По другую сторону ночи (гет)

"За порочной душой не придет светлый бог,

Значит, я заберу твой единственный вдох.

Только праведный дух обретает покой,

Ну а ты — чернокнижник, поэтому — мой...

Смерть за левым плечом твоим -

Прекрасна, как взгляд змеи,

Легка, как последний вздох.

Посмотри на неё, на меня посмотри,

Мой маленький мальчик, мой маленький бог..."

(«Последнее Испытание» — «Танго со смертью», первая версия)

Со стен захваченной крепости открывался необъятный вид на долину, на закате подсвеченную оттенками меди, крови и пламени. Мирные просторы всё ещё дышали битвой. Тлели, будто угли, которым с наступлением темноты предстояло погаснуть и остыть.

Искра этого бездымного пожара проникла и внутрь лагеря. То и дело мелькая с разных сторон, огненно-рыжие волосы Нолвенн отвлекали внимание. Шустрая, деловая, поди угляди... Иван поймал себя на том, что неосознанно начал следить за ней, словно волнуясь, не случилось бы ещё что.

Лучше было бы думать о предстоящей осаде Хорнкреста, но женщины и война, как известно, не терпели присутствия в мыслях чего-либо кроме себя, в том числе и друг друга.

Сама же Нолвенн оставалась уверенной, что ничего хуже пережитого предательства родным отцом с ней уже не могло произойти. Потому её твёрдым намерением было лично поблагодарить каждого, кто помог вернуть её к жизни.

Увы, солдаты уже не воспринимали речи тех, за кого они сражались, с тем энтузиазмом, который горел во многих в начале похода. А тесный круг приближённых герцога не спешил принимать дочь Оленя с распростёртыми объятиями. Муразель, выслушав её, с присущей ангелам высокомерно-холодноватой отстранённостью заявила, что делает всё во славу Эльрата, и воздавать хвалу стоит исключительно ему. Анастасия промолчала, одним взглядом давая понять, что воскресение из мёртвых — лишь начало испытаний в судьбе будущей императрицы. И одна только Танис приняла благодарность с тёплой улыбкой и пожеланием, чтобы в дальнейшем беды и чужие интриги обходили девушку стороной.

Но каким очарованием ни окружала бы себя волшебница, не зря прозванная Серебряными Устами, Иван знал её слишком хорошо. И видел, как нелегко было ей отступать в сторону, чтобы не стоять между ним и его невестой. Тем не менее, впервые она даже не пыталась изменить ситуацию в свою пользу. Она делала это исключительно из любви к нему...

Оттого всё становилось ещё сложнее.

...Когда среди моря палаток под стенами то тут, то там стали загораться огни, во внутреннем дворе крепости начали зажигать факелы, а из узких окон забрезжил тусклый свет, герцог наконец-то почувствовал некоторое успокоение. Ещё один день исчерпал свои сюрпризы, а ночь обещала быть тихой. На сегодня оставалось всего одно незавершённое дело, но на этот счёт Иван уже принял решение, в котором был уверен гораздо больше, чем во многих за последнее время.

У двери, к которой направлялся, он снова встретил Нолвенн. Заметив его, она улыбнулась — немного смущённо, до сих пор привыкая к серьёзности своей новой роли — и пропустила Ивана вперёд.

— Иди первая, — отказался он. — Я собираюсь занять мастера Йоргена надолго.

— Как скажешь...

В её списке оставался последний пункт; она как раз успела до ночи. Огневласая красавица вернулась на шаг и коснулась дверного кольца. Но, медля, она опять посмотрела на терпеливо ожидавшего её будущего мужа. В напряжённом молчании угадывался некий вопрос, который Нолвенн, очевидно, затруднялась даже сформулировать, не то что задать.

"Началось..." — вздохнул тот.

Он уже хорошо знал этот взгляд. Муразель, Амилькар, сведущие в истории дома Грифонов жрецы Эльрата в его армии, а теперь она... Вот только ему было всё равно. Своё мнение он менять не собирался. А выяснять, откуда так быстро растекались слухи, теперь уже было пустой тратой времени: усилиями Шеймуса на его репутацию их обрушилась целая лавина, от более-менее правдивых до совершенно абсурдных, едва стоило объявить о своих притязаниях на престол.

— Послушай... Или заходи, или не задерживай дело государственной важности, — потерял Иван терпение. — Он не мантикора, и не кусается. Разве что может утомить до полусмерти, если вовремя не остановить.

— О… нет, я не из тех, кто подвержен предрассудкам, просто... — та, обычно смелая и решительная, сама не ожидала, что будет так сложно облечь свои сомнения в слова. — Поскольку скоро я буду носить имя твоего рода, то... хотела спросить... почему он вам служит?

Иван хотел отмахнуться от вопроса, чтобы быстрее закончить, но что-то его остановило.

— Вот и спросишь, — пожал он плечами, не найдя, что ещё сказать. — Впрочем, вряд ли он ответит.

— И что, так всегда? — заинтересовалась Нолвенн. И, как ему показалось, даже немного расстроилась.

— Да нет, вообще-то, прямые ответы он тоже даёт. Только такие, что после них возникает втрое больше вопросов.

Она понимающе кивнула:

— Ладно, не буду тебя задерживать. Зайду завтра... может быть. Передай мастеру Йоргену, что я искренне благодарна ему за участие в моём спасении... Вот. Теперь всё можно забыть и жить дальше, правда?

Глядя, как она уходит вдоль по тускло освещённому коридору, Иван запоздало подумал о том, что, вероятно, должен был сказать ей кое-что. Да, помощь в опасном путешествии за её похищенной душой была неоценима. Но решимость сопровождать его мастер-шпион проявил не в тот момент, когда стало известно о возможности вернуть Нолвенн к жизни, а лишь когда раскрыл личности её убийц. Это герцог знал точно.

