Жестокость (джен)

Тонкой тропинкой иду к тому месту, где ты нашёл своё последнее пристанище.

Медленно ступаю, словно стараюсь отсрочить это мгновение. Мне слишком больно идти к тебе сюда, но... сейчас мне это крайне необходимо.

Совсем некстати вспоминается первый курс.

Хотя... нет в этом ничего удивительного. Перед концом всегда вспоминается самое начало.

* * *

— Что я ему сделал, что он так взъелся?.. — В душе клубится такая обида, что, кажется, ещё чуть-чуть — и проглотит совсем. Перелистывание учебника по зельеварению едва ли от неё отстраняет.

— Чёрт, ну за что?!

Друзья разводят руками.

— Отработка, Поттер!

— Хах. Очередная... — мрачная мысль, так и не высказанная вслух.

Удивление. Растерянность. Гнев. Потерянность. Густая боль.

— Как думаете, он знает?.. — отчаянный взгляд в сторону друзей. Испуганные взгляды в ответ.

Нет... Он не мог этого знать и так ко мне относиться...

Не мог! НЕ МОГ!

Бег мимо бесконечных стен Хогвартса. Куда угодно, но только бы сбежать от этой мысли…

Удар.

— Какого Мерлина вы носитесь по коридорам, Поттер! Минус десять баллов с Гриффиндора!

Сердце замерло. Напряжённо изучаю твои глаза.

— Ты знал?.. — тихий вопрос. Желание подняться после столкновения и неудачного падения не возникает. В данный момент не так это важно.

— О чём ты? — так удивлён, что даже не обратил внимания на моё столь неформальное обращение.

От волнения в горле мгновенно пересыхает, но поясняю:

— О том, что ты мой отец...

Миг особенного внимания: чёрные глаза изумлённо расширяются. Значит, не знал?.. Надежда моментально поднимается в моей груди...

— Что за бред? — произнесено холодно.

...и надежду пронзает первый меч. Рука протягивает зажатое в маленькой ладони письмо, написанное дрожащим, явно женским почерком, со смазанным в конце «Лили Поттер».

Ты тут же выхватываешь жёлтый пергамент, разворачиваешь, и твои глаза быстро пробегаются по строчкам. Ещё раз. И ещё... Странное выражение появляется на твоём лице, но тут же скрывается за непроницаемой маской.

— Это чья-то идиотская шутка, Поттер. Весьма глупо подобному верить, — сухо сказано, без эмоций. Второй меч глубоко вонзается в мою детскую надежду.

— Не может быть! — слёзы предательски скапливаются в глазах.

Тишина. Твоё бесстрастное лицо, громогласное эхо:

— Это чушь, Поттер. Забудьте об этом.

Третий меч разрывает надежду на части.

— Ты лжёшь! Лжёшь!!! Я же вижу...

Вера склеивается по частям, чтобы снова и снова разрываться под холодным взглядом твоих глаз.

Загадки и тайны Хогвартса день ото дня отгоняют мрачные мысли. Однако боль никак не получается откинуть.

Гермиона уверяет, что ты хочешь навредить.

— Не верю, хоть убей, — устало произношу я.

Ты твердишь одно и то же. В один из дней даже грубо прогнал меня прочь... но я помню твой взгляд, когда ты читал письмо. Почему же ты говоришь неправду?

— Это зеркало отображает то, чего твоё сердце жаждет больше всего на свете. Поэтому всё в нём иллюзия, Гарри.

— Я знаю.

— Но откуда? — Дамблдор искренне удивлён.

— То, что я в нём вижу, никак не может быть правдой... — шепчу тихо, глядя, как зеркальный ты вновь обнимаешь меня за плечи и повторяешь губами фразу: «Ты очень нужен мне, сын».

— Это всё Квирелл! Я уверен, это он!

Нужно успеть, нужно достать философский камень раньше или хотя бы остановить, задержать.

Страшно?

Нет. Терять всё равно нечего.

* * *

Вот я и на месте. Ласково провожу рукой по надгробию, где значится лишь твоё имя: «Северус Снейп».

Отрывки воспоминаний догоняют меня.

* * *

Тело всё ещё болит после жёсткой схватки с монстром, зовущим себя Волдемортом. Но камень не потерян, а значит, всё в порядке... Из тьмы выходить тогда тоже незачем.

Иногда мрак чуть светлеет и концентрируется лишь в одной чёрной тени рядом, какого-то чёрта вновь и вновь заставляющей просыпаться. Она не пугает, но почему-то, когда она здесь, становится невыносимо горько.

