Хранитель (джен)

Сегодня ночью, в два сорок пять, у меня поезд. Москва — Орел. В принципе, ничего не обещающая командировка в провинциальный городок, словно законсервированный в середине восьмидесятых. Я был там лет восемь назад, писал про поисковиков. Они там хорошие ребята, много занимаются, да и местные помогают. Раскопали большое кладбище фашистское, немцы приезжали своих забирать, чтобы перезахоронить в Германии с военными почестями, все как полагается. А может, без почестей, я так и не добился тогда от делегации внятного ответа. Они же признают преступность фашистского режима. Но, думаю, они просто родственникам останки раздали. В общем, про это и писал.

Ну и теперь немного любопытно, что в городе новенького, хотя я и сомневаюсь, что изменения будут кардинальнее, нежели пара новых кафе или что-то в этом роде. В общем, город уже осмотрен, ничего интересного в нем обнаружено не было, но надо ехать туда опять. А я так не люблю, адреналина ноль. Да и цель командировки на этот раз банальна донельзя — рекламная статья с местным олигархом. Проплаченная заранее, что само по себе круто для редакции, да и мне хорошо, что бы там ни написалось, а гонорар в кармане! В общем, что кошельку хорошо, то мозгам смерть. В общем-то правило универсальное, не только на мою журналистскую профессию распространяется.

Так что перед поездкой состояние у меня спокойно-ленивое. Затарился заранее пивком, орешками, забил рюкзак джентльменским набором журналиста: диктофон, ручка и бумага, планшет, ну и плюс к этому всякие стандартные вещи вроде зубной щетки, зарядки к телефону, электронной книги, сменной пары белья. Вроде всего по чуть-чуть, а килограмм на семь сумка тянет. Так, не забыть документы! Всегда в последнюю очередь почему-то вспоминаю. Хорошо, ни разу не оставлял дома. А то так и представляю себе. Вокзал, отправка через четыре минуты, а я все роюсь и роюсь в рюкзаке, ищу злополучный паспорт, а проводница так грустно-грустно смотрит на меня и говорит «Что ж вы, Ильяс Рагимович, документы-то забыли? И в списке на электронные билеты вы есть, и купе вас ждет, а без паспорта не пущу, простите». Да, обязательно извинится. Сейчас проводницы вежливее, чем лет двадцать или тем более двадцать пять назад. Те просто гавкали, как собаки: «Куда?! Паспорт давай!» — а потом между собой, или, за неимением коллеги поблизости, с бабками, громким шепотом, но чтобы я услышал: «У-у-у, черный!». Вообще-то я коренной москвич, я в Строгино родился и вырос. И отец мой, Рагим Султан оглы Велиев тоже тут вырос. Родился, правда, несколько в ином месте. Гораздо более теплом и солнечном. Я там тоже бываю. Куда бы жизнь не забросила, семнадцатого июля надо обязательно приехать на День Рождения прабабушки Матанат в Айлис, маленькое горное селение, где всегда светит солнце, с покрытых снегом вершин стремительно сбегают ручьи с ледяной водой, а на склонах растет виноград. В этом году прабабушке исполнится сто тридцать лет. Она из старинного рода талышских долгожителей. В тех краях много таких. Вроде идет старик, на вид лет семьдесят — восемьдесят, а знаешь, что его праправнук с сыном твоего соседа в одной группе университета учится.

Но, как бы то ни было, москвичом я себя считаю полноценным, язык малой родины не знаю, от азербайджанца у меня только дед по отцовской линии, имя, фамилия, отчество и внешность. Хех, неплохой списочек, правда? В общем, раньше проводницы не любили. Впрочем, последние годы тоже с подозрением начали относиться, хоть и по другой причине. Хотя, честно скажу, этого рода подозрения скорее дают мне на повод для гордости. Дело в том, что мне скоро стукнет полтинник. Не знаю, что это за причудливая игра моих талышских генов, но выгляжу я максимум лет на тридцать. Да, честно говоря, и ощущаю себя так же примерно. А может, это уже старческий маразм.

Ладно, пожалуй, пора вызывать такси!

* * *

В полшестого утра заспанная проводница Инночка начала будить пассажиров. Помятым гражданам предстояли невеселые очереди в туалет, акробатические трюки с умыванием (а попробуйте почистить зубы в туалете вагона поезда, едущего на скорости восемьдесят километров в час!), завтрак на скорую руку кто чем горазд и вперед — в холодное майское утро.

В семь утра в начале мая в наших широтах еще прохладно. В принципе случается и так, что в эти первые майские дни бывает прохладно не только в начале дня, но так же и в середине, и в конце. Но эта весна обещала быть приветливой к путникам. Ильяс вышел на перрон и потянулся с видом довольного мартовского кота. Надо сказать, что он не вводил читателей в заблуждение, говоря о том, что молодо выглядит. Действительно, хотя ему стукнуло уже сорок восемь, выглядел он значительно моложе, ну, пусть не на тридцать, но не старше тридцати пяти точно! Высокий, порядочно выше среднего роста, широкий в кости, он был совсем не грузный, а скорее какой-то мощный. Весь его вид говорил о здоровье и скрытой силе. Темноволосый и темноглазый, с красивыми резкими чертами лица, орлиным носом и нежной линией губ, Ильяс был любимцем девушек, начиная со старших классов школы. Но почему-то женитьбой так и не озаботился. Теперь ему казалось, что время упущено и пора привыкать к мысли о том, что стакан воды придется заказывать по интернету.