Но, действительно, почему он хранил такую верность Грифонам? Вопрос, которым уже давным-давно никто не задавался — как не обращали внимания на тень, сопровождающую каждый шаг в солнечный день. И тут Иван мог ограничиться только смутными догадками, как и его предшественники. Вероятно, здесь было замешано нечто из далёкого прошлого. А может, наоборот, Йорген рассчитывал на что-то в будущем. Знать бы, на что... Известные пророчества говорили о Соколах, но сколько неизвестных могло храниться в недрах Невидимой Библиотеки, подобно бездонной могиле вбирающей тайны и обеты, которые больше некому хранить, сны, исчезающие после пробуждения, и воспоминания, забытые даже самими Драконами? Впрочем, строить предположения о мотивах Безликого — самое бесполезное на свете занятие. Лишь единственный раз Иван был уверен в них, что и привело его к этой двери.

А теперь, как назло, его одолели нежданные сомнения, быстро переросшие в удивление, как он вообще мог быть в чём-либо уверен — даже в ближайших жалких нескольких часах до рассвета. Ночь, способная быть и покоем сна, и кошмаром... Темнота, в которой легко найти укрытие и тайным влюблённым, и отравленному клинку наёмного убийцы... Безмолвие, напоминающее и тишину сумерек в летнем саду, и немоту холодных стен склепа... Тьма никогда не ограничивалась одной стороной. Но герцогу не хотелось её искушать. Он слишком привык к советнику, каким его знал — нелюдимым, но всегда готовым помочь, спокойным во время самых бурных потрясений, что всегда отрезвляюще действовало на импульсивного Грифона, мудрым и преданным — и понимал, что в других обстоятельствах всё это могло оказаться лишь маской. Например, в таких, как встреча с заклятым врагом... Которую Иван как раз собирался устроить.

Но кто ещё мог выведать тайны и планы самого неуловимого преступника? И кому справедливее было бы позволить решить судьбу того, кто принёс бездну бед его собратьям и народу — чтобы суд свершился по их собственным законам? Иван знал: избавив себя от бремени решения, тем самым он принял наилучшее. Уж кто-кто, а Йорген его не подведёт. Даже если, пока лагерь спит, по другую сторону ночи будет темнее, чем обычно.

Шаги.

Поворот ключа.

Скрип тяжёлой двери.

Пленник с завязанными глазами замер, приостановив попытки освободить руки, и на слух повернул голову к вошедшему.

Прошло около минуты. Тот ничего не говорил. И не спешил что-либо предпринимать.

Губы Ваярона медленно растянулись в ухмылку. Он был готов ждать хоть всю ночь. Только ради подтверждения верности догадки.

На самом деле посланник герцога уже было собрался вернуть эльфу право зрения, но, едва стоило протянуть руку к повязке, что-то остановило его. Яркий проблеск в потоке тысяч воспоминаний, словно сверкнувшая монета на дне стремительной реки — и то странное чувство, когда размышления о том, кто мог бросить её с моста, вдруг заставляют вспомнить: ты сам, давным-давно... Не чтобы вернуться. А просто избавиться.

Багровые подтёки из-под окровавленной ткани не внушали надежды ни на что хорошее. И когда он развязал её, худшее подтвердилось.

Изувеченные, выколотые, выжженные глаза. Сломленные тело и разум. И агония — ничего кроме.

Коснувшись висков несчастного, он, насколько смог, приглушил боль, погрузив остатки сознания в сон — больше похожий не на мирную дрёму, а на безвозвратное падение во тьму забвения. Но это было единственное, чем он мог помочь.

Джордже. Так его звали, вспомнил Йорген. На его месте должен был оказаться он сам. Одно имя — в преломлении разных наречий, одна вина — верность во всём, кроме веры...

Такая кара — и за что? Всего лишь за поклонение другому Дракону и хранение фамильных традиций! Инквизиторы Эльрата, воспользовавшись начатой после смерти Вячеслава охотой на Безликих, объявили подозреваемыми всех иноверцев... и зашли слишком далеко.

И главное — эти зверства продолжались из-за него. Никому не приходило в голову заподозрить преданного советника Грифонов. Впрочем, мало кто был на самом деле заинтересован в поиске: пока тот не завершился, можно было так легко избавляться от неугодных соседей, донося на них... А чем больше Империя тонула в интригах, предательстве и лжи, тем сильнее укреплялась уверенность в заговоре детей Тьмы — и круг замыкался.

Сколько ещё должны пострадать? Сколько будет очерняться имя Грифонов, волей отчаявшегося наследника допускающих такое по отношению к своим подданным? Стоит открыться — и это закончится, вряд ли полностью, но хотя бы дети Кейт будут спасены: Антон — от непосильных по неопытности решений, Анастасия — от обвинений и позорной казни...

Когда он успел к ним привязаться? После долгих ли ночей у изголовья юного наследника, страдавшего неизвестным недугом и зависимого от единственного во всём герцогстве, кому повиновались неотступные голоса и кошмары? С момента ли, когда впервые был назван людьми другом? После того ли, как Маласса указала ему на ту, которой суждено было стать его сестрой?.. Он и сам не знал. Но помнил, что именно тогда, после пленения Джордже, он решил открыть правду молодому герцогу, понадеявшись на его благоразумие и доверие: ведь тот знал его с детства. Увы, страх перед чуждым и неведомым оказался сильнее, а голоса павших Ангелов — убедительнее...

Воспользовавшись промедлением, тёмный эльф попытался изловчиться укусить его за руку. Не удалось: тот словно на шаг опережал его мысли и намерения. Но успел снять повязку с его глаз — изумрудно-зелёных, ясных, нетронутых; после упразднения инквизиции в Империи больше не практиковали сожжение и ослепление магией Света, но эти, казалось, сами были готовы испепелить кого угодно пылающим в них огнём злобы.

— Не удивлён, что вижу тебя здесь, подстилка Грифонов... — прошипел их обладатель, до краёв наполняя каждое слово ядом и презрением.

