под горячую руку попала даже Михримах, которая зашла поцеловать руку матери и спросить, можно ли ей поехать с ней, а утром уехать обратно.

— Ты давно не дышала свежим воздухом, Михримах?! — стиснув зубы, прошипела Хюррем, нервно застёгивая свой походный бархатный плащ. — Так выйди в сад, подыши!

Дочка поёжилась от её голоса, но не подала виду.

— Мама, я понимаю, что вы расстроены своим отъездом, но можете не сомневаться: я поговорю с отцом, он послушает меня и…

— Довольно, Михримах! — султанша подняла руку, приказывая замолчать. — Это не обычная временная ссылка. Твой отец высылает меня из Топкапы, как когда-то Мустафу с Махидевран. Разница лишь в том, что мне не позволили взять даже Джихангира. Так что не думай, что своими словами сможешь вновь вернуть меня в сердце твоего отца.

По поводу запрета брать с собой даже младшего, совсем беззащитного без матери ребёнка Хюррем проплакала почти всю ночь, царапая от злости подушку и сквозь зубы сыпля проклятия уже не только в адрес Ибрагима Паши, но и в адрес султана Сулеймана. Не передать словами, какой обманутой она сейчас чувствовала. Все её надежды на то, что она будет отличаться от Махидевран, стремительно развеивались по ветру, как песок.

Хюррем ощущала, как цинизм Ибрагима Паши медленно гасит своим тягучим, болотного цвета ядом её счастливое любящее сердце. И как бы она ни старалась вспомнить все светлые моменты, всё тухло от мыслей, что всё это было слишком естественным для того, что называется любовью, что ничего особенного не происходило — и даже, опять же, та же Махидевран переживала, по её словам, то же самое.

— Валиде, — Михримах порывисто обняла маму, сдерживая слёзы, — не говорите так! Фирузе — лишь временное увлечение, змея, которая пряталась у меня в услужении, боясь вашего гнева. Она долго тут не протянет, потому что не похожа на вас!

— Возможно, как раз именно поэтому — потому что она не похожа на меня — Фирузе тут останется. Только, Михримах, — Хюррем строго посмотрела на дочь и взяла её ладони в свои, — не вздумай делать глупостей. Не смей мстить этой женщине. Не смей.

— Хорошо, Валиде. Я не хочу вас расстраивать.

— Очень хорошо, — султанша мягко поцеловала дочку в лоб, протолкнув комок в горле и мысленно отругав себя за отсутствие контроля над собой. Довольно слёз, особенно при родной дочери. — Так ты поедешь со мной? — на последних словах Хюррем улыбнулась.

— Я уже собрана, — Михримах довольно приосанилась. — Ибрагим Паша сказал, что ждёт вас снаружи.

При упоминании этого мужчины улыбка Хюррем мгновенно спала и на смену пришёл полу-оскал. Султанша молча набросила на голову платок и закрепила его драгоценной брошью на меховом воротнике. Оглядев себя с ног до головы ещё раз и головой кивнув Михримах, которая тоже успела одеться, женщина вальяжно зашагала по коридору.

— Госпожа.

— Моя султанша.

Хюррем обернулась.

— Сюмбюль? Шекер-ага? — её удивлению не было предела. — Вы едете со мной?

— Госпожа, это приказ Ибрагима Паши. Он сказал, что не оставит вас там в окружении незнакомых слуг.

— Пронырливый демон, — выплюнула сквозь зубы женщина и зажмурилась, пытаясь унять колотящееся отчего-то сердце. Подняв взгляд на мужчин, она вздохнула и кивнула в сторону шелестящих туда-сюда слуг, готовящихся к посадке в карету. — Идите, мне надо уладить кое-что. Михримах, ты тоже.

Луноликая в сопровождении вернейших Хюррем Султан евнухов двинулись дальше, оставив рыжеволосую женщину одну в коридоре. Та с пару мгновений подумала, анализируя тот довольно отчаянный шаг, на который решилась только что, и пришла к выводу, что если уж Ибрагим решил играть грязно, то что мешает ей?

В минуту она оказалась у кабинета Ибрагима. Но, подумав с пару мгновений, сделала ещё несколько шагов, повернула за угол и оказалась у его опочивальни. Вся стража была на улице. Хюррем положила ладонь на ручку и осторожно потянула на себя, весьма удивившись, что та не заперта. Заглянув внутрь, султанша вздрогнула, приметив одну из своих наложниц, которая делала уборку.

— Госпожа? — та нервно поклонилась.

— Я тебя повсюду ищу, — соврала она. — Ты свободна, иди помоги с моими вещами.

— Конечно, как прикажете, султанша.

Девушка пушечным ядром выскочила из покоев Ибрагима, оставив госпожу лицезреть убранство спальни её злейшего врага. Султанша окинула взглядом книжные полки, широкую дорогую кровать с полупрозрачным пологом и принялась запоминать каждую деталь. Конечно, она не думала искать на него компромат — Ибрагим был слишком умён и осторожен, чтобы прятать что-то тайное и опасное для его репутации и жизни в своей же спальне.

Она прошла дальше в комнату и остановилась у рабочего стола, на котором стояли на подставках толстые пыльные книги, пара чернильниц, «Божественная комедия» и маленькие бронзовые статуэтки. Хюррем провела пальцами по поверхности стола и брезгливо поморщилась от пыли, которую не выносила.

Внезапно её память услужливо подбросила ей воспоминания о разговоре с учёным-провидцем Чешме-эфенди.

— Туманно... всё туманно, госпожа... — он бездумно покачал головой, словно отгоняя какие-то мысли. — Я вижу, как отступник Ибрагим стоит в своём кабинете, он напряжён. — Мудрец не заметил, как в глазах султанши загорелся неподдельный интерес. — Отступник резко берёт книгу... листает её, он в гневе; а потом, почти так же внезапно, её захлопывает... но нет, он что-то кладёт в неё...

— Это был необычный момент, моя госпожа... — тихо проговорил он. Хюррем ужаснулась: старик был очень слаб, почти терял сознание. — Момент зарождения плана Ибрагима Паши об этой игре с вами.

И главное.

— План Ибрагима Паши, — поучительным, но всё так же тихим и слабым голосом начал мудрец, чья спина уже совсем стала похожа на колесо, — родился в его кабинете, в его доме, тогда, когда он был зол и старательно что-то придумывал. Его последними словами было: "Это стоит того".

Смела ли Хюррем Султан, в глазах который зажегся яркий огонёк надежды, надеяться, что Ибрагим считал Топкапы, ввиду своего тщеславия, своим домом? Большую часть времени он, конечно, проводил в своём главном кабинете, но, исходя из бесед служанок, в нём он принимал лишь важных гостей и проводил переговоры. Настоящее успокоение и удовлетворение визирь находил лишь в работе в своих дворцовых покоях.

Проворные руки султанши принялись быстро, но осторожно перебирать на книжных полках все неприметные книги, за которые обычный взгляд не зацепился бы. Она рассматривала бесчисленные неизвестные переплёты, пока не нашла её. Ничем не примечательная книга средней толщины, переплетённая в кожаную обшивку. Название было выведено аккуратными печатными буквами, лишёнными орнамента.

«Антология Изменений» — так гласило непонятное название. Хюррем даже невольно впала в секундные раздумья, пытаясь уловить потайной смысл. Посетовав на страсть Великого Визиря ко всему, что носило дешёвый, но красивый смысл, султанша подошла к столу и открыла оглавление.

I. Введение

II. Запретительные теории

III. Наследование

IV. Влияние

V. Молчание

То были заголовки, количество пунктов и подпунктов было ошеломляющим, мелкие слова плотно забивали каждую страницу. Как Ибрагиму Паше вообще удавалось находить в этой непонятной макулатуре что-то полезное и интересное?

Хюррем открыла случайную страницу и упала глазами на первую попавшуюся строчку:

«То, в какой мере страх смерти может отразиться на человеке и изменении его характера, зависит от множества факторов. И первым из них, который обязательно следует принимать во внимание, является представление жертвы о том, каким образом и по причине чего она будет умерщвлена. Если человек, с которым жертва имеет дело, известен как противник слабый, мягкий и доверчивый, то она может не воспринять полностью и всерьёз потенциальную угрозу, даже если главные основополагающие доказательства не будут представлены…»

Женщина обомлела, читая эти страшные строчки. Пролистнула чуть назад и наткнулась на название раздела — «IV. «Влияние». Судя по всему, книга была руководством Ибрагима в том, что он творил с ней. Прелюбопытная книга — и теперь Хюррем была уверена, что именно её читал Великий Визирь в видении Чешме-эфенди. Султанша резко захлопнула книгу и осторожно спрятала её в своих одеждах. Навряд ли Ибрагим читал её в последние дни, поскольку переплёт был изрядно пыльным, а потому и, скорее всего, не заметит пропажи. А уж она проглотит эту книгу, пока будет в Эдирне, и тогда точно узнает о его настоящем плане. Сомнения в том, что нет никакого пресловутого компромата на неё, начали, словно льды по весне, медленно таять.

На выходе из покоев Хюррем невольно вздрогнула от могильной тишины, которая стояла в коридоре. Поёжившись от своих старых страхов, она пошла по коридору и свернула по направлению к двери, кратчайшим путём ведущей на первый этаж.

Уже оказавшись около двери к лестнице, женщина услышала тихий шёпот в соседней комнате. Развернувшись и бесшумно приблизившись к двери, султанша обнаружила двух визирей и неприметного вида калфу, с угольно-чёрными волосами и злым, пронизывающим взглядом. Хюррем прислушалась к разговору.

— По наводке этого мерзавца, мы потратились на этот наркотик — и что в итоге? Хюррем Султан жива и здорова! А только Хюррем Султан приведёт нас к избавлению от этого неверного, — тихим, но раздражённым голосом рассказывал калфе высокий мужчина, чьё лицо султанша никак не могла разглядеть из-за того, что тот стоял спиной к двери.

— Это Ибрагим Паша, господин, — виноватым голосом прохрипела женщина. — Он вытряс из Зехры всё, что она знала, хоть хатун и держалась стоически. Жаль, что я не видела, как она плюнула ему в лицо. Говорят, Ибрагим Паша, услышав от Зехры, что её хозяева собираются вытрясти из его дражайшей Хюррем Султан все внутренности, так взбушевался, как чёрт, ей-богу. Бил её, как прокажённую, а после и вовсе зарезал, приказав бросить тело крысам.

— Жестокий чёрт, что сказать, — хохотнул второй мужчина, его голос был хриплым, словно принадлежал старику. — Но меня гораздо больше волнует, что она могла такого сказать, при этом не располагая большим количеством информации.

— Пешки — они такие, — глумливо хохотнул правый.

— Она... назвала ваше имя, Зюпра-бей.

— Что?! — судя по всему, Зюпра-беем оказался мужчина второй, пониже который. Он сжал кулаки и выплюнул сквозь зубы. — Теперь Ибрагим откроет на меня охоту.

— Вам следует покинуть Стамбул, друг мой, — правый мужчина положил руку на плечо старику, тот что-то неразборчиво закряхтел.

— Покину, Тургай Паша, покину. Но прежде нашего Визир-и-Азама будет ждать сюрприз.

— О чём ты?

— Сейчас этот неверный отвезёт Хюррем Султан в Эдирне.

— Разумное решение, Паша быстро спохватился, — Тургай Паша погладил бороду в одобрительном жесте.

— Скорее всего, он будет часто навещать её. В следующий же раз, когда он приедет к ней, мы и убьём его.

Калфа и второй визирь вздрогнули и недоумённо взглянули на старика, чьи глаза загорелись.

— Как это, Паша Хазретлери? — вздохнула калфа.

— Отравленная стрела. Примитивный способ, но действенный.

Быстро покинув своё убежище, Хюррем стрелой спустилась с лестницы, игнорируя удивлённые взгляды калф, евнухов и собственной дочери. Ибрагим разговаривал с конвоем, методично отдавая указания, и не заметил пристального неуверенного взгляда султанши. Лишь в карете он попытался завести с ней светский разговор, но встретил лишь задумчивый, отчужденный взгляд и замолчал, время от времени бросая недоумённые подозрительные взгляды в её сторону.

Ибрагима собирались убить, и она знала ту информацию, которая могла бы спасти визирю жизнь.

Но хотела ли она его спасать?.. Где-то в глубине души ощущалась радость, ведь он мог погибнуть, и женщина бы наконец-то стала свободной, с его смертью она освободилась от кандалов его пресловутого вызова — да к чему преуменьшения: самая главная угроза её жизни и султанату будет уничтожена. Эта мысль не давала султанше покоя, но одновременно с тем также и страшно ужасала. Со смертью мужчины решились бы практически все её проблемы. Глубоко вздохнув, Хюррем попыталась успокоиться и привести мысли и эмоции в порядок. Сейчас перед ней был выбор: спасти Ибрагиму, своему злейшему врагу, жизнь, либо избавиться от него, просто промолчав. Его жизнь теперь была в руках женщины, как и её собственная дальнейшая судьба. Всё, что оставалось Хюррем Султан, так это сделать выбор.

* * *

Два дня прошли как в тумане и слишком незаметно. К той книге Хюррем так и не притронулась более, поскольку один её вид напоминал о том, что ей скорейшим образом следует сделать окончательный выбор.

Она сидела в беседке, грустно разглядывая окружающую природу и изнывая от скуки. Её мозг отказывался работать и жадно требовал отдыха от всего — но день, когда ей придётся дать ему ответ на его «загадку», неумолимо приближался, и это повергало её в отчаяние.

Между тем, вдалеке, ближе к главным воротам, послышались звуки какой-то возни. Хюррем убрала ладонь от лица и размяла затекшую шею, приосанилась, готовая встретить, наверняка, дочку.

Её сердце бешено заколотилось, увидев того, кого она страшно не желала видеть.

— Как поживаешь, госпожа? — он приближался с широкой самодовольной ухмылкой, сцепив, по своему обыкновению, руки за спиной.

Только спокойствие. Забыть обо всём плохом, абстрагироваться, чтобы он ничего не заподозрил.

Хюррем закатила глаза и вздохнула, поднявшись со скамьи.

— Благодаря тебе, просто замечательно, Паша.

Сейчас разница между Повелителем её сердца и нынешним султаном Сулейманом была видна налицо: если раньше падишах бы горы свернул, но нашёл того, кто покушался на её жизнь отравленными наркотиком свечами, то сейчас по мелкому совету своего визиря просто отослал её под конвоем во дворец Эдирне, приставив самых верных людей.

Но то, что она узнала незадолго до своего отъезда... Это пугало её по сию минуту. Особенно, когда тот, о ком она узнала, так беззаботно приближался к ней с ухмылкой на лице, ни о чём не подозревая.

Тем временем Ибрагим по-хозяйски сел рядом с ней в беседке. Женщина не обратила внимание на то, как он начал разглядывать её, погружённая в свои мысли.

— Тебя опять что-то тревожит? — Она вздрогнула от его слов. — Бессонницы? Попроси Шекера-агу тебе трав заварить.

— Я так понимаю, это ты позаботился, чтобы Шекер-ага был здесь? Жители Топкапы, небось, недовольны этим.

— Сейчас твоя безопасность превыше всего, — лениво отозвался Ибрагим, потягиваясь к винограду и с удовольствием поглощая ягоду за ягодой.

Хюррем помолчала какое-то время, глядя вдаль. Внезапно Ибрагим поднялся с места и жестом показал ей следовать за ним в сторону тропинки для прогулок. Хюррем последовала за ним.

Только тогда, когда стражники были отозваны, чтобы никто не мог подслушать их, Паша продолжил свою речь:

— Помимо того, о чём я рассказал тебе пару дней назад, я узнал ещё кое-что.

Султанша перевела безразличный взгляд на визиря. Тот, выждав несколько мгновений, продолжил тише, нагнувшись к ней:

— Тебе это понравится. Люди, которые привезли Фирузе-хатун, не были обычными пиратами, которые сотрудничают с невольничьим рынком Стамбула. Это были свободные торговцы. И они были из Персии, хоть, по их словам, поддерживают Османскую Империю.

Хюррем изумлённо нахмурилась.

— Как это возможно? Как её приняли во дворец?.. — султанша запнулась, вспомнив обстоятельства, при которых Фирузе попала в Топкапы. — Она на тот момент уже была куплена... Хорошо, и как связано моё отравление с этой хатун?

— Та служанка назвала имя того человека, у которого Кираз-ага покупает свечи на рынке. Это Зюпра-бей, пожилой человек, которого недавно видели разговаривающим с капитаном того судна, которое привезло Фирузе-хатун.

Услышав имя Зюпра-бея, султанша еле проглотила комок в горле, замерев в неверии. Это ведь был тот же самый человек, который разговаривал с одним из визирей Дивана в день её отъезда и которых она подслушала. По их словам, на Ибрагима Пашу планируется покушение, когда он в очередной раз приедет к Хюррем Султан в Эдирне.

Паника захлестнула её. Хюррем начала затравленно оглядываться в поисках потенциальных убийц. Невзирая на непритворное удивление Ибрагима, султанша резко схватила того за ткань тёмно-синего кафтана и потащила за собой, не уставая оглядываться.

— Что это с тобой?

— Нас могут подслушать, пойдём внутрь.

Он остановился, вырвав руку.

— Кто? Здесь повсюду стража и...

Он замер, открыв рот в немом болевом шоке. Осознание накатило на него со страшно искажённым выражением лица, когда он оторвался от невидимой точки в пространстве и посмотрел на её испуганное, но не удивлённое лицо.

— П-Паша?.. — голос страшно дрожал.

Он двинул зубами, попытавшись что-то сказать, но только сильнее сжал её плечи, хоть она и не обратила на это внимания. Ибрагим медленно обмяк в её руках, а она не могла вымолвить ни слова. Только когда его хриплый болевой стон вибрацией отдался на её шее, комок протолкнулся, и она истошно закричала его имя.