Прежде всего он отправился в гостиницу, принял душ и немного отдохнул с дороги. Встреча с директором завода по производству каких-то важных штук для оборонки (по совместительству местным олигархом) была назначена на два часа дня, и у него было в запасе время, чтобы погулять по городу и хорошенько осмотреться. На самом деле он лукавил, когда думал том, что в городах, где он уже побывал, не интересно. Интересно — и еще как! Подмечать новое, с радостью узнавать уже виденное, обедать в тех же уличных кафешках, в которых был семь лет назад и вдруг замечать знакомое лицо — официантку, которую уже встречал тут. Тут и чаевые побольше оставить не жалко!

К сожалению, город Орел не изобилует уютными открытыми кафешками. А то, которое он припомнил по первому посещению, загадочно исчезло, оставив на месте себя магазин одежды. Покупка рубашек и носков в его планы не входила, поэтому Ильяс отправился гулять дальше. Вдоль набережной Оки, вдоль домов, под мостом, дальше и дальше, углубляясь в частный сектор, умиляясь на старые покосившиеся деревянные домики, возраст которых, по-видимому, уже перешагнул за столетие и подбирая челюсть, которая норовила отвалиться от вида трех— и четырехэтажных особняков. А когда он уже зашел так далеко, что начал бояться, что опоздает на свое интервью, наконец закончился частный сектор, и обнаружился весьма миловидный участок набережной — тут было как раз то, что он и искал — столики с видом на речку, а метрах в пятидесяти — автобусная остановка. Заручившись уверенностью, что он сможет уехать отсюда вовремя, Ильяс присел за столик и заказал кофе. Пить кофе перед интервью было его старинной привычкой. Еще раз просмотреть свои записи с вопросами, проверить диктофон, подумать над началом беседы. Заученные за почти три десятка лет действия.

Внезапно на кресло напротив бухнулся мужчина.

— Ильяс! С ума сойти! Неужели ты? Совсем не изменился! — невысокий усатый мужичок расцвел в улыбке, Ильяс радостно улыбнулся, узнавая.

— Игорь! Неужели ты? Вот так встреча! — журналист сразу узнал своего знакомого по прошлой поездке — Игоря Дроздова, увлеченного историка, школьного учителя и поисковика, который в тот раз сам на него вышел и предложил тему для статьи.

— Давно у нас? Про что пишешь? — деловито осведомился Игорь. — У меня тут такая тема есть, ты просто не поверишь! Сенсация!

— Да? — Ильяс навострил уши. Сенсации это хорошо, сенсации редко попадаются, но на его веку бывало.

— Знаешь, мне тебя судьба послала, — Игорь, и правда, выглядел взволнованно. — Мы тут с ребятами вчера копали… И такого накопали… Я даже не знаю, кому это можно показать.

«Только не чернуха», — пронеслось в голове у Ильяса. Он терпеть не мог писать про наркоманов, сатанистов, убийц и прочий человеческий мусор. Если бы его попросили описать свое состояние в таких исследованиях, он бы, наверное, сказал что-то вроде «тяжело дышать, словно камень на груди», а врач бы удивился, отметив снижение уровня лейкоцитов в крови, проблемы с давлением, аритмию сердца. Словно организм сам противился контакту со злом. А вслух деловито поинтересовался:

— Дохлые кошки на алтаре, что ли?

— Не-ет,— Игорь нетерпеливо махнул рукой, — тут другое. В общем, кажется, мы раскопали древний могильник. Ну, то есть, он настолько древний, насколько ты только можешь себе представить. Да, на границе с Брянской областью, — Ильяс не успел рот открыть для вопроса, как получил ответ. — Холм в чаще, километров двадцать от Городища, вроде ничего особенного, но мальчишки (ты же знаешь, я иногда школьников с собой беру), захотели посмотреть, что там. Семиклассники, это же маленькие ураганчики. Бегали там, шишками кидались, как вдруг Ромка ногой вниз провалился. Нет-нет, без травм. Но лаз обнаружил. Я тот лаз на потом оставил, пошел вчера туда с Валерой и Славиком втроем, не стал ребят брать. Мало ли что… Теперь думаю, молодец был, нечего им психику травмировать! — Игорь замолчал, словно подбирая слова. Ильяс весь превратился в слух. — В общем, мы раскопали вход… Девушка! Принесите, пожалуйста, бокал Клинского. Будешь? Прости уж, мне сейчас надо что-то выпить, я так не смогу рассказать. В общем, там… хорошая кладка. Сначала просто хорошая. Какой век, не знаю, думаю, домонгольский период, были там некоторые признаки, я такое на Псковщине видел. В общем, лаз метров тридцать, — Ильяс присвистнул. Тридцать метров древней кладки это уже сенсация. — Небольшой такой, в метр высотой, идти надо согнувшись и все время вниз, вниз.

