Сны Аркхэма (гет)

«Зелень, проросшая в каменных стенах, скоро заставит Готэм вспыхнуть. Кто это?» — посмеиваясь спрашивает он.

Извечный враг его молчит. Его черная маска уже не кажется такой непроницаемой. Он видит глаза, не те пустые молочно-белые линзы костюма, а настоящие голубые глаза. В них растерянность, смятение и даже страх. Летучая Мышь Готэма, наводящая страх на весь город, теперь в его власти. Наконец звание лучшего стратега, главного умника его. Путь был долгим и тернистым, но он смог вырвать первенство из лап этого чудовища, а сейчас сделает то, что не смог сделать ни один из них.

«Я не собираюсь играть в твои игры, Риддлер!» — цедит сквозь зубы Бэтмен. В его голосе, помимо обычно суровости, играют нервные ноты. Почти незаметно, но обычно ровный тон дает сбой, подскакивает вверх. Как при вопросе.

Он любит вопросы и хорошие загадки. И терпеть не может, когда на него кричат.

«Риддлер? — переспрашивает он, посмеиваясь. — Я не Риддлер. Мое имя Эдвард Нигма. Врачи Аркхэма настаивают на том, чтобы их пациентов называли настоящими именами, Бэтмен. А как насчет твоего?»

«Мне надоели твои игры, Нэштон! — Летучая Мышь теряет терпение и даже тут, в самом безопасном месте на земле, в его разуме, начинает наступать, давить на старые болевые точки. — Никакой ты не Нигма, ты обычный маленький мальчик, глупый мальчишка, который решил, что он умнее…» — голос Бэтмена начинает походить на голос его отца.

«Хватит!!!» — кричит, срываясь на хрип, Эдвард, и картинка перед его глазами блекнет, размывается, как мираж. Нет, он так просто не отпустит его, только не сейчас, когда он так близко к тому, чтобы разгадать своего врага.

Еще несколько мгновений, пока Нигма переводит дыхание, мир, возведенный им, подернут дымкой, но вот, вместе с самообладанием все возвращается на свои места. У противоположной стены стоит, сложив руки на груди, Бэтмен. С виду он несокрушим, как скала, но Риддлер знает, что почти загнал его в угол. Его плечи согнуты под весом страданий всего города, над губой выступила испарина, а кулаки сжаты так плотно, будто ослабить хватку значит проиграть.

«Ну же, зелень, проросшая в каменных стенах, скоро заставит Готэм вспыхнуть?»

Он добился совершенства в искусстве головоломок. За время, проведенное в Аркхэме, только это у него и осталось. Его разум. Его главнейший инструмент. И он готов обратить его против своих врагов с новой мощью.

«Джокер», — отвечает Бэтмен.

«Джокер? Джокер?!»

Как предсказуемо. Нигма смеется, как ребенок. Враг пал, повержен, ошибся. Великий детектив и защитник Готэма с его навязчивой идеей просто не мог ответить иначе. Джокер. И Бэтмен. Две стороны одной медали. Настолько сосредоточенные друг на друге, что не замечают других игроков, разыгрывающих более изящные партии.

«Ты проиграл, Летучая Мышь! Снимай свою маску».

Рука Бэтмена медленно тянется к маске, и мир Риддлера вновь покрывается рябью. Нет! Только не сейчас, когда он как никогда близок к разгадке. Не тогда, когда он в шаге от решения одной из сложнейших загадок. Нигма падает на колени, кричит что-то неразборчивое, затем переходит на шепот и лепет.

Аркхэм к этому привык. Аркхэм изо дня в день наблюдает, как крушатся ожидания заключенных, врачей, посетителей. Аркхэм это и есть тень, сотканная их разрушенных жизней.

И почему это не приходило ему в голову раньше? Высокий черноволосый мужчина остановился у камеры Риддлера, задумчиво рассматривая скрючившегося на полу смертного. Смертный все еще хватался за обрывки иллюзий и снов, за обрывки материи, которой Морфей владел безраздельно с сотворения времен. Он мог бы подарить этому несчастному покой, мог бы сделать так, чтобы его сон никогда не прекращался, чтобы он остался в хитросплетении лабиринтов собственного истощенного разума, пока за несчастным не пожалует одна из его сестер. Смерть или Безумие. Но его не интересуют людские судьбы, так же, как и Смерть, и он не упивается своей над ними властью, как Страсть.

Разрушение. Его пропавший брат. В первых проблесках Просвещения он смог увидеть то, что другие Вечные не заметили. Человечество само справляется с собственным уничтожением. Разрушение перестало быть спонтанной, необузданной, дионисийской силой. Вместе с веком разума они отвергли длань божественного рока, и сами с методической точностью преступили к разрушению мира, в котором живут. Человечество перестало нуждаться в брате Морфея, и Разрушение ушел в добровольное изгнание.

