Паритет (гет)

Огромные блестящие часы в холле отбивают счастливое время обеденного перерыва. Пустующий за несколько минут до этого зал вдруг полнится людьми — людьми разными: с папками и пустыми руками; одетыми по-деловому серо и теми, кто хочет выделиться ярким пятном в однообразной массе; спокойными и...

Нетерпеливыми.

Куинни нервно трогает золотую цепочку на тонком запястье — то немногое, что осталось от матери уцелевшим и не сданным в ломбард. Свет в распахнутых голубых глазах перебирает изучающим прожектором слившиеся в единое фигуры. Нужную она узнает за секундное целое полувзгляда, полувздоха — их немого и незаметного сигнала.

Куинни слабо улыбается и спешит в необходимый завиток коридора, до последней двери; скользкая мысль сомнения, не закрыта ли, уползает обратно, когда блондинка нажимает крепче на металлическую ручку и входит в сладкий и знакомый полумрак архива.

Минутное ожидание растягивается; Голдстейн вынуждена пройти трижды от стены до стены, все так же перебирая мелкие звенья украшения. Наконец, дверь неслышно открывается, впуская неполный прямоугольник света — мужской силуэт не позволяет большего.

Персиваль видит ее превосходно, она — нет. Куинни поднимает руку, закрываясь от бьющего ей в лицо отсвета горящих коридорных ламп; движение выходит настолько грациозным, что ему хочется почувствовать эту тающую тонкость кости в своей ладони.

Когда дверь закрывается, их шансы уравниваются.

Девушка улыбается, подлетая ручной птахой к Грейвзу. Она не осмеливается накинуть кольцо рук ему на шею, но доверчиво тянет руки к лацканам темного пальто.

Персиваль молча следит за ней, чувствуя, как расползается на лице редкая улыбка, и не смеет двинуться. Ее пальцы поправляют шарф, отворот, замирают у расстегнувшейся верхней пуговицы белоснежной рубашки.

Куинни поднимает кудрявую голову, заглядывая снизу вверх в глаза; в них вопрос, и он знает, как ей хочется получить разрешение на такую мелочь. Глаза большие, с детским восторженным блеском сладкой тайны, разделенной на двоих.

Аврор усмехается и кивает; девушка снова расцветает улыбкой, перебегает пальцами к опустевшей петле и продевая в нее пропавшую застежку. Кадык на секунду обжигает ее касание.

— Ты замерзла, — негромкой хриплостью, от которой у Куинни так сводит сердечную мышцу. Она рвано кивает, закусывая губу и не убирая сложенные руки с груди — Персиваль вовсе не против.

Мужские пальцы возникают словно из ниоткуда, незаметно накрывая ее. Она как завороженная следит, как скрываются, прячутся под его ладонями ее собственные, и это зрелище кажется таким правильным, таким нужным.

Грейвз сжимает их с неожиданной для такого строгого в обычной жизни человека осторожностью, невыразимой лаской; Куинни нежится, отогреваясь всем телом и даже, кажется, душой.

Оба остаются недвижимы несколько минут-вечностей; Персиваль чувствует запах ее духов, идущий от уложенных волос, вдыхает его как можно глубже — надо как-то дожить до вечера.

Девушка вдруг вскидывает лицо навстречу, оставляя легкий след поцелуя на шершавой щеке. Действие походит на смешливую провокацию.

Грейвз вскидывает брови, скользя взглядом от упругих прядей у лба до накрашенных улыбающихся губ. Помада сегодня красная.

Персиваль целует ее, чувствуя, как она подается навстречу, приподнимаясь на носочках — не спасают даже каблуки — и требовательно притягивая к себе за воротник. Улыбка вкрапляется в межгубное пространство.

— Дай уберу, — смеется через слишком короткое количество земных секунд Куинни, доставая дурманящий знакомым запахом платок. Она сосредоточенно устраняет последствия своего баловства и их неслучайных встреч, а Грейвз надеется, что человеческая память способна выдержать такой объем счастья.

* * *

Старшая Голдстейн настигает его у входа в кабинет.

Тина выше и нескладней, Тина не красит бледные губы, Тина не умеет флиртовать и так открыто улыбаться. Они с сестрой полюсно разные, решает Персиваль, приветствуя ее скупым кивком и забирая бежевую папку отчета, не зная, что общего у них больше, чем можно представить.