— И вы туда полезли? — глаза у Ильяса загорелись интересом.

— Полезли, ага. Зачем? Адреналин, наверное. Лаз хоженый, расчищенный, но по ощущениям используется редко, может, раз лет в десять. Но слушай дальше. Лаз закончился, а потом… Потом начался собственно коридор.

— Чего-чего?

— Коридор. Натурально — там метра три высота, облицован чем-то невиданным. Матовые белые стены, словно светятся изнутри. А в них вделаны камни. Изумруды, сапфиры, рубины, самоцветы — много-много. Алмазы! Наверное. А может, что-то другое, я же не специалист. И все так красиво в эти белые стены вмурованы, глаз не оторвешь. И музыка, как будто изнутри стен льется. Жутко и красиво.

Ильяс взглянул на Игоря внимательно. Игорь болтал чушь. Как пьяный. Ну, то есть, он и был пьян, конечно же. Бокал пива явно был не первый и не второй. Ильяс на секунду закрыл глаза и мысленно попросил у мироздания правды. Взглянул еще раз. Сквозь сощуренные глаза. Пальцы рук закололо, сила протекала сквозь них и уходила в сторону собеседника. Правда или ложь? Выдумка, пьяный бред или что-то важное?

Игорь говорил правду. Он видел это.

Ильяс не знал, как это умение пришло к нему и почему. Только знал, что если надо, он всегда отличит правду от лжи и от домыслов. Надо попросить, сощурить глаза и увидеть сияние вокруг собеседника. И проваляться потом полдня с головной болью. Когда-то он интересовался этим своим свойством, но понял только, что он словно видит ауры, и что, по всей видимости, у других людей ничего подобного не бывает, а раз так, то об этом лучше помалкивать.

— А… дальше? — Ильяс попытался мысленно успокоить собеседника и придать ему сил — еще одно умение, о котором он обычно забывал, потому что считал себя обычным человеком. «Утром я не встану, проваляюсь до вечера с головной болью», — с грустью пронеслось в голове. Что ж, это справедливо, за все умения надо платить.

Игорь заговорил спокойнее, размереннее:

— Дальше мы прошли вниз еще метров тридцать. Музыка была… очень красивая, я даже не знаю, как это описать, я и не представлял до этого, что такое возможно — я словно слышал ее сердцем. Я не псих, Ильяс, честно. Ребята подтвердят, они тоже слышали, а потом видели все. В общем, мы спустились. У нас были фонарики, но оказалось, что они нам не нужны. От стен шло ровное свечение, все было видно как днем. В общем, там был большой зал. Я не помню, что там было возле стен. В память врезался только меч, не знаю, какой век, не спрашивай, черт знает какой, я такое вообще не видел. Но что-то еще вдоль стен точно стояло. Мы прошли в середину зала, там был саркофаг. Под стеклом, — Игорь отхлебнул полкружки пива. — Вот знаешь, там совсем страшно не было, даже умиротворение какое-то, а сейчас вспоминаю и жуть берет. В общем-то он сразу взгляд к себе приковал, мы к нему и шли как зомби. К нему три или четыре ступеньки ведут. — Игорь замолчал.

— Ну, — Ильяс нетерпеливо постучал пальцами по столу. Вызывать собеседника на откровенность он тоже умел. Но делал это лишь один раз. И сильно пожалел впоследствии. Отходил неделю, давление выше шестидесяти на девяносто не поднималось. Ну, и сделал вывод, что это — как бы плохое умение, злое. Ему это умение лучше не использовать. Магией, волшебством или экстрасенсорикой он свои навыки называть опасался даже мысленно.

— Там лежало тело… Наверное, много-много лет. Но оно… как живое. Я более прекрасного лица не видел в жизни. Черные волосы, тонкие черты... И музыка словно плакала о нем. Ильяс, я не знаю, что Оно было, но это было не человек! Мне не было страшно, мне было грустно, невыносимо грустно, словно всю красоту и счастье из мира украли.

— Мужское или женское тело-то? — спросил Ильяс только чтобы спросить. Челюсть окончательно отвисла и не собиралась возвращаться на место.

— Мужское. И я как — то по наитию понял, что это его музыка, словно он ушел в эту музыку весь, выплакал ее и растворился. А музыка осталась. Не веришь? Я сам себе не верю. Но мы с ребятами были там втроем. И втроем это видели. И все чувствовали одинаково. А потом музыка оборвалась и вот тогда-то мы и почувствовали себя … не очень. В общем, припустили мы оттуда, только пятки сверкали. Не помню уже, как на поверхность выбрались. В Патриот Славкин попрыгали и по газам дали.

Игорь замолчал. Одним глотком допил пиво и требовательно уставился на Ильяса.