Серая пелена и сильная дрожь не позволили ей прийти в себя даже тогда, когда многочисленные стражники подняли визиря и быстро понесли в лазарет. Чувство вины и самые страшные мысли удушающей волной нахлынули на неё, сжав горло и мышцы. Она бездумно трогала своё лицо, не понимая до конца, чему только что позволила случиться.

Он человек, в конце концов!

Более того, человек, который, скрывая это от неё, защищает её. Это даже их общий враг признал в недавнем разговоре.

Почувствовав, что задыхается, Хюррем потребовала принести воды. Залпом осушив быстро принесённый стакан, женщина впала в следующую стадию после шока — глухое отчаяние.

* * *

Она, можно сказать, носилась по коридору дворца, не находя себе места. Дрожала, как осиновый лист, хотя из глаз не упала ни единая слезинка. Ей не было жалко его, нет. Она смертельно испугалась, поскольку нападение точно не было для неё неожиданностью — она знала, что его попытаются убить.

Всё из-за неё. Опять.

Впрочем, он как никто другой заслужил такой участи, это бесспорно.

Или Хюррем Султан такими уговорами пыталась утешить себя? В конце концов, Ибрагим не позволил ей покончить с собой тогда, больше месяца назад, и дал шанс, пусть и извращённый, спасти себя и вернуть былое влияние во дворце. Платой за "помощь" такого человека, как он, лежит в том, что он в ней, по его словам, больше всего ценит — в уме. Разгадай загадку — и ты получишь в моём лице верного союзника, вернёшь власть, Фирузе исчезнет из твоей жизни, так он ей сказал, если подытожить.

Если не разгадаешь — с самым удушающим позором тебя с детьми казнят.

Хюррем Султан пыталась согреть свои окоченевшие от волнения руки и бездумно бродила по дворцу, решив не тратить зря время у покоев Ибрагима, где сейчас вовсю колдовали лекари.

Возможно, ей следует пойти и прилечь...

— Госпожа, — окликнул её голос. Хюррем повернулась и увидела стремительно приближавшегося к ней главного лекаря.

Султанша замерла: её глаза проницательно проанализировали выражение лица лекаря — глаза были потухшими, почти безжизненными.

— Я слушаю, Булут-бей.

— Ибрагим Паша... — его голос дрожал, он опустил взгляд в пол. — Отошёл к Всевышнему. Яд стрелы оказался смертоносным.

Её злейший враг умер. По её вине. Но не так, как раньше грезила Хюррем Султан, придумывая подспудно то, что будет говорить скорбящей и бьющейся в истерике Хатидже, когда та узнает и обвинит её в смерти Ибрагима. Тогда она сможет почти с участием сказать дрожащим голосом, что не виновата, что приказ о казни отдал Повелитель.

В этот раз нет.

Чей-то сын, чей-то отец, чей-то муж, чья-то надежда и отрада, чей-то злейший враг и чей-то единственный, кому можно доверять, умер. Из-за того, что она просто не предупредила его.

Словно завороженная, она не слушала оправдания Булут-бея и, приоткрыв рот, смотрела в невидимую точку перед собой. Неверие. Этого не могло случиться.

Словно завороженная, она медленно побрела в свои покои, спросила какую-то странную околесицу у служанок, вроде по поводу ужина, и, медленно опустившись на перину, даже не сняв корону, погрузилась в сон.

Перед глазами бегали все — абсолютно все — моменты, прожитые ей с Ибрагимом Пашой. Все обиды и стенания, все проклятия — всё гасло и тухло под титаническим и неподъёмным, где-то даже типично Ибрагиму циническим грузом осознания, что всё это было лишь её виной, её додумкой. Их вражда зародилась из её глупости, её гордо вздёрнутого носа, когда он предложил ей мир, а в ответ получил лишь отказ — отказ — отказ.

В то время как он изначально смотрел на неё, как на глупого ребёнка, а после и вовсе возненавидел за то, что какая-то хатун, которая должна просто спать с султаном и приносить ему удовольствие, с чего-то привязалась к Великому Визирю с твёрдым и чрезвычайно надуманным желанием испортить ему жизнь любым возможным способом.

А этот его вызов…

Хюррем изначально увидела в нём лишь фикцию. И пусть даже это было не фикцией — она теперь свободна и будет считать это его неудавшейся шуткой. К чему проклинать уже мёртвого.

Женщина медленно распахнула глаза и тяжело поднялась с простыни, даже не заметив, как не по-султански сильно измяла своё любимое красное платье и разлохматила волосы во сне. За окном стояла глубокая ночь. Хюррем изнутри больно толкнули мысли и предположения о том, что сейчас происходит в Топкапы. Хатидже, должно быть, с ума сходит от горя, а Сулейман…

Теперь она не могла предположить, что он чувствует, потеряв с ним связь.

— Госпожа?

Низкий, бархатный голос — и она резко оборачивается, широко распахнув глаза. Он стоит в проёме дверей в её покои с извечной полуулыбкой. Осторожно закрывает дверь, и тишину прорезает звук защёлкивающегося замка. Она неверяще смотрит на него в полной уверенности, что и в этот раз спит. Ибрагим медленно приближается, неотрывно глядя ей в глаза.

— Ты призрак, ведь так? Просто призрак.

— А тебя моя псевдосмерть задела больше, чем я думал, — самодовольно сказал он, улыбаясь всё шире. — Интересно, почему.

— Что ты сказал? — переспросила она, приблизившись к его лицу ещё ближе, голос наполнялся вибрирующим гневом. — Тебя не ранили?!

— Ранили, конечно, — утвердительно кивнул он. — Но стрела была ненастоящая. Правдоподобно получилось, правда?

— Зачем? — она с размаху ударила его в грудь, цедя каждое слово. Ибрагим на секунду удивился такой вспышке гнева. — Чего ты добился этим?

Когда она снова замахнулась на него, на сей раз целясь в лицо, Паша перехватил её руку и спокойным голосом, в противовес ей, ответил:

— В наказание и назидание тебе, госпожа. Я знал, что ты подслушала разговор этих прохвостов из Дивана, этого полоумного старика Зюпры и его прихвостня, Тургая. Я же говорил, что всё знаю о тебе.

— Ты… посмел таким образом проучить меня?

Она была смертельно неправа насчёт Ибрагима, полагая, что он преследует какие-то хорошие цели. Это был он во плоти — такой, каков он есть на самом деле — хитрый бес, играющий с чужими жизнями.

— Будешь знать, как играть чужими жизнями, — пожал плечами он, словно прочитав её мысли.

— Чужими жизнями?! — заголосила она. — Чужими жизнями, говоришь! Значит, ты не играешь моей жизнью, Паша?!

— Верно, играю.

Он издевался над ней. Определённо, как всегда, издевался над ней. Словесное оружие в эту секунду показалось ей бессмысленным, в ней взыграла обида вперемешку со злостью и гневом, которые вылились в кровь, прилившую к её кулакам. Султанша принялась отчаянно колотить в грудь Ибрагима, достать до его лица ногтями.

— Я тебя нена… — прорычала она, но не успела озвучить мысль до конца, поскольку Ибрагим не дает ей закончить, притягивая к себе, с яростью впиваясь в ее рот.

Она изумленно мычит, отчаянно пытается вырваться, но он сильнее. Сильнее. В физической силе он был победителем — это было единственным его преимуществом, которое Хюррем Султан без обиняков могла когда-либо признать.

Паша сжимает её еще крепче, вдавливает спиной в стену, не позволяя отстраниться, убежать. Только не сегодня. Хюррем видит его затуманенный, покрытый поволокой страсти взгляд, и знает, что сегодня ему нужен этот яд, эта слабость, этот сумасшедший, неправильный порыв.

Потому что они всю жизнь воюют друг с другом во всём, абсолютно во всём. И если в хитрости султанша почти всегда обыгрывала его, имея достаточную власть, и Ибрагим скрипел зубами на её торжество, то сегодня он желал овладеть ею — почувствовать себя победителем.

И Хюррем вдруг перестает сопротивляться. Увлечённая своими ощущениями, которых она, чего греха таить, никогда ещё не испытывала, женщина отвечает, подставляет его рту шею, позволяет его рукам задрать подол алого платья, а ладоням сомкнуться на тугих, гладких бедрах. Его пальцы скользят по её коже и напрягаются, когда её собственные ногти безжалостно царапают его кожу. Хюррем содрогается от его прикосновений, чуть слышно стонет, и он охватывает своим дыханием её губы, сливаясь с ними в страстном, поглощающем поцелуе, жаждущим иметь и властвовать.

— Что ты делаешь?.. — хрипит она сквозь рваные вдохи, сумев лишь на секунду оторваться от него, заглянуть в угольно-чёрные, всегда страшно пугающие глаза.

Сейчас они мутные, полные почти животной страсти. Хюррем чувствует, что находится в его голове и будто предвидит ответ.

— Позволяю тебе ненавидеть меня ещё сильнее, — отвечает он и опускается губами на кожу ниже ключиц.

Нужно выгнать этот тягучий яд из крови, победить эту слабость. И, возможно, то, что происходит между ними сейчас — эта страсть, это вулканическое желание, эти искры, воспламеняющие, кажется, даже шторки в её покоях, — всё это поможет им избавиться от зависимости.

— Ещё сильнее не выйдет, — еле слышным эхом отзывается она. Ибрагим ядовито ухмыляется на то, каким «его» голосом она это сказала.

И когда задёргивается полог её кровати, а Ибрагим нетерпеливо тянет Хюррем к себе, срывает с нее платье и позволяет ей изредка перехватывать инициативу, путаясь в её распущенных рыжих волосах, и она принимает его охотно и жадно, всё уже почему-то совсем не кажется неправильным или нелогичным. Словно должно быть именно так, а не иначе.

— Я соврал тебе, — сквозь пелену шепчет он ей на ухо, тяжело и глубоко дыша. Хюррем выгибается от его шёпота и почти до крови царапает его спину, чувствуя приближение пика.

Но она не слышит, в чём именно он оказался неискренен, почти в бреду, словно со стороны слыша свой влажный стон и прижимая его к себе со всей силы, будто пытаясь задушить.

Она чувствовала, что сегодня у них, к сожалению, ничья.

Но что покажет завтра?

Колдовство. Вестимо, настоящее колдовство.

Примитивом и пустыми словами являлось ранее, по мнению Хюррем Султан, то, что в моменты плотских утех называлось чувствами. Даже в своём случае она могла признаться, что в сам момент соития никакой любви к Сулейману не испытывала. Именно в сам момент. Прелюдии — да, поцелуи в это время — да, после наслаждения — возможно.

Но не тогда, когда головой полноправно правит похоть.

А сегодняшняя ночь разноцветным спектром эмоций и чувств вывернула её существо наизнанку, вырвала её сердце и вставила заново — туда, где, возможно, находились рёбра или желудок… неизвестно, куда — да это и неважно.

Точно не туда, где оно находилось раньше, просто куда-то в другое место.

Потому что она чувствовала себя совершенно другой женщиной. Страх исчез, к пальцам, к позвоночнику прилила сила — такая, что она была готова действительно, как и обычно метафорически обещала всем своим врагам, извергать огонь направо и налево, палить всё, что движется не по её указке.

Она чувствовала, что жаждет встать и рассмеяться в голос — злобно, властно, внушая ужас.

Она чувствовала, что вернулась её забытая сторона. Она как владычица, она как госпожа.

Настоящая Хюррем Султан вернулась.

Безжалостная, хитрая.

Хюррем открыла глаза, почувствовав, как неприятно покалывало кожу на предплечьях от холода. С великим трудом открыв глаза, она попыталась осмотреться, но тут же почти оставила эту попытку ввиду яркого солнечного света, режущего ей глаза. Женщина молча натянула одеяло до носа и сжалась в «комочек», чтобы скорее согреться.

Она открыла глаза, увидела пустую постель, полог которой был наполовину отдёрнут, потянулась и тронула смятые простыни — пустое место, где должен был быть он. Её рука опустилась на подушку, пальцами сминая мягкий шёлк. Хитрый бес. Хюррем улыбнулась одним уголком губ, сладко потянувшись на простынях, чувствуя себя настоящей женщиной, госпожой, султаншей — впервые мужчина первый покинул её постель. Сейчас она не была, как обычно, жалкой наложницей, до вони официозно и на деле тщетно возведённой в статус законной жены и свободной женщины. Хюррем поморщилась. Фикция, не иначе. Любопытно, как она вообще могла бездумно разбрасываться своим статусом направо и налево, ведь на деле это не возымело никакого значения, если вспомнить.

Кстати, о воспоминаниях.

Эти воспоминания были так ясны в сознании, как будто она и не засыпала. Ссылка, неделя как в бреду, то, как она узнала о покушении на Ибрагима Пашу, то, как он проучил её, разыграв небольшой спектакль с псевдопокушением. Потом её память начинала туманиться, среди жара их тел и его именем на губах, мучительным бредом наслаждения, битвой, которая разворотила их постель. Плотские утехи равных по статусу и силе людей. Последним, что она помнила, были его руки, жадно ублажавшие её, и её раскрасневшееся от жара лицо.

Ей нужно было посмотреть на его лицо.

Раскаивался ли он?

Сев на кровати, она полностью откинула полог и после встала, вздрогнув от притупленного томления между ног. Хюррем ступила на холодный каменный пол, взяла шёлковый халат и взглянула на себя в зеркало.

Чем чёрт не шутит.

Султанша могла жизнью поклясться, что стала моложе.

Да, колдовство, не иначе. И он был колдуном. Возможно, даже противоядием против сопливой части её существа. Разбалованной, глупой, кукольной, потерявшей свой ум ради глупостей, о который ей, умной женщине, думать никогда не стоило.

Ибрагим Паша оказался горьким противоядием против её слабостей, против той непробиваемой стены предрассудков, которой она обложила себя. И только в словесных уколах, в ударах по её рассудку, в конце концов, даже в плотских наслаждениях, когда он физически показывал ей какие-то элементарные образы и сущности жизни — настоящей, ясной, прагматичной — она очнулась.

Иным требуется лёгкая встряска.

Ей же понадобилось погулять по осколкам собственных демонов и страхов.

Спасибо её жестокому, алчному лекарству.

Несколько шагов, пара поворотов, а его всё нигде нет. Но Хюррем Султан видит в окнах его личную стражу, мирно охранявшую дворец, видит его слуг и понимает, что он здесь.

Словно в прятки с ней играет.

Тяжёлая, массивная дверь хаммама наконец достигнута, и женщина решительно переступает порог. Там душно, очень душно. Она нутром чувствует, что он здесь, и почти плотоядно улыбается одними уголками губ, прикрывая веки в прищуре. Кажется, она даже слышит и кожей ощущает его рваные вдохи и выдохи, когда опускается на мрамор всё в том же халате, не заботясь о том, чтобы укутаться, как положено, в полотенце.

Фикция? Возможно. Они оба — большие любители фикций.

Султанша улыбается ещё шире, закрыв глаза и чуть выгнув шею навстречу чужим рукам, властно сжавшим её плечи. Она ещё чётче слышит, как он судорожно дышит, но затылком чувствует его самодовольную усмешку на лице.

— Доброе утро, госпожа, — мягко произнёс он, по своему обыкновению, почти нараспев.

— Судя по тому, что солнце почти в зените, уже не утро, — заметила женщина в ответ, приоткрыв глаза и затем чуть вздрогнув, когда он полноправно взял её волосы в руки и, сжав в тугой узел, заправил за шею. Она боковым зрением увидела, как визирь поднял чашу с тёплой водой и осторожно вылил ей на волосы.

— Я полагаю, — сильные пальцы мучительно медленно массировали кожу головы, посылая в кончики её пальцев разряды сладких судорог, — ты хорошо выспалась?

Она каждой клеточкой тела впитала этот бархатный, глухой голос. То вожделение, которое костром пылало между ними в этот месяц, можно было пощупать руками и поделиться им с армией неудовлетворённых мужчин и женщин. Оно было опасным, но, как уже признала Хюррем Султан, почти что целебным.

— Само собой, паша, — она чуть повернула голову, — так я обычно и поступаю, когда выживаю в очередной битве.

— Битве, — эхом отозвался он, почти смеясь.

Она с честным лицом подыграла ему, до конца повернув голову в его сторону и почти успев смутиться при виде на мужчине одного лишь полотенца на талии.

— Я так и сказала, — ответила Хюррем в тон ему, с удовольствием разглядывая его богатую сегодня мимику.

Первым признаком «выздоровления» настоящей Хюррем Султан от такого действующего лекарства можно было назвать то, что она испытала почти долгожданное удовлетворение, когда Ибрагим со всей силы схватил её за запястья, поднял с того места, где она сидела, и вжал в стену, заведя её руки себе за шею и затем опустив собственные на грудь и талию женщины.

— Хочешь сказать, ещё одно объявление войны ты выдержишь?

Она прикрыла глаза и стиснула пальцами его волосы, позволив затем его голове упокоиться на её груди. Вжаться губами, словно высасывая душу. Она с садистским удовольствием заговорила тихо, обжигая своим дыханием кожу его уха.

— Терпение, паша, терпение…

Султанша прерывисто вздохнула, ощутив его руку на животе, а затем ещё ниже, там, где всё её существо воспылало желанием встретить своего целителя. Хюррем Султан заворожена той тягучей энергией, которую Ибрагим дарил ей, которую вливал в неё своими руками, своим пронзительным, властным, ледяным взглядом, который убивал на месте любого человека, иссушал его душу, пожирал его суть, терзал его голову. Но именно всё это — это странное и необъяснимое влияние, обоюдное и опасное, вызывающее привыкание, как от наркотика, эта странная клетка из ненависти и жажды обладания была для Хюррем слаще и желаннее любого сахара. Живительный огонь его существа, который специально рвано дышит ей на ухо, воспламеняя в ней того самого знаменитого дракона, способного превращаться в безобидного голубя. Сильный язык соединяется с её собственным, возобновляя своё лечение, латая дыры в её душе, лаская её треснувший рассудок, сшивая её раздвоившуюся личину. Для всех он — сама смерть, погибель, либо болезненная зависимость, ведущая к смерти от нежелания жить дальше, либо жажда предания самого себя костру, но для неё — сладостное противоядие, антидот, вытаскивающий её из грязи собственных слабостей.