Например, влюбленные взгляды, обращенные ему в спину.

* * *

В квартире слишком мало места для них двоих; Куинни смеется, пересказывая какую-то шутку из отдела, а смех внутри Тины дробится, уходя в нервный отдел раздражения. Она резко встает из-за стола, бросая чистую салфетку на стул эмоциональней, чем следовало.

— Извини, я не голодна, — Тина ненавидит себя за это еще больше, но предпочитает скрыться за дверью в спальне раньше, чем спросить, почему от ее начальника пахло духами сестры.

* * *

Куинни постепенно замерзает — лето в разгаре, но ее руки никто не греет. Оттенки гардероба бледнеют с каждым днем, и губы забывают о ежедневных улыбках.

Грейвз в лондонской командировке уже месяц.

* * *

Тина понимает, что шеф вернулся, когда коллеги, отвыкшие от такой нагрузки, начинают перебегать с места на место, закрывая долги и передавая друг другу спасительную информацию. У нее самой документы в порядке, чего нельзя сказать о трепыхнувшемся в груди сердце.

— Голдстейн, ко мне, — у Персиваля необычная задержка взгляда на ее тонкой фигуре и новая прическа, откровенно обнажающая количество седины на висках.

Она даже хочет уточнить, какую именно, но Куинни ниже пятью этажами и выше десятью ступенями близости отношений, так что поручения бумажного рода определенно к ней.

Тина осторожно закрывает за собой дверь, радуясь, что стекло поменяли в прошлом году; как показывает практика, ничего хорошего из вызовов в кабинет не случалось. Она глубоко выдыхает, еще не повернувшись, и старается выглядеть как всегда готовой к любым маленьким свершениям.

Девушка не успевает выйти на середину комнаты, сцепливая по привычке руки и ожидая указаний; она примораживается у порога, едва взглянув на Грейвза.

Наверное, она совсем забыла, как он снимает пиджак и поправляет жилет. Наверное, она совсем отвыкла от разворота его плеч и стойкости осанки. Наверное, он всегда смотрел так открыто-насмешливо с высоты его жизненного опыта.

Наверное, иначе она бы подумала, что во время отъезда Персиваль завел пару новых привычек, не выглядевших как что-то инородное.

— Вы все еще предпочитаете практику теории? — Грейвз садится в кресло, спаивает пальцы и, кажется, ни разу не моргает, пока смотрит на ее удивленное лицо. — Готовы на вылазки по обезвреживанию, слежки и...

— Да! — Тина отвечает быстрее и громче ожидаемого, напрягаясь возбужденно и восторженно всем телом; звук собственного выкрика приводит в чувство, и она виновато сводит брови, поднося руку к губам. — Извините.

Персиваль следит за ее пальцами несколько секунд, а затем Голдстейн впервые видит его ухмылку — малозаметную, аккуратную и невозможно взрослую. Ей снова становится стыдно за собственное поведение, и Тина каплю боится, что аврор передумает.

— Раз так, — Грейвз ловко перехватывает испуганный взгляд, невольно ассоциируя ее с олененком. — То вы переходите в мой отряд, Тина.

Девушка чувствует, как внутри что-то приятно распирает и боится узнать, что это не счастье.

* * *

Куинни снова раскрывает шире глаза, готовая в любой момент подарить самую честную из всех ее улыбок и ответить на неслышное приглашение кивком. Скоро дойдут до кондиции поравнявшихся расстояний, скоро она согреется.

Ей кажется издалека, что походка Персиваля стала жестче, но это наименьшее из его изменений.

Потому что новая походка обходит ее стороной.

* * *

Тина неконтролируемо широко улыбается, наблюдая, как дрожит палочка в руках. Она поймала двоих, предотвратила автомобильную аварию, наложила обливейт на свидетелей и в конце концов уклонилась от всех атак.

Тина закусывает нижнюю губу и делает оборот вокруг своей оси, не ощущая на себе взгляд темных глаз.

Персиваль хмыкает, раздумывая, стоит ли говорить похвалу.

Ради этого стоило выпустить девочку.

* * *

— Тина... — Куинни приходит к ней ночью, залезая под теплый бок замерзшей одинокой стройностью.