— Вы пойдете туда еще?

— Хочу по-настоящему экспедицию собрать. Завалиться туда в конце июня с техникой, разбить лагерь и пожить с месяц, у меня как раз отпуск, да и ребятам удобно. Ну и еще думаю Романову уговорить, — Ильяс вопросительно взглянул на собеседника. — А, да ты же ее видел! Романова Таисия Филипповна, завкафедрой истории древнего мира на историческом факультете госуниверситета, ну, помнишь, такая маленькая хитрая дамочка!

— А! конечно помню, — Ильяс хлопнул себя по лбу. — Вы ей хотите показать? А она согласиться на экспедицию?

— Почти согласилась! Сейчас, у нее первые курсы зачеты все посдадут — и она свободна. А тебя мне просто судьба послала! Я же на ВГТРК ходил уже. Ну, если вкратце, то мне не поверили, — Игорь смущенно уставился на свои пальцы, горестно вздохнул. — Ну и неотложку посоветовали вызвать. А журналист очень нужен!

Ильяс улыбнулся. Если бы он услышал эту историю в пересказе, он бы ни за что не поверил. Но сейчас, сканируя каждую секунду состояние собеседника, чувствуя его ожидание, напряжение, дрожь и волнение, Ильяс понимал, что не поверить этому не возможно. С Игорем и его друзьями что-то произошло там, на границе между Орловской и Брянской областями, в глухих лесах, где прятались в Великую Отечественную наши партизаны. И это что-то безмерно влекло Ильяса. Страха не было. Был — интерес. С минуту Ильяс глядел вперед, на безмятежное течение Оки, потом вздохнул и решился:

— Мне надо уладить с редакцией, отпуск оформить. Телефон мой сохранился?

Игорь просиял. Пятый член экспедиции был найден.

* * *

Сначала думали поехать на одном Славкином Патриоте, но эту мысль быстро отбросили. Оборудование, палатки, провизия занимали слишком много места и даже в такой большой машине было бы тесно. У тому же в последние дни перед поездкой к экспедиции присоединилась сестра Валеры Катя с мужем Виктором. Виктор был совладельцем авторемонтной мастерской, а человек, разбирающийся в машинах в любой поездке будет желанным гостем. Катя вызвалась кашеварить на компанию. В общем, второй машиной стала здоровенная и дорогущая Витькина Тойота Прада. Он утверждал, что эта корова пролезет везде и Патриота заткнет за пояс по всем фронтам. Славка обижался и начинал доказывать преимущества отечественного автопрома. Ильяс, который видел, как дедовский луазик играючи проезжает там, где и навороченные иномарки, и наши внедорожники буксуют и зарываются колесами в грязь, тактично молчал. Палаток взяли три: двухместную для Витьки с Катей, большую четырехместную для Игоря, Славки и Валеры, которые не отличались хрупким телосложением, ну, а Ильясу предстояло делить апартаменты с Таисией Филипповной.

Во время подготовки к экспедиции Ильяс пытался вызвать на откровенность Валеру и Славика, но это оказалось тяжелее, чем он мог бы себе представить. Оба словно закрыли дверь в те воспоминания. Поездка интересовала их скорее как отпуск, они обсуждали, какие брать удочки, брать ли резиновую лодку для рыбалки, обсуждали количество провианта и качества электрогенератора — словом все, кроме цели поездки. У Ильяса вообще сложилось ощущение, что они постепенно забывают, куда едут. С учетом специфичности виденного, а так же того, что оба товарища были поисковиками, то есть, людьми, которым не безразлична история и археология, происходящее было в высшей степени странно. Ильяс начал пристальней наблюдать за Игорем и в какой-то момент понял, что и у того из памяти начинает стираться и дивная музыка, и образ существа в подземелье. Пусть постепенно, медленнее, чем у друзей, но точно так же. Через неделю компания собиралась уже не на раскопки, а на рыбалку. Ильяс ничего не понимал, но продолжал надеяться, что как-то что-то да разрешится. Сказать, что он был заинтригован — ничего не сказать. Но страшно не было. Почему-то не было, хотя потом, когда он вспоминал свое состояние в эту неделю, разговоры с товарищами, которые дружно забывали произошедшее накануне, но зато азартно, с совершенно идиотским, одинаковым у всех видом, мечтали поймать сома в мелкой речушке Вытебяти, он думал, что ему должно было быть просто жутко, но мозг отказывался воспринимать происходящее адекватно.

В назначенный день Витька заехал за Ильясом в гостиницу, репортер расплатился на рецепшн, закинул в багажник свой скромный рюкзак и отбыл в сторону Брянска. Из всей компании только он и, почему-то, Таисия Филлиповна, понимали, зачем они набрали всю эту дорогостоящую записывающую аппаратуру и мчатся по трассе вперед.

