jozy

Рисунок

Рисунок

Одетый в серые шелковые брюки, элегантный темно-синий джемпер и серые туфли от Berluti Драко Малфой спустился в вестибюль лоджа, готовый к премьере своего маггловского гардероба.

— Мистер Блэк, такси ждет, — сказал с легким поклоном дворецкий, открывая юноше парадную дверь.

— Одну минуту, Дживс, — холодный тон был крайне неприятен, но безукоризненно вежлив. Задержавшись у зеркала, чтобы прикрыть челкой подсыхающую уже ссадину на лбу, Драко произнес:

— Теперь можно отправляться.

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Рисунок

В комнату впорхнула стайка напомаженных и расфуфыренных бляд… омежек?

«Гляди-ка, какие шлю… грации, ебить их в оч… бантики! Канова отдыхает!»

— Ах, братик! — заверещал один. — Что вы с собой сотворили?

— Сванчик, душечка! — вторили ему остальные, впрочем, восторженно. — Это новая мода? Стильненько, да, да!

Тройняшки — Игорь даже не смог различить их на глаз, все напоминали столь ненавидимые и...>>м корзинки со взбитыми сливками, в белых кружевцах и палевых лентах, шелковых чулках, выгодно обрисовывающих ножки, в башмаках с пряжками, усыпанными блестючими камушками, с аккуратно заколотыми каштановыми прядями — сначала обступили его, тиская, а затем бросились, щебеча, к туалетному столику, доставая из шкатулок украшения и примеряя их перед зеркалом.

Сван почувствовал себя голым от их прикосновений и попытался запахнуться поплотнее в прозрачную пижамку.

«Это мои братья или сестры?! — тошнота возвращалась. — Тьфу, дебильё! Прямо помесь какаду и макаки, даже Ленка моя умнее! И не спросишь ведь, — он покосился на дворецкого. — За идиота сочтут: родственников не узнаёт, пол не определяет. Да и сам… как баба!».

Сван вздохнул, демонстративно отвернулся и склонился над столиком.

Увы и ах! Под серебряными крышками скрывались не вожделенные булки и кофе, а фруктовый салат, овсянка и какая-то мутно-белая бурда с зеленью в высоком стакане. Привыкший лопать с утра основательно, Игорь поморщился.

— Это что? — надменно вопросил он замершего слева от него с салфеткой наперевес Денни.

— Завтрак, — спокойно отвечал тот.

Рисунок

...Подхваченный порывами магического сквозняка подол истошно-розового платья Джинни Уизли обнажил ее массивные кривоватые лодыжки, крупные икры и толстые веснушчатые колени.

Напевая какую-то глупую слащавую песенку, она, поддерживая пальчиками-сосисками с яркими наманикюренными ноготками бретельки слишком открытого платья, чарующе улыбнулась жениху.

Гарри это почему-то напомнило старого подвыпив...>>шего ирландца, который, заложив большие пальцы рук за подтяжки, решил станцевать хорнпайп на праздновании дня Святого Патрика.

Соблазнительной, как казалось Джиневре, походкой она направилась к остолбеневшему Поттеру, покачивая солидным бюстом. Рыжие, густющие и толстые по фактуре, как у всех рыжих, волосы Джинни были выкрашены в серебристо-платиновый цвет...

Рисунок

Отправление ватаги так же откладывалось из-за того, что нанятый Люциусом репетитор что-то задерживался. А когда с получасовым опозданием он все же появился, Алекто, деловито запихивающий в переполненную клетку четвертую сову, мельком взглянув на него, разочарованно протянул:

— Тю-ю-ю! Очкарик!

Альбус, не отвлекаясь от упаковывания ракеток и мячей, которые ну совершенно не желали помещаться в маг...>>гловский чемодан, обернулся к рыжему смутьяну и сказал:

— Ага, мы сами дети очкарика, забыл? Так что, нечего дразниться! Хотя, драккл нам сдался вообще этот педик, в смысле, педагог-недоучка... летняя травка, сезонная. Эх, лучшее время для тренировок книззлу под хвост!

