Дело об избушке (джен)

Ох, не думала я, не чаяла, что покуда Никитка с Оленой по заграницам в путешествии свадебном веселятся, у нас новое дело наклюнется. Да такое дело хитрое вышло, что пришлось вспомнить молодость свою лихую!

Прошу прощения, что запамятовала, как обычно говорит наш участковый, сыскной воевода Никита свет Иванович Ивашов. Позвольте представиться — Баба Яга. В деле милицейском, что Никита согласно указу царскому создал, персона я не последняя. В народе меня теперь из-за этого бабкой Экспертизой кличут, а батюшка наш участковый экспертом по части криминалистики и колдовства обзывает. Но я не жалуюсь, мне, наоборот, это дюже приятно. Еще я квартирантка и домохозяйка, хотя в последнем мне завсегда Назим помогает. Назим — это, для тех, кто не знает, домовой кавказкой национальности. Я его наняла, когда мы опергруппой в Подберезовке отдыхали. Какую он пахлаву готовит — пальчики оближешь!

Еще мне в моих делах экспертных мой кот Василий помогает. Ну как помогает — он у меня породы не простой, а чародейской. Он и говорить умеет, хоть и не со всяким, и в зельях колдовских разбирается почище всякого травника, да и заклинания словно клубки разматывает. Одна беда — сметану любит до безумия. И как я только его не шпыняла за это, один Бог ведает, но все равно норовит к крынке заветной приложиться.

Ой, что-то совсем в сторону от истории отклонилась. Уж простите старую бабку, поворчать особливо любящую о том о сём.

Вернёмся к моей истории. Через недельку, как наша опергруппа в последний раз прищучила Кощея, этого козла беспардонного, прошу прощения, вырвалось, Никитка с молодой женой своей Оленушкой, бесовкой бывшей из слуг Кощеевых, выправил у царя Гороха отпуск и отправился в путешествие по загранице. Не буду врать, всплакнула я, его провожаючи, но только кибитка, что в даль уносила сыскного воеводу, из виду на горизонте растаяла, как сразу завернула ещё одну сладкую парочку — Митяя и Маньку — в деревню их родную, Подберезовку. Конечно, без них совсем скучно, но и с ними сладу никакого, оба ведь уже шалопаи известные, глаз да глаз за ними нужен. А я тоже отдыхать иногда хочу от постояльцев своих шалопутных, да и от расследований преступных.

Разогнала я все отделение в отпуск, да и села, пригорюнилась что-то. Хоть устала я от расследований этих криминальных, но душа болит — приключений просит. Но день прошёл без происшествий, только воспоминания о приключениях опергруппы нашей весёлых грели душу мою.

Заходил пару раз Фома Силыч с докладом. Фома Силыч, для тех, кто не знает, — это Фома Еремеев, сотник сотни милицейской, опергруппе приданной в усиление. Ему Никитка строго-настрого приказал перед отъездом во всем меня слушаться и обо всем, что в городе нашем Лукошкино происходит, докладывать. Фома — парень честный, службу свою знает, да честь мундира милицейского бережёт. Он, конечно, меня побаивается, ещё, наверное, с того превращения в лягушонка, но уважает, докладывать пришёл чин по чину. Жаль, что в городе ничего преступного, с чем без меня стрельцы не сладят, не произошло. Только двух мужиков в поруб днём закинули, за пьянку беспробудную, вот и всё.

День прошёл и ночь прошла, такая же тихая на происшествия. Ранним утрецом встала я по привычке, ещё до петухов, и за готовку вместе с Назимом принялась. Только тогда чухнули, что отделение пустым стоит, когда весь стол едой заставили, да я пошла Никитку будить. Вновь опечалилась я. И решила выйти на крыльцо, своим глазом вострым, кажись, правым или левым, взглянуть, что в городе моем творится.

Тишина в городе стояла роковая, только птицы глупые что-то весело щебетали. Оглядела я улицы и кинула свой взор на двор. Стрельцы работают: кто дрова пилит, кто овёс, заготовленный с вечера, в конюшню носит, а кто воду из колодца носит. Гляжу и вижу, странность какая-то — пустое место у терема моего, что-то раньше ведь на нем стояло. Когда поняла, так взвыла, что стрельцов мигом смело со двора — со мной злой никто связываться не решился.

— Что случилось? — подскочил ко мне Фома и тут же, укоризненно квакая, скакнул вниз с лестницы. А неча мне под горячую руку попадаться! Ладно, попрыгал лягушонком и хватит, мне ты сейчас как человек и милиционер нужен.

— С моего двора кто-то увёл избушку на курьих ножках. Опроси возможных свидетелей и перекрой все выходы из города, — отдала приказ я расколдованному Фоме. Тот молча поклонился, козырнул на манер Никитки и начал отдавать приказания своим стрельцам.

Я же стала обдумывать, кто мог совершить такое злодеяние. Кощея я сразу отмела, он после того щелчка по носу, что мы ему давеча отвесили, долго ещё будет очухиваться.

Другим злодеям моя избушка как будто без надобности, да и все в Лукошкино знали, какова я в гневе.

В этот момент ко мне вновь подошёл Еремеев, за ним шёл стрелец Фёдор Заикин.

— Вот, у Феди есть сведения! — доложил Фома и, повернувшись к стрельцу, приказал ему: — Говори, Федя!