Как слеп он был в погоне за собственными утраченными артефактами. Слеп и ослаблен. Но теперь ничто не мешает ему видеть ясно. Аркхэм — вотчина разрушения. И если его брат не здесь…

А когда Риддлер наконец вновь открывает глаза, то видит перед собой бледную фигуру в черном плаще. Новая загадка мгновенно оживляет его. Новый вызов. Наконец-то он сможет сыграть с кем-то еще.

Когда-то врачи пытались включить загадки в его терапию, но потом исключили их, потому что они вызывали у пациента приступы неконтролируемой агрессии. Эти глупцы так и не поняли, что их примитивные вопросы из детских книжек только оскорбляли Нигму, будто он действительно был каким-то глупым психом, недалеким идиотом, как его соседи по вынужденному заточению. Даже охранники перестали над ним подшучивать. С тех пор единственным его оппонентом был он сам.

— Отгадай…

— Риддлер, — ответил ему посетитель, не дослушав до конца.

— Но как?.. А впрочем…

— Сон, Морфей, Онейрос, Песочный человек, Король Всех Ночных Сновидений, Принц Историй… Называй, как хочешь, смертный. Я предугадаю каждый твой помысел, потому что ты находишься в моем царстве.

Еще один человек, который разрушает себя, пытаясь подчинить себе неподвластное. Морфей в последний раз бросает взгляд на Нигму и уходит. Исчезает в темноте коридора.

— Куда?!. — спрашивает Эдвард и захлебывается криком.

Каменные стены раздвигаются, уступая место просторному кабинету с картинами в золоченых рамах. Он оказывается привязанным к стулу, а напротив за дубовым столом сидит Кармайн Фальконе. Риддлер очутился в самом сердце Римской империи и не имел ни малейшего понятия как.

Дон Фальконе недоволен, и его гориллы вымещают недовольство патрона на Нигме.

— Собрался обвести меня вокруг пальца, Риддлер? — спрашивает Римлянин ледяным тоном и указывает тростью на несговорчивого гостя. Зеленой тростью с вопросительным знаком. Тростью Э. Нигмы. Гориллы тут же берут в тиски следующий палец, готовясь по первой команде шефа оторвать еще один ноготь.

— Нет, пожалуйста, только не это, опять, нет, не надо, — бормочет Эдди, трясясь от боли и унижения, слезы текут по его щекам ручьями, лицо краснеет, из разбитого носа опять начинает течь. И вся эта безобразная смесь из слюны, соплей и крови скапывает с его подбородка на пол.

— Ты обещал нам раскрыть личность готэмского мстителя, Риддлер. Ты взял мои деньги. Ты соврал мне.

Еще один ноготь падает на пол, а Нигма больше не может кричать. Он задыхается, не в состоянии вдохнуть, не в состоянии выдать ни звука, будто крик застряет у него посреди глотки. Он только раскачивается, как пациент психлечебницы в смирительной рубашке, из стороны в сторону, насколько позволяют ему веревки. А кровь и слюна все скапывают на постеленный поверх ковра целлофан. Кап-кап. Противно-звонкий, отдающий синтетическим бездушным шорохом звук эхом отдается у него в голове.

— Я не врал, Дон Фальконе… Я всегда говорю правду… — скулит он, раскачиваясь взад-вперед. — Я… забыл.

Эдвард Нигма забыл разгадку самой сложной загадки Готэма. И теперь лишь размытый образ мужчины в костюме летучей мыши преследует каждую его попытку вспомнить.

— Не ври мне, щенок! — рычит мужчина и бьет его по голове огромной ручищей.

Риддлеру не надо открывать глаз, чтобы понять, где он находится. Его самый страшный кошмар воплотился в реальность. Он опять маленький мальчик Эдди Нэштон.

— Ты пробрался в школу и украл ответы! — кричит его отец и бьет кулаком в висок.

Беззащитный мальчонка. Он тогда раз и навсегда понял, что люди злы и завистливы. Удар за ударом отец вбивал ему свою правду.

— Ты маленький мошенник! Ничтожество! Подлый воришка!

Каждое обвинение сопровождается градом ударов. Едди молит, чтобы это все прекратилось, чтобы его отец одумался, чтобы ему больше не было больно. Но разбитые губы кровоточат, ссадины на скулах невыносимо жгут, а голова идет кругом, его мутит и вот-вот вырвет на старые поношенные, его единственные штаны. И в чем он завтра пойдет в школу?

Все наконец подергивается спасительной пеленой, сквозь которую опять проступает силуэт мужчины в черном.

И на этот раз Нигма благодарен своему врагу за спасение.