They've got time (джен)

Чепмен

Пайпер сверлила взглядом серо-белый потолок, опостылевший за время пребывания в Личфилде. Снова он над головой, вместо щита кровати — этот долбаный потолок. Пайпер иногда казалось, что даже когда она выйдет отсюда, этот кошмарный казенный потолок будет преследовать ее в кошмарах. И не только он.

Она и рада была бы сомкнуть глаза, но не могла: рука горела огнем, мышцы сокращались мелкими судорогами, а в носу до сих пор стоял запах жженой кожи. Ее собственной кожи. Откуда-то со стороны доносятся всхлипы, разрывающие тишину, словно удары, и эти всхлипы действуют на нервы. Новенькие... Они еще не умеют плакать молча, так, чтобы никому не мешать. Она тоже когда-то не умела и думала, что до ее слез хоть кому-то есть дело. Больше она так не заблуждается, слишком дорого это стоит.

Даже той, что спит внизу, той, что и подстроила это — все равно. Пайпер ее понимала — здесь каждый за себя. Это больше не удивляет, Личфилд перемолол ее, не оставив ничего от прежней, и, возможно, когда-нибудь, она соберет себя из этих ошметков, но только это будет уже не Пайпер Чепмен. Это будет нечто иное, совсем иное.

Но об этом думать некогда. Все, что у нее есть сейчас — это боль. Метка на руке еще очень долго не даст ей забыть о собственных ошибках, оставшись уродливым жженым шрамом на холеной когда-то коже. Когда-то это стало бы трагедией, но сейчас не тревожит. Пайпер знает, что есть кое-что важнее, чем сохранить целым тело — сохранить целой свою душу до того момента, как она покинет это место.

А тело... Тело заживет.

Воуз

Как обезумевшая, Алекс рассовывала записки по всей тюрьме — записки, что ни за что не дали бы ей забыть о том, что она сделала. Впрочем, она и так бы не сумела — слишком хорошо она помнит глаза того, кому так старательно зажимала нос, перекрывая воздух, пока они не закрылись.

Алекс могла быть кем угодно, но она никогда не была убийцей, даже не могла подумать о том, что может ею стать, но жестокий случай распорядился иначе. Выяснилось, что в ее случае все оказалось точь-в-точь как в дикой природе: или ты, или тебя. А Алекс, несмотря ни на что, хотела жить. Правда, как жить потом, после того как лишил жизни другого, она не знала.

Невозможно выкинуть из головы хрустящий звук разрезаемого хряща, после которого предплечье отделяется от тела и прячется в холщовый мешок — это теперь всегда с ней, кошмар наяву. Кто бы мог подумать, что отбывая наказание она совершит еще более тяжкое, на порядок более жуткое преступление, чем то, за которое ее посадили? Судьба любит смеяться над Алекс Воуз.

Она хотела бы быть такой хладнокровной, как Фрида, но, кажется, подобная невозмутимость приходит только с опытом. От этих мыслей Алекс, уже почти задремавшую, передернуло, и она, нашарив очки, подтянула к себе блокнот и карандаш, раз за разом выводя одно и то же имя, чтобы завтра рассовать новую порцию записок, которые, если попадут не в те руки, подведут ее под монастырь.

В отсеке напротив что-то сквозь сон бормотнула Лоли. Эта сумасшедшая... Если кто-то и станет тем, кто принесет однажды ей проблемы, так это будет определенно Уайтхилл. Но что можно поделать? Фрида предложила кардинальное решение, но... Алекс прикрыла глаза и представила себе распластанное на устланном мусорными мешками полу теплицы тело Лоли, и ее передернуло — карандаш выпал из пальцев и с легким стуком покатился под кровать.

Нет... Нет, нет и нет! Она этого не вынесет.

Николс

Если бы кто и мог в целом мире написать пособие о том, как стать громадным расстройством для родителей, и не только родных, то Ники справилась бы с этим пожалуй лучше многих других. Николс стряхнула пепел на пол душевой, и поняла, что это — единственное, с чем она смогла бы справиться блестяще. Хотя нет, пожалуй, натирание полов было бы вторым пунктом в этом списке.

Вообще, если бы учредили бы какой-нибудь дебильный конкурс, как в школе для старшеклассников, ей обязательно бы достался титул «Мисс Разочарование». Прежде всего, если быть честной, для самой себя. Можно говорить всем, что она чиста, и, пока хоть один человек во всем мире верит в этот бред, а стало быть, и в нее тоже, то все не так плохо. Рыжая пытается, это видно, и от этого только гаже. Лучше бы выгнала ее — Ники не в первый раз нарывается — чем бросать виноватые взгляды.

Странное дело — когда она сюда отправлялась, она думала, что где-где, а в тюрьме она сможет очиститься, не имея множества соблазнов. Оказалось, что здесь наркотики достать еще проще, даже денег не нужно, достаточно хорошо подвешенного языка.

Во всех смыслах.

Гонсалес

Заправить ткань под иглу, придерживая тонкое кружево, повернуть, пройтись строчкой обратно... Снова и снова, и снова. Флака подскакивает на койке, испуганно хватая ртом воздух, когда ей снится, что она застрочила себе пальцы. Видя заливающую все кровь, словно наяву, она понимает, как же на самом деле ненавидит шитье.

Трескотня машинки сопровождала ее сколько она себя помнила. Этот звук стал настолько привычным, что Марисоль спокойно игнорировала его, засыпая под него, делая уроки, слушая музыку... Мать брала много заказов, и игла не переставала сновать по ткани туда-сюда, копируя наряды звезд с глянцевых станиц в бюджетном исполнении «кутюрье» Гонсалес.

Она хотела немного — не стать такой же, как мать, для которой мир схлопнулся до ровной строчки перед глазами, в слепящем свете настольной лампы. Все, чего она хотела — это быть особенной, уникальной, и она была готова на все, ради этого.

Поэтому она и здесь. Засыпая снова, после неприятного пробуждения, Флака чувствовала, как ноют руки от тяжелой работы. Но это пустяки — в глубине души она была рада, что завтра, выйдя на работу, не увидит ни обрезков ткани, ни швейной машинки.

Ей-богу, лучше лопата.