— Ну, и я о том. На что нам ещё и этот сдался? — поддакнул младший близнец. — Но вот уж оба ботаника точно с ним споются.

— Ботаники? Что это нашему великому мыслителю такая честь во множественном числе? — заинтересовался, разгибаясь, Альбус, но ответа уже почти не услышал: его взгляд встретился с синими глазами стоящего, как оказалось, совсем рядом обсуждаемого очкарика-тьютора...

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Двое в центре площади, привязанные к столбам, обложенным большими связками хвороста и соломы, мужчина и женщина в грязных шапах (2) на голое тело, переглянулись. И больше не отрывали друг от друга взглядов. У неё, было заметно, по чумазым от запёкшейся крови щекам, текли чистые, как хрустальные, слёзы; у него дрожали разбитые губы; но глаза их были спокойны и сияли (все-все это видели, даже Инквиз...>>итор!) голубым небесным огнём.

Над площадью, ровно над приговорёнными к публичной смерти альбигойцами, облака вдруг разомкнулись, и нежные золотистые лучи коснулись волос тех, кому скоро суждено корчиться в адских муках, горя заживо... за чужие грехи, и за любовь... Непонятно откуда раздалось соловьиное пение, послышался аромат роз, и даже несколько пурпурных лепестков закружились в воздухе. Публика ахнула и притихла. Он и она улыбались, смотря друг другу в глаза.

— Что они делают? — возмутился Инквизитор.

— Молятся, — пояснил бургомистр и отвернулся.

Палач пробежал по кругу, поджигая от факела костры, тут же, жадно, с азартным треском взметнувшиеся до небес.

Кто-то в толпе радостно засвистел, кто-то выругался, кто-то горько заплакал.

Чёрный дым вертелся вокруг столбов, но не трогал лиц казнимых. Их глаза сияли всё ярче и ярче.

— Проклятые колдуны!.. — Вскочил Инквизитор...

Их смерти, их боли, их криков и искажённых лиц с лопающейся обугленной кожей не видел никто — дым над местом казни стал непроницаем, палач вывалился из его клубов, задыхаясь от кашля. Их запомнили молодыми, красивыми, с улыбками на устах и с сияющими небесным светом глазами.

Те из толпы, кто не побоялся в эти минуты смотреть наверх, потом шептались, что видели небольшую коричневую птицу, похожую на соловья, которая поднялась над кострами и улетела с ярко-красным бутоном розы в клюве за облака...

Если есть защитники любви, то это не бесполые ангелы, которым по чину положено спасать и охранять детишек, а веселые и дерзкие черноокие воины, нежные печальные поэты, что слагали баллады о любви, даря

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Вдруг нежная рука погладила по щеке.

— Пей, хороший человек. — Другая рука прислонила к его губам раковину, полную воды.

Малфой глотнул, но вышел всхлип:

— Сейчас соберусь, я ж не нюня, ты, Ацтек, знаешь. Ударился башкой сильно что-то.

— Ты очень храбрый, моя судьба, я буду очень-очень тебя любить. И не возьму больше ни одного мужа. Зачем мне пять? Когда есть ты, такой смелый волшебник, такой ...>>сильный, с золотыми волосами. Мне духи правду сказали. И отцу ты понравишься...

Магнуса всё гладили и гладили по волосам и плечам. Боль отступила.

— С ума сошел, Ацтек? — Он осторожно тряхнул головой и строго поглядел в с детства знакомые раскосые агатовые глаза. — Лапы убери, дурак. Не смешно!

Подвернув под себя аккуратные маленькие ножки, одетая только в штанишки тонкого полотна, многочисленные браслеты и в свою юную красоту, напротив него сидела женская копия Индианы Снейттера. И улыбалась.

— Бред, — заключил со знанием дела Мани. Но на всякий случай спросил: — Кто ты и где я?

— Я Хина Пайва, старая женщина оноков, королева островов и твоя жена.

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Рисунок

— Гарри!

— Нахрен «Гарри»! Говори как мужик, ты меня любишь?