— Я тоже рад встрече, Ваярон.

Пододвинув второе кресло, Йорген сел напротив — почти неподвижный, невозмутимый и наблюдающий молча, как шантирийские изваяния сфинксов. Ни проблеска мстительного торжества в пристальном взгляде, ни тени гнева на бесстрастном лице. Эльфа этот спектакль одного актёра не на шутку раздражал, но, как профессионал своего дела, требующего хладнокровия и расчёта, он всегда помнил о необходимости держать эмоции в узде самообладания, не давая ничему, кроме цели, управлять собой — а та была очевидна.

— Уж будь уверен: как только я выберусь отсюда и соберу остатки Клинков, мы припомним тебе всё, предатель... — продолжал Ваярон. Он даже не повысил голос: наоборот, чем больше делал упор на словах, тем тише говорил. Что придавало ему ещё больше сходства с пойманной коброй, шипящей из-под прижавшей её рогатины.

Мастер над шпионами, в свою очередь, тоже продолжал разыгрывать спокойствие:

— Тщетные старания. Вряд ли ты сможешь подобрать слова, способные оскорбить кого бы то ни было больше, чем уже удалось твоим делам. Предательство? Я лишь передал герцогу то, что сообщили мне главы кланов. Как между собой, так и с ним они хотели одного. Пожалуй, есть некоторая ирония в том, как твои попытки разделить их в конечном итоге привели к ещё большему объединению...

— Тогда вместе с тобой предали и они — не нас, но своё предназначение, данное Малассой!

— Вот так новости... Хочешь сказать, что знаешь её волю? Даже нам, её детям, она неведома. Или приписываешь богам свою собственную? Самомнение смертных не перестаёт удивлять...

Взгляд Ваярона зацепился за стол, где были разложены его личные вещи, принесённые Йоргеном. Сталь любимого кинжала маняще посверкивала танцующими бликами от огня факелов. Пленник прищурился. Второй, вслед за ним посмотрев в том же направлении, взял прихваченную из погреба бутыль.

— Вина? — предложил он, наполняя кубок.

— А я-то всё ждал, когда ты начнёшь свои загадки... Хочешь, чтобы я угадал, есть в нём яд или нет? — усмехнулся тёмный эльф.

— Единственное, что здесь отравлено — твоя душа.

— Благодарю, я воздержусь, — продолжал он презрительно скалиться. — Предпочитаю чай.

Сохранить сознание трезвым было важнейшей задачей, если он собирался выстоять в поединке с Безликим.

— Жаль. В этих землях великолепные виноградники, — тот отставил кубок в сторону. — К тому же, надо отдать должное людским изобретениям: пусть временно, пусть отчасти, они всё же помогают приглушить...

— Что?

— Например, это.

Ваярон дёрнулся, оглушённый обрушенным на его разум хаотическим потоком.

— Прекрати сейчас же! — потребовал он, силясь перекричать наполнившую его голову невыносимую какофонию.

— Хм... хотел бы я знать, как. В отличие от тебя, я живу с этим постоянно, — спокойно ответил второй. — Слышишь, как они зовут? Чувствуешь, как страдают в неволе? Видишь, как ничтожны твои попытки сопротивляться последствиям собственных действий?

Тот старался не слушать — ни его, ни сводящий с ума многоголосый зов. Еле сосредоточившись, он вспомнил, как Эребос учил его защищать сознание, и отчаянным усилием воли перекрыл связь.

— Вижу, мой дорогой брат не терял с тобой времени... — заметил Йорген.

— Ты ничего не добьёшься от меня! Ты и тени его не стоишь! — огрызнулся Ваярон, выведенный из равновесия настолько резким осознанием своей уязвимости.

Нет, преимущество было не на его стороне. Не теперь. Самодовольный предатель даже не моргнул ни разу с тех пор, как они оказались напротив друг друга. Одна из немногих деталей, на которую не хватало силы иллюзии. Но кто бы мог подумать, что подобная мелочь способна так нервировать?

— Что ж, тебе виднее: в той тени — его тени — ты провёл достаточно времени... На какое-то мгновение, когда я узрел в тебе последствия этого, я почти принял тебя за истинного ученика, воплотившего в себе таланты учителя... Но теперь я вижу, что ты — не более, чем очередная из его марионеток. Жертва, возомнившая себя мессией. Как мне судить тебя? Настоящий виновник уже покинул наш мир. Увы, его наследие продолжает отравлять тот...

Уж чего, а оскорбления памяти наставника Ваярон стерпеть не мог. И мгновенно вспылил, теряя остатки хладнокровия:

— Ты и не судья мне! Я — не раб, как ты; я — избранник бога! Когда молчат Драконы, отвечаю я. Ты же — трус, вечно прячущийся, перебирающийся от одних союзников к другим... Тебе никогда не завоевать доверие людей, но ты продолжаешь пресмыкаться перед ними, хотя рождён быть воплощением страха, власти и обмана! Как и тёмные эльфы, некогда бывшие гордым и великим народом, но растерявшие дары Малассы... Что ж, это место занял я — и я ещё покажу всем, что значит быть сыном Тьмы!

"С ним будет нелегко," — подумал Йорген, слушая эту тираду. — "В его мысли непросто проникнуть вовсе не оттого, что он искусен в защите — напротив, при верном подходе обойти её не составит труда — но потому, что разум его слишком искажён и замутнён безумием, повреждён зельем и ослеплён внушённой гордыней. Да, Эребос знал, за какие нити тянуть каждого... Отчаяние Салвина, тщеславие Маркуса... В конце концов он нашёл идеальное орудие — но даже такие ломаются со временем."

Не дожидаясь, когда тот завершит и переведёт дыхание, он встал с кресла. Его голос был всё так же тих, но возникшая холодная нота заставила Ваярона замолчать: он понял, что намеревался сделать Йорген, и это было таким крайним шагом, что, казалось, сама темнота в страхе плотнее забилась в неосвещённые углы.