Полесье начинается в шестидесяти километрах от Орла. Еще километров пятнадцать они проехали по лесным дорогам, потом свернули налево и дальше уже ехали по бездорожью — еще около пяти километров. Места нельзя сказать, что бы совсем глухие. Но вот эта поляна почему-то не пользовалась благосклонностью туристов. Ни следа от кострища, ни бревен, которые обычно лежат вокруг костра, ни вечного спутника цивилизации — мусора. Как будто зачарованная поляна — подумал Ильяс.

Палатки поставили полукругом. Разобрали вещи, аппаратуру, размотали удочки и снасти. Время пролетело быстро, да и в лесу темнеет рано, и поэтому когда ребята, наконец, развели костер, Ильяс был рад устроиться поближе к огню. Валера принес замоченное заранее мясо и шампуры, а Славик достал из багажника две бутылки водки. Все порядочно устали от утренних сборов, долгой дороги, поиска места, который занял полдня, выталкивания Ваза и Тойоты из грязи, в которой машины увязали поочередно, разворачивания лагеря, рубки дров. Когда собрались возле костра, Ильяс наконец получил возможность вдумчиво рассмотреть присутствующих. Игорь словно очнулся от оцепенения, в котором пребывал всю предыдущую неделю и снова превратился в того археолога с блеском в глазах, которого Ильяс встретил утром в кафе на набережной. Он рвался искать свою пещеру с загадочным незнакомцем и по всему было видно, что историк наслаждался минутами предвкушения. А вот Валера и Славик вели себя по-прежнему странно. Словно силились удержать в памяти понимание того, зачем они приехали сюда. Постоянно в их планы на завтрашний день вклинивались то идеи со сбором грибов, то с купанием в озерце неподалеку, то с рыбной ловлей. Игорю приходилось постоянно им напоминать о цели поездки. Витька с Катей вообще не заморачивались всеми этими поисками, и интересовались только друг другом. В отблесках костра Катино лицо преобразилось, она словно скинула десяток лет и десяток килограммов и стала снова той девятнадцатилетней второкурсницей из дома напротив, в которую Виктор влюбился без памяти. Да и сам он выглядел сейчас не грузным свойским рубахой-парнем, а как-то иначе. Стало заметно, какие у него наблюдательные и мудрые глаза, и Ильяс подумал, что он, наверняка, привык нести ответственность за свою большую семью: и за жену, и за детей, и за родителей, и даже на Валеру с его вечными странными идеями, да и младших братьев у Виктора было то ли двое, то ли даже трое.

А когда Ильяс перевел взгляд на Таисию Филипповну, его брови удивленно поднялись наверх. Она смотрела на него в упор и этот взгляд ее был хитрым и смешливым. Она незаметно кивнула в сторону Валеры и Славика и словно спросила глазами: «Ну, как они тебе?» Валера недоуменно пожал плечами: «Не понимаю, что с ребятами происходит». Романова посмотрела на него чуть пристальней и серьезней: «Место гонит их отсюда. А с тобой все в порядке?». И тут Ильяс осознал, что диалог рождается не из его мыслей, а происходит на самом деле и чуть не поперхнулся чаем (от водки он отказался и с удовольствием грелся сейчас кружкой с горячим напитком). Ее слова с нужной интонацией возникают прямо в его голове из ниоткуда! Он готов был поклясться, что это не бред, а явь, и ему стало жутко. Он на секунду прикрыл глаза. «Но я же умею сканировать ауру человека, умею и внушать спокойствие, с чего я взял что это умение свойственно только мне?» В голове послышался чужой голос: «Правильно, не только тебе, Ильяс. Нас мало, исчезающе мало. Но все же мы есть — и поэтому старайся закрывать свои мысли, когда ты думаешь, а не пользуешься осанвэ, иначе рискуешь попасть в щекотливую ситуацию, я бы не хотела знать, какие картинки родятся у тебя в голове, когда ты смотришь на молоденьких девушек». Он быстро взглянул на нее. Таисия Филипповна улыбнулась и подмигнула ему с заговорщическим видом. Ильяс собрался с мыслями и попытался четко послать ей послание: «Давайте отойдем и поговорим». Она покачала головой и произнесла вслух:

— Так, ребята, давайте уже укладываться, честно говоря, я подустала немного и очень хочу спать. Я тут ночую? — она указала на палатку, которая была предназначена для нее и Ильяса. — Спокойной ночи, ребят... Спите. Завтра обратно ехать. — Романова снова с хитринкой взглянула на журналиста и, игнорируя возмущение Игоря, который начал было доказывать, что приехал не меньше, чем на неделю, пригнулась, залезая внутрь палатки.

Ильяс сидел как на иголках. Тотчас же развернуться и идти спать было бы довольно странно, если не сказать подозрительно... Нет, конечно никто не заподозрит, о чем в действительности он хотел поговорить с Таисией, но и сплетням повод давать не хотелось, как-никак, а они почти ровесники, даром что Романову все зовут по имени-отчеству, а к нему относятся как к младшему научному сотруднику, почти лаборанту. В итоге он с нетерпением выждал необходимые полчаса и тоже попрощался с товарищами. Попрощался, влез в палатку и обнаружил, что его собеседница уже крепко спит. Он попытался мысленно ее позвать (как она говорила это называется? Осанвэ?), но сон ее был крепок, а будить Ильяс не решился.