Ты присматриваешь за мной... но почему же тогда так жестоко меня отталкиваешь?..

* * *

О, как долго я задавал себе этот вопрос... Неимоверное количество болезненных мыслей и догадок перебиралось мной настолько часто, что, казалось, мой разум вскоре стал ими располосован. Ведь едва идеи складывались в стройную теорию, как находился новый, совершенно не подходящий элемент и с мерзким треском разбивал её на острые, ранящие осколки.

Ответ я собирал по крупицам, злясь от беспомощности и обиды, пребывая в полном недоумении, когда видел подтверждения того, что тебе на самом деле далеко не всё равно. В самые опасные моменты ты всегда был рядом. До сих пор помню то ощущение на втором курсе, когда мне казалось, что за мной следует тьма. Её ли голос звучал из стен Хогвартса, я сначала не был уверен. Но потом понял, что, в отличие от тихого голоса, желающего «растерзать и убить», она не была чужой.

Ты был этой тьмой, неотступно и незаметно за мной следующей...

Присаживаюсь на колени рядом с могильным камнем и бессильно прикладываю к нему разгорячённый лоб.

В твоей речи я постоянно видел подсказки о том, что ты хочешь от меня. Наставления о том, как нужно действовать. Я слушал их, но и частенько игнорировал, за что ты наказывал меня ещё большей отчуждённостью. От возрастающего отчаяния мне казалось, что я рассыпаюсь на части. Не знаю, почему я никак не мог прекратить попытки, даже мысленные, быть к тебе ближе. Другие дети обычно почти сразу всё к чертям посылают... а я вот не мог поступить таким образом.

Снова спомнился второй курс. После той истории с василиском ты пришёл ко мне. Как тихо ты говорил тогда... Наверное, это был единственный раз в нашей жизни, когда ты просил меня... просил быть ребёнком, просил просто учиться и... жить. Жить полной жизнью, простой жизнью обычного школьника, потому что не всегда это может быть доступно. Ты просил меня верить тебе в этом сильнее всего прочего. Как я тогда отреагировал?

Ни черта я не понял.

И лишь продолжал на тебя злиться. Ведь я слушал, но, утопая в своей болезненной злости на твою отстранённость, не желал слышать того, что ты пытался мне донести. И вместе с тем изнемогал от разрывающего чувства любви к тебе за ту поддержку, которую ты всеми силами пытался скрыть. Да, пусть я следовал твоему наставлению, но я явно делал это недостаточно тщательно и без конца лез на рожон.

А смысл слов мне открылся позже... Гораздо позже. Когда эта красноглазая мразь восстала, а меня ткнули носом, как котёнка, в правду о пророчестве и о том, что я чёртов «избранный». Сразу после того как погиб Седрик Диггори...

* * *

— Почему ты мне не сказал сразу?! Зачем вы столько лет утаивали это от меня! — кричу я, сидя на полу в кабинете Альбуса Дамблдора.

Вы только что открыли мне правду, и я не знаю, как с ней справиться. Слишком много событий произошло в последнюю неделю: Седрик был убит на моих глазах, тёмный ублюдок восстал, я узнал, что ты когда-то был Пожирателем Смерти. Да, пусть ты недолго им был, всё же это меня ошарашило. Я не так давно покинул больничное крыло после всех потрясений, а теперь мне раскрыли это грёбаное пророчество...

* * *

Сколько же часов вы приводили меня в себя, то успокаивая, то вновь возвращая к ужасающей реальности? Я уже не помню. Казалось, на это был убит целый вечер. Я снова злился на тебя, но смысл всех твоих поступков наконец-то открылся мне. Всё наконец-то встало на свои места. Кусочки мозаики сложились в тёмную, болезненную, но всё-таки ясную картину... Всё это время ты оберегал меня от правды, потому что знал, какая судьба меня ожидает и чувствовал, как мало свободного времени мне отпущено.

* * *

Дамблдор оставил нас одних в своём кабинете. Сидя в кресле перед его столом, я прячу лицо в ладонях, стараясь так же спрятать, подавить в себе дрожь и всеми силами отогнать от себя ощущение леденящего холода, что дерзко стремился пробраться в моё тело, а затем и в душу. Внезапно твоя ладонь опускается на моё плечо. Такая тёплая и поддерживающая. Я медленно поднимаю взгляд и, наверное, впервые вижу тебя без вечной маски. Нет в твоих глазах холода и презрения, которыми ты меня окатывал на публике уже столько лет, нет в твоём лице и тени того человека, которым ты прикрывался всё это время.