Но не бескорыстно. Плата за то — возможная смерть.

Но именно сейчас, именно в эту минуту, когда она почти исступлённо готова кричать от блаженства, когда она чувствует, что в её крови горит огонь, как плавится её тело, как она перерождается, как прижимается к нему ещё сильнее, не в силах совладать с самой собой, с теми судорогами, что охватили её измотавшееся за ночь тело. Она почти ничего не видит.

Но она же и знает, что после этой временной слепоты она станет видеть ещё четче, как настоящая орлица, как истинная хищница, а не как пародия на саму себя — только то, что хотела бы видеть.

Если она не излечится до конца, то не победит его, своего лекаря и целителя, своё противоядие и антидот. Своими проникновениями в её тело он проникает в саму её натуру и заполняет собой всё, что найдёт и к чему прикоснётся. Ибрагим хватает её за руки, потягивает их на себя, слегка отбрасывает, водит пальцами по коже, вырисовывая витиеватые узоры, ни на минуту не позволяя ей ослабить темп, прийти в себя и остановить процесс. И Хюррем это отчётливо понимает.

Срок ведь, в конце концов, неумолимо приближался.

* * *

Немые и глупые слуги, которым могут и язык отрезать, охотно и категорически, даже не требуя разъяснений, собираются хранить молчание до конца своих дней.

Ибрагим Паша с идеальной осанкой стоял возле окна в шёлковом домашнем одеянии, больше похожем на ночную одежду. В комнате было бы тепло и даже уютно, если бы не женщина, стоявшая у зеркала в противоположной стороне и хищно глядевшая в сторону визиря. Она, совершенно не смущённая присутствием противоположного пола, увлечённо переодевалась в утреннее платье мрачного оттенка, параллельно пытаясь привести растрёпанные, не до конца высохшие волосы в порядок.

— Может быть, сейчас сюда войдёт Повелитель? — внезапно спросила она.

Ибрагим, не совсем ожидая, что Хюррем так резко заговорит на такую тему, кашлянул, дабы не поперхнуться вином, которое пил. Повернув голову, он внимательно посмотрел на неё.

— Повелитель? Сюда? — он иронично хохотнул. — Когда в его ложе Фирузе-хатун и скоро подадут завтрак? Не думаю. Всё кончено, госпожа, ты окончательно стёрта из его поля зрения.

Кажется, он повторяет это в тысячный раз. Но именно сегодня на её лице не скользит горечь или обида; женщина почти презрительно фыркает и горделиво приподнимает подбородок, пальцами касаясь его шеи.

— Ты так уже делала.

— Что именно?

— Вот это, — он глазами показал на её пальцы, напоминая ей про случай, когда она оказалась у его постели, наблюдая за его агонией и зачем-то гуляя этими же пальцами по его же шее, массируя, стараясь перекрыть кислород.

— По тебе не скажешь, что ты недоволен.

Ибрагим грубо перехватывает её пальцы, и она взглядом показывает, что и это движение узнаёт.

— Но в этот раз я могу сделать и так, — и визирь, не отрывая от женщины сверкающего взгляда, касается губами подушечек её пальцев и почти пропускает их внутрь, обдав горячим дыханием.

— Я не Нигяр, — сварливо сквозь зубы говорит Хюррем, приближается к нему ближе и шёпотом добавляет: — И не Хатидже Султан.

— Верно, — он охотно кивает. — Совсем не они.

Хюррем улыбается — даже сейчас, когда они просто молча стоят, пристально глядя друг на друга, они всё равно воюют. Он, словно сторожевой змей-искуситель, следит за тем, чтобы она не сделала ни одного шага без его ведома, не посмела разгадать его загадку, не смогла продвинуться ни на йоту.

А мозг Хюррем Султан тем временем работает, работает — лихорадочно мыслит, перебирает, размышляет, сопоставляет, теперь уже в новом, обновлённом, усовершенствованном виде.

И теперь появляются образы, которые она ранее не могла даже высказать, о которых она бы молчала, не осмелилась бы и помыслить.

Да, она бы молчала.

Так вот в чём её слабость? В том, что даже если бы и догадалась, допустила верную мысль — всё равно не озвучила бы её? Из неуверенности? Из осознания, что для него это было бы слишком просто, чем бы это ни было? Она настолько преувеличивает его способности?

Или это действительно реализм?

Она думает, думает, думает. А думать сложно, особенно когда процесс лечения такой болезненный и не в меру медленный.

Она поняла точно только одно: её догадки в отношении его беспроигрышного плана по её уничтожению были теперь вторичны по отношению к его настоящим мотивам.

Антидот, исцеление её растерзанной, смешной сущности, «Антология изменений».

Изменений? Изменений чего?

Изменение — это порой и исцеление. То, как он грубо вытащил её из когтистых лап преисподней, — это своеобразное спасение. Спасение, которое в её случае, кроется не столько в физическом, сколько в моральном плане, в духовном, в ментальном. Только один человек мог проникнуть так глубоко в её разум, мог изменить там то, что засохло, остолбенело.

Так тогда в чём заключался его вызов? Чего он хотел добиться? Ибрагим ненавидел её каждой каплей крови в своём теле, она это чувствовала, но он жаждал заполучить её тело и разум, вожделел почти до помутнения рассудка.

Старик Чешме-эфенди говорил, что Ибрагим был в гневе в тот момент, когда план по её уничтожению возник в его голове. Что могло так взбесить его, что он обратился к оружию более страшному и сложному, нежели нож, яд или даже слово? К изменению человека, к переделыванию его.

Тех, кто отличается, никогда не принимают — унижают, пытаются изгнать, можно даже сказать, выдавить, как изъян на теле. Но гораздо более жестокими бывают те, кто не прогоняет, а стремится переделать — переделать под себя, научить быть таким, каким считают нужным они.

Любой ценой — насилием и подкупом.

Но иногда, увлекшись, меняются сами.

Ибрагим Паша.

Это в твоём вкусе.

Глаза у Хюррем лихорадочно заблестели, она похолодевшими от волнения пальцами затеребила воротник его халата, на что тот слегка изумлённо приподнял бровь.

— Всё размышляешь? Правильно, последние дни, госпожа: готовь свой ответ.

Но не всё так просто. Один ответ — взамен ещё добрая дюжина вопросов.

— У меня к тебе вопрос.

— Задавай, — ответил он, спокойно убрав от себя её руки, отойдя к сундуку с вещами и принявшись снимать с себя одежду.

— Что будет, если я просто перережу тебе глотку кинжалом, который ношу? — она скрестила руки на груди и чуть наклонила голову вбок. Лицо Ибрагима осветила насмешливая ухмылка.

— Спокойнее, госпожа. Оставь хотя бы иллюзию женственности и здравого смысла. Вроде наши ночные… авантюры не повредили твоё восприятие реальности.

— Ты ведь ничего не стоишь без власти Великого Визиря, не так ли? — продолжила Хюррем, медленно измеряя шагами ковёр позади Ибрагима. — Доверие Повелителя и любовь Хатидже Султан — это главные атрибуты того, что ты называешь заслуженной властью. Вспомни, как государь наказывал тебя за излишние проявление самодовольства, — она презрительно усмехнулась; ей в какой-то момент воистину надоело лицезреть его демонстрации власти над ней. — И сколько же раз мне удавалось парой слов серьёзно, как бы ты ни отрицал это, пошатнуть его доверие к тебе. А Нигяр? А то, как Хатидже Султан узнала об этом и твёрдо решила развестись с тобой? И ты выл у себя в шатре, как затравленный волк, изображая побитую невинность.

Он был удивлён её тирадой, но его удивление быстро сменилось раздражением и презрением, исказившим его красивое лицо.

— Ты ничего не знаешь об этом. Не пытайся постичь наши отношения с Хатидже Султан и Повелителем своим ограниченным сопливой реальностью умом.

— Ты сам называл меня умнейшей женщиной своего времени, разве нет? — её лукавая улыбка стала ещё шире. — К тому же, мне не нужно вдаваться в глубины этих, как ты назвал и как смеешь надеяться, глубоких отношений, чтобы увидеть в этом твою слабость, Ибрагим Паша. Ты жаден до власти настолько, что постепенно слепнешь и находишь, ввиду своего духовного неравновесия, утешение в том, чтобы всеми силами пытаться уничтожить одну-единственную женщину. Даже находясь с ней в одной постели.

Он сузил глаза, его губы изогнулись презрительной ухмылкой. Она победила. Лицо Хюррем озарилось сладкой улыбкой триумфатора.

— Даже если твои слова и справедливы… в незначительных аспектах, — уточнил он, — то мне, признаться, довольно смешно слышать об этом из уст женщины, чья власть заключена в умении доставлять мужчине удовольствие. Да и где сейчас твоя власть? Кажется, её получила, ввиду своего нового статуса, Фирузе-хатун? А так ты права: я жаден до власти, я дорожу ей, поскольку она даётся мне нелегко. Каждый день я вынужден выживать. И не как ты — среди тупых наложниц — а среди тысяч янычар и десятков опасных, кровожадных, не ведающих пощады пашей. Смерть подстерегает меня в и за пределами дворца, в то время как ты не можешь лишний раз носа казать даже из своих покоев. Я же там запереться не могу, Хюррем Султан.

Его слова сильно задели её за живое, за гордость.

— Ты считаешь, что запереться в покоях — это панацея? Повернул ключ и закрыт от мира? Меня жгли, травили, как собаку, похищали, приставляли нож к глотке, а я женщина, которая просто любила султана, — произнесла она злым голосом, полным пронизывающего холода обиды.

Ибрагим издал короткий грубый смешок.

— Я наблюдал за тобой каждую минуту твоей жизни, если не чаще. Даже когда был в походах, мне докладывали о каждом твоём шаге. И я хорошо знаю тебя, даже слишком хорошо. Настолько, насколько ты никогда не сможешь себе вообразить. Я одержим твоим существом, пресыщен твоим интересом — называй, как тебе больше польстит.

Хюррем не шевельнулась.

— Однако, я думаю, ты сейчас только унижаешь себя такими глупыми предположениями и размышлениями. Мы оба видим этот мир одинаково, что ни говори, лишь через разные призмы. И доказывать другому, что он видит неправильно или хуже, при этом делая абсолютно так же — моветон, ты так не думаешь?

Она почувствовала тошноту и головную боль от длительных раздумий. Если действительно существует выражение «горит мозг», то Хюррем Султан сейчас испытывала именно это.

— Меня расстраивает лишь, что ты слишком медленно продвигаешься в понимании, госпожа.

Сказав это, он застегнул последнюю пуговицу на кафтане и повернулся к ней. Женщина сначала отвернулась, однако мимолётно всё же вперилась в его фигуру взглядом, и её глаза расширились от интереса: в кармане надетого Ибрагимом кафтана сверкнул массивный, дорогой, видимо, золотой ключ. Шайтан ли, провидение ли, или, вестимо, истинная сущность Хюррем Султан проснулась — так или иначе, решительно посчитав этот ключ очень важным, женщина вплотную приблизилась к мужчине, положив руки ему на грудь.

Ибрагим замер и тут же хохотнул.

— Неожиданно, госпожа. Хоть бы на секунду вспомнила о горд…

— Лёгкой дороги, Ибрагим Паша, — только и произнесла она, приблизив к нему своё лицо и одновременно медленно опуская руки с целью попасть в карман с отвлекающим манёвром. Подействовало: мужчина коснулся своим носом её скул, и этого момента хватило, чтобы ключ оказался зажат в ладонях женщины. Та мгновенно отстранилась от Ибрагима. Он насмешливо улыбнулся.

— Благодарю.

Увидев, как Ибрагим вместе со своим конвоем отправился в Топкапы, Хюррем тяжело вздохнула, приводя чувства и мысли в порядок. У неё есть около дня, чтобы продвинуться дальше, чем она смогла за всё это время, за все эти полтора месяца.

* * *

Хюррем чувствовала себя загнанной в угол, всячески ругая себя за потерянные впустую дни. Причём, точнее сказать, не саму себя, а ту «фальшивую» Хюррем, которую отныне сама считала куском красивой ткани в драгоценной короне, представляя это в голове и раздражаясь ещё сильнее. Она недооценивала Ибрагима, превознося себя и свои способности выше Рая Небесного, предполагая, что в долю секунды раскусит своего врага просто потому, что она — великая и могучая Хюррем Султан. Страх уступил место необузданному желанию найти все ответы на свои вопросы. Песок в часах грозил закончиться в скорейшем времени, а количество страниц в «Антологии» слишком медленно уменьшалось.

Нахождение ключа оказалось судьбоносным. Выяснилось, что Хюррем по невнимательности не заметила, что последняя часть книги под названием «V. Молчание» была обрамлена железной защитной пластидой, имевшей замочную скважину, ключ к которой султанша чудом заметила сегодняшним утром. Однако, что логично, женщине предстояло прочитать первые четыре части, которые были написаны на довольно сложном научном языке и грозили малым усваиванием информации.

Измотанная султанша то и дело хваталась холодными руками за больную голову, переживая, не поднялась ли у неё температура, разминала страшно затекшую шею и тело — и когда занималась последним, то невольно вспоминала последнего мужчину, доставившего ей такое неожиданное удовольствие. Время кренилось уже не к сумеркам, а к закату, а прочитано было всего две с половиной части «Антологии».

— Что же ты тут спрятал, Ибрагим? — риторически спрашивала темноту в комнате Хюррем, принимая иное положение на диване, подкладывая ещё больше подушек под спину и ноги. — Что же ты хочешь от меня?

Слова в экстазе о том, что он солгал ей в чём-то, было бы глупо считать не искренними — в процессе плотских утех навряд ли Ибрагим мог глубоко думать о своём плане и говорить слова, которые могли запутать её. Кто знает, может быть, сентиментальность ударила ему в голову вместе с похотью, вынудив выдать себя.

Возможно, он солгал ей в том, что никакого компромата на неё у него нет?

— О, нет, — протянула Хюррем сама себе, листая «Антологию» и размышляя о словах визиря, — ты не настолько глуп, паша. Ты бы никогда не рискнул полезть в пещеру дракона, не будучи уверенным, что у тебя есть с собой хотя бы верёвка и мыло.

И было даже менее вероятным то, что он преднамеренно решил запутать её. Что-то он точно нашёл, причём не случайно, а специально для исполнения своего плана. Что именно он нашёл — поиск этого, на самом деле, стал второстепенным. Думать как Ибрагим было ключом к разгадке его вызова. И пусть Хюррем Султан ещё не до конца преуспела в этом, так или иначе перемешивая его возможные мысли и действия со своими, тем не менее, общая картина выстроилась перед ней в гораздо более чётком виде.

«Антология» — книга, ставшая руководством паши в составлении его плана и стиля его действий — говорила ей только одно: Ибрагим желал изменить Хюррем. Для этого он нашёл что-то, что смогло бы нарисовать над ней крепкие нити, затем выстроил такие обстоятельства, которые превратились бы в деревянные палочки в его руках. Долгие манипуляции, тупики, в которые будет заходить «жертва», вынудит её устать биться головой о стену и попытаться найти иной выход из ситуации, отыскать другую возможность спасти себя. Страх смерти, разоблачения, которыми Ибрагим окутал Хюррем и всю её жизнь несколькими словами, должны были размягчить её и подстроить под тот образ, тот сосуд, который он сам и выбрал бы для неё.

Строчки за строчками превратились в маленьких чертят, шепчущих ей с двух сторон его план в чистом виде — без преуменьшений и преувеличений, таким, какой он есть, будто бы сверху, над всеми обстоятельствами. Сломать её, переиначив её саму изнутри, заставить быть от него зависимой, подверженной, падшей — ответ оказался постыдно близко. Как она могла раньше не догадаться?

Когда-то Ибрагим сказал ей, что мог бы убить её в любой момент, но каждый раз преданность султану останавливала его. Брешь, обыкновенная фальшь. Ибрагим был слишком азартен, чтобы просто убить её ядом или чем-то подобным. Как минимум, он бы просто перестал себя уважать — быть мужчиной, Великим Визирем, вторым человеком в государстве, могучим львом, вершащим судьбы всех людей в Империи и просто подослать убийц к жене падишаха — это всё равно что быть королём и послать огромную армию, чтобы раздавить червяка в погребе.

Он никогда не убьёт её. Ему нет смысла это делать. Не притронется и пальцем — более того, действительно, как и говорил, будет защищать от кого бы то ни было. Зачем убивать своего врага, которого можно превратить не просто в союзника, а почти в раба? Тогда все те вещи, которые мешали их общему сосуществованию и которые представляли какую-то угрозу друг другу, просто самоуничтожатся.

А она была женщиной, которая обладала огромнейшим потенциалом, хорошими связями, умом, красотой, острым языком и отличными способностями к плетению интриг. Страшный враг и великолепный союзник.

Ибрагим Паша.

Это тоже в твоём вкусе.

Рассвет едва-едва брезжил над горизонтом. А тот, кто мог бы войти в покои Хюррем Султан, трижды бы воззвал к Аллаху от ужаса: растрёпанная, уставшая, но с горящими глазами султанша ходила из стороны в сторону с массивной книгой, одной рукой что-то пытаясь записывать на противоположной от читаемой странице, делая какие-то заметки, а другой перелистывая страницы и отбрасывая потерявшие блеск волосы за спину.

