На осколки (джен)

Вороны, словно пятна удушающей нефти на поверхности океана, затмевают небо. Их стаи неисчислимы. Их когти и клювы остры, как клинки самураев. Их перья, шелковые на ощупь, несут смерть так же быстро, как отравленная игла. Поле боя дрожит. Деревья стонут. Люди, что пару минут назад все до одного были храбрыми воинами, вдруг становятся совсем маленькими и бледными, словно игрушечные солдатики, которых не жалко ни сломать, ни выкинуть. Они еще не понимают, отчего стало трудно дышать, отчего вспотели руки и пошли по спине мурашки.

Угольные птицы с горящими огнем глазами рвут в клочья, убивая в мгновение ока. Когда землю заливает кровью, они наполняют воздух хриплым радостным карканьем. Скоро прибудет их хозяин. Скоро-скоро он будет здесь, и даже заранее поползшая среди воинов весть о его приходе не спасет никого от его меча.

Главный Ворон спускается на землю впервые за десять лет. У него за спиной черные крылья жнеца. Волосы белы, будто от старости, хотя лицо молодо. От улыбки на тонких губах сводит зубы.

Земля содрогается под его ногами. Ей хочется сразу исчезнуть, взорваться, стать пустыней. Ведь повсюду, где объявляется главный Ворон, умирает все.

Он несет лишь войну и ничего кроме.

Гинтоки бежит вперед. Он всегда бежит и сражается, падает и встает снова и снова. Враги расступаются перед ним, даже вороны, и те пугаются, когда с человеческого лица на них смотрят глаза демона. Еще один удар, еще одна битва и после он вернется домой. Что бы не случалось, он всегда побеждал, всегда выкарабкивался. Ему протягивали руку помощи, и он протягивал ее другим.

Сегодня все вернутся домой.

И плевать, что что-то грызет изнутри, словно меч противника давно пронзил его, да вот только Саката двигается слишком быстро, и смерть не успевает его настигнуть. Плевать, что воздух вибрирует от напряжения. Будто сейчас наступит землетрясение, или извергнется вулкан.

Неважно, что враг спустит на него сегодня. Гинтоки даже не волнуется на этот счет. Полчища пришельцев? Запросто. Огромные космические корабли? Не счесть, сколько он взорвал. Не счесть, скольких хитроумных врагов, считающих себя исключительными, он одолел.

Да и таких встречал. В плащах и масках, с нелепым оружием. Гинтоки лишь усмехается, не замечая ужаса в глазах Сого. Он бьет, и черные перья летят во все стороны.

Саката сам не до конца осознавал, но он помнил почти дословно каждый урок Шое. Многие из них расплывались закорючками в зеленой толстой тетради, провонявшей разлитой лапшой. Некоторые Гинтоки мысленно проговаривал ночью, находясь на границе между сном и явью. Он помнил, потому сложно было забыть что-то, без чего его бы не существовало. Сломанная кукла, ребенок с глазами убийцы, он обкрадывал трупы на поле боя. Он бы и остался таким, война бы сожгла его, и никто не знает, каким бы чудовищем он мог бы стать. Гинтоки иногда казалось, что Шое выдрал кусок самого себя, чтобы раздать каждому из учеников. Без этой его части, без сгустка света, что заполнил пропасть за грудной клеткой, Гинтоки не имел бы ничего из того, что имел сейчас.

Ни тех, с кем пьешь на двоих последнюю бутылку, ни тех, с кем споришь до хрипа и соперничаешь до потери пульса, ни тех, кто протянет руку помощи, спасет, окрикнет. Никто бы не шутил о его взгляде-как-у-дохлой-рыбы. Не требовал зарплат, выплаты за аренду и подарков на праздники. Не поджидал за углом, одержимый страстной влюбленностью.

Гинтоки не умел бы ни сражаться ради защиты кого-то, ни плакать, ни смеяться. Он остался бы всего лишь ребенком, так и не выросшим, потому что на войне взросление не правильное. На войне дети вырастают в детей, любящих убивать.

После боя на проклятом острове Гинтоки раздумывает о том, что часть его сразу ощутила что-то знакомое. Свет. Но свет оказался ложью, лишь холодным свечением из недр пустоты. Пустота смотрела на него неподвижными зрачками из-под маски с длинным загнутым носом. Седые волосы развевались на ветру. Быть может, под черным плащом и перьями тоже пустота — поэтому существо, скрывающееся за ними, невозможно ни ранить, ни убить.

Мрачный жнец улыбается, и сердце Гинтоки перестает биться. Он снова в тренировочном зале. Маленький ребенок, совсем недавно научившийся смеяться. Деревянный меч смотрит вперед, и он бежит, а учитель, улыбаясь, отбивает неумелый удар.

«Тебе отрубят голову, если продолжишь в таком темпе», — снова и снова повторяет ему Шое. А Гинтоки продолжает бежать с мечом наперевес.

Сегодня он останавливается. Сегодня все останавливается. Лишь перья продолжают падать на землю. Смешиваются с осколками маски.

Уцуро улыбается.

Шое улыбается.

Пустота улыбается.

Гинтоки просыпается и трет шею. Привычка появилась недавно. Небо над Эдо будто покрыто чьей-то тенью. Вселенная готова развалиться на части, разорванная когтями воронов. Саката выглядывает в окно.

Пустота.

На лицах жителей. Они больше не живут — спешат жить, пока все не закончилось.

Он спускается вниз.

Пустота.

Кагура выглядит как обычно и ведет себя как обычно. Ест рис с яйцом. Наверное, пятую тарелку подряд. Подростковая худая фигурка, обтянутая красным платьем необычайно пряма и строга, будто у школьной учительницы. Она отставляет тарелку.

— Когда начнется война? — спрашивает Кагура, будто бы зная ответ. Такого выражения лица, как сейчас, Гинтоки не видел у нее никогда. — Ожидание убивает быстрее мечей.

Где-то война уже началась, но нет смысла спрашивать, когда она закончится. Это понимает каждый. Скоро вороны придут в Эдо, придут в квартал Кабуки, прямо под дверь Еродзуи. И тогда Кагуре и Шимпачи придется тоже расти на войне. Гинтоки смотрит в небеса и почти видит Вороньего предводителя. Его крылья простираются на десятки галактик, стирая их в звездную пыль.

Уцуро улыбается.

Саката берет меч, он готов биться, бежать сквозь тучи врагов с одной лишь целью — убить главного Ворона.

Но встречаясь лицом к лицу с пустотой в следующий раз, он снова останавливается, не в силах отрубить бессмертной гидре голову. Не в силах отрубить Шое голову. Вдруг в этом монстре осталось что-то от учителя? Хоть малая часть, и её будет достаточно. Наивный и упрямый ребенок внутри Гинтоки почти плачет от отчаяния, веря до самого последнего момента. Выискивает в мертвых глазах родной блеск.

Улыбка Уцуро сталью пронзает горло.