А снаружи ребята и Катя тихонько о чем-то разговаривали и иногда смеялись. Это был не тот гогот, к которому Ильяс привык на подобных вылазках на природу, от сегодняшнего смеха веяло тишиной и умиротворением. Слышалась приглушенная речь и потрескивание костра. То ли компания собралась хорошая, то ли вечер был особенно располагающим, но никто не орал матом и не ругался, не слышалось громких пьяных голосов, а на утро вообще оказалось, вторую бутылку водки даже не открывали, а первую не допили... Ильяс подумал, что это место (или тот, кто его охраняет) все-таки смирилось с их присутствием, и путникам было позволено остаться и наслаждаться гостеприимством. Он закрыл глаза и провалился в сон.

Картинка перед глазами возникла почти сразу, когда он заснул.

* * *

Город , прекраснее которого нет и не может быть. Золотистый свет словно поселился в нем, и живет теперь собственной жизнью, играет на каждой балюстраде, ласкает хрустальные лестницы и белые мраморные колонны, нежится на балконах. Много-много света. Он отражается и в фонтанах, которых тут такое множество, что кажется, что весь город соткан из воды, воздуха и света. Тирион. Перезвон хрустальных колокольчиков. Макалаурэ — тоже колокольчик Тириона. Высокий черноволосый юноша, чье лицо — прекраснее звезд, стан тонок и гибок, ему легко и хорошо, хочется бежать вперед и смеяться, наполнить грудь воздухом и кричать от счастья. И тогда родится песня. Прохожие удивленно останавливаются, не в силах пошевелиться и спугнуть видение. А он поет, голос его так силен и так прекрасен, что песня словно идет из самого сердца, из глубины фэа, и счастьем наполняются лица слушателей.

Сутки в тумане. Страшная клятва и отблески огня на мечах и лицах отца и братьев. Феаноро — сам как огненный дух из недр Арды, прекрасный и грозный. Майтимо, решительность и верность. Тьелкормо — светлый клинок. Карнистир — молчаливый гнев. Куруфин — опасная красота и пламя, Амбарто и Амбрусса — юношеская мечтательность уступает место взрослой ответственности. И Макалауре в общем порыве поднимает вверх меч и произносит нараспев слова клятвы, его звучный чистый голос перекрывает голоса отца и братьев. Они клянутся добыть заветные камни отца. То, что случается после, будет еще долго преследовать его во снах. Клинок обагрен кровью родичей. Чайки в ужасе мечутся над осиротевшими кораблями. В их криках ему чудится плач. Хотя почему только чудится? Это Аман, а морские птицы — друзья Телери. И Макалауре плачет вместе с ним, и Песнь его становится погребальной песней не только несчастным морякам, но и безоблачной юности Феанорингов.

Конь под всадником быстрый, стремительный, черная грива развевается, и развеваются на ветру черные волосы с вплетенными косами. Во весь опор, быстро, быстро, быстрее не бывает! Он скачет вперед, на лице мука, серые глаза пронзительно всматриваются в даль, плотно сжаты губы, но кажется, что нельзя не закричать. Но он не кричит. Братья отстали, хотя тоже несутся во весь опор. Ему так страшно потерять Майтимо, он боится увидеть окровавленное лицо на земле, пустые серые глаза, смотрящие в никуда. Или — быть может, горсть пепла, как тогда? Тогда он тоже пел погребальную Песнь. Не может быть ничего страшнее... Нет, прочь мысли, только не он, только не Майтимо! Холод в груди, нетерпение разрывает сердце. И он пришпоривает коня — еще быстрее, мой друг, еще быстрее!

Вот оно, то место, да. И, словно оцепенев, он замедляет бег, а потом и вовсе останавливает коня. Спрыгивает на землю и идет. Медленно, медленно идет... тут все они. Халандил, Араквэнион, Морнэмир, Накилион, Таурохар... Самые верные. Те, кто прошел с ними ужас Альквалондэ, и не отступился потом, те, кто не побоялся разделить клеймо предателя, а сейчас не побоялся разделить смерть. Где ты, toronya, я тебя ищу, в какую грязь они втоптали твои огненные локоны? Но правда оказывается ужаснее того, чего он так страшился. Он хочет бессильно кричать, но его голос не умеет этого. Макалаурэ падает на колени. Как пропеть страх, который в тисках держит сердце, как пропеть боль, которая мешает дышать? И Песнь родится сама собой, тревожная и напряженная. Но не дрожит его голос, он заставляет дрожать сердца. Когда братья наконец оказываются рядом, они понимают все сразу. Майтимо в плену у Моргота. И ужас охватывает их души.