— Я-я-я к-к-когда у-у-утром в-в-встал…

— Ну-ка, подожди, стрелец. Это ведь тебе я обещала вылечить от икоты? — прервала я Заикина.

Тот кивнул. Я улыбнулась, подбоченилась, повела перед его лицом руками и быстро произнесла:

Утренняя — Ульяна,

Вечерняя — Маримьяна,

Третья тухнет-потухает,

Икоты не бывает!

И щёлкнула Федю по лбу. Тот потряс головой и ровным, спокойным голосом произнёс:

— Ой… Я что, теперь могу нормально разговаривать? Спасибо, бабуленька, спасибо!

— Ты давай не болтай попусту, а докладывай! — пресёк восхищённое словоблудие подчинённого Еремеев.

— Да, точно! Сегодня утром я видел отца Кондрата, который долго зачем-то стоял возле ворот нашего отделения. Избушка была ещё на месте. Потом я отлучился, а когда вернулся, избушка уже пропала, а Фома Силыч вопросы стрельцам задавал.

— Спасибо, Федя, заслужил благодарность мою и ватрушку! — порадовала я парня, а сама задумалась крепко.

Значит, отец Кондрат! Он давно на мою избушку зуб имеет! Нет, вы не подумайте, я в Бога нашего Иисуса Христа верую, а что колдую помаленьку иногда — так это же на пользу дела и общества. Вон Никитка давно уже уговорил божьих людей отделение освятить, ведь не сгорело же ничего от гнева Божьего.

А отец Кондрат хоть бывал в нашем отделении и как свидетель, и в порубе сиживал, но зла на нас никогда не держал. Знал ведь — за дело срок отмотал, за норов свой крутой! Но избушку мою он сразу не взлюбил. Бесовщина — вот как о ней говорил. Ладно, хорош разговоры разговаривать, нужно дело делать.

На допросе отца Кондрата пожелал присутствовать Фома. Наверняка решил, что я батюшку околдую. Невдомёк Фоме ведь, что моя вся сила колдовская против отца Кондрата — пустой пшик. Его ведь даже сам Кощей побаивается.

Допрос я провела по всей форме, наведавшись к подозреваемому в храм Ивана-воина. Там отец Кондрат мне поведал, зачем ходил ранним утром возле нашего отделения.

А ходил он затем, что якобы хотел защитить меня и моё колдовство от поруганий. Давеча комиссия приехала, из самого Ватикана, вот они и стали рыть все про наше отделение, да про меня. Чтоб они не попытались по глупости своей «сжечь ведьму вместе с её богомерзким милицейским подворьем», отец Кондрат и благословил повторно ранним утром все отделение. Избушку он не трогал, хоть и кривился на неё, чего не отрицал. Выслушав показания отца Кондрата, я сразу смекнула, что он не врёт. Я ведь мужскую брехню за версту чую.

Отпустив его, я вместе с Фомой Силовичем направилась к царю. Он для меня — последняя инстанция. Робею я, его увидев. Ведь не Никитка я — перед царём-батюшкой не чинится, да и покрикивать на него. Горох оказался с понятием — меня завидев, потерянную да грустную, штоф достал, стол организовал, да за яствами всякими и наливочкой потихоньку спросил, что у меня плохого случилось, что гнетёт душу мою старенькую.

Узнав о деле странном с исчезновением моей избушки на курьих ножках, царь осерчал. Знамо дело, он сам на избушке моей катался, да самому Кощею пушкой из неё угрожал. Вышел он к народу и поручил людям под знамя милицейское встать, да избушку украденную вернуть.

Услышав царский наказ, Лукошкино встал на дыбы. Народ кинулся искать мою избушку с таким рвением, что я аж прослезилась.

Но до вечера избушка так и не нашлась. Кое-как я задремала, запланировав новые ходы в поиске моего имущества.

Наутро проснулась от неожиданно грозного урчания Васи. Огляделась, а он, шельмец, ко мне с хищным видом подбирается. Да не только он, позади него Назим, улыбаясь, с ножом на меня потихоньку идёт. Взмахнула я крыльями и взлетела под потолок…

Крыльями?! Ой, божечки, это кто же меня, Бабу Ягу, превратить в кукушку умудрился?

Вдруг меня поймала чья-то до боли знакомая рука и запихала в клетку из еловых прутьев. От переизбытка эмоций я потеряла сознание.

— Вот и свиделись, зазноба! — ласково произнёс чей-то голос, когда я пришла в себя. Быстро оглядела себя — уже человек, а не птица. Глянула на похитителя моего и ахнула. Леший, давний знакомец, да влюблённый в меня по уши! Ох, стервец!

— Так, а ну-ка быстро мне отвечай, ты мою избушку покрал?

— Да, я! — улыбнувшись, ответил леший.

В ответ я кинулась на него с кулаками.

С трудом уворачиваясь от моих ударов, леший заорал:

— Да погодь ты, чумная! Вот она стоит, твоя избушка, в целости и сохранности. Я для того её покрал, чтобы с тобою свидеться. Что, тебе твой кот не рассказал?

— А я его и не спрашивала! — оторопев, остановилась я.

— Ну вот! А драться лезешь! Давай лучше за стол присядем да поболтаем, как в старые добрые времена.

Последующие события я вписывать в протокол дела не буду, только одно скажу: посидели мы с лешим душевно, и вернулась я в город только утром следующего дня. И вернулась не одна…