И как-то дико улыбаясь через какое-то время. Четыре части книги были проглочены за наименьшее время, ключ был вставлен в замочную скважинку, позволяя отодвинуть пластиды и открыть страницы. Часть «Молчание» занимала меньшую часть книги, но, судя по огромному количеству ярких заметок, которые Паша делал на полях, самой информативной. Хюррем в предвкушении опустилась на пол, впившись глазами в слова. Это ещё был не конец, не мог Ибрагим закрыть от посторонних глаз целую часть книги, если бы она не была решающей.

К её частичному разочарованию, Ибрагим и здесь оказался хитрее, применив какой-то шифр к своим заметкам, а потому не позволив Хюррем прочесть их.

«…Однако каждое действие вызывает равное по силе противодействие. Здравый смысл должен диктовать Изменяющему правила и своего поведения в том числе. Основополагающим правилом процесса изменения личности является, конечно же, молчание. Какое понятие Изменяющий может вложить это слово? Соблюдать тишину в присутствии Жертвы? Хранить молчание о своих действиях? Не позволить, возможно, самой Жертве говорить хоть слово о подобном процессе, отвлекая её? Молчание как понятие в нашем случае может совмещать в себе искажённые варианты каждого определения, главное — научиться подстраиваться под каждую ситуацию, научиться понимать, как Жертва может повести себя в любой момент…»

«…Не забывайте о последствиях. Чем сильнее Жертва, тем выше вероятность, что любые действия Изменяющего обернутся против него — сначала с той же силой, а в дальнейшем по нарастающей. Это связано со слишком резким изменением метаморфозы личности, в частности с излишним давлением со стороны Изменяющего. Когда Жертве внушают определённую систему поведения и действий, даже предельно завуалированно, что-то может вынудить её резко изменить вектор своего изменения. К примеру, Храбрецу, являющемуся жертвой, долгое время упорно внушают всю глупость жертвования своей безопасностью во всех возможных ситуациях, постоянно напоминая об этом и, возможно, даже подстраивая нужные условия. В какой-то момент, по неосторожности самого Изменяющего, Храбрец может внезапно задуматься о том, что с ним происходит, свернуть с пути изменения и кидаться в любые драки, соглашаться на самые рискованные безумства с утроенным энтузиазмом. Как итог: все усилия Изменяющего окажутся зеркально отражены и обернутся против него…»

«…Во-первых, Жертва должна хранить молчание о любых вещах, связанных с планом Изменяющего, если таковые предусмотрены самим Изменяющим.

Во-вторых, молчание должен хранить и сам Изменяющий, в частности о том, о чём говорится в частях II и III.

Жертва должна в конечном итоге молчать обо всём, что произошло между ней и Изменяющим…»

«Изменяющий должен в первую очередь избавиться от любых личных недовольств или привязанностей к Жертве. Это обязательное условие, поскольку Жертва и Изменяющий зачастую существуют бок о бок и процесс изменения личности может существенно сказаться не только на их взаимоотношениях как таковых, переходя от доверительных к неприязненным и наоборот, но и повлиять на сам источник чувства, вызвать недоумение, непонимание человека, поскольку изменённая Жертва — то, какой личностью она станет после пути моральных метаморфоз, предугадать практически невозможно. Образ изменённой Жертвы, конечно же, является не чем иным, как личным, субъективным представлением Изменяющего. Иными словами, сохранять максимальное хладнокровие необходимо, чтобы предусмотреть всевозможные варианты изменения личности. Трус может стать бесстрашным насильником, честный меценат — подлым аферистом-мошенником с раздвоением личности, а ваш злейший враг остаться злейшим врагом, но более хитрым, изощрённым, хорошо знающим вас — настоящим личным кошмаром…»

«…Рычаги давления на Жертву должны быть существенны. Однако нельзя допустить, чтобы Жертва каким-либо образом выяснила, чем в частности Изменяющий собирается подстрекать её ступить на путь личностных метаморфоз. Азарт и страх смерти обязаны ввести Жертву в состояние, когда та охотно будет следовать за оставленными Изменяющим кусочками сыра, однако не понимать, ни откуда берётся этот продукт, ни откуда Изменяющий внезапно мог раздобыть такие данные, которые могут стоить Жертве жизни…»

Это было поистине невероятно. Ответы. Написанные пером на бумаге.

Все сухие слова, сказанные Ибрагимом, внезапно приобрели новую жизнь в её уме. Она схватила руками разгадку, сжала её руками, впилась ногтями — и теперь ведущей была она.

Какой гнусный, подлый план. Действительно, под стать Ибрагиму. Вкупе с удивлением, облегчением, возбуждением и раздражением, теперь Хюррем Султан ощущала и всецелое восхищение этим человеком. В некотором смысле даже его превосходство, ведь она бы до такого не додумалась. Никогда. Да что там. Единственными путями уничтожения Ибрагима в её понимании были кинжал, яд да немилость Повелителя, которая и повлечёт за собой, возможно, первые два варианта. Но настолько хитрый, правильный, с полной выгодой для себя план она бы не составила в голове никогда.

Он всегда был на два шага впереди неё. Он изменил её — Хюррем не собиралась отрицать действие этого самого «пути личностных метаморфоз». Она знатно повеселила его своими терзаниями, изменениями в своих чувствах не только к Сулейману, но и к нему, Ибрагиму. Она делала всё то, что он хотел, находилась с ним рядом, развлекая, каждую минуту думая, как он собирается убить её. А план был настолько прост. И сложен одновременно.

Неподражаемо.

Он почти выиграл.

Почти.

Он забыл только о двух вещах.

Первое — отбросить личные чувства, какими бы они ни были. Невозможно не отметить, как Ибрагим пытался постоянно казаться абсолютно равнодушным, однако постепенно его маска дала трещину, до конца доиграть свою партию он не сумел. Всё-таки смесь ненависти, интереса и физического вожделения порой может сыграть очень злую шутку.

Второе — он забыл, что Жертва — женщина.

Она хорошо знала, что он ждёт от неё сейчас. Вся мозаика полностью выстроилась в её голове, она поняла каждый его шаг и стремилась только к одному — к тому самому важному пункту, который Ибрагим, как ни странно, обошёл стороной в своих упорных заметках.

Действие и противодействие.

Она сделает с ним всё то, что он сделал с ней, но более страшным путём — очевидным, женским, таким, против которого не пойдёт ни один мужчина. Всё-таки любовь к дешёвому смыслу и здесь подставила Ибрагима. Порой нужно брать за основу более простые вещи — результат может оказаться гораздо масштабнее.

Хюррем Султан, почти вне себя от раздирающего её изнутри чувства превосходства, захлопнула «Антологию изменений» и положила на прикроватный столик. Упав на кровать, она почти мгновенно заснула.

Завтра пробудившаяся Хюррем Султан, с новыми знаниями и новым планом, с полным пониманием происходящего возьмёт всё в свои руки.

* * *

Два дня пронеслись незаметно, особенно для Хюррем Султан, которая эти сутки по большей части восстанавливала силы от постоянных недосыпов. Её план был безупречен, и это придавало ей уверенности.

— Госпожа, — учтивым голосом произнесла тощая служанка, топчась около дубовой двери хаммама, — стражники доложили, что Ибрагим Паша только что приехал.

Хюррем, восседавшая на мраморе в одном полотенце, надкусила яблоко и довольно улыбнулась.

— Хорошо. Дильшах, ты помнишь, что я тебе сказала? Постарайся сделать это без ошибок.

— Да, госпожа.

Наложница удалилась, закрыв на ключ двери. Хюррем Султан принялась упорнее доедать свой фрукт, осознавая, что у неё есть около пяти минут, прежде чем Ибрагим Паша со звериным рёвом ворвётся к ней в хаммам. Она решила действовать против него его же оружием. Поняв его мотивы, логику, чувства и цели, Хюррем наконец почувствовала, что по крайней мере сейчас они полностью равны по силе и потенциалу. Она не собиралась искать, какой же такой компромат он нашёл на неё, поскольку это уже было абсолютно неважно.

Хюррем расслабленно вздохнула. Кажется, сейчас равнодушный с виду Ибрагим Паша холодно спрашивает Дильшах о местоположении Хюррем Султан, и та, дрожа как осиновый лист, мямлит, что султанша, будучи в крайне подавленном состоянии, приказала всем наложницам покинуть хаммам, сама закрылась изнутри — и с тех пор они не могут до неё дозваться. Хюррем знала, что как-то раз подобный случай произошёл с Хатидже Султан, разница лишь в том, что та действительно хотела покончить с собой.

Ибрагим Паша никогда не допустит её смерти. И, услышав эту байку от Дильшах-хатун, помчится в хаммам так, будто за ним сам дьявол погонится.

Наконец за дверьми послышались громкие шаги нескольких мужчин. Ибрагим безуспешно начал целенаправленно таранить своим телом массивные двери.

— Султанша! Госпожа! Откройте сейчас же! Откройте! — он обратился к евнухам. — Что стоите, черти проклятые, живо выламывайте двери!

Трое евнухов послушно навалились на препятствие, а Ибрагим не переставал кричать на них, периодически взывая к Хюррем Султан внутри. Та с самым довольным видом откровенно забавлялась, порой даже позволяя себе лёгкие смешки, понимая, что визирь их не услышит. Как задёргался, Аллах-Аллах, как занервничал. Он, очевидно, не ожидал от неё такого, посчитав, что одного предупреждения о том, чтобы она и не думала о самоубийстве, будет предостаточно, что он уже изменил её сознание и лишил желания оборвать свою жизнь. Так и есть.

Только вот он ещё об этом не знает, а стоит за дверьми и готов разодрать евнухов и саму преграду на щепки.

— Будьте вы прокляты!.. — орал он и, взяв вместе с остальными слугами небольшой стол, приготовился использовать его как таран. Выломав дверь, он, как ураган, влетел внутрь.

Хюррем как ни в чём не бывало чистила мандарин, даже не взглянув на Великого Визиря. Тот сначала побледнел, потом мгновенно понял, что к чему, и почернел от ярости. Медленно приблизившись к султанше, он, не оборачиваясь к семенившим за ним слугам, прохрипел:

— Пошли вон.

Те тотчас послушались. Паша сжался, как пружина, и тяжело задышал.

— Ты… — тихо зарычал он. — Ты совсем с ума сошла, Хюррем Султан?

По полному имени он обращался к ней, только если издевался или был дьявольски зол.

Султанша оставила это высказывание без ответа, лишь невинно бросив мимолётный взгляд на Ибрагима и вернувшись к чистке фрукта.

— Отвечай. Отвечай, Хюррем Султан! Отвечай!! — его мрачный, гортанный, железный голос пронизывал насквозь, но впервые в жизни от него у неё по спине не пошли мурашки. Кажется, воздействие «Антологии» нашло своё место и здесь.

— Успокойся, — равнодушно бросила Хюррем.

Не выдержав такой наглости, визирь в два широких шага оказался над султаншей и, схватив её за предплечья, грубо встряхнул, наклонившись почти к её лицу. Та осталась спокойной.

— Успокоиться?! Ты, змея, выжила из ума?! Что ты себе…

Он не успел договорить, будучи остановленным долькой мандаринки, которую Хюррем беззаботно всунула ему меж тут же закрывшихся после этого челюстей, не преминув пальцами заботливо вытереть кислые капельки.

Обняв его лицо обеими ладонями, султанша нарочито любовно прошептала:

— Лёгкой дорога была, Паша?

Он тут же вспомнил её слова перед своим отъездом. Визирь дёрнулся, чтобы стряхнуть её руки, но женщина впилась в кожу лица ногтями, показывая ему, что не закончила. Поняв, что его обвели вокруг пальца, но определённо с целью сейчас что-то сказать, он выдохнул и замер.

— Более чем, благодарю.

— Славно, — Хюррем провела ногтями вниз, оставив царапины. — Вижу, ты удивлён.

— Я не ожидал, что ты такое выкинешь именно сейчас, — ответил он. — За день до своей экзекуции — может быть, но не сейчас. Что-то сказать этим хочешь, госпожа?

Она выпустила его лицо из пальцев, поднялась на ноги, отвернулась от паши и направилась за своим халатом вглубь хаммама. Можно сказать, дала ему время, чтобы вернуть свою невозмутимость, часть образа. Он это понял.

— Зачем ты разыграла этот спектакль? Чтобы развеселить меня?

Она вдела руки в рукава халата. Повернувшись к нему лицом и сохраняя безопасную дистанцию в пять-семь шагов, женщина прищурилась.

— Не настолько я беспокоюсь о том, чтобы ты не скучал, Паша.

— Тогда чтобы сказать парочку колких слов немного удивлённому мне?

Он смотрел на неё долгую минуту, и она почувствовала, как Ибрагим Паша впервые не понимает, что происходит в её голове.

— Это моё предупреждение тебе, Паша.

Он с издёвкой усмехнулся, изогнув брови.

— Что, прости? Предупреждение? Мне? Ты? За неделю до своей кончины, которую я запросто могу перенести хоть на сегодняшний ужин, если пожелаю? Хюррем Султан, я беспокоюсь о твоём душевном рав…

— Прекращай свои пафосные и бессмысленные речи, Паша, я вижу недоумение на твоём лице, ты его не скроешь.

Безжалостный оскал исказил его лицо. Он неспеша начал подходить к ней.

— Я могу потребовать ответ от тебя прямо сейчас, — резко оказавшись перед ней, одной рукой он обхватил её за спину и придавил к стене, другой прижал к себе её ногу. — И если ты не ответишь, то проиграешь. Исход сама знаешь, повторять не буду.

Она не шелохнулась, продолжая хладнокровно смотреть ему в глаза.

— С этого момента будь осторожнее, Паша Хазретлери, — мягко сказала Хюррем, положив руки ему на плечи и настойчиво отодвигая от себя. Ибрагим настолько растерялся от такой перемены настроения, что повиновался и послушно отступил назад.

— Ты…

— Стража.

Визирь тотчас отошёл на несколько шагов назад и, дождавшись, когда двери откроются, грубо растолкал евнухов и удалился прочь.

— Да, госпожа? — спросил один из слуг.

— Ибрагим Паша не останется, подготовьте его карету. И собирайте мои вещи, я отправляюсь в Топкапы.

Хюррем Султан была довольна. Более чем довольна. Игра стоила свеч.

* * *

После того случая в течение двух дней её визитов в Топкапы любой её лукавый взгляд он ловил с подозрением, снова и снова ожидая от неё подвоха. И не зря. Пять органов чувств Хюррем Султан обострились до предела: она видела мир ярче, слышала чётче, чувствовала острее, даже воздух стал словно насыщеннее, а вкушаемая пища вкуснее. Узнав, что ответ всё это время был у неё перед самым носом, она получила полный контроль над ситуацией.

Ибрагим Паша показался из-за угла, двигаясь в сторону султанских покоев. Увидев госпожу, он резко изменился в лице. Остановившись напротив султанши, он окинул её неприязненным взглядом:

— Что ты здесь делаешь, госпожа?

— Пришла повидать своих шехзаде, это ведь не запрещено? — хитро улыбнулась женщина, это была их первая беседа с момента её обмана в хаммаме, им удавалось лишь обменяться красноречивыми взглядами. — Я уже уезжаю, у ворот ждёт моя карета.

Ибрагим прищурился.

— Убийца может воспользоваться этим.

— О, тебе не стоит волноваться о моём убийце, Паша. Никто, кроме меня самой, — на последнем слове Хюррем сделала ударение, — не сможет мне навредить.

Он побледнел.

— Ибрагим Паша, — обратился к визирю стражник, — Повелитель готов принять вас.

— Иду, — быстро ответил он, не нарушая зрительного контакта с Хюррем.

— Ступай же, Ибрагим Паша, не заставляй Повелителя ждать.

В последнее мгновение, перед тем, как отвернуться, мужчина заметил, как глаза Хюррем Султан бросили ему вызов. Грубый, смелый, полный превосходства.

И он догадался, что она всё узнала. Хюррем кожей чувствовала, что он всё понял, проглотил наживку. Пусть думает, что она сегодня же раскроет все карты, пусть верит в то, что сможет её перехитрить. Он свёл её с ума за полтора месяца, ей же потребуется пять дней.

И действительно: с момента расставания у покоев Повелителя Хюррем преднамеренно появлялась где угодно, лишь бы Ибрагим увидел её. Повелитель не особо заботился о перемещениях своей бывшей главной жены, и это впервые в жизни более чем радовало Хюррем. Она больше не чувствовала ни любви, ни страха, ни отчаяния — абсолютно ни к кому. Её волновало лишь будущее детей и то, как поизощрённее свести Ибрагима с ума. Нет, она никоим образом не собиралась раскладывать перед ним свои карты, она собиралась следовать правилу пятой части «Антологии» и послушно молчать. В отличие от паши, Хюррем умела играть по правилам, особенно, если перевес был на её стороне. И результат не заставлял себя ждать: будучи уверенным, что раз полтора месяца из двух прошли с его преимуществом, то и победа в этой немой битве достанется ему, Ибрагим давал слабину всё чаще. Каждый раз, увидев Хюррем издалека, он терялся, сужал глаза, взглядом приказывал ей не делать глупостей и удалялся, оставляя её с триумфальной улыбкой.

Она играла на его страхе её смерти. Причины были ей не слишком понятны — и дело тут точно было не в пресловутой любви — однако Ибрагим Паша сдавал свои позиции слишком быстро в вопросе её безопасности. Ничто другое — ни её слова, ни её действия, ни её внешний вид или что-то подобное — не задевали его настолько сильно, как вопрос её жизни. И только он.

Узнав, что остаток дня Ибрагим Паша проведёт у себя во дворце, Хюррем решила продолжить свой план, пощекотав нервы визиря ещё усерднее. Выяснив, что Гюльфем как раз собиралась вместе с Михримах посетить Хатидже Султан, Хюррем, недолго думая, присоединилась к ним под тем же предлогом.