Безликий собирался говорить правду.

— Мне безразличны твои притязания, эльф — как и твои преступления. Я не буду ни осуждать тебя, ни мстить. Месть — бумеранг, подобно тем, что мастерят орочьи племена, и едва стоит увлечься его перебрасыванием, как недолго забыть, кто начал этот порочный круг и зачем... Этого и хотел Эребос: чтобы, даже когда наша мать призовёт его в свои беззвёздные чертоги, посеянные им зло и раздор продолжали распространяться и действовать. Мы — одно, но я — не он.

"...И я не предам ни братьев, ни герцога, ни Йоргена — даже если это окажется взаимоисключающим..."

— Какое красноречие! И что же тебе остаётся делать? — издевательски поинтересовался тот. — Или так и будешь рассуждать, пока я не умру от скуки? Я ожидал чего-то более изобретательного.

Мастер-шпион глядел мимо него. Злосчастные выдуманные имена — своё, не бывшее своим, и чужое, не бывшее чужим — эхом уносились во внутренние бездны, подхваченные тысячегласным шёпотом. Но никто не мог подсказать, как играть три роли одновременно — и врождённую, и назначенную, и избранную. Никто не знал, где заканчивалась Тьма утешающая и всепокрывающая, мудрая и безмолвная, и где проходила безвозвратная грань зла, отчаяния и безумия; это было ведомо одной лишь Малассе. И ей, пролагающей непостижимые пути там, где не могли пройти другие, он доверился и позволил вести его.

— Доводилось ли тебе слышать сказку о двух змеях? — внезапно спросил он как ни в чём не бывало.

— О нет, только не это... — картинно зажмурившись, скривился пленник. — Беру свои слова обратно! Лучше бы меня пытали все палачи Империи, чем отродье Невидимой Библиотеки своими россказнями! Может, ты меня хотя бы развяжешь, чтобы тем временем я мог бы повеситься на этой же верёвке?

— Ты вовсе не ценишь чужие усилия, а ведь в таком состоянии рассказывать не слишком-то легко... — упрекнул совсем другой, но знакомый голос.

Открыв глаза, на его месте Ваярон увидел Соршана. Рот седовласого эльфа истекал кровью, во взгляде отражались боль и безумие. Он издавал мучительно-хриплые отрывистые вздохи, наводя на ужасную догадку о застрявших в горле острых осколках, но вскоре снова заговорил, будто бы из глубин памяти самого Ваярона — и это лишь добавляло зрелищу неестественной жути:

— Жила в подземной норе змея, считавшая себя самым ловким, самым опасным, самым совершенным созданием на свете. Никто не возражал ей и не стремился переходить ей дорогу. Ведь яд её был смертоносен, а нрав вспыльчив...

— И чего ты пытаешься этим добиться? Пробудить во мне совесть? — полюбопытствовал ассасин. Вид крови заставлял его сердце биться чаще, но он ни на минуту не забывал уроки наставника, не позволяя отвлечь внимание.

Ничего не ответив, Соршан перевоплотился в прекрасную чародейку. С ленивой грацией хищницы она обошла вокруг бывшего напарника, положив ладонь на спинку кресла.

— Давно не виделись... Помнишь, когда-то ты шутил, что мёртвая я была бы ещё красивее?

— Откуда ты зна-... Ах ты чёртова тварь, убирайся из моей головы! — заскрежетал зубами тёмный эльф.

Малвен рассмеялась, точь-в-точь как настоящая — звонко и лукаво. На её тугом корсете расплывались багровые пятна, а румянец юного лица уступал место мертвенной бледности.

— Итак, змея была уверена, что некому бросить ей вызов... Пока не встретила другую. Так же чудно переливалась чешуя незнакомки, так же юрко и грациозно скользила та меж камней. Зашипела первая от зависти: никто не был достоин сравниться с ней, даже близкая родственница... И она решила вызвать сестру на поединок. Не на жизнь, а на смерть, дабы осталась из них лишь одна.

Черты девушки вновь преобразились, и уже другая стояла на её месте. Ваярон пригляделся: он вспомнил её.

— Ах, легендарная Йештар Чёрный Шёпот! Что, мастер Йорген, каково знать, что я обвёл вокруг пальца твою лучшую ученицу? Если бы ты и ангелица не вмешались, план был бы исполнен так красиво и гладко... И она никогда бы ничего не заподозрила, думая, что действует по собственной воле!

— Разве твой собственный учитель не предупреждал тебя, что сны и память — не игрушки для смертных, и никому, кроме детей Малассы, не дозволено их касаться? Ты переступил опасную черту, и возврата может не быть... — укорил тот её голосом. — Но мы отвлеклись... Неужели тебе не интересно дослушать продолжение?

Стражники, стоявшие по ту сторону дверей, тараторили про себя молитвы Эльрату, прося укрыть от чёрного колдовства. Допрос был подозрительно тихим и затянувшимся, но вмешаться никто не отваживался.

Слова постепенно проникали всё глубже в сознание, подобно скальпелям искуснейших бальзамировщиков Эриша. Но эльф продолжал сопротивляться, пустив в ход все многолетние тренировки воли, упорства и самообладания, а также знания слабостей Безликих: не зря Эребос готовил его быть способным противостоять не только жителям надземья, но и собственным собратьям, месть которым вынашивал веками.

Тогда Йорген принялся за козыри:

— Две змеи сплелись в яростный клубок, но ни одна не уступала другой в ловкости и хитрости. Соперница постоянно уворачивалась. Наконец, распалённая сражением, зачинщица сумела впиться в неё зубами. Но торжествовала она недолго, почувствовав, что слабеет...

Теперь на Ваярона смотрел он сам — пугающе точное зеркальное отражение.

— ...И поняла, что второй змеи не было в помине, а приняла она за ту собственный хвост. Но было поздно. Так и погибла она от своего же яда, зависти и злобы.

