Занавеска из фломастеров (джен)

— Леночка, может, попьешь чаю с нами? — заботливо спросила пожилая, полненькая Мария Ивановна.

Девушка, сосредоточенно стучавшая по клавишам, помотала головой.

— Нет, спасибо, — заученно-вежливо ответила она. — Вот доделаю и...

«Вот доделаю и» уже давно было её девизом. С самого детства — вот доделаю уроки — и, может быть, разрешат посмотреть мультики. Вот допишу курсовую — и, может быть, пойду гулять. Обычно это самое «может быть» не наступало. Времени на все не хватало.

Вот и сейчас — цифры уже расплывались перед слезящимися глазами, но она упорно доделывала работу, краем уха слыша разговор остальных, мирно чаевничающих за общим столом.

— Эх, молодежь... Когда же глупости творить, как не в молодости? А тут все работа — да работа... — вздыхала Мария Иванова.

— И не говори, Маш, — вторила ей соседка, такая же пожилая, но не располневшая с годами. — Поглядишь на нынешних детей — все строчат, строчат... Хоть бы во двор вышли, побегали... Поиграли! Нет, прям как неживые, уткнулись в свои мониторы...

— А мой вчера натворил, — светло улыбнулась Мария Иванова, — прибегает, за руку тянет: «Пойдем, баба!». Я за ним — и рот как открою! Сорванец всю занавеску в комнате фломастерами изрисовал! Уж я на него! А пригляжусь — батюшки! А там и солнышко, и птички, домик наш... И колобок эдакий... И подписал, старательно, большими такими буквами «БА-БА». Смотрит на меня и улыбается, сладкий мой — это тебе, баба! Тебе!

Леночка хмурилась, глядела на монитор. Терла глаза. В ушах звенели восторженные речи коллег, охавших про загубленную фломастерами занавеску. Совместно решили, что на такое — не жалко.

— А вот на той неделе... — начал кто-то.

— Да-да, я... Ох! — Мария Ивановна вскочила, расплескав чай. — Леночка?!!

Девушка, безвольно обмякнув в кресле, что-то слабо промычала. Совместными усилиями её кое-как привели в чувство, старательно побрызгав в лицо водой. Открыли окно, усадили поближе. Кто-то причитал про духоту,

Мария Ивановна все норовила напоить крепким чаем, приговаривая, что это первейшее средство от обмороков.

Лена только слабо отмахивалась. Дико болела голова, перед глазами плясали темные точки.

— Все в порядке... Я доделаю и...

— Никаких доделаю! — строго отрезала Мария Ивановна. — Ты сейчас же идешь домой и отдыхаешь! И не смей спорить!

Командный тон сделал свое дело, и Лена покорно подчинилась. Собралась, накинула старое, но чистое и целое пальтишко. Кто-то порывался проводить, но она, даже не разбираясь, кто это был, честно сказала, что ей лучше.

Было странно идти не по вечерним улицам. Она настолько привыкла к темноте и тусклым огням, что чуть не прошла мимо поворота во двор своего дома.

И только закрыв за собой дверь, Лена поняла, что у нее впереди не пара часов на краткий ужин, телевизор и сон, а почти полдня, которые нужно куда-то деть. Голова за время прогулки прошла, все дела были сделаны в выходные, и она в ужасе представила, как неприкаянно слоняется по дому, беря в руки вещи, ставя обратно и так минута за минутой, час за часом.

Впору взвыть.

Она бы включила телевизор, но не переносила эти слащавые, напыщенные речи. Даже сериал-то по вечерам смотрела только из вежливости — чтобы было, что обсуждать на работе.

Разделась, нарочито медленно помыла руки, распустила волосы из тугого пучка в простой домашний хвостик. Шагнула в комнату. Прошлась кругом, заглянула на кухню. Есть не хотелось.

Спасительным кругом, брошенным утопающему, стал взгляд на дверки антресоли.

Конечно же! Ведь которую неделю хотела там разобраться!

Но все было некогда. Один выходной Лена стандартно проводила у матери в деревне — вставала ни свет, ни заря, тряслась в жаркой или промерзшей электричке. Машинально кивала, отдавала увесистый пакет с «гостинцами» из города — на самом деле, обычными продуктами, мать просто почему-то недолюбливала местный магазинчик. Помогала по дому, если стояло лето — в огороде, и просыпалась только к тому моменту, когда ехала обратно, в свою старенькую однушку. Второй день посвящался надраиванию квартирки до блеска — а там снова рабочая неделя.

Сказано — сделано. С балкона была оперативно притащена стремянка, стол сдвинут в сторону, на полу расстелены газеты и заранее приготовлены мешки для мусора, чтобы выбрасывать было удобнее.

На свет божий были извлечены пыльные отбитые банки, таз с потрескавшейся эмалью, чемодан со старой, окончательно поистрепавшейся одеждой. Лена старательно перебирала все, ненужное безжалостно складывая в мешок.

Старая вафельница и бабушкина трость были привычно отложены в сторону. Может быть, еще пригодятся... Начатая коробка пластилина, после некоторых раздумий, отправилась туда же. Мало ли...

Она уже почти дошла до стенки и думала было, что все разобрала, когда обнаружила на дне, среди пожелтевших от времени газет, старую папку. Сейчас таких и не делали уже. Потянув за завязанные смешным бантиком тканевые завязки, Лена неловко переступила, пошатнулась, взмахнула рукой...

Будто цветной взрыв прогремел на крохотной беленькой кухоньке.