Боль. Боль и безграничное сочувствие заполняют твой взгляд. Ты обходишь кресло и присаживаешься на корточки напротив меня, беря мои ладони в свои.

Это ощущается настолько близко и откровенно, что последующие тихие слова, что ты говоришь, звучат так естественно и по-настоящему:

— Мне жаль, что твоё детство кончилось так рано, сын.

Эта простая фраза вызывает невероятный всплеск эмоций и мыслей о том, что я мог бы сейчас начать тебя обвинять, что ты сам виноват в том, что не дал мне ощутить это детство так, как было возможно... но в тот же миг я отчётливо понимаю: не было иных возможностей. Слишком много приходилось учитывать. Слишком много стояло на кону. А ты всегда поступал так жёстко, потому что считал это лучшим вариантом для меня. Если бы не то посмертное письмо, что попало ко мне на первом курсе, всё было бы проще. Что ж... я думаю о том, что мама, скорее всего, тоже поступала из лучших побуждений. Конверт ведь явно пришёл примерно в одно время со всеми Хогвартскими письмами, но в той суматохе затерялось, и я нашёл его куда позже.

И сейчас я ощущаю тепло твоих ладоней, смотрю в чёрные, такие родные, глаза и осознаю: не в тебе была вся эта жестокость, а в самой моей жизни. Не знаю, чем я провинился в прошлых жизнях, и если они были, то я, видимо, сделал что-то действительно ужасное.

— Папа... — срывается с моих губ, и горячие слёзы заполняют глаза. Я тянусь к тебе, соскальзывая на пол и пряча лицо у тебя на груди. А ты впервые не отталкиваешь, а обнимаешь меня, скрывая в складках своей мантии, позволяя мне изливать обжигающим потоком всю ту боль, отчаяние и смирение, что я ощущаю, что вырываются из меня разрывая внутренности, ломая кости...

* * *

Сейчас я сижу перед твоим могильным камнем, чувствуя его холод и лёд всего окружающего пространства. И слёз уже нет. Глаза жжёт, но последние слёзы были даже не в то лето перед пятым курсом, не в тот момент, когда я в первый и последний раз чувствовал тебя так близко...

* * *

Мрачная радость поднимается во мне, когда я вижу членов Ордена Феникса, которые говорят, что отведут меня в Штаб, и щемящее чувство счастья, когда я вижу тебя там. Ты снова отстранён... но уже не так, как раньше. Скорее, собранностью и серьёзностью ты руководствуешься. Что неудивительно, ведь мне предстоит много узнать и многому научиться. Отнюдь не светлому и радостному.

Боевая и защитная магия, ментальная защита... Это тяжело. Я мало сплю из-за высокого уровня напряжения и долбаных кошмаров, насылаемых тёмной мразью, но это не ослабляет моей решимости. Тогда, в кабинете директора, прежде чем расстаться ты сказал мне: «Теперь ты должен быть сильным. Сильнее, чем прежде», и я каждый день подтверждаю то, что на этот раз я очень хорошо тебя понял, отец.

— Представь себя птицей в свободном полёте, не знающей никаких оков, не знающей правил, не знающей замков и клеток... плыви в этом чувстве, — тихо говоришь ты мне во время уроков окклюменции, настраивая меня на защиту моего разума. И я представляю...

В шоке слушаю директора, пока он рассказывает мне о крестражах, показывает различные воспоминания, дающие возможность узнать тёмного ублюдка в самом начале. Дамблдор раскладывает на столе обезображенный мною на втором курсе дневник Тома Реддла и показывает свою руку с почерневшими пальцами, на одном из которых тёмное кольцо, увенчанное треснутым чёрным камнем. Он выдвигает предположения о шести крестражах: помимо тех двух, это диадема Ровены Ревенкло, чаша Хельги Хаффлпаф, некий артефакт Салазара Слизерина и змея тёмного Лорда, через глаза которой я наблюдал видения на четвёртом курсе. В воспоминаниях зельевара Слизнорта, которые мне показал директор, говорилось о семи крестражах...

— У меня нет предположений насчёт седьмого, — задумчиво отвечает Дамблдор, отведя взгляд в сторону. — Будем надеяться на то, что он не был создан.

Тон его голоса мне совсем не нравится.

Лето уже заканчивается. Во мне столько всего нового, что мне кажется, что я почти готов...

С диким, истерическим смехом вспоминаю ту свою мысль в конце лета, когда вижу, как рушится защитный купол Хогвартса. В моей голове не укладывается: как Он сумел так быстро собрать свою армию?!