Пыльная дорога в жаркий день точно стоила того, чтобы лицезреть его почти растерянное лицо, когда после громкого «Внимание! Хасеки Хюррем Султан Хазретлери», донёсшегося с улицы, он поднялся со своего кресла и увидел её хитрое лицо.

— Госпожа, добро пожаловать, — любезность Ибрагима Паши никогда не давала сомневаться в себе.

Хюррем успела взглядом выразить всю красочность их назревающего диалога.

— Благодарю, Паша.

Обменявшись любезностями с Михримах и Гюльфем и дождавшись, пока те поднимутся наверх к Хатидже, он медленно подошёл к ней, внимательнейшим образом рассматривающей какую-то венецианскую шкатулку.

Краем глаза Хюррем увидела на его лице кроме привычной бесстрастности и показной учтивости ещё и мрачно сжатые в одну линию губы, однако она хорошо знала, что всё, чему он позволил выразиться на своём лице, было лишь ничтожно малым отблеском того, что он на самом деле чувствовал.

Молчание затянулось, и она грациозно повернулась, показывая всю театральность ситуации.

— Значит, не спросишь ни о чём? — бархатным голосом спросила она.

Визирь дёрнулся, видимо, от еле сдерживаемого гнева.

— А должен, прости? — с ядовитым сарказмом переспросил он, вязко растягивая слова.

Оба понимали, о чём шла речь.

— Конечно, нет, — легко согласилась она, чувствуя, как они в какой-то момент резко поменялись местами. — Ведь всё в порядке вещей. Я всего лишь предупредила.

Само собой. Просто предупреждение, что отныне она будет играть с ним на равных.

— О, благодарю, это было мило с твоей стороны.

Хюррем улыбнулась и придвинулась к паше чуть ближе. Тот недоверчиво прищурился, заметив это, но не решился пока смотреть на неё. Султанша же предприняла следующий ход, начав бить по-женски.

— Тебя не заботит, что скоро Хатидже Султан заволнуется о том, где ты пропадаешь?

Ибрагим побледнел, искоса взглянув на неё. Такого он от неё точно не ожидал. Прямо намекнуть об их ночных встречах было не в её стиле, ведь могла пострадать и она сама — иными словами, этот выпад был не её единоличным тузом.

— А пора бы, — продолжила она. — Ведь… тебе предстоит ближайшие ночи провести вне дома, верно?

Он резко взглянул на неё. Хюррем внутренне похвалила себя: он явно был повержен этими словами, она явно ставила его в тупик со всех сторон. Сначала тем, что она в любой момент может покончить с собой, если захочет, затем тем, от чего он вряд ли сможет отказаться как мужчина — будучи взрослыми людьми, оба понимали, чем будут заканчиваться их ночные встречи, и как-то не придавали этому особого значения.

Она сопротивлялась искушению подразнить его вживую. А он не мог оторвать от неё взгляда, в котором плескались не то возбуждение, не то интерес, не то всё вместе, приправленное искренним желанием сделать свой ход.

— Хотя это неважно. Ведь через пять дней ты ждёшь, что я… — она сделала паузу и с великим удовольствием томно закончила: — ...встану на колени.

Он проглотил комок в горле, не в силах оторвать от неё взгляда. Его идеальный враг, которого он почти сумел сделать своим рабом во всех смыслах, сейчас стоял перед ним в расцвете своей силы и с карт-бланшем на всё, что угодно.

Знающий каждую чёрточку на его лице, каждый уголок его головы.

Так ты сейчас думаешь, Ибрагим Паша?

Она не заметила, как медленно отвернулась и зашагала к выходу. Ну же, Паша, позволь закончить свой прекрасный ход, скажи что-нибудь…

— Не стоит меня недооценивать, госпожа. Вся эта красивая игра в победительницу с твоей стороны завораживает, бесспорно. Но… — он со смешком замолчал, опустив взгляд и явно возвращаясь к своей излюбленной форме снисходительных издёвок над ней. — Кажется, ты права: осталось всего пять дней, и поверь мне: я не дам тебе уйти с поля битвы так просто.

— Ибрагим Паша, — она повернулась к нему лицом и вытащила из декольте платья два маленьких тоненьких сосуда с песочного цвета жидкостями. — Ты опоздал в своих «не дам».

Он быстро оценил ситуацию.

— Яд? Думаешь, я позволю тебе его выпить?

— Поздно, — коротко отрезала Хюррем, крутя в пальцах сосуды.

Он похолодел. Затем резко опрокинул рядом стоявшее кресло, и пугающая мощь его движения заставила её неосознанно сделать шаг назад. Его напряжённые плечи и пылающий остервеневший взгляд, наполненный яростью, подсказали ей, что он на пределе, на волосок от срыва.

— В одном сосуде противоядие, в другом — такой же яд. На запах не пытайся понять, лекари постарались на славу по моей указке.

— Когда ты приняла яд? — сухо спросил он, от голоса веяло ужасом.

— Перед тем, как войти в этот зал. И изволь уяснить, что…

Слова застряли у неё в горле, когда Ибрагим резко сорвался с места, обошёл её, закрыл входные двери на ключ, затем развернулся, привычно схватил женщину за те же места, где уже давно были лиловые отметины, и развернул спиной к себе, сцепив её руки в замок. Недовольные вскрики протеста Хюррем потонули в его ладони, пальцы Ибрагима почти сразу же оказались внутри и намеревались надавить на корень языка с понятной целью.

— Я вытащу это из тебя, Хюррем, — гортанно рычал он ей в ухо. — Ты не посмеешь.

Она не могла предположить, что он не дослушает её идеальный план с двумя сосудами и предпримет такой прямой шаг. Она не могла пошевелиться, а омерзение, прокатившееся от нажатия его пальцев по всему телу, тряхнуло её тело в предрвотных судорогах.

Действие возымело свой эффект: успев за двое вздрагиваний Хюррем схватить со стола вазу из-под фруктов и высыпать содержимое на пол, мужчина подставил под её рот ёмкость и дождался, пока та не освободится от содержимого желудка вместе с ядом. И всё же, к его искреннему недоумению, из неё всё же вышло что-то мутно-зелёное. Она всё-таки выпила яд, не солгала. Не испугалась, не обманула, действительно подвергла свою жизнь смертельной опасности. Исходя из того, что она достала два сосуда, Хюррем планировала разыграть с ним игру на жизнь или на смерть. Ещё подрагивавшая от неприятных ощущений султанша чувствовала каждую его мысль. Теперь она его убедила.

Уже опустившись на пол с каким-то оттенком усталости и отчаяния, Ибрагим всё равно отказывался отпускать женщину из своих рук, впрочем, та и не торопилась. Только сейчас оба осознали, отказываясь смотреть друг на друга, настолько далеко всё зашло. Чёрт возьми. Это настоящее безумие, это помешательство.

И ведь закончился только первый день из пяти.

* * *

Его зачастую необъяснимая привязанность к ней как к человеку иногда довольно странным образом перекликалась с пропорционально необъяснимой жестокостью. Пока разъярённый, но хранящий давящее молчание Ибрагим силком тащил за собой Хюррем по коридорам своего дворца, та внутренне содрогалась и одновременно довольствовалась полученным результатом: паша был не в себе, плотно сжал челюсти, дабы с губ не сорвались бранные слова, и со всей злобой, что копил в себе, смотрел вперёд себя. Место, где Ибрагим сжимал предплечье Хюррем, болело и саднило, однако женщина боли почти не чувствовала, мысленно пытаясь предугадать его последующие действия.

План не сработал. Сложно сказать, ожидала она этого или нет. Всё точно должно было закончиться совсем не так: она предполагала, что Ибрагим из кожи вон вылезет, но угадает, где противоядие, предварительно истратив весь запас своего терпения и здравого смысла; но не тут-то было — паша решил послать к чёрту её игры и заставил её организм изъять из себя отраву. Хюррем видела в его глазах жгучую ненависть и непонимание и понимала, что серьёзно пошатнула его пьедестал первенства в их азартной игре на выживание. Она рушила его план у него на глазах. И это новое несовершенство его образа несколько озадачивало её, радовало и одновременно раскрепощало. Он не был непобедимым или всезнающим. Он просто мужчина, который дошёл до апогея своей терпимости в отношении женщины, раз за разом мелькавшей у него перед глазами, рождающей в его голове непростительные мысли о её заполучении и подчинении себе. Хюррем в какой-то момент начала неплохо понимать природу их отношений. Ибрагим — превосходный актёр и бессовестный лжец, однако он может быть застигнут врасплох и вполне может быть побеждён. Её сегодняшняя выходка, пусть и порубленная на корню, была тому прекрасным подтверждением.

Ибрагим тем временем дотащил женщину до своего кабинета, втолкнул её внутрь и направил в её сторону дрожащий от гнева указательный палец.

— Ты. Ты останешься здесь и не шевельнёшься, пока я не закончу с послом Антуаном и не вернусь, ты меня поняла?

— Если кто-то узнает, что ты запер меня… — лукаво начала Хюррем, но замерла, увидев, как его взгляд стал смертельно холодным.

— Скажешь ещё хоть слово — и я… — он сглотнул, пытаясь привести себя в чувства. — ..сделаю так, что ты пожалеешь, Хюррем Султан.

Дверь резко захлопнулась, послышался лязг ключей. Хюррем устало выдохнула. Нет, она никоим образом не испугалась, с чего бы — всё было вполне предсказуемо.

Вопрос в том, собиралась ли она поддаться ему и смиренно ждать, сложив руки на коленях.

Брось, Ибрагим, ты же знаешь меня.

Она была бы не Хюррем Султан, если бы не придумала запасной план. План, который должен был поставить жирную точку в его доминировании. Разве что она припасла его на последние дни, но делать было нечего. Женщина быстро огляделась и в долю секунды оказалась за письменным столом Ибрагима. Окунув перо в чернильницу и взяв чистый лист пергамента, она принялась быстро выводить текст своего лжеписьма для Великого Визиря.

Пара шпионов по дворце… Похищение султанши с целью выкупа… Глупость и самонадеянность Великого Визиря…

С каких пор у Хюррем Султан настолько извращённая фантазия?

План был прост, незатейлив, но утончён, чисто в её стиле: сейчас она покинет дворец и отправился по тому адресу, который указала от лица одного из «евнухов-шпионов», затем дождётся его прибытия и будет с удовольствием наблюдать его агонию, когда тот посреди ночи будет искать её по всему лесу, как когда-то вместе с Повелителем.

Хюррем была дьявольски довольна собой, хотя что-то маленькое и отвратительно колючее внутри неё протяжно и тихо голосило о том, что она окончательно сошла с ума и полностью поддалась плану Ибрагима об изменении её личности. Когда бы она так поступала? Что ею движет? Какую цель преследует?

Что за чертовщина с ней творится?

Но Хюррем была глуха к этим вопросам, ментально отмахивалась от них, давая себе бессознательную установку не допускать себя к раздумыванию над такими мыслями. И она действительно, ведомая сидящей внутри себя и набирающей силу новой Хюррем, созданной Ибрагимом, оставила это письмо на полу, для верности ножом царапнула себе руку и обагрила ковёр своей кровью. За дверьми её ждала верная Назлы, о которой разъярённый Ибрагим, видимо, забыл. Служанка открыла дверь султанше, подала ей тёмную накидку и сопроводила до кареты.

Выглянув в окно и увидев в него балкон кабинета Ибрагима, она усмехнулась и отдала приказ трогаться. Сгущались сумерки, а пусть султанша держала прямо через лес, нужно было торопиться.

— Ибрагим хватится меня через пятнадцать-двадцать минут, не больше, — сказала Хюррем, откидывая капюшон и глубоко вздыхая. Сидящая напротив Назлы задумалась.

— Вы полностью уверены в том, что делаете, госпожа? Путь идёт через лес, это крайне опасно.

Хюррем приоткрыла глаза и смерила Назлы насмешливым взглядом.

— Мы всего лишь остановимся где-нибудь, бросим карету и спрячемся. С нами мои стражники, что может случиться?

— Разбойники, госпожа, — девушка опасливо глянула в окно и поёжилась.

— Не думай о плохом, Назлы. Когда всё закончится, Ибрагим больше не будет стоять у меня на пути, и я смогу беспрепятственно вернуть себе власть во дворце.

— Фирузе-хатун?

— Именно. Я избавлюсь от этой падали.

Назлы какое-то время молчала, затем вздрогнула, словно что-то вспомнила.

— Госпожа, я забыла вам рассказать!

Хюррем напутственно кивнула, обратившись в слух.

— Сегодня я видела Хатидже Султан. Она была так расстроена и рассержена, что едва сдерживала себя, растолкала трёх наложниц, не успевших на повороте отойти с её пути.

— Надо же, — Хюррем изогнула брови. — И что же ей нужно было, не знаешь?

— По слухам, история повторяется. Ибрагим Паша стал часто пропадать по ночам вне дома. Султанша рассказала об этом Повелителю и затем вышла из его покоев с довольно странным выражением лица. Как я поняла, государь решил начать слежку за пашой. Ибрагиму Паше уже доложили об этом.

Хюррем замерла, перестав тереть ладони, чтобы согреться. История, как хорошо заметила Назлы, действительно повторяется. Однако совершенно не в её пользу.

В этот раз против неё.

Женщина проглотила комок в горле и отвернулась, принявшись судорожно думать.

Свист. Громкий, пронзительный.

Карета резко остановилась, отчего женщины по инерции дёрнулись. Хюррем больно ударилась о противоположное сидение, после чего что-то грубо схватило её за руку и вышвырнуло из кареты. Лишившись ориентации в пространстве, женщина не сразу поняла, что её уже поставили на колени и таким образом потащили куда-то в сторону. Почувствовав, как всё тело засаднило, Хюррем не сдержала слёз боли и всхлипнула.

— Хюррем Султан, — позвал низкий голос.

Она подняла голову, раненую руку обожгло, когда она слишком быстро поставила её ладонью на камни, чтобы удержать равновесие. И ахнула, увидев перед собой бандита. Он был в чёрном одеянии, с закрытым лицом, чёрные глаза сверкали ненавистью и жаждой убийства. Грубые руки были в кроваво-алых рубцах.

— Какой сегодня у нас удачный улов, не пришлось даже долго думать, каким же образом вытащить Ибрагима Пашу из дворца. Он сейчас сам сюда прибежит, — и глухо хохотнул, откашлявшись.

— Кто… Кто вы такие? — прошептала Хюррем, чувствуя, как всё тело немеет от страха смерти. Нет, только не здесь, только не по её глупости, только не по её сумасшествию. Только не так.

— Иди сюда, султанша, — вместо ответа проскрипел он.

Тут же начав сопротивляться его грубым протянутым рукам, Хюррем получила жёсткий удар по щеке и отшатнулась в сторону. Чуть было не приложившись головой о камни, женщина инстинктивно начала отползать в сторону, но с той же скоростью, с какой она отодвигалась от него, он приближался к ней, не скрывая периодических приступов смеха. Когда ему надоело, он вцепился пальцами в золотой поясок на её платье и со всей силы дёрнул на себя. Тело женщины последовало за ним, а как только пояс оборвался, упало вниз о грубые камни. Она вскрикнула от боли и страха из-за травмы и оскала, который увидела. Он жадно оглядел её с ног до головы, и животный голод в его глазах, словно пламя, пожирал её, как последнее полено. Хюррем приоткрыла рот и уже не сдерживала судорожных рыданий от ужаса, охватившего её. Намерения бандита были вполне понятны.

— Отстань от меня! — рявкнула содрогающимся от рыданий голосом она, оттолкнув изо всех сил, но безрезультатно: хватка только усилилась, а вторая щека полыхнула ещё одной пощёчиной.

Мужчина притянул её к себе, его губы накрыли её рот грубым укусом, неприятный запах заставил её содрогнуться в рвотном порыве и зарыдать с новой силой.

— Когда же явится наш Паша Хазретлери? — бесцеремонно прорычал он ей в губы, одной рукой вжимая её в себя, а другой разрывая платье. Хюррем громко замычала, всеми силами пытаясь ударить бандита ногами, но тот пресёк это действие, окончательно порвав нижние полы платья и устроившись между её ног. От постыдности этого действия женщина заверещала ещё сильнее, боль и отчаяние захлестнули её с новой силой, и она чувствовала, что жаждет умереть здесь и сейчас. Бандит на секунду оторвался от женщины, заткнув ей рот рукой и дал знак остальным разбойникам разграбить карету.

— Со служанкой делайте, что хотите.

— М-м-м… Назлы! Н-Назлы!.. — изо всех сил кричала сквозь его ладонь Хюррем, чувствуя, что надорванное горло отказывалось выпускать на воздух хоть что-то членораздельное.

Высвободив руку, она выпустила ногти и со всей силы, которая имелась в её усталых от судорог руках, провела ими по лицу разбойника. Тот надрывно заорал от боли — Хюррем попала ногтями в глаз, почувствовав неприятное нечто на пальцах. Слёзы обожгли ей шею и раздражённую кожу, когда он отвесил ей новый звучный удар.

— Мразь! Дрянь! — зарычал он, перевернув одним грубым движением женщину на живот. — Я покажу тебе…

Хюррем надсадно зарыдала, плач переходил в прерывистую истерику и икоту от большого количества кислорода, попавшего не в дыхательные пути. Она услышала, как рвётся бельё под её платьем, и затряслась от панического ужаса, лицо исказилось гримасой боли.

Вот он — исход её борьбы с Ибрагимом Пашой.

Ибрагим Паша.

Всё из-за него. Из-за него началась эта двухмесячная сумасшедшая игра, из-за него она ещё тогда наткнулась на разбойников, из-за него сейчас на неё снова напали и вот-вот осрамят их мстительные «братья».