Закончив, лже-Ваярон подошёл к свёртку с вещами и по-хозяйски принялся разбирать их. Настоящий едва удержался, чтобы не закипеть от гнева: такого он не позволял никому. Двойник осмотрел наточенный до совершенства кинжал, беглым взглядом изучил зашифрованные карты, с неотличимой от оригинала ухмылкой перебрал несколько подозрительных склянок...

— Руки прочь! — зашипел пленник. — Ты проиграл. Заканчивай этот маскарад!

— Что ж... Я вынужден признать: ты сильнее меня. Истинный преемник моего брата — и моего генерала... Мне остаётся только повиноваться.

Обманный морок начал развеиваться. Лицо истаяло до белой маски, а за спиной выросли теневые крылья. Настоящий облик порождения тьмы был прекраснее и страшнее любых иллюзий, какими бы соблазнами и кошмарами они ни бывали.

И тут — всего лишь на какую-то долю секунды — Ваярон вдруг поддался, в последний момент шагнув в сплетённую образами и словами паутину.

Нас много, и Йорген один из нас. Нас много, и Эребос один из нас. Всего лишь разные имена... но связь — не прерываемая ни расстоянием, ни временем. Что, если из общей памяти Безликих перед ним мог бы восстать его павший кумир? Что, если он и вовсе не погибал, а скрывался всё это время под чужой личиной, ожидая его, своего самого преданного ученика? Что, если...

Но даже этой мимолётнейшей надежды хватило, чтобы стало ясно: один из величайших гордецов сдался. Добровольно. И более того, охотно.

В ушах Ваярона звоном застыл его собственный разъярённый крик.

Иван изучал потолок.

Переплетения силуэтов веток и оконных решёток были бледны: луна скрылась с ночного неба. Но дрожание их становилось всё причудливее и беспокойнее. По-видимому, надвигался шторм.

Потеряв интерес к игре теней, будущий император отвернулся на бок.

— Тоже разбудила буря? — донеслось с другой стороны ложа.

— Я и не засыпал.

Подушки и покоящиеся на них распущенные волосы благоухали её приторно-пряными духами. Жар страсти давно остыл, и от него остался только этот сладкий и зыбкий призрак воспоминания.

— Отчего же? Что-то тревожит тебя, мой лорд?

— Вряд ли может спать тот, в чьей темнице — опаснейший ассасин Игг-Шайла, а в постели — прекраснейшая женщина Серебряных Городов.

Танис улыбнулась, но темнота ревниво скрыла это от Ивана.

В конце концов тот сдался её молчанию:

— Впрочем, да. Мне и себе-то самому не хочется признаваться, но... Спокойствие меня покинуло, и, похоже, насовсем.

— Это совершенно естественно, любовь моя. Только в сказках правители и воины никогда ни в чём не сомневаются, а правые всегда правы. Да и то не во всех... Пугает ли тебя знаменитая неприступность Хорнкреста? Или печалит нечто, что ты посчитал дурными предзнаменованиями?

— Нет, не страх поражения беспокоит меня. И не препятствия на пути, какими бы они ни были, — признался Иван. — А правильность выбора и груз ответственности.

— Не для того ли у тебя есть мы, твои преданные советники? — придвинувшись ближе, любовница мягко дотронулась до его плеча.

Слова — мёд, прикосновения — шёлк. Но даже в её объятиях не вечно блаженное забвение, даже её чарам не развеять тревогу навсегда...

— Есть решения, которые я должен принимать самостоятельно, — вздохнул он.

— Тогда пусть вместо нас держат совет твои сердце и ум, чувство долга и совесть...

— Но что, если между ними нет согласия?

Танис не ответила. Она поняла, что тот имел в виду.

— То, о чём ты думаешь — совсем другое дело. Не переживай о выборе, когда его у тебя нет, — тихо сказала она наконец. — Тебе нужно быть с ней. Примирить два герцогства, обеспечить признание и власть своим наследникам, посадить рядом с собой на престол знатную супругу. Не чужестранку, не безверную, но достойную тебя и Империи. Судьбе противится негоже, в особенности — когда она сама предлагает такой шанс. Не дано никому идти двумя дорогами...

— Я как раз недавно размышлял о том, кто избрал обе.

— Но он не человек, и пути его иные. Свет любви не достигает кромешной тьмы, в которой они пролегают. А ты... мой лорд, разве ты не любишь её?

Одну с нежностью, другую со страстью, а должен — с верностью. Одну душой, другую сердцем, а должен — разумом. Одну как сестру, другую как соратницу... а должен — как невесту.

— Люблю. Но разве возможно между солнцем и луной выбрать одно и прожить без второго?

— Ты и говорить начинаешь, как Безликий... — вздохнула чародейка. — Только он мог внушить тебе, что можно заменить что бы то ни было туманными иносказаниями и сделать вид, будто это одно и то же. Такое подходит мифам и поэзии, но жизни — не всегда. Или я сама повинна в создании подобного впечатления?..

— Нет, ты права. Я действительно пробовал думать, как он. Чтобы попытаться понять... некоторые вещи. Может быть, слишком увлёкся.

— Наши мудрецы говорят, что по-настоящему поймёт других лишь тот, кто вначале познал себя. Ведаешь ли ты сам, к чему стремишься и чего желаешь, мой лорд?

Иван задумался:

— ...Пожалуй, да. Я хочу, чтобы будущая императрица была не покорной тенью мужа и не бездушным инкубатором наследников, но верным другом. Пускай в нашем союзе не будет ничего, что могли бы воспеть менестрели — ни сказочной романтики, ни головокружительных интриг и страстей... но есть одно, что я не могу выбросить из головы. Помнишь, как мы объединились после битвы на полях Мэдоуфэйра, в которой я получил этот шрам? Ничего не скажешь, приукрасил себя перед свиданием с давней возлюбленной... Но в конце пути нас подстерегала ещё одна нежданная встреча.