Снег окрашен алым и бордовым, почти чёрным цветом. Много лиц мелькает перед глазами. Над Хогвартсом стоит невероятный гвалт: выкрики заклятий, испуганные крики, голоса боли и потери — всё смешалось.

Директор передаёт мне склянку с серебристой жидкостью и говорит покинуть замок через портключ в его кабинете. Крестражи ещё не все найдены, а потому я не имею права вступать в бой сейчас. Я спорю, но он непоколебим.

Пал Дамблдор. Уничтожение крестража слишком сильно на нём сказалось. Мой отец и мои друзья всё ещё в этой мясорубке. Как я могу их тут оставить?! Через несогласную боль во всём теле пробиваюсь к замку. В голове орёт мой собственный голос, перемешанный с голосом отца и Директора, о том, что я не имею право умирать. Запрещено.

Иначе все эти смерти напрасны...

— Вот мы и снова встретились, Гарри Поттер, — торжествующее шипение заполняет всё сознание путаясь со страшной мыслью, что я всех подвёл тем, что попался.

«Только бы тебя не было рядом, папа», — в страхе думаю я.

Как в замедленной съёмке, наблюдаю твою схватку с этим чудовищем, то, как ты с диким, озлобленным рычанием заслоняешь меня от Него... Никто не смеет мешать вам. После нескольких мощных круциатусов и я не в силах что-либо сделать... Эта мысль бьёт сильнее прочих.

Зелёный свет проклятия освещает твою фигуру, прежде чем ты падаешь, больше не двигаясь. Кажется, что весь мир умер в этот момент. Жуткий утробный крик поднимается во мне, разрушая внутри всё до основания. Меня трясёт, и самая тёмная суть моей магии прорывается сквозь мою кожу, оставляя многочисленные раны на теле, и всё тонет в ослепляющем свете.

Открываю глаза и краем сознания понимаю, что живых Пожирателей Смерти вокруг нет, Лорда нет, а меня обступила толпа выживших студентов, учителей и Орденцев, тревожно смотрящих на меня. Я же прижимаю к себе твоё ещё не остывшее тело.

* * *

Итак... Последние слёзы были, когда я собственноручно поставил этот могильный камень.

Усмехаюсь.

— Я сильный, папа, видишь? Сильный.

В один миг я задушил в себе все чувства, желания рыдать, кричать и биться в агонии своей бесконечной боли. Я больше не видел глазами змеи. Я чувствовал, что её сознание поглотила эта мразь в жалкой попытке выжить после того магического удара. На этот раз ублюдок не был столь опрометчив.

Следующие пять лет пролетели в одержимом поиске оставшихся крестражей и их методичном уничтожении. Друзья и все близкие люди, что окружали меня, постепенно наблюдали мои изменения, пытались вернуть меня прежнего... но все их попытки разлетались о мою жёсткость и прямолинейность. В вопросах войны нет места ничему иному.

Больше не осталось крестражей, кроме одного. Я же посмотрел то воспоминание, что передал мне перед смертью Дамблдор.

Зло смеюсь.

Да, седьмой крестраж во мне, и я знаю, как его обезвредить...

Глубокий вдох и медленный выдох. Поднимаюсь с колен.

— Спросишь, зачем же я пришёл к тебе сегодня? Так и слышу суровое: «Уж не для того ли, чтобы в очередной раз пожалеть себя утопая в воспоминаниях?» О, нет, папа...

Вся эта жестокость, что я ощущал с самого начала жизни, давно выжгла из меня чувство жалости к себе.

— Знал бы ты, папа, как я сильно стал похож на тебя...

Даже сквозь магическую маску Джеймса Поттера, что была ко мне приклеена при рождении, видно твоё лицо. Мои волосы так же спадают на плечи, скрывая жёсткий взгляд хоть не чёрных,

но зелёных глаз, острые скулы и тонкие, сжатые в презрительной ухмылке губы, сдерживающие множество слов, выражающих все спрятанные в глубине души чувства. Чёрной тенью я стою над твоим надгробием, проводя тонкими пальцами по твоему высеченному на камне имени.

— Я пришёл к тебе за последним благословением, ведь я выяснил, где скрывается эта тварь... Да, папа, я иду туда. Один.

«И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой...» — так звучало пророчество? Что ж... сегодня всё решится. Скорее всего, сегодня ночью мы снова встретимся с тобой, папа, но даже в этом случае я принесу тебе Его голову как последний символ проявления жестокости этого мира. Мы откинем её прочь и сможем быть наконец свободными.