Блюз неумирающих (джен)

Блэр важно трусит по ступенькам к Академии, наслаждаясь каждым шажком по прогретому за день камню. Лапы кошки пружинят бодро, а шерсть лоснится, отливая чернильным; кое-где в ней блестит седина — немного, совсем немного. За ушами чуток, на боках по мазку. Блэр стара по ведьмовским и кошачьим меркам, но совсем о том не переживает. Знает ведь: перекинься тут, подколдуй там, и не отличат от той, что жила лет с тысячу назад. Однако магией все равно не пользуется, а лестницу, все десять сотен белых-белых ступеней, штурмует систематически и на своих четырех. Ибо принципы.

Блэр поднимается на самый верх, лавирует в потоке студентов, но в лица их не вглядывается. Старше и младше, Мастера и Оружия — все дети тут одинаковы в принципе. Послабее тех, из команды старика Шинигами, но так и норовят что-нибудь оттоптать. Блэр не в обиде. Растянувшись во всю длину на перилах смотровой площадки, она жмурится на закат и нет-нет да мурлычет, отвечая на чью-то случайную ласку.

Город Смерти внизу тихо вступает в ночь.

Академия — место хорошее. Красивое. Семь жизней назад девочка Мака приносила Блэр сюда, чтобы вместе посмотреть на город с самой высокой точки на мили вокруг, и где-то позади все болтался беловолосый парень-коса. Кошка приходит смотреть до сих пор. Наблюдает вполглаза, как разрастаются в идеальной своей симметрии владения юного Шинигами, как распухает вширь и вдаль Крючочное кладбище, а ветер, что пахнет пустыней и чем-то горьким, тем временем белит шерсть на ее боках.

Все вокруг Блэр меняется — рано или поздно, так или иначе. Не меняется только Блэр.

Ну, и еще кое-кто.

Первая жизнь кошки-ведьмочки длилась слишком долго, но оборвалась быстро и небольно: лезвие косы в один удар, бескровно распороло тонкий живот, и Блэр исчезла, захлебнувшись в чем-то соленом, ужасном. Но тут же вернулась — лапы четыре, а не две, и хвост пистолетом. Любопытство сгубило кошку, а форма и облик не важны, ведь так? Наверно, это и нужно было сказать Маке и Соулу, уж больно ошалевший у них тогда сделался вид.

Смерть была в новинку для Блэр — неожиданный опыт, все такое — да и знакомства интересные завести удалось. В общем, в тот раз Блэр особо не переживала, как не переживала и далее, когда жизни начали убывать одна за другой. Всему свое время — уж кто-то, а кошки и ведьмы это знают наверняка.

Жизнь вторая утекла до нелепости неожиданно: мышата громили город и рыбную лавку, и не вмешаться Блэр ну просто не могла. Гадкие писклявые чудовища. Глазки крошечные, шерстка серенькая, одежка — ну коробка от жареной кукурузы точь в точь, а как друг на друга станут, так в башню Пизанскую обращаются, высоченную да пошлую. Но главное тут — усы. Острые, тонкие, хоть ножи ими точи; подставишься — пожалеешь.

Вот Блэр и подставилась. Заметила, правда, поздно — и отлились одной-единственной кошке слезки всех-всех мышек в истории Города Смерти. Зато доказала, что кто-то, а она за своих постоит. И еще раз постоит. И еще раз, и еще, и по мордам!

Жизнь третья растворилась в клубах вонючего пара на одном из заводов такой далекой России. Среди мазута и острых механизмов, среди труб и прессов, что одним своим видом навевали мысли невеселые и жуткие, — Блэр одолжила шляпу у капитана Летучего Голландца. И блестящую аки пятак лысину его прикрыла, когда невмоготу стало на нее смотреть. Маке с ребятами, к тому же, помогла. Хорошо тот завод горел….

И пусть, что один из посланных капитаном шипов Блэр все-таки достал. Ведь шляпы — это хорошо! Как и кошки. А уж кошки в шляпах — ну вообще заглядение.