Оба отряда направлялись в Талонгард. Синеклюв кружил над ними, привлекая любопытные взгляды.

— Это твоя птица? — спросил Иван, наблюдая за той здоровым глазом, свободным от сооружённой Каспаром зачарованной перевязи.

— В ней обитает магический дух, но нет; она сама нашла нас, — ответила Танис. — Я думала, это фамильяр твоего колдуна.

Ворон действительно больше всех был рад видеть человека в облачении священника-паладина, ехавшего следом.

— Я помню тебя! — прокаркал Синеклюв, опустившись к нему на плечо. — Ишь ты, снова в оперении Грифона? Где же твои крылья, ещё чернее, чем мои?

Бросив беглый взгляд на них, Иван повернулся обратно к спутнице:

— С чего ты взяла, что он чернокнижник? Мало ли кто приручает воронов...

— Я чутко чувствую магию иллюзий, — улыбнулась та. — А твой приближённый её не просто использует, а едва ли не излучает. Вопрос лишь в том, знаешь ли об этом ты...

— Конечно. Он занимает должность мастера над шпионами в нашем Совете.

— Что ж... тогда всё ясно.

— Припоминаю... — подтвердила Танис.

— ...И когда мы достигли Талонгарда, там нас ждала тётя. Оказалось, Синеклюв был послан ею.

— "Тётя"?! — переспросила некромантка. Её конь с горящими изумрудным пламенем глазами бил копытом и фыркал искрами при виде присоединившихся к Совету волшебников, но хозяйка придержала его под уздцы и снова обратилась к "племяннику": — Мы видим друг друга впервые, Иван Грифон! Ты хоть знаешь, кто перед тобой?

— Анастасия, моя легендарная родственница. Признаюсь, я не особо разбираюсь в вашей иерархии, но здесь, в нашем доме, ты — часть семьи и всегда желанный гость...

— Прекрати сейчас же! — прошипела она, перебив.

Герцог застыл на месте от такого поворота, но быстро понял, что та обращалась не к нему. Следуя за её взглядом, он увидел стоящего поодаль Йоргена.

Тот улыбался. Сдержанно, но совершенно явно.

— Перестань, — повторила она. В голосе задрожала порванная струна. — Это не смешно, это попросту жутко. Тебе не идёт.

— При всём уважении, моя леди... ни один иерофант, ни один император, ни один бог не запретит мне делать с этим лицом то, что я хочу, — тихо ответил тот. — Здравствуй, Анастасия.

— В то мгновение я понял, что мне не нужны клятвы вечной верности и любви, — завершил Иван. — Это всё, чего я хочу: видеть рядом кого-то, кто был бы моим поводом улыбаться... таким сильным, что ничто не смогло бы мне препятствовать. Чтобы понимать друг друга без слов. Больше ничего.

Оба замолчали. Танис выглядела печальной и непривычно смиренной, её возлюбленный — серьёзным и задумчивым. В тишине лишь холодный ветер ночной бури завывал где-то вверху в щелях узких бойниц.

Вдруг Иван по-мальчишески усмехнулся в подушку.

— В чём дело? — полюбопытствовала чародейка.

— Да так, вспомнил... Как раз после того случая... С нами был Кенте, помнишь? Потом он спросил у Йоргена, были ли они с Анастасией знакомы раньше. Знаешь, что тот выдал?

— Не осмелюсь даже предположить, — улыбнулась та.

— Он ответил: "я был и остаюсь служителем служительницы матери моей матери". Выражение лица Кенте было просто бесценно.

— Готова поспорить, когда падёт Хорнкрест, у Шеймуса оно будет ещё более запоминающимся...

— Не могу дождаться, — подхватил герцог. — Ах, Танис, моя Серебряная Роза... Не знаю, что бы я делал без всех вас.

Не сопротивляясь чарам звёздного блеска глаз, смотрящих на него с лукавством и теплотой, он притянул её к себе и поцеловал.

Выплеснутый в лицо кубок нетронутого благородного напитка вернул Ваярона в реальность. Отрезвлённый холодом стекающих за ворот капель и терпким запахом вина, эльф закашлялся и облизнул влагу с губ.

По ощущениям, череп раскололи, вынули содержимое, вывернули наизнанку и кое-как втиснули обратно.

— Лучше? — участливо поинтересовались у него. Голос эхом распадался на множество других, и каждый вторил на свой лад: с издёвкой или равнодушием, вкрадчивым шёпотом или гневным шипением, издалека или чуть ли не изнутри головы...

Успев мысленно перебрать все ругательства на известных ему языках, вместо ответа пленник лишь хрипло рассмеялся. В помутившемся взгляде снова зажглась безумная искра — даже ярче, чем раньше.

— Нам пришлось пересмотреть всю твою память, от скрытого тобой от нас и до скрытого ею от тебя, — пояснил Безликий. — Мы предупреждали, что если ты вознамеришься сопротивляться, будет только хуже. Отнимать тайны силой противоестественно нашей природе; благодари Малассу — уже мало что может повредить твоему и без того искажённому разуму. Что бы ни внушали своим последователям Ангелы, большинство из нас не заинтересовано в намеренном умножении страданий смертных: они прекрасно справляются с этим сами, а у нас есть задачи куда важнее.

— Однако, вместо них тебе явно больше по душе быть услужливой цепной шавкой герцога, готовой разнюхать след и вцепиться в того, на кого он укажет, — съязвил ассасин, разозлённый лёгкостью своего поражения. — Учитель бы сгорел со стыда, узнав о том, до чего дошли его собратья...

По бесстрастной маске и непроницаемому мраку в её прорезях невозможно было определить, задело ли это Йоргена. Он оставался безмолвен, но еле уловимые отголоски эха продолжали шептаться, обсуждая Эребоса. Ваярон интересовал их меньше: все его самые сокровенные секреты они уже успели разделить друг с другом, распробовать, запомнить и перепрятать, оставив только то, что советник пообещал передать Ивану.