Яркие цветы, чудесные звери и насыщенные, медово-желтые солнца усыпали все вокруг. Лена аж зажмурилась, вцепившись в папку и выставив её перед собой, как щит, а когда робко открыла глаза — то поняла, наконец, что это просто бумажки с её детскими рисунками. Чертыхнувшись, она слезла со стремянки и начала собирать бумагу, со злостью швыряя её во второй, полупустой мешок.

Но, постепенно, движения девушки перестали быть такими уверенными. Она все дольше держала в руках истрепанные листки. Внимательно разглядывала зеленых котов, красных коров и синих, видно тропических, лягушек. Потом и вовсе сложила их стопкой и принялась доставать из мешка те, что в запальчивости выкинула. Разглаживала тонкими пальцами неряшливые заломы.

На душе было как-то странно.

Погано и одновременно светло-радостно.

Лена и сама не могла понять, что с ней. «Это тебе, баба!» — вспоминался высокий, с придыханием голос Марии Ивановны, пытавшейся повторить интонацию внука.

Девушка наклонила голову на бок, будто птица, разглядывая лежащий на коленях листок. Желтое, кривобокое солнце освещало на нем таких же кривобоких человечков. Подпись была чем-то залита, еще тогда, давно, но смутно читалась. «Ма» угадывалось точно.

И как мама не выкинула это в мусор? Она всегда считала, что ненужным вещам в доме не место...

Лена встала. Положила папку на стол, завязала и вынесла мешки с мусором. Протерла на антресолях мокрой тряпкой, потом сухой, постелила свежие газеты и сложила туда немногое оставшееся. Потом села пить чай, глядя на так и лежащую на краю стола папку.

В голове вертелись какие-то странные мысли. Яркие, вырви глаз цветов, но так напоминающие о детстве фломастеры. Занавеска, изрисованная нерадивым внуком. Счастье в глазах бабушки, уже и не думающей ругаться на такой подарок.

Все слилось в одно, и Лена вздрогнула, поняв, что задремала, склонившись над полупустой, уже остывшей чашкой чая.

Все встало на свои места. И, неуверенно улыбнувшись, она побежала в прихожую. Торопливо скинула тапки, не нашла сразу сапог и сунула ноги в кроссовки, в которых выходила на лестницу. Накинула пальто, забыла завязать шарф — только кошелек с ключами торопливо проверила и выбежала на улицу.

Радостная улыбка становилась все уверенней и шире — ровно до тех пор, пока она не свернула в подворотню, к строительному магазинчику. Тут улыбка уступила место чуть смущенному выражению лица. Но Лена не сдалась и решительно толкнула дверь, входя в царство странных штукенций, болтов, винтиков, гаек и отверток.

Продавец общался с каким-то дородным мужчиной, и она тихонько шмыгнула мимо них, выискивая нужное.

Улыбка потихоньку отвоевывала обратно сданные, было, позиции.

— Девушка! — встретил её суровым возгласом продавец, седой, но еще крепкий, с внушительными, весьма выдающимися усами. Лена сжалась, будто маленькая нашкодившая девочка, которую вот-вот возьмет за ухо страшный учитель.

— Девушка! — продолжал тот. — Куда ж вы такое-то... Небось, рукодельничаете? Так вот поглядите сюда!

И он протянул ей набор из крохотных плоскогубцев и каких-то еще губцев, таких, круглых. Лена поглядела на их монструозные аналоги, сжатые в руках, и, снова заулыбавшись, уже спокойно обменяла на изящные, удобные копии. И по деньгам намного выгоднее вышло.

— Эк девка-то... — улыбнулся ей дородный, глянув на её сияющий взгляд. — Рукоде-ельница! Своей, что ли, купить... А что, пусть тоже так поулыбается!

Вспыхнув от смущения как маков цвет, Лена торопливо убежала, чувствуя, как бьется сердце. Предательница-улыбка никак не уходила с губ.

Уже дома, глянув на себя в крохотное мутное зеркало, висящее в прихожей, девушка ахнула. И как только додумалась такой из дома выйти! Растрепа!

Но потом рассмеялась, и вовсе сдернув резинку с хвостика. С наслаждением помотала головой. Волосы рассыпались по плечам, как в детстве...

«Ах ты распустеха!» — резанул по ушам мамин голос, будто живой, но Лена только упрямо поджала губы. Резинка вернулась на свое законное место чуть позже, но лишь потому, что так было удобнее. Закусив губу, девушка старательно размечала проволку.

Купленные по дороге пачки фломастеров уже были выпотрошены. Цветастые цилиндрики с красками ждали своего часа в отдельных пакетиках, а пластиковые трубочки веселой радугой рассыпались по столу. Непривычные к такому труду руки скользили, покрывались царапинами и украшались заусенцами, но Лена только закусывала губу и делала дальше. Ведь какая разница, что снаружи. Привыкнется — оно же, она точно знала, будет не в последний раз! Главное — как хорошо внутри...

Уже было почти за полночь, когда усталая девушка слезла со стремянки.

Старая дрель с трудом взяла стенку, приходилось налегать на нее всем весом, и то, два разнокалиберных винтика еле вкрутились. Но Она теперь была на месте. Тихонько шуршала на еле заметном сквозняке, покачивалась, ярким пятном выделяясь в полумраке квартиры.

— Надо будет завтра купить лампочки! — сама себе сказала Лена и, рассмеявшись, пошла убирать инструменты.

И потом, ложась спать, еще долго не закрывала глаза, обняв найденную в дальнем углу шкафа чудом спасшуюся от мамы мягкую игрушку.

Занавеска из фломастеров тихонько покачивалась в дверном проеме, обещая завтра новую, радостную жизнь.