Но Майтимо вернулся. Майтимо был снова среди живых. Кано выхаживал его сам, долгие ночи и дни помогал брату бороться со смертью, которая страшным призраком стояла рядом, протягивая костлявые ручки к худому бледному лицу, испещренному шрамами, с синими кругами под глазами, норовя остановить дыхание. Она не торопилась уходить. Кано тихим голосом пел брату нежные песни, которые пела мама, поил с ложечки бульоном и держал ночами за руку, уберегая от кошмаров. Он не плакал от жалости, как братья, потому что хорошо знал своего Старшего. Если он выживет, он не даст повода себя жалеть. А если нет, что ж, тогда и понадобятся слезы. Но Макалауре пел ему, пел много с надеждой и трепетом.

И настал день, когда он пел во славу Финдекано, и тонкое нежное лицо Макалаурэ светилось счастьем изнутри, когда он смотрел на улыбающегося и такого родного брата и на его otorno, что сидел рядом, на время подменяя Кано за столом по правую руку от Майтимо. Ему одному менестрель мог без опаски, как самому себе, доверить заботу о брате. Если бы все дни были такими счастливыми!

Сначала был Дориат. Мертвое прекрасное лицо Диора. И рядом, в паре метров — Тьелко, Курво и Морьо. Все трое. Неугомонные и любимые. Друзья детских забав и верные товарищи по оружию. Их красивые и родные лица навсегда спокойны теперь. Ни скорбь, ни радость не коснется их более. В смерти они стали похожи — сын Лютиень и дети Нерданель, одинаково безмятежны прекрасные лица. Макалауре плакал, не в силах остановиться. Вспоминал детство, маму, отца и рыдал, рыдал как ребенок. Кажется, он чуть не сорвался в безумие в тот день. А потом Амбарто дал ему в руки арфу, и это уберегло его от помешательства. А Майтимо с перекошенным лицом, ломая ветки и падая лицом и руками в снег, со слезами на глазах, носился по замерзшему лесу и выкрикивал имена детей. Если смерть Финдекано вырвала у Майтимо сердце, то сегодня, в этом лесу, он умер окончательно. Но Макалауре еще об этом не знал.

Потом были Гавани. В Гавани они шли, наполненные решимостью. Майтимо убивал родичей, и больше не терзался сомнениями. Кано шел за ним. Просто потому, что привык идти за Старшим. Они упустили Камни. Сильмариллы не шли к ним в руки. И еще они потеряли близнецов, мальчишек, проказами которых был наполнен в Тирионе каждый день их жизни, мальчишек, так и не научившихся быть взрослыми, ответственность за которых несли Майтимо и Кано. Плача и проклиная Клятву, Кано пел погребальную Песнь, они снова хоронили близких. Как ужасно иметь столько братьев, если их придется хоронить одного за другим! Но Майтимо не плакал. Холодным и безразличным был его взгляд. Мертвое сердце не умеет плакать. И от понимания этой страшной правды Кано не мог остановить рыдания.

Когда в зал ввели испуганных и заплаканных Эльрондо и Эльроссо, Кано не смотрел на них. Но неотрывно следил за братом. Брат говорил, но Кано его не слушал. Глаза Майтимо оказались правдивее слов. И холодные комнаты Амон-Эреб вскорости наполнились детскими голосами. О, как много и часто Кано тогда пел! Пел детям колыбельные перед сном, будил их утром звонкой свирелью, учил музыке и раскрывал секреты своего мастерства. Несмотря ни на что, это были хорошие годы. Брат оттаял, он словно снова стал прежним Майтимо с задумчивой и мечтательной улыбкой на устах. Странно, Кано столько старался для близнецов, но любили они, кажется, больше Старшего. Но Младший (о, теперь самый младший!) не обижался. Он был благодарен Эльрондо и Эльроссо за эту любовь.

Но то, что жгло их изнутри, уже не могло остановиться. Клятва гнала их вперед, а Макалауре был слаб, так слаб, чтобы противостоять ей. Той ночью они вдвоем бесшумно пробрались в шатер к Эонве. Кано пошатнулся от знакомых с детства запахов. Тут пахло Аманом. Цветами, которые не росли в Белерианде, благовониями и притирками, которые, может быть, готовила сама Эсте. А они так привыкли к постоянному запаху опасности и войны. Часовые беспечны. Справа твой, слева — мой. Резкий и точный взмах клинка, часовой не успевает вздохнуть. Второй уже лежит у наших ног. Брат, в этом ты первый.

Но что это?! Камни жгут руки огнем! Боль наполняет полностью, и вот горит уже не только ладонь, а все тело, словно миллионы раскаленных игл пронзили его! Макалауре, не в силах терпеть, вскрикивает. Но Майтимо молчит, он на ты с болью. Вдвоем они бегут прочь из шатра. Макалауре слышит мысленный призыв брата: «Кано! Я ухожу. Я исполнил Клятву, теперь я хочу только одного — покоя. Не плачь обо мне, toronya!». Так не произнеся ни звука он и шагнул туда, в огненную пропасть, которая поглотила его вместе с Сильмариллом.