Ярость, нахлынувшая внезапно, как ледяная струя в чашу с лавой, придала ей сил на один-единственный удар локтём в сторону его лица, и внезапно тиски ослабли.

Она попала ему в кадык с достаточной силой, чтобы убить.

Изловчившись, женщина ударила его ногой: мужчина неудачно упал на свою руку, и раздался тошнотворный треск чего-то сломавшегося.

Осознание убийства и понимание едва не случившегося изнасилования огромным валуном упали на её плечи, и женщина, скрючившись на земле, истошно зарыдала, одновременно пытаясь кое-как на руках проползти подальше и принять хоть как-то принять устойчивое положение. Горло саднило и болело, рыдать становилось больно, мышцы ныли, конечности содрогались в конвульсиях. Аллах Всемогущий, как она могла допустить это, неужели она настолько сильно сошла с ума?

— Куда собралась! — двое массивных мужчин схватили её с двух сторон и вновь повалили на землю. Один из них придавил её своим весом, другой, оглядевшись и увидев мёртвого главаря, закричал своему другу об этом. — Вот дрянь! Давайте её проучим! Тащите сюда её служанку.

Вокруг неё сгустились тучи из чёрных одеяний десятка бандитов, которые похабно смеялись, наблюдая за тем, как извивается на её теле их соплеменник, как покрывает грязными влажными поцелуями её лицо, шею, руки, как рвёт на ней остатки одежды. Хюррем ощутила, будто из неё выходит дух, чувствовала, как всё медленнее бьётся сердце, как всё меньше ей хочется дышать под натиском тел, окруживших её.

Сухими губами она начала читать предсмертную молитву.

В которой несколько раз прокляла Ибрагима.

Свист. Свист. Свист.

Стрелы, поразившие ошарашенных разбойников, и звук их полёта отдался в её ушах неназойливым далёким эхом, когда она, почти потерявшая сознание и ощущавшая лишь неприятный холод в том месте, где её кожа была мокрой от слёз, медленно проваливалась в темноту. Её тело то увлажнялось горячей кровью убитых бандитов, то охлаждалось колыханиями воздуха, когда рядом с ней падали трупы её истязателей.

Смерть.

Её не интересовало, ступает ли её внутренняя часть по пути, ведущему в другой мир. Но сердце, не выдержавшее боли и страха, грозило остановиться в любой момент, и это единственное определённое понятие во всей жизни, всей действительности надвигалось на неё столь же неумолимо, как руки Великого Визиря, внезапно резко поднявшие её с земли и принявшиеся беспощадно трясти, пытаясь дозваться до её сердца, вытащить её с того света.

И когда его кулаки принялись несдержанно колотить по её груди, пытаясь заставить сердце работать, когда его рот раскрывал её рот, вдыхая спасительный воздух, когда его надрывные мольбы очнуться становились всё громче и отчётливее, она странным образом начала медленно ощущать себя более живой, чем когда-либо прежде, словно различая расположение каждой вены и артерии в своём теле, начала чувствовать, как кровь непрерывно перекачивалась её вновь заработавшим сердцем, хотя вот-вот готово было разорваться от пережитого ужаса.

Её тело внезапно дёрнулось неприятной судорогой, и его голова обессиленно упала на её грудь. Женщина, ещё не открыв глаза, почувствовала, как сильно он дрожит. Его обагренные кровью руки нервно тёрли её открытую в местах разрыва одежды кожу, словно пытаясь согреть. Руки Ибрагима подняли её и прижали к себе.

Он для неё, как и она для него — неизлечимая болезнь, которую они оба так тщетно пытаются вылечить. Надеются, вынашивают планы, но всё без толку. Их отношения — это чистое безумие.

Хюррем, не в силах долго держать глаза открытыми, изнурённо подняла руку и положила её ему на плечо, уткнувшись лицом в шею и вдохнув столько воздуха, сколько позволили ей её ослабленные лёгкие. Вокруг разворачивалась страшная кровавая бойня, то и дело бросая в сторону молчащих визиря и султанши звуки поломанных костей, падающих тел, лязгов мечей и предсмертных хриплых проклятий.

— Трупы сжечь, — коротко бросил Ибрагим голосом, который она никогда не слышала. Он был глухой, отдающий мраком, пустотой и какой-то демонической яростью.

Отрывочно приходя в себя в карете, когда Ибрагим, не выпуская Хюррем из своих рук, успокаивал её всё ещё дрожащее тело своими прикосновениями, султанша лишь сильнее прижималась к визирю, периодически увлажняя ткань его кафтана своими слезами. Мрачное спокойствие и пустое отчаяние опустилось на их лица. Они молчали, не смели сказать ни слова. Хюррем чувствовала, что он всё понял, что всё это была её ошибка по самой великой дурости и величайшему безумству, но не могла выдавить из себя ни слова.

Вспышка разума ослепила её искалеченное сознание, опалило огнём разорванные края её рассудка, и она содрогнулась всем своим существом от острого осознания происходящего. Ибрагим Паша вытащил её с того света, и сейчас она прижималась к нему, как за всё то единственное, что осталось у неё в этой жизни, как за последнюю спасительную ветку. Этот Ибрагим Паша принадлежал только ей, он оказался повержен тем самым обратным действием, о котором говорилось в «Антологии изменений». Он изменил её, разорвал существо на части и попытался склеить остатки своим способом; она тоже попыталась сделать подобное, и оба потерпели сокрушительное поражение, оставшись ни с чем, с теми скудными остатками самих себя и крупицами самодовольства.

Но теперь оба понимают, что не бросят друг друга, отдавая то немногое, что осталось от самих себя, чтобы собрать обломки сил и здравого рассудка и вложить их обратно друг другу в руки. Хюррем ощутила, как злоба, обида, ненависть, страх и всё, что осталось от прошлой Хюррем и что она питала к нему, растворяется в ничто.

Когда карета остановилась в каком-то тёмном, едва освещаемом парой факелов месте, он нагнулся к ней и тихо произнёс:

— Обними меня за шею.

Она послушно обняла его за шею и уткнулась лицом в плечо. Секунду спустя его руки окружили её в ответ, и она почувствовала, как озабоченное напряжение покинуло их тела. Ибрагим осторожно вынес Хюррем из кареты и понёс её обессиленное тело в дом. Это был какой-то мрачный одинокий дом на окраине города, который, видимо, был тайным или же принадлежал кому-то из его окружения. Разумно, как всегда: было бы безрассудным сейчас ехать в Топкапы или Старый дворец.

Как в тумане он опустил её на диван, куда-то отошёл, позволив ей на пару минут провалиться в небытие, затем приподнял ей голову и попросил пригубить бокал с вином.

— Это согреет тебя, — сухо произнёс он. — Бокал держать сможешь? Я выйду на воздух на пару минут.

Хюррем едва кивнула и в подтверждение своих слов слабо сжала пальцами бокал. Ибрагим, всё ещё держа на лице холодное отречённое выражение, пару мгновений выдержал с ней контакт глазами, затем отошёл к шкафу и, выудив оттуда чёрную накидку, бросил около неё. Дождавшись, пока она взглянет на ткань и, не глядя на него, кивнёт, паша вышел из комнаты.

Напиток, который был крепче обычного и, видимо, изначально не предназначался для женщин, уже спустя пару минут разогнал по её телу спасительное тепло и позволил подняться на ноги, чтобы надеть на себя чёрную накидку. Поняв всю остроту желания поговорить с визирем, Хюррем вышла на улицу, тут же поёжившись от сильного ветра. На дворе стояла ночь, и фигура Ибрагима, освещённая колыхающимся в факелах огнём, казалась ещё более мрачной и отсутствующей.

— Паша.

Он резко повернулся, как будто не ожидал, что она решит выйти, и тотчас отвернулся, впрочем, позволив Хюррем заметить всю боль и потерянность во взгляде Великого Визиря. Он всё так же молчал, и она хорошо понимала его в этот момент. Мысли в его голове ёрзали уже с болью, путали его, в этот момент он прокручивал в голове возможные ответы лишь на один вопрос, которым задавалась и она.

Как они дошли до такого?

Что пошло не так?

— Когда ты продумывал свой план, мог ли ты предусмотреть такое? — её голос был тихим и вкрадчивым.

Ибрагим повернулся, и Хюррем краем глаза заметила его раздражённый взгляд, так же, как и он, не собираясь поворачиваться. Долгую минуту он просто смотрел на неё.

— Я недооценил тебя, если ты хочешь это услышать. Я и подумать не мог… — он сделал паузу, чтобы глухо выдохнуть, — ..что это приведёт к такому.

— Вспомни одно из правил «Молчания». Действие вызывает противодействие.

Она напрямую сказала ему ответ. Он попытался принудительно изменить её, и она, разгадав его план, ответила тем же. Две одинаковые силы вызвали мощнейшие потрясения и изменения, но не смогли превзойти друг друга.

Наконец они встретились взглядами, и Хюррем содрогнулась от всех чувств, что вспыхнули в вязкой тьме его глаз. Отчаяние и осознание своей ошибки, всей самонадеянности его плана смешивались с великим сожалением и болью, которое подчёркивалось мрачными мешками под глазами — за эту ночь он постарел на десять лет. Она чувствовала, как ему больно видеть, насколько сильно она пострадала: лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги, всё тело, которое сейчас было покрыто тканью, было в кровоподтёках и ссадинах, на щеках ещё виднелись красные следы от ударов, — всё это отражалось в его глазах.

— Ты перехитрила меня, — на выдохе ответил он, не сводя с неё глаз.

Хюррем сделала к нему шаг. Они снова погрузились в прохладное молчание, думая об этом и том же.

— Мы зашли слишком далеко, — он осторожно, стараясь не задеть больные места, взял её руку в свою. Хюррем вздрогнула и закрыла глаза, понимая, что он сейчас скажет. — Просто скажи, и всё закончится, вернётся на круги своя. Я верну тебя во дворец.

Остановиться, прекратить всё, что происходит, и разойтись, как будто ничего и не было. Она снова посмотрела ему в глаза, мысленно посмеявшись над всей глупостью сказанного.

Верно, Ибрагим. Всё зашло слишком далеко — пути назад нет. Только не сейчас, только не после того, как следы твоего плана кровью запечатлены на мне и как моё сердце на пару мгновений успело остановиться.

Это она и сказала ему одним лишь взглядом. А сама только через пару мгновений отвернулась и издала слабый смешок, который он встретил плотно сжатыми губами.

— Пусть Бог благословит свою щедрость, — она ответила в такт ему с ноткой веселья и тут же помрачнела, опустив голову. — Слишком поздно, Ибрагим.

Хюррем и Ибрагим обменялись долгими взглядами, и женщина медленно зашагала к дому с полузакрытыми глазами. Был ли это действительно конец всему безумству, которое происходило между ними? Безумству, которое разрушило старый и построило новый мир вокруг неё?

— Я обработаю твои раны, — послышался позади голос Ибрагима, когда она зашла в единственную, однако ухоженную спальню в доме.

— Не стоит, я сама, — прохладно ответила Хюррем, ослабевшими пальцами пытаясь расстегнуть пуговицу на накидке.

Внезапно подувший из открытого окна порыв ледяного ветра прошёлся по её раздражённой и израненной коже, и женщина почувствовала резкую слабость в ногах. Ибрагим успел подхватить её, прежде чем та упала на холодный пол. Тёплые руки паши обняли её и осторожно опустили в неподалёку стоявшее кресло. Женщина откинулась на спинку, внимательно наблюдая за тем, как трепетно и медленно пальцы Ибрагима расстёгивали пуговицы накидки, как он нагибался к ней, чтобы вытащить руки из рукавов, как отбрасывал накидку в сторону и как его лицо помрачнело и побледнело при виде разодранного в клочья платья, следов насилия и увечий. Костяшки пальцев Ибрагима побелели, и он попросил её опереться о его руки, чтобы снять платье. Хюррем послушно следовала его движениям, ничуть не стесняясь своего почти обнажённого вида. Эта атмосфера непринуждённого интима и абсолютного доверия теплом разливалась по её телу, её глаза наполнились влагой и от нахлынувших воспоминаний в том числе, однако женщина не позволила себе лишнего и не шевельнулась до тех пор, пока руки Ибрагима не окружили её талию и осторожно не повели в сторону хаммама.

— Нужно смыть с наших тел кровь и грязь.

Уже в хаммаме Хюррем, пока Ибрагим избавлялся от одежды, попыталась набросить на себя полотенце, и с её губ сорвался стон — от прикосновения махровой ткани к глубокой ране на плече и последующей боли её затошнило.

Ибрагим тут же бросился к ней и самым аккуратным образом осмотрел рану. Затем подвёл Хюррем к желобам, хитроумной системой труб связанным с бочками, в которых печью грелась вода, и окунул деревянную бадью в углубление. Тело султанши с наслаждением приняло тёплую воду, и её мышцы, наконец, начали медленно расслабляться. Опустив взгляд на мрамор, Хюррем сглотнула, увидев, как вода смешивалась с кровью. Реальность и острые воспоминания медленно потухали с каждым потоком воды, которая лилась на её голову, сознание стремительно успокаивалось, и сонное тело мечтало опуститься на чистые простыми. Какие-то минуты Хюррем в прострации смотрела на какую-то точку впереди себя, чувствуя лишь, как капли методично обрушались на её колени с мокрых волос, пока Ибрагим смывал с себя запекшуюся кровь. Решив собрать остатки сил и помочь ему, Хюррем поднялась на подкашивающиеся ноги и, придвинувшись к паше, мягко надавила ему на плечи, призывая опуститься на сиденье. Ибрагим пристально наблюдал за её плавными усталыми движениями и прикрыл глаза, как довольный лев, когда её тонкие пальцы погрузились в его мокрые волосы.

Наконец его рука требовательно остановила её, Хюррем опустила глаза и встретилась с изучающим взглядом Ибрагима. В тёмных глазах плескалась боль, тоска, решимость, сожаление и нечто такое, отчего сердце Хюррем сжалось. Ибрагим медленно поднялся со своего места, не отпуская её руки, и коснулся пальцами щеки, мягко придвигая к себе. Дыхание жизни, влившееся в истощённое тело Хюррем, исходило от воды, каплями стекающей с их тел, от мягких рук Великого Визиря, обнявших её, и от его тёплых выдохов, которые он передавал ей своим чувственным поцелуем.

В покоях он бережно выпустил её из своих объятий, внимательно оглядев чистые обработанные раны, и повёл в сторону кровати, осторожно опуская на кровать. Подвинувшись к женщине сзади, он опустил руки ей на плечи и принялся легко массировать напряжённые и болевшие от недавних судорог мышцы. Хюррем, почувствовавшая непередаваемое спокойствие и блаженство, ощутила, как Ибрагим полностью сосредоточен на свои руках, как сильно он хочет облегчить её боль, которой он стал виной.

Она постепенно расслабилась под его успокаивающими касаниями. Суставами пальцев он нажимал на её спину, плечи и шею, терпеливо разминал каждый узелок. Им просто не было счёта, однако Ибрагим упорно продолжал сосредотачивать свои движения там, где его пальцы встречались с её измученным телом. Услышав её успокоенный вздох, он опустил свои губы на её шею в невесомом поцелуе и, опустив руки ниже, к предплечьям, тихо произнёс:

— Тебе лучше?

Получив в качестве ответа лёгкий кивок, он потянул её за руку и с великой осторожностью опустил на подушки, подоткнув одеяло и набросив его на себя тоже. Она испытала абсолютно новое, доселе никогда не испытываемое, даже рядом с Сулейманом, чувство, когда увидела его лицо, едва освещаемое парой свечей, в полумраке комнаты, когда заметила в его глазах что-то, чему он наконец позволил проявиться. Она лежала и смотрела на него сверху вниз, чувствуя, что от того, что его руки находились по обе стороны от неё, а сам он почти полностью соприкасался с ней всем телом, ей становилось всё теплее и спокойнее. Перед тем, как его взгляд снова стал нечитаемым, он преодолел пространство меж их дыханиями и поцеловал её.

Она свернулась у него под боком, тяжесть его руки обвила её талию, и они уснули.

Ей расхотелось думать о чём-либо.

* * *

Утро встретило их прохладным воздухом и не вполне светлой головой. Хюррем не надеялась и даже не допускала мысли, что Ибрагим чудесным образом изменит свое отношение к ней, более того — не желала этого. Визирь наблюдал за её пробуждением с беспристрастным взглядом, бесцельно проводя пальцами по её спутанным волосам.

— Я распорядился, чтобы тебе принесли завтрак, — произнес он ровным голосом и беззлобно усмехнулся. — У тебя даже глаза голодные.

Хюррем сфокусировала на нем свое зрение, всё ещё чувствуя усталость, хотя от вчерашней паники и опустошенности не осталось ни следа. Она чувствовала умиротворение и совсем немного головную боль — должно быть, частично от голода. Подумав о завтраке, женщина ощутила, как засосало под ложечкой.

— Ты уезжаешь?

— Само собой, мы не можем даже на одной дороге оказаться в одно время, ты сама это знаешь, — с этими словами визирь отбросил одеяло, поднялся с кровати и направился к креслу, куда вечером бросил свою одежду.

Хюррем внутренне посмеялась над тем, в какой «домашней» ситуации они оказались, сдвинулась на его место, тем самым уложив свою голову на две подушки одновременно и натянула одеяло повыше. Какое-то время, пока Ибрагим застегивал нижние пуговицы своей рубашки, они молчали.

— Какое-то время тебе лучше не покидать Эдирне, — не поворачиваюсь к ней, сказал он.

Хюррем с интересом посмотрела на него.

— Ай, Аллах, что случилось?