— Да не молчи же ты так загадочно! Поговори со мной... — пленник больше не сдерживал желание поиздеваться напоследок над соперником: ему было уже нечего терять. — Решил, как лучше меня казнить? Поделись своими планами. И ничего не упускай: я люблю кровавые подробности...

— Необязательно опускаться до кровопролития, чтобы твои худшие предположения в сравнении показались детским лепетом.

— Ну конечно! Какой уважающий себя учёный муж, дипломат и шпион захочет пачкать руки? — глаза Ваярона лишь сильнее разгорались нездоровым огнём. — Дай угадаю... Доведёшь меня до окончательного безумия? Сломаешь волю? Заставишь публично раскаяться и броситься с башни? Или просто превратишься в мою мамашу и до самого утра будешь укоризненно смотреть на меня, а?..

Йорген отвлёкся, чтобы поставить на стол опустошённый кубок; тусклое серебро откликнулось тихим звоном. Даже когда он отвернулся, дюжина мерцающих аметистовых Очей Малассы продолжала пристально следить за эльфом. В этот момент последний разглядел шрамы, пересекающие крылья и руки Безликого — глубокие ожоги от световых цепей, побледневшие со временем, но оттого не менее заметные.

"Тебе уже не скрыться в толпе: это твоё истинное лицо, которое не спрячешь маской..." — подумал Ваярон. — "Как же ты жалок."

Голоса снова слились в единый поток, с сотней разных оттенков, от тёмного предвкушения до холодного гнева, требуя одного — возмездия. Но Йорген медлил.

Мысленно перебирая и оценивая их предложения, он вспомнил одну из излюбленных странных прихотей самого Эребоса: снимать перед жертвами маску. Мало чей разум был в состоянии выдержать взгляд в чёрную бездну, скрытую за ней — средоточие худших кошмаров смотрящего и запретных невыразимых тайн, способных свести с ума лишь мыслью о них. Но даже в кровавую эпоху Войн Древних собратья осуждали своего лучшего стратега за эту вольность, считая её вопиющим святотатством: сокровенное от взора и разумения должно было оставаться таковым, принадлежащим только им и Малассе. И, по иронии судьбы, много лет спустя именно потеря маски ослабила его и позволила группе смертных одолеть бывшего предводителя Безликих...

Но всё-таки ничто, даже подобное, не казалось достаточным, чтобы искупить деяния одного из величайших преступников Асхана. И так бы поступил Эребос, а не он... Чем бы они отличались, в таком случае? Чем тогда Тьма была бы лучше Хаоса, если приводила бы только к разрушению и ненависти? Неужели такой путь в конце концов был неизбежен для всех? И не от этой ли судьбы бежал он, став Йоргеном?..

— Мы избрали для тебя намного более жестокую кару, — объявил он наконец, приближаясь.

— Какую?

— Я исцелю тебя.

Ваярон не успел ни придумать ответ, ни заметить, что Безликий вновь назвал себя в единственном числе. Эльф был слишком занят попытками увернуться от когтей, тянущихся к его красивому лицу, искажённому гневным криком протеста. Игнорируя тот, Йорген закрыл рукой его глаза.

В черноте, первозданно-безупречной и необъятной, смертный был потерян для реальности и для самого себя: в ней угасали мысли и чувства, и ей было бесполезно сопротивляться, ибо совладать с ней могло лишь свободное от определений и форм — такое, как совершенное творение Малассы. Здесь была вечно жива древняя память её, очищающей мать-Асху от боли, отчаяния и кошмаров, принимающей всё худшее на себя — и растворяющее в себе... Тьма поглощающая. Тьма разрушающая. Тьма освобождающая...

На дне её была одинокая тень. Рыжеволосый эльф, кажущийся обманчиво юным. Проклятый всеми — и своим народом, и последними союзниками, и каждым уголком Асхана. Оставленный кумиром, чаяния которого не сумел оправдать до конца, и не сберёгший его наследство. Собственноручно зарезавший единственную, кто заботился о нём не ради выгоды, а искренне. Раб медленного яда, жертва своей злобы и гордыни, один в прожжённой ими пустоте...

— Ты! — воскликнул он. — Из-за тебя Клинков Эребоса больше нет! Ты подвёл его... ты убил её... ты позволил обмануть себя... Я тебя ненавижу!

Он бросился на Ваярона с обнажённым кинжалом. В следующее мгновение тот очнулся... И понял.

Им был он сам.

Он оказался не змеёй, а её хвостом.

"Возвращайся. Не оглядывайся на него. Теперь уже ничего не изменить."

...Дверь темницы противно лязгнула. Плечо ощутило сырой холод стены, а руки — долгожданное освобождение от верёвок.

— Оставьте нас, — потребовал Йорген. Стража не стала медлить: ни у кого не было желания спорить с Безликим в его настоящем облике.

Вряд ли он смог бы поддерживать иллюзию в ближайшие несколько дней. Требовалось восстановить силы: он истратил их слишком много. Образы, в которых он представал перед последним предводителем Клинков, были лишь отражением памяти того самого и не требовали особых усилий; но безумие, много лет укореняемое жаждой крови и зелья, стало настоящим вызовом.

Что-то блеснуло в темноте между решётками. Ваярон не поверил своим глазам: это был его конфискованный любимый кинжал.

— Милость Малассы всегда дарует выбор тем, кто не боится его сделать, — еле слышно прошелестел голос Безликого. — Мы оставляем тебе шанс бегства. Докажи, что ты достоин им воспользоваться.

Застрявший в горле тёмного эльфа слабый вздох — не то благодарность, не то проклятие — было уже некому услышать. Йорген исчез в тенях, оставив его в одиночестве.

Доползая и дотягиваясь до рукояти, Ваярон сжал её, как утопающий — край обломка корабля. Губы, дрожащие от тихой ярости, отчаяния и лихорадочного озноба, коснулись холодного лезвия трепетным поцелуем.