У Макалауре не осталось больше слез. Он со злостью размахнулся и швырнул Сильмарилл в море. Клятва выполнена, отец! Мы нашли их... пусть эта погребальная Песнь станет последней. Намо, скажи теперь, ты доволен?!

* * *

Ильяс проснулся внезапно, словно от удара, и рывком сел на полу палатки, упершись в крышу головой. Поднес ладони к лицу и закрыл руками глаза, то ли в попытке протереть их, то ли загородиться от света. Огляделся. Таисии рядом не было. Журналист торопливо выбрался наружу. Было не больше шести утра, воздух еще не прогрелся, и на траве лежала роса. Таисия Филипповна сидела рядом с кострищем и лениво ковырялась палочкой в пепле.

— Мне приснился сон... — проговорил Ильяс вместо приветствия. Она подняла на него глаза.

— Я знаю. Мне тоже когда-то приснился такой сон. Пойдем со мной, я познакомлю тебя с Ним.

В молчании пробрались они через чащу. Минут через тридцать нашли заветный холм и лаз, ведущий вниз. Все было как и описывал Игорь. В молчании они спустились вниз. Дивная, чудесная и величественная музыка зазвучала в голове. Осанвэ?

Посреди большого подземного зала, видимо, естественной карстовой пещеры, стены которой, однако, были тщательно и очень искусно обработаны, стоял... саркофаг? Нет, скорее ложе, каменное ложе, украшенное резьбой потрясающей красоты. Но Ильяс не смотрел на резьбу, а на существо, которое лежало на этом ложе. Нет, даже при самом беглом осмотре это тело нельзя было принять за человеческое! Слишком высокий рост, слишком тонкие кости, потрясающей красоты лицо, словно светящееся изнутри, длинные черные волосы, тонкий нос, большие глаза, прикрытые длинными ресницами. Ильясу захотелось узнать, что чувствуешь, когда эти глаза смотрят на тебя. Этот тысячелетний юноша был… так беззащитен, так пугающе беспомощен в своем долгом сне, что Ильясу захотелось встать между ним и миром и охранять его до последней капли крови. В неконтролируемом порыве он осторожно коснулся руки существа. Рука была чуть теплой на ощупь и мягкой, живой!

— Он спит. Уже четыре тысячелетия. Ты слышишь музыку? Это он...

— Но кто это? — Ильяс с восторженным видом повернулся к Таисии.

— А ты не догадался? — она тепло улыбнулась.

— Это ...он?

— Это Канафинвэ Макалаурэ Феанарион, последний эльф на Земле.

Ильяс снова повернулся к эльфу лицом. Так вот вы какие...

— Почему он спит? Он проснется?

Таисия грустно улыбнулась.

— Я думаю, он очень устал от жизни. А на второй вопрос я не могу ответить. Я приглядываю за ним уже триста лет, но я старею и скоро мне придет пора уходить за круги Мира. И, знаешь, последние годы его музыка становится все радостнее и прекраснее. Мои предшественники, прошлые хранители, рассказывали, что сначала музыка была тревожной, страшной, как гроза. Это было в самом начале. Потом отрешенной, меланхоличной с бесконечными повторениями нот. Когда я первый раз тут оказалась, музыка была грустной и печальной, но все же это была музыка надежды. А сейчас — ты сам слышишь! Мне даже немного завидно тебе... Много столетий назад было предсказано, что он проснется, когда его фэа исцелится и тогда его братья выйдут из чертогов Мандоса и получат прощение, а один из хранителей, потомок Берена и Элессара, получит величайшее сокровище мира в награду за Верность. Сейчас эльф как никогда раньше близок к пробуждению!

— Но... почему я? — прошептал Ильяс, совершенно пораженный.

— А почему твоя бабушка дожила до стотридцатого дня рождения и собирается жить дальше? — Таисия лукаво подмигнула. — Ты — потомок Эарендила, потомок дунэдайн, Лютиен и Берена, Элессара и Арвэн Ундомиэль. В твоей крови есть и кровь его родичей... Ты и так прожил бы до глубокой старости, больше, чем отпущено простому человеку, а теперь, когда ты стал Хранителем, добрых три-четыре сотни лет я тебе гарантирую!

— Я еще не соглашался становиться никаким Хранителем... — промямлил Ильяс.

— Думаешь? А ты согласился бы уйти и больше никогда не услышать этой музыки и не увидеть лица Перворожденного? Я могу это устроить. Наши спутники сегодня покинут это место. Они забудут то, что нашли, даже Игорь, хоть мне и очень его жалко, уж очень активно в нем исследовательский интерес проснулся. Да и есть у меня некоторые мысли по поводу его происхождения... не зря он так тяжело подается чарам. Я могу помочь забыть и тебе. Думай, потомок Берена! Канофинвэ выбрал тебя. Он позвал тебя, и ты приехал...

Ильяс неотрывно, очень внимательно смотрел на эльфа. Одними губами он прошептал «Я защищу тебя, Певец, обещаю тебе!» — и получил вдруг в ответ осанвэ: «Айя, Иллиасо».