Подняв голову и помедлив, будто принимая какое-то решение, он наконец повернулся к ней лицом. Хюррем едва выдохнула от того, каким знакомо-безразличным оказалось его лицо. Она мгновенно догадалась, о чём

— Тебе не стоит переживать, эти дела я улажу сам, — научившись читать Ибрагима по малейшим телодвижениям, она зорко разглядела в его непринуждённых жестах попытку показать ей весь свой контроль над простейшей ситуацией. Однако провести султаншу было невозможно, и только визирь успел закончить, Хюррем немного раздражённо вставила колкое:

— Я всё знаю. Хатидже рассказала Повелителю о твоих ночных отсутствиях, и теперь он начнёт за тобой слежку.

Вряд ли Ибрагим опешил от её осведомлённости, однако не стал повторно просить её держаться подальше от проблемы и вполне серьёзно спросил:

— Думаешь, он настолько не доверяет мне?

Хюррем очень хотела съязвить, напомнив про Нигяр, однако поглотила ядовитую указку и сказала проще:

— Ты сам знаешь, как я подорвала его доверие к тебе.

Ибрагим с пару долгих мгновений испепелял её обвиняющим взглядом, убрал руки от пуговиц и потянулся за кафтаном, не нарушая зрительного контакта.

— Хотела сделать как лучше, а вышло как всегда.

Хюррем устало закатила глаза, тем не менее не перебив его.

— Если Повелитель узнает хотя бы часть правды… — он многозначительно помолчал, — нас тут же вышлют в ссылку.

— Или же… казнят со всей семьёй.

— Если немного подождать в тени, то всё вернётся на круги своя.

Султанша почувствовала укол негодования. Разумеется, паша говорил самые что ни на есть рациональные вещи, однако теперь при мысли о разъединении, «ожидании в тени» Хюррем ощущала недовольство и некую пустоту. К тому же, как мысленно рассудила она, Ибрагим в прошлый раз успел расстаться с Нигяр, однако известные «нюансы» всё равно выдали с потрохами из порочную историю. Поэтому в разлуке женщина совершенно не видела смысла, даже посчитав это в некотором роде несвойственно себе.

— Нельзя ждать, пока нас убьют, — сухо сказала она. Ибрагим с интересом посмотрел на неё тем самым взглядом, который за последнее время стал всё чаще появляться на его лице в её присутствии. — Мы должны избавиться от этой угрозы.

Хюррем внутренне заликовала, хотя сил отражать это на лице не было: паша добавил в свой взгляд ту самую искру великого восхищения, которое вкупе с мужским вожделением придавало ему особой очаровательности в такие минуты. Мягко улыбнувшись ему, султанша вздохнула.

— Не забывай. Ты повязан со мной до самой смерти.

Ибрагим искренне рассмеялся, опустив голову и взглянув далее на неё исподлобья.

— И что это должно значить?

— Ты и сам это знаешь, — она попыталась приподняться на кровати. — Ты и я — мы увязли в этом вместе. Я привязана к тебе, ты — ко мне, — сейчас Хюррем воспринимала это не как бесстыдное признание, а как холодную констатацию факта, и, судя по тому, что лицо Ибрагима не изменилось, тот думал так же.

Они — узники друг друга.

— И ты будешь на моей стороне, — просто закончила она. — Что бы я ни предприняла, ты должен поддержать меня.

Напряжённость его пристального взгляда привлекла её глаза обратно к его полуулыбке. Затем он, помолчав ещё пару мгновений, поправил мех верхнего кафтана и без слов покинул её комнату.

Абсолютная усталость давила на неё тяжёлым грузом, смыкая веки и не позволяя толком принять устойчивое положение, когда женщина после завтрака в постели попыталась подняться с кровати. Без трагично убитой Назлы Хюррем чувствовала пустоту вокруг себя, как будто в стеклянном шаре, служившим ей защитой, образовалась трещина — ещё один верный до последнего вздоха человек покинул её окружение.

Пытаясь причесаться и облачиться в платье, о котором с утра позаботился паша, Хюррем Султан старательно размышляла о том, что ей делать дальше. Мозг работал, несмотря на страшное изнеможение, сопоставлял всё, что султанша знала на этот момент, всё, что желала воплотить, и все слабые места её противников. Подумав о Повелителе и слове «противник», которое она непроизвольно поставила рядом с ним, Хюррем всерьёз задумалась, но не о своих чувствах к мужу, а о том, каким образом ей действовать сейчас, когда государь является не её тылом, спиной и подстраховкой, а главной целью и злейшим врагом, растоптавшим её гордость, сердце и жизнь, подтолкнувшим её к той пропасти, над которой они висят вместе с Ибрагимом.

Хюррем очень хорошо знала Сулеймана и понимала, что на протяжении всех лет, что она жила с ним, он был всецело и полностью посвящён во все её провёрнутые дела у него за спиной. Однако по его ещё недавним завуалированным словам о верности можно было вполне понять его закрытые на это глаза. Но сейчас, когда чувства угасли, а её женский султанат почти окончательно разрушен Фирузе-хатун, можно было смело отбрасывать все чувства и убеждения падишаха, удерживавшие его от свершения над Хюррем заслуженного, скажем так, правосудия. Она хорошо понимала, в какую войну ввязывается на сей раз, и отдавала себе отчёт в том, что провернуть её медленно, но верно зарождавшийся план следовало бесшумно, во всех традициях её давних интриг.

Хюррем Султан планировала устроить государственный переворот. И какой бы абсурдной и смешной ни стала бы эта мысль для кого бы то ни было — будь то её союзника или врага, — она, с присущей ей расчётливостью и упорством, готова была продумать каждую деталь, благо игра Ибрагима в изменения личности разбудили в ней все доселе спящие области мозга. В этот раз Хюррем работала с холодной головой, не переживая ни за свою жизнь, ни за жизнь детей, так как понимала, что стоит ей именно сейчас сказать Ибрагиму о своих переживаниях, как тот тотчас спрячет её шехзаде в безопасном месте, если их мать поймают и казнят за государственную измену.

Яд был самым примитивным и бесхитростным вариантом, и тем не менее Хюррем отдавала ему откровенное предпочтение. Но издавна используемые для этого отравленные одежды, свечи, еда, питьё и даже, как в давнем случае с Ибрагимом, книги, по её мнению, уже давно потеряли всю свою беспроигрышность и очарование — меры предосторожности после попыток покушения на жизнь Повелителя были им же усилены в несколько раз. Однако, как и подобает бывшей возлюбленной падишаха, Хюррем Султан знала его слабое место.

Отравленное постельное бельё. Это был идеальный вариант. Простыни и наволочки на её памяти ещё ни разу не проверяли, а если это и делали в качестве рутины после прачечной, то большое количество людей определённо не было задействовано, а следовательно, подговорить или запугать одну из наложниц, ответственную за это, а затем избавиться от неё было для Хюррем Султан сущим пустяком.

Воодушевлённая своей затеей, она принялась размышлять о второстепенных аспектах этого дела.

Для успешного государственного переворота необходимы несколько вещей: недовольство Дивана, волнения в армии, готовый к узурпации трона законный наследник трона, без вины виноватый — желательно из вражеской страны, устранённые конкуренты и, конечно же, алиби.

Будто держа в руках лист пергамента и перо с чернильницей, Хюррем Султан, уже сидя в карете и направляясь в Старый дворец, выводила в воздухе невидимые знаки, воссоздавая в голове чёткую картину ситуации. Пока она была занята разгадкой вызова Ибрагима Паши, успела сблизиться и завоевать расположение членов Дивана, не говоря уж о всепоглощающем восхищении их жён, состоящих в её благотворительном фонде. Долгие и муторные, порой лицемерные беседы и подарки принесли свои плоды: в поддержке совещательного органа Империи султанша была уверена. В качестве наследника Хюррем выбрала, разумеется, любимого Мехмета, однако никоим образом посвящать его в свой план была не намерена. Волнения в армии и среди горожан в городе вызовет Рустем, воспользовавшись тесным контактом с нынешним казначеем. Нужно было всё делать очень быстро: втайне от Повелителя сокращённое жалование янычар создаст бурю недовольств, как почти пятнадцать лет назад, но и одновременно опустит песочные часы. В качестве «без вины виноватой» Хюррем изначально хотела взять саму Фирузе-хатун, однако, вернув своему разуму хладнокровность и рациональность, взвесила все «за» и «против» и поняла, что это будет необоснованно сложно.

А вот мысль просто избавиться от этой грязи под своими туфлями Хюррем была весьма близка. Для этой важной миссии ей нужен был её дражайший цепной пёс Рустем.

И, наконец, конкуренты.

Шехзаде Мустафа. Несмотря на всё, сам по себе он не представлял особой угрозы, поскольку находился в своём санджаке достаточно недолго, чтобы не рассматривать возможность бунта среди его личной армии. Это играло на руку. Выставлять его предателем, как в случае с Фирузе-хатун, Хюррем также не хотела — это требовало гораздо больше времени, чем она располагала сейчас.

Перед глазами женщины мелькали картинки возможного будущего, разные варианты событий, которые она анализировала и продумывала в считанные секунды, расставляя приоритеты и подсчитывая возможные риски, расчётное время исполнения, запасные планы. Она размышляла обо всём этом и периодически улыбалась самой себе, чувствуя, как подступает комок к горлу.

Разве мог хоть кто-либо предположить, что всё приведёт к такому?

* * *

Иметь детей не только радостно, но и удобно: Хюррем Султан, умело воспользовавшись своим материнством, сумела убедить Повелителя побыть в Топкапы пару-тройку дней для подготовки переворота. Сулейман, завидев жену в своих покоях, заметно поёжился от выражения безразличной, едва-едва заметной пренебрежительности на её лице, но ничего по этому поводу не сказал и не воспрепятствовал её временному пребыванию во дворце. Хюррем смотрела на падишаха, которого еще недавно считала своей душой, своим самым великим счастьем и радостью, самой большой любовью, и одновременно всерьёз и с долей иронии размышляла о словах Ибрагима о том, что это чувство подлежит изменению. Как человек способен контролировать свои движения и мысли, если возжелает, так и чувствами волен управлять. Очень просто и удобно отрицать это, поскольку работа над собой мало кого в этой жизни воодушевляет, однако понимание того, что любовь может связать двух людей до тех пор, пока они удовлетворяют друг друга, пока радуют и с ними комфортно и радостно, не является чем-то кощунственным или циничным.

Хюррем Султан просто смирилась с этим, и это ощущение полного контроля над своим сознанием ей прельщало, расширяло круг возможностей. Она чувствовала себя свободной от всех.

Кроме, разве что, Ибрагима Паши, того, кто спровоцировал это.

Хюррем сидела в саду Топкапы на высоком диване и бездумно смотрела вдаль; ладони были холодными, ветер обдувал уставшее и изнеможенное лицо, нещадно склоняя ко сну. Султанша внутренне усмехнулась, вспомнив лицо Повелителя, когда тот лицезрел её лицо, с которого на тот момент ещё не стёрлась печать попытки изнасилования, и подумал, что ей так плохо из-за него.

— Госпожа, я так счастлив, что вы вновь вернулись во дворец! — на выдохе сказал подошедший Рустем-ага. — Без вас этот дворец превратился в настоящий ад.

Хюррем меланхолично бросила на него взгляд и легко кивнула головой.

— Здравствуй, Рустем-ага. У меня немного времени, сейчас ты выслушаешь меня от начала и до конца, не посмев перебить, и сделаешь то, что я тебе скажу.

— Хюррем Султан, госпожа моя, вы знаете, я готов положить мою жизнь к вашим ногам, — мужчина порывисто прижался губами к ледяной ладони султанши.

Она устало вздохнула и быстро, едва успевая переводить дыхание, принялась в деталях, опуская лишь маленькие тонкости, пересказывать своему Цепному Псу план — опасный, искушающе взвешенный и продуманный, многообещающий и безумный. На протяжении рассказа Рустем действительно не смел перебить Хюррем Султан, хотя его лицо было гораздо красноречивее: он то краснел, то багровел, то белел, то чернел; он откровенно пугался совершенно неожиданных слов султанши, которая объясняла ему план убийства и захвата трона падишаха, которого еще два месяца назад страстно любила.

— Теперь слушай, что ты должен сделать, — мрачно произнесла она. Рустем лишь еще сильнее побледнел. — Фирузе. Найди самых искусных и бесшумных убийц. Всё должно быть сделано завтра же днём.

— Госпожа... Госпожа, что с вами случилось? — шёпотом произнёс он. — Вы собираетесь устроить переворот? Убить Повелителя? Как так, султанша?

— Рустем-ага, ты клялся мне в верности. Мне. Только мне. Потому что понимал, какие вершины я тебе помогла бы покорить с помощью влияния на падишаха. Но с приходом Фирузе можешь об этом забыть, ей манипулируют Хатидже и Махидевран; скоро они с её помощью уничтожат всех людей в окружении государя, которые когда-либо были верны мне.

Цепной Пёс Хюррем Султан был шокирован и подавлен этими словами, но всё же в его глазах женщина разглядела зарождающиеся искорки понимания и последующей решимости.

— Итак? — пытливо спросила она. — Каков твой выбор?

— Я пойду за вами в ад, султанша, — он снова опустил голову и проговорил уже более тёмным голосом: — ...даже если понимаю, что у меня нет выбора. Ведь мы оба знаем, что если я не соглашусь, то лишусь головы.

— Верно, — Хюррем не отпиралась. — Мы совершим переворот в течение трех дней, Рустем. Ты должен стрелой отправиться к моим главным союзникам в Диване и переговорить с Махмудом Пашой, нашим новым казначеем.

— Сократить жалование и вызвать волнения в корпусе янычар, госпожа, это обоюдоострое лезвие. Сила их недовольства может обернуться против вас же.

— Подготовьте с пашой сразу новый указ о надбавке к обычному жалованию, но теперь от лица моего Мехмета. Шехзаде должен сразу же погасить восстание, одновременно завоевав расположение воинов. Так мы убьём двух зайцев.

— А Фирузе-хатун? Что я должен сделать с ней, госпожа?

— Найди хороших убийц, знатоков своего дела. Меньше крови, больше свидетельств несчастного случая. Если не поймут, что её убили, озолочу. Рустем, поторопись. Твоя миссия велика, но то, что последует в случае успеха, окупит все издержки.

Рустем задумчиво кивал головой, видимо, соображая, как уложиться в кратчайшие сроки с заговором, поиском убийц и запугиванием прачек, как внезапно он вздрогнул и с неким испугом заглянул в глаза султанше.

— Госпожа, а что с Ибрагимом Пашой? Не мне вам говорить, что он никогда не позволит подобного.

Хюррем слабо улыбнулась, и этот жест вызвал в Рустеме волну непонимания.

— Просто делай, что я говорю, Рустем.

— Султанша! — громкий, властный голос заставил Цепного Пса напрячься всем телом, а султаншу, напротив, расслабиться. Из-за высоких густых чинар показался Ибрагим Паша. — Какое удовольствие видеть вас здесь.

Повернувшись к нему, она самодовольно улыбнулась.

— Спасибо, паша. Как поживаете?

— Как только вы вернулись, жизнь стала ярче.

Обычный обмен любезностями тем не менее обескуражил Рустема. Он приподнял голову и замер, наблюдая за тем, с каким трепетом Ибрагим Паша берёт руку госпожи в свою и с каким желанием и удовольствием касается её губами, выдерживая зрительный контакт.

Не выпуская её руку из своей, паша повернулся к Рустему, оглядывая его презрительным взглядом с ног до головы.

— Что-то случилось, госпожа? Я могу вам помочь?

Хюррем долго смотрела на визиря.

— Нет. Пока нет. Я пойду во дворец, паша, хорошего вам дня. Рустем-ага, — на последнем обращении Хюррем чуть кивнула головой и, встретив ответный жест, удалилась, оставив двух мужчин одних.

Сейчас, именно сейчас Хюррем Султан чувствовала себя маленькой девочкой: если страсть, что пылала между ней и Ибрагимом, была правдой наравне с осознанием полной зависимости друг от друга, то он слегка взревновал. И она находила это крайне забавным.

* * *

Хюррем покинула Топкапы следующим же утром, понадеявшись на лояльность Рустема и его выдающиеся способности по-паучьи плести интриги под стать ей. Необходимо было алиби, и султанша обеспечила его себе, вернувшись в Старый дворец на оставшееся время. Завтра наступит решающий момент: трёхдневный план государственного переворота закончится смертью падишаха. Сегодня должно было уже свершиться убийство Фирузе-хатун и выпуск в свет тайного указа о сокращении жалования янычарам. Шум был султанше на руку. И, наконец, сегодня ночью падишах умрёт от яда, который будет впитан в его подушку руками подговорённых наложниц. Никто не догадается, где была спрятана отрава, и не сможет кого-либо в этом обвинить. Не пойман — не вор, какими бы похожими на сговор ни были совпадения.

Пальцы холодели от одной мысли о происходящем, совесть что-то тихо бурчала на задворках сознания, но внутренние демоны ликовали — чувство правильности всё разрасталось и разрасталось. О, Аллах, и с кем, что самое главное, она собирается перевернуть эту страну?

Со своим злейшим врагом — тем, кто ещё недавно жаждал её смерти, тем, кто всю свою жизнь строил ей козни, кого и она сама ненавидела. Для неё Ибрагим Паша был личным ангелом смерти, палачом, которого необходимо было обводить вокруг пальца, чтобы выжить. А что теперь? Этот человек стал средоточием всего, за что она цеплялась. Он стал её спасителем, союзником, любовником, плечом, мужчиной, который, впервые за её жизнь, удовлетворял её как женщину, а не наоборот. С ним она чувствовала себя сильной, могущественной, по-женски желанной и вожделенной. Чувствовала равноправие между ними, отдачу. То, как Ибрагим касался её, с каким уважением смотрел в глаза, с какой самоотверженностью кинулся вытаскивать её из ада, — всё это прочными цепями привязало её к нему.