Старшая просыпается мгновенно и тихо — рабочая привычка — и вспоминает детство, когда маленькая Голдстейн делала точно так же; осиротевшие девочки жались к друг другу и отчаивались успеть утереть слезы.

Тина утыкается подбородком в светлый затылок, обнимает руками родную голову; ресницы сестры нежно царапают шею.

— Ты красавица и умница, и он не понимает, что теряет, — если бы она могла убедить в этом себя, то было бы проще.

Куинни засыпает незаметно. Тина караулит ее сон, не жалея наутро о мешках под глазами.

* * *

— Один американо, — на ходу бросает Персиваль, не поворачивая головы; весь отдел может оценить четкость его профиля.

Когда первая отмирает Тина, он не удивлен.

Лишь открывая дверь и притормаживая, бросает напоследок:

— Возьмите и себе, Голдстейн. Вам следует больше спать.

Тина коротко кивает. В очереди вдруг приходит чужой дерзкий ответ, от которого начинают полыхать уши.

С кем, сэр?

Возвращая ему сдачу и кружку (легкий контакт пальцами, чего не сказать о тяжелом противостоянии взглядов), Тина демонстрирует вторую пустую руку.

Персиваль делает глоток — обожженные кончики пальцев девушки сигнализируют, что напиток обжигающ; Грейвз даже не морщится.

Конечно, он замечает и считает актом прямого неповиновения.

Как Персиваль мог не замечать старшую?..

* * *

— Паритет, — у Куинни такой непривычный холод в голосе, что Тина вздрагивает и не сразу узнает его принадлежность.

Она завершает начатое движение, оставляя плащ на вешалке, и разворачивается на сто восемьдесят градусов.

— Равенство сторон, — соглашается брюнетка, сглатывая и каким-то чудом не разрывая зрительного контакта.

Из сестер Голдстейн Персиваль теперь по имени зовет Тину.

* * *

Куинни хочет спросить у него, что произошло там, в серой Англии. Когда ее взгляды стали вызывать у него хроническую усталость, презрение и язвительное равнодушие.

Но больше всего она хочет спросить у себя, почему она не может ненавидеть ни Тину, ни его.

Только себя.

* * *

— Тина, — теперь Персиваль позволяет обращаться так к ней при каждом удобном случае; кажется, звучание ее имени особенно приятно складывается в голосовых связках. — Подойдите сюда.

У него в руках колдографии с места события, и там все очевидней некуда.

Тина подлетает в мгновение ока, тщательно и послушно изучая детали происшествия. Грейвз же выпрямляется, запоминая совсем другие компоненты важного — тонкую морщинку между бровей, белую нитку на сером пиджаке.

Ему жаль, что девочка так светла.

* * *

Президент подписывает документ о ее переводе в отдел бумагомарания, и это равносильно приговору.

Персиваль слышит решение и вполне в праве остановить усилием голоса женскую твердую руку. Но для общего (своего) блага так будет лучше.

Тина впервые смотрит на него с неверием; листок в руке остается ровным.

Он надеется, что она сможет поверить вновь.

* * *

— Ты...его приспешник, — Куинни находит его почти ночью, накануне проклятых нулей; но сказке не быть.

Персиваль поправляет шарф; девушка как всегда в нежных легких тонах — и его немного тошнит от них.

— Чей, Голдстейн? — собственная фамилия звучит как пощечина их памяти; Куинни не уверена, что есть еще то, что принадлежит им обоим. Кроме Тины.

— Ты понимаешь, — она шагает навстречу, и в пустом коридоре звонко отдается стук ее каблуков.

Грейвз насмешлив непомерно, непомерно горд — он весь без меры, и поэтому неузнаваем. Куинни винит себя, что не поняла раньше.

— И вы расскажете? — участливо спрашивает он, останавливаясь в шаге; парфюм отдает безвинной кровью. Так близка к разгадке, что совсем не хочется мешать.

Она видит, что последняя пуговица застегнута — чьими пальцами?..

— Я...

— Тина вам поверит, Куинни, — он кивает, наклоняя голову. — А дальше?

Девушка закрывает глаза; слезы остро щиплются под закрытыми веками, а внутри тлеет надежда, что их утрут ласковым движением.

Когда она открывает глаза, его нет.