— Наконец-то... Свобода... — прошептал он.

— Что всё это значит? — кипятился Иван. — Кто дал ему оружие? Йорген, мне не нравится твоё молчание! Ты обещал за всем следить и контролировать происходящее у меня за спиной! Он мог сбежать...

— Ему была дана подобная возможность... и он ею воспользовался.

— Это серьёзное дело, а не повод для слагания притч! В моём лагере, в темнице моей крепости — сумасшедший убийца... с кинжалом в руке... и с перерезанным горлом — и слава Драконам, что только он один!

Пустота в прорезях неподвижной маски оставалась отрешённо-непроницаемой. Под этим взглядом пыл Грифона остывал, обдаваемый ледяным холодом глубинного трепета: на краю тёмной бездны не очень-то хотелось бить землю ногой и слепо метаться. Да и было уже поздно.

— Мы поклялись, что не предадим твоё доверие. Но никто не говорил о твоих ожиданиях, — пронеслось сквозь его сознание.

— ...Верно. Видят боги, я и так был чересчур взволнован в последнее время, — ответил Иван, взяв себя в руки. — Прости, что сомневался в тебе. Твоя помощь, как всегда, оказалась незаменимой. А все ошибки — мои. Мне придётся постараться стать лучшим правителем, чем тот, чьи пленники заканчивают жизнь самоубийством ещё до суда.

— Не приноси извинений, сын Илата. Затем мы и здесь, чтобы тебе и другим было в чём сомневаться... и оставаться уверенными в остальном — в том, в чём необходимо.

Когда спорил с орком-воеводой, в такие моменты герцог обычно оказывался от души сдавленным в медвежьих объятиях примирения, после которых кости ныли добрые сутки. Он искренне понадеялся, что порождение подземелий эту часть пропустит.

— Например, в чём? — спросил он, преодолевая паузу.

— В себе.

— Я слышу это часто, но от Безликого — впервые. Тем более, настолько прямолинейно. Это на тебя непохоже.

— Мы знаем, о чём говорим. Величайшая роскошь — быть тем, кем хочется, и самому выбирать свой путь. И это совсем не то же самое, что надевать маски и плести небылицы...

— Беру свои слова назад: ещё как похоже, потому что я уже не понимаю ничего из сказанного, — вздохнул Иван. — Будь добр, поясни.

— Мы видели, как сменяют друг друга эпохи, зарождаются и вымирают династии, расцветают и рушатся империи. Остаются в истории только личные выборы, и именно они поворачивают её русло, а не законы и армии.

— Хм... Теперь вижу, к чему ты клонишь. Но меня это не утешает. Скорее, наоборот. Ведь в решении можно ошибиться, а ответственность всё равно будет на мне... и моей совести... и судьбе.

— Зато та будет твоей собственной. Если ты хочешь быть собой, а не тем, кем тебя пытаются выставить недруги, придётся в любых обстоятельствах, даже самых спорных, поступать так, как поступил бы Иван Грифон.

"Кажется, у меня начинается мигрень. Чёртова бессонница," — подумал тот.

— Я подумаю над твоими словами, Йорген. Спасибо.

Герцог направился к выходу, всё ещё чувствуя спиной пристальный взгляд. На пороге в него, полного растерянности, снова чуть не влетела Нолвенн.

— Он не принимает посетителей в ближайшие дни, — предупредил Иван, загораживая собой дверной проём. — Он... э-э... слишком устал.

— Но я уже заходила сегодня. Только отошла принести кое-что, — возразила девушка, прижимая к груди стопку книг. — Пропусти, пожалуйста. Он меня ждёт.

— И что, тебе удалось найти с ним общий язык? — вздохнул второй. — Не представляю, как...

Глаза Нолвенн загорелись:

— О, мы начали обсуждать общую историю Грифонов и Оленей. В частности, леди Кейт, которая всегда меня интересовала... В Империи о ней предпочитают не говорить, а он столько всего знает и помнит!

Едва договорив, она нетерпеливо юркнула за дверь. Иван, оставшись снаружи в одиночестве, рассеянно оглянулся и пошёл, сам не зная, куда.

Кейт. Дэйдра Олень. Дальняя родственница Нолвенн и его — прямая. А ведь Вячеславу тоже пришлось выбирать между двумя женщинами — ею и Элизабет...

Но он не хотел быть ни Вячеславом, ни кем-либо ещё. Он желал быть собой. Как всегда, Йорген был обезоруживающе проницателен.

Проходя мимо комнат, он услышал голос Танис. Та давала какие-то указания своим приближённым. Заглянув, Иван увидел её, собирающуюся в путь.

— Ты... уезжаешь? — спросил он.

Отвлёкшись, прекрасная чародейка посмотрела на него.

— Отчего ты так решил, мой лорд?

— Я уже убедился, что от моих советников можно ожидать чего угодно. Но я думал, что ты хотя бы оповестишь... Хотя бы попрощаешься... Я чем-то обидел тебя?

Она с почти незаметной улыбкой покачала головой.

— Нет, я всего лишь заранее готовлюсь к продолжению похода. Дорога предстоит тяжёлая. Я останусь с тобой до конца — если не невестой, то верной соратницей… ведь ею я быть не перестала.

В распахнутые настежь окна её покоев щедро вливалась послегрозовая свежесть. Иван сделал глубокий вдох; утренняя прохлада проясняла мысли, запутанные бессонницей, переживаниями и философией в неповоротливый клубок. На небе, окрашенном первым проблеском рассвета, не осталось и следа полночного шторма. "Вечерняя и ранняя заря — это кровь, пролитая в войнах между детьми Малассы и Эльрата — тьмы и света, ночи и дня," — говорили поэты. Но герцогу закат и восход напоминали об огненноволосой Нолвенн и Танис в её полупрозрачных золотистых вуалях. Ненависть или любовь — каждому своё... Всё равно ни то, и другое никогда не было простым и однозначным. И, наверное, к лучшему.