Но сейчас его реакция на её план оставалась для Хюррем загадкой за семью печатями. Несмотря на всю ту взаимную зависимость, что была между ними, и негласное согласие держаться вместе до конца этой адской игры, она понимала, что поставлено на карту. Если любые чувства к Повелителю у неё иссякли и превратились в отвращение, то ничего подобного со стороны Ибрагима не было — а оттого вероятность провала всё-таки присутствовала. Если паша узнает про её план и откажется ей помогать, что всё-таки было очень вероятно, то её действительно казнят.

И если бы Хюррем Султан была глупа, то подумала бы, что в этом и состоял его план — свести её с ума и заставить совершить государственный переворот, который и понёс бы её гибель вместе со всеми детьми.

Но она слишком хорошо знала Ибрагима, чтобы понять: всё серьёзно. И происходящее определённо не входило в его планы.

Или нет? Или всё же входило? Визирь был дьявольски умён и расчётлив, то суметь предусмотреть её строптивость, побег и попытку изнасилования мстительными товарищами убитых ранее разбойников…

Мнительность, разыгравшаяся ни на шутку, облила её холодным потом. Хюррем, бездумно доселе смотревшая в окно, приложила пальцы к задрожавшим губам. Он предаст её. Конечно же, предаст. Его план родился тогда, когда он был на неё смертельно зол, а значит, учитывая его искусные актёрские данные, разыграть весь этот спектакль было для него несложным делом. Она была женщиной, в конце концов. И он наверняка всё поставил на своё мужское очарование.

Он сказал, что она смогла перехитрить его, в ту ночь он действительно выглядел искренне подавленным, ничего наигранного она не видела, но...

Это просто был Он. Этим всё сказано.

— Паргалы Ибрагим Паша… — шёпотом выдавила сквозь зубы Хюррем, бегая глазами по покоям. — Ты не перехитришь меня. Нет, ты не поступишь так со мной, — на последних словах она вздрогнула.

Что она могла сделать? Процесс был запущен и остановке не подлежал. Поддержка со стороны визирей Дивана и их лояльность ей не могла сейчас быть пресечена — паши были готовы выступить на её стороне, когда случится переворот, Рустем наверняка уже успел ввести их в курс дела. Однако… чёрт возьми, нужно было что-то предпринять, пока паша не узнал о происходящем. У неё был один день, чтобы хоть что-то изменить. Возможно, сбежать из Эдирне? Неразумно, Ибрагим как ищейка — из-под земли достанет. Отпираться... Кого она обманывает.

Время кренилось к сумеркам, а больная голова Хюррем Султан не давала ей сил даже выйти из покоев: покрасневшие заплаканные глаза хаотично бегали по стенам, дрожащие пальцы теребили украшения, тело бессознательно шаталось из стороны в сторону. А в голове был хаос, она чувствовала себя потерянной, брошенной, преданной, не понимала, что происходит и зачем она решила совершить такой проступок, почему именно за три дня, почему переворот, по её убеждениям, должен был совершиться в день, когда подойдёт к концу срок вызова Ибрагима Паши, в чём был сакральный смысл этого, перебрала в голове все болезненные воспоминания, ковыряя свои душевные раны и постепенно погружалась в некое состояние истерики и психоза.

В какой-то момент, ближе к сумеркам, она сорвалась. Боль, которая мучила её тело уже даже физически, не давала ей продохнуть от рыданий и криков. Разорванная на куски психика, истерзанное сердце, расшатанные нервы, пошатнувшееся здоровье — всё это выражалось на её лице, которое было тёмно-серым, неживым.

— Госпожа, не надо! Боже мой! Ради Всевышнего, перестаньте! — кричала Эсма по весь голос, осторожно обходя крушащую всё, за что зацепится глаз, султаншу. — Стража! Стража, помогите! Скорее!

Слуги объединёнными усилиями пытались остановить госпожу, в некотором роде связать её, но Хюррем брыкалась, как сумасшедшая, не позволяя даже толком приблизиться к себе.

— Я умру, — повторяла она, как заклинание. — Завтра я точно умру… Ибрагим Паша… он убьёт меня… — женщина постепенно начала задыхаться; внезапно заболело сердце, и она схватилась за него, сжав ткань платья, будто пытаясь утихомирить режущую боль. — Ибрагим!!

— Хюррем! — громкие шаги спровоцировали её вздрогнуть всем телом

Дьявол всегда приходит, когда его зовут. В проёме дверей, растолкав плачущих от страха наложниц и растерянных евнухов, показался Великий Визирь. Увидев обезумевшее лицо султанши, он замер, словно заледенел. Их взгляды встретились, и он растерял всю свою уверенность, не смог дальше сделать ни шага в её сторону.

— Хюррем… — повторил он неуверенно.

— Паша, султанша бьётся в истерике уже который час, — дрожащим голосом пролепетала Эсма.

— Скажи всем, чтоб вышли. И заприте дверь с той стороны. Приставьте стражу.

— К-как прикажете, паша, — Эсма с прочими слугами беспрекословно повиновались.

Только услышав лязг ключей с той стороны, Хюррем сделала ещё шаг назад, и её тело содрогнулось в новой судороге. Резкая смена настроения на минуту обескуражила Ибрагима: теперь лицо Хюррем Султан выражало ледяную беспристрастность.

— Хочешь убить меня? Давай.

— Что с тобой, Хюррем?

— Оставь свои предисловия, — её руки накрыли горячее от температуры лицо. — Делай, что должен.

Ибрагим сделал пару испытательных шагов к ней, предусмотрительно выставив руки ладонями к ней вперёд, будто отгораживаясь от её возможного рецидива. Та никак не отреагировала.

— Что ты с собой делаешь?

В ответ молчание. Хюррем убрала руки от лица, и её глаза вновь увлажнились.

— Ты хочешь убить меня, Ибрагим? — спросила она. — Ты всё знаешь, верно? Ты наверняка всё узнал.

— Да, — не отпирался он, и она увидела в его глазах: это правда. — Я всё знаю.

— Как?

— Рустем.

Она вздрогнула.

— Он… предал меня? Сам пришёл к тебе?

Ибрагима, знающего о смертельной ненависти Рустема к нему, эта мысль даже повеселила.

— Нет. Сегодня утром я выпотрошил из него всю правду. А затем убил.

Это конец. Всё, чего боялась Хюррем, свершилось. Вот он — ад. Вот он — его вызов. Вот оно — её наказание. Вот он — сам дьявол перед ней. Хюррем молча опустилась на софу, опустив голову и закрыв глаза. Ибрагим Паша в пару шагов оказался перед ней и навис, как тёмное проклятие.

— Значит, в этом заключался твой вызов? — безжизненно спросила она, не поднимая головы. — Свести с ума, разрушить всё, из чего состояла моя нормальная жизнь, довести до предательства, привязать к себе, а затем отказываться убивать? Ты этого хотел? Ты настолько сильно ненавидишь меня?

Ибрагим, нагнувшись, скользнул руками ей подмышки, обнял за талию и поднял её истощённое тело, трепетно прижав к себе.

— Стал бы я поддерживать твою затею с государственным переворотом, если бы ненавидел? — он провёл одной ладонью по её влажным от волнения волосам и вздохнул. — Отказался бы сознательно, а не по принуждению, как ты, от всего, что имею сейчас: от верности падишаху, от принципов, от воспоминаний, от чувств, от семьи — ради тебя?

Хюррем замерла. Попробовала отстраниться, чтобы посмотреть ему в глаза, но Ибрагим пресёк это действие, настойчиво удерживая её.

Что он вообще говорил?

— Рустем успел подговорить нужных людей в Диване и поспособствовать изданию указа о сокращении жалования янычарам. Остальное, что я вытряс из его тела на последнем издыхании, доделал сам. Мои Чёрные янычары также на твоей стороне, готовы подавить любой бунт в городе.

— Значит, и Фирузе…

— Мертва.

— А Повелитель?

— Сейчас он раздавлен смертью фаворитки и не видит, как подговорённые мною наложницы исполняют твой замысел. Ночью государя не станет.

Хюррем поражённо выдохнула, пытаясь до конца понять всё, что только что сказал ей Ибрагим. Он… спас её? Нет, не просто спас: вновь вытащил из пропасти — парой слов, жестом. Одним движением он убил её и воскресил, прояснил голову, очистил разум от гноя и нарывов.

Как человек может быть и сатаной, и ангелом одновременно?

Внезапно её тело расслабилось, руки женщины взлетели и обвили его шею, губы нашли его губы и слились в бешеном ритме. То, как паша тут же жарко прижал тело султанши к себе, ощущая яростное желание и волнение, и как горячо стал целовать её шею, было подобно дикому урагану. Страсть, охватившая Хюррем, смешалась со всеми чувствами, что пылали в ней и так долго ждали выхода: вся та великая благодарность, вожделение, уважение, счастье, доля раздражения и непонимания — всё это с каждой секундой ласк и любострастных движений вновь возвращало её к жизни, возрождало. Рука Ибрагима бесцеремонно скользнула к её бедру, сжав ткань платья и принявшись тянуть подол вверх, задирая его, как только она, предприняв первый шаг, схватила обеими руками ворот его кафтана и тонкую ткань расписной багровой рубашки, рывком, с невесть откуда появившейся силой разодрав края одежды и обнажив его шею и часть груди. Мужчина тут же освободился от двух элементов одеяния и принялся расстёгивать крючки на её платье.

Хюррем чувствовала, что с каждой минутой смелых, раскрепощённых, каких-то отчаянных действий её ноги становятся всё слабее, а ещё несколько минут назад болевшее сердце бешено стучит, как самое здоровое на свете. Он крепко прижался обнажённой грудью к её телу и, обхватив двумя руками, более-менее бережно, как мог только он, бросил на кровать.

— Почему ты на моей стороне? — она слегка задрожала, когда его губы накрыли её ключицы, опускаясь всё ниже.

Принявшись освобождать её от оставшейся части платья, он слабо усмехнулся.

— По той же причине, по которой ты сейчас накинулась на меня.

Такая смелая, завуалированная констатация факта почему-то даже не удивила её, словно так и надо было. Ибрагим целовал её стихийно и немного грубо, но сладость этих ласк возбуждала султаншу с каждым вдохом и выдохом, которые становились всё тяжелее и глубже. Хюррем едва слышно застонала, когда визирь горячими руками коснулся её оголённого живота, затем скользнул одной ещё ниже, а другой за спину, высекая из её уст глубокие вздохи и вызывая лёгкие подрагивания тела, доводя её до предела.

Распалённые, верные друг другу, готовые отказаться от всего, будто остались одни друг у друга, они сливались воедино в едином ритме, с острым пониманием исключительности их союза. Хюррем не сдерживала стоны, когда он, чувствуя её наслаждение, задышал ещё громче, двигаясь ещё сильнее, обнимая её руками, водя по нежной коже пальцами, не позволяя ей пожелать открыть глаза. Понимание того, что завтра утром их жизнь радикально изменится, затухало от внутреннего жара и удовольствия от проникновений. Она ощущала его каждой клеточкой своего тела, и это чувство полноценности казалось почти неуправляемым. Сдавленные стоны слились в один звук, когда Хюррем почти до конца заполнила лёгкие судорожным вздохом, выгнувшись всем телом, а он осторожно вышел из неё, благородно решив пока не обременять её новой беременностью.

Пути назад нет. Они сделали свой выбор.

Выбрали друг друга.

Теперь всё изменится. Ни один из них не мог предугадать исход сегодняшней ночи, но обоих преследовало понимание, что судьба их ждёт так или иначе одна.

Они лежали, обнявшись, и не могли произнести ни слова.

— Признаться, я ожидал больше вопросов, — с иронией произнёс Ибрагим, растирая холодную кожу её руки своими пальцами.

Хюррем приподнялась на кровати и хитро глянула на него исподлобья.

— Я тебя насквозь вижу.

— Кажется, ты с час назад верещала, что я хочу убить тебя.

Закатив глаза, Хюррем отвернулась, подняла с пола тёмно-красную ночную сорочку и накинула на себя шёлковую ткань. Ибрагим с интересом наблюдал за ней.

— Куда-то собираешься?

— Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили хаммам, а сама попрошу Эсму привести мне массажисток. У меня… — она лукаво свернула в его сторону глазами, — спина затекла и ноги ноют.

— Должно быть, от долгих прогулок по этой комнате, — с деланной серьёзностью сказал он в своём старом стиле, чем вызвал широкую, но всё такую же хитрую ухмылку на лице султанши.

* * *

Хаммам и яблочный чай успокоили их нервы и погрузили покои Хюррем Султан в приятный интимный полумрак. Султанша возлегала на длинной софе, позволяя способным рукам наложниц массировать её тело и про себя с иронией вспоминая, что руки Ибрагима были парадоксально приятнее и умелее. Он, в свою очередь, тёмным, туманным взглядом наблюдал за ней из тени комнаты близ слегка открытого окна, его брови были немного сдвинуты — он очевидно раздумывал над чем-то серьёзным, и Хюррем, периодически бросавшая на него мимолётные взгляды, понимала, о чём именно.

— Переживаешь за Хатидже Султан? — она пыталась сохранить на лице невозмутимость.

Ибрагим приподнял бровь. Оба понимали, что имеет в виду султанша: узнав, что брата убили, и переворот вместе совершили ненавидимая ею Хюррем вместе с возлюбленным мужем, она просто умрёт. Или сойдёт с ума. Но и это приведёт к такому же результату.

— А есть повод?

— Ты сам знаешь.

Глубокомысленно помолчав, он всё же ответил —и его циничный тон обескуражил её.

— Когда всё случится, навредить себе сможет только она, не я.

— Только подумай, что она испытает завтра, когда всё раскроется, — Хюррем увидела, как визирь нахмурился ещё сильнее. — Может, стоит скрыть твоё участие в этом.

Он снова замолчал.

Хюррем сознательно подстрекала его спасти свою жизнь. Оставаться её союзником, но как бы вынужденно, мотивируя это желанием защитить шехзаде Мехмета от наверняка сошедшей с ума от ревности Хюррем Султан и оградить шехзаде Мустафу. Сыграть роль альтруиста.

Отозвав своих наложниц, женщина поднялась с софы и, поправив пояс халата, скрестила руки на груди, встав у другого окна и вглядываясь в темноту ночи.

Внезапно Ибрагим заговорил тем же холодным голосом того самого холодного стратега, который всегда был её врагом, а теперь был самым верным союзником:

— Мы либо свергнем Повелителя, либо умрём. Всё случится быстро, — она проглотила комок в горле, почувствовав, как накатил страх. — Но умрём мы вместе, не переживай.

Повисло долгое мучительное молчание.

Прольётся море крови. Его вызов, повлекший столько страшных для её рассудка и органов чувств событий, её жадность, гордыня и властолюбие повлекут за собой смерть тысяч человек. Кто знает, может, разрушится целая Империя из-за неё.

Но он будет безмолвной тенью следовать за ней.

— Что мы наделали?.. — спросила у него она спустя какое-то время. Мрачные чёрные угольки с недоверием ответили сверкающим от влаги голубым глазам. — Как мы дошли до такого?

Она съежилась под этим взглядом.

— Не теряй уверенности, госпожа. Никогда. Чем безумнее и сложнее то, на что ты решаешься, тем увереннее ты должна быть. Всё имеет свою цену. И переворот тоже.

Хюррем отвернулась, на её лице читалось большое беспокойство.

— Через несколько часов рассвет. Ожидание новости всегда страшнее самой новости, верно? — Ибрагим вздохнул и поднялся со своего ложа. Подойдя к султанше сзади, он коснулся губами её плеча, мягко и ненавязчиво поднявшись ими до уха и ровным голосом прошептав: — Умей останавливаться в своих беспокойствах, прежде чем тебе откажет разум, Хюррем. Это закон политики. Мы не можем остановиться, и назад дороги нет. Нельзя вернуть то, что я забрал у тебя, чего ты меня лишила. Но никогда не позволяй себе переходить границы допустимых переживаний, иначе проиграешь.

И вновь принялся хранить молчание, возможно, понимая, что она неизбежно, в силу своего женского начала, отклонит любые слова завуалированного сочувствия или холодной логики.

— Мехмет… Что будет с моими детьми, если мы проиграем? Если яд не убьёт Сулеймана, и всё раскроется?

— Я отдал приказ, не переживай. В случае твоей или моей смерти их тотчас сопроводят в безопасное место за границей.

К её горлу подступил комок, и она опёрлась на него — силы оставили её после произнесённым им слов. Он крепко сжал её плечи, будто стараясь передать ей крупицы собственного спокойствия, которого, как она понимала головой, тоже было немного.

— Если мы действительно проиграем, я найду способ спасти тебя, — спокойно сказал он. — Это будет сложно, но ты с детьми будешь в безопасности.

Хюррем издала слабый смешок.

— Скажи ты мне эти слова ещё тогда, когда я попросила тебя уберечь моих детей, многое было бы по-другому.

— Возможно.

— Ибрагим, а что, если…

— Молчи, — прошелестел он, выдохнув ей на кожу щеки, затем мягко подтолкнув её в сторону глубокого кресла.

Неизвестно, сколько они просидели так, бездумно глядя на то, как меняется расположение лунного света на коврах, как чуть светлеет на заре, но когда в дверь настойчиво постучались слуги, им показалось, что целая вечность.

— Ты готова?

Страх всё ещё сковывал её конечности, но пару глотков его уверенности она всё же сделала.

— Да.

Ибрагим слабо кивнул.

— Войдите.

Белое лицо гонца и его подрагивающие руки и пугали, и давали надежду одновременно. Жестом подозвав слугу, Ибрагим принял из его рук донесение из дворца. Юноша с надрывом, будто за ним гнались черти, выдавил:

— Повелитель скончался. Совет Дивана посадил шехзаде Мехмета на престол.

Громкий вздох Хюррем нарушил воцарившееся давящее молчание.

Война началась.

FINALE.