Жизни четвертая и пятая потерялись где-то на страницах книги Эйбона. То еще приключеньице выпало, ибо одно дело извлекать малыша Шинигами из сомнительного болота в семь глав длиной, и другое — в процессе этого самого извлечения всем разом поменять пол на прямо противоположный. А коль уж кот отличается от кошки примерно так же, как ворон от вороны, кое для кого процесс этот без последствий не прошел…

В общем, обернулась Блэр котом, решила, что ничего, собственно, сильно не поменялось, и решила больше опыт этот не повторять.

Жизнь шестая была… да, кажется, счастливой. Колдовство перестало быть чем-то запретным, или воздух над Городом дрожать перестал, или старик Шинигами рассыпался в мелкую фарфоровую пыль — не суть важно. Блэр стало спокойно, вот что здесь главное. Здорово, как же здорово оказалось заниматься повседневными кошачьими глупостями, наблюдая, как взрослеют на глазах те, кого кошка-ведьмочка взяла под опеку много дней назад! Но чем старше они становились, тем сильнее скребли на душе Блэр серые гадливые твари. Щекотали, царапали, прикусывали, заставляя вспоминать, что люди умеют стареть, а жизней у них отнюдь не девять...

В то утро, когда квартирка Эвансов окончательно опустела, Блэр вздрогнула во сне, почувствовав, как что-то обрывается под кожей. Махонькое такое. Болючее.

Кошачья преданность — она ведь не хуже собачьей будет.

Жизнь седьмая длилась слишком долго, и Блэр была одна. Нет, встречи на раз, конечно, никто не отменял, да и память у кошек хорошая, а значит, (смутно) знакомые лица на улочках Города вплывали с ритмичным (ненормальным каким-то) постоянством. Но все же — одна. Как прежде, как раньше, в доме, где стены пружинили на ощупь и пахли семенами тыквы. Пока, наконец, не пришла к Шинигами — не как к мальчику, которого знала больше века назад, но к мужчине.

Он был последним из друзей Блэр, и Блэр была последней, кто помнил его ребенком. Идеальный правитель, действительно идеальный, — бессмертный Шинигами, казалось, тоже о ком-то тосковал.

А из одной тоски на двоих могло выйти что-то хорошее.

Жизнь восьмую Блэр разменяла на жизни беззащитных слепых малышей, что не давали спать неделями напролет и пахли одним лишь молоком. Через кровь и слизь, через боль и судороги — созидание противит природе ведьм, но Блэр, в память о девочке-с-черной-кровью, во что бы то ни стало пообещала себе быть хорошей мамой.

Чуть позже к ним пришел Шинигами — то ругался, то смеялся и все твердил что-то про окончательный союз между ведьмами и богами. Что именно, Блэр благополучно прослушала; обнимая лапами котят, она старательно ласкала кучу когтей, хвостов и самой нежной на свете шерстки.

На исходе жизни девятой Блэр завела привычку каждый день таскаться в Шибусен. Ждать.

…Поток студентов давным-давно иссяк; Солнце село, залитая черным Луна в идеале не покажется еще пару веков, а Блэр, дремая, загривком чувствует, что позади кто-то есть. И пусть шаг у него легкий, почти неслышный, шорох одежд и тени выдают гостя с головой. Блэр знает, он вышел из Академии, и потому оглядываться не спешит. Мурлычет только — с удвоенной силой, так громко, что у самой закладывает в ушах, и будто бы утешающе. Блэр знает, как утешать, хоть никогда этому не училась. Наверно, есть что-то такое в крови.

Подойдя вплотную, Кид Шинигами тянет к кошке руку — касается лба, проводит между ушами, зарываясь пальцами в блестящую шерсть. Лицо его скрыто за маской, фарфоровой, нестрашной, как у отца; Блэр поднимается на лапах и, бодая ладонь в тонкой перчатке, чувствует под тканью сухие белые кости.