— Бе-бе... — сказал бедный Малфойчик.

— Что «бе-бе»? Безродный, бездарный, бездомный. Блин, или тебя от меня ТАК тошнит?! — озверел Поттер.

— Безумно! — вспомнил Драко родной язык.

— Тебя от меня безумно тошнит! Гнида, что ж ты полгода молчал... — Гарри рванул к двери.

Драко просто не верил в происходящий кошмар и застыл на краешке...>> дивана, как жена Лота, обращённая в соляной столб. Поттер вдруг остановился и, не поворачивая опущенной головы, спросил:

— Кто она?

«Драко! Не будь идиотом!» — трезво посоветовало Мирозданье. Драко набрал в грудь больше воздуха.

— Гарри! Я люблю только тебя одного! — громко, отчетливо и серьёзно сказал Драко Люциус Малфой и смело встал в полный рост.

Фрагмент злой морды Поттера показался из-за сгорбленного плеча, сам он так медленно поворачивался и так бешено смотрел на Драко, что Мирозданию пришлось напомнить своему любимчику Малфою, что кино — самое важное из всех искусств... Драко подавил свой порыв сбежать.

— Это как «любишь»? — спросил Истребитель-всего-что-трепыхается. — Поцелуи, секс, верность, семья и вместе до гроба? Или полизаться, перепихнуться и «пшёл вон, холоп»?!

Рисунок

Илл. к фф "ГП и Тайный грех"

Рисунок

Рисунок

Глаза Драко... Глаза любимого, мальчика моего... Как маленькие серые птенчики. Тёплые, беззащитные, ненаглядные, обезоруживающие. Родные... Глаза Драко из-за пушистых густых ресниц казались Гарри бархатными или, скорее, замшевыми. Смотреть в их глубину солнечным утром было одно удовольствие. Зрачки превращались в точечки. Два чёрных крошечных кружочка, манящих, затягивающих, две занозы в сердце......>> И Малфой так смешно «лупал» своими загнутыми вверх ресничками, что казалось... Нет, все-таки птенчики...

Люблю твои глаза, мой свет... Зеркало души? К чертям! Неправда, сама душа! Истина её и ложь...

Когда Гарри впервые её увидел, его душу, юную, задорную, блестящую своей хулиганской удалью, он полюбил все её лихачество и доброту. Драко на скамеечке... Веселые глазищи распахнуты, душа — чистая, и невинная, и храбрая, как... зверек. Хитрюга, притвора, самый лучший. Все его мелкие злодейства, беззлобные проказы... Глаза Драко сразу становились ярко-васильковыми. Прятались, маскировались: это не мы... Как такое возможно с точки зрения физиологии или оптики, Гарри не знал и не хотел знать. А, может, это только он один видит? Эх, спросить бы у Люциуса...

Люблю твои глаза, мой друг с игрой их... Сейчас они отражают небо, яркое до слепоты, море Лигурии, взволнованный горизонт. А летний золотистый загар делает Драко просто прекрасным как... как... Вот он поднимается с пляжа по лестнице, попадая то в полосу света, то в тень от высоченных кипарисов... Гарри почувствовал себя почти эстетом и понял, что ничего поэтическое ему не чуждо.

С развевающимися и слегка волнистыми, словно завитыми морской водой, очень светлыми, волосами, с персиковой кожей, закинув за плечо легкую голубую рубашку, с голым торсом, в белых джинсах, босоногий, приближался к нему сам Юный Насмешник Купидон...

Рисунок

Тело Мотылька, небрежно шагнувшего к Поттеру, не вызывало стыдливости или похоти, оно было... Любование — вот верное слово! И пропорции тут ни при чём, пожалуй, больше от мягкости и соразмерности движений оно казалось... чистым и простым, как тела ангелов Боттичелли. Ни одной лишней тени. Оно не смущало. "Ну, это уже перебор, — подумал Поттер, — я, да о Боттичелли!"

Двигалось "произведение искусс...>>тва" естественно, без смущения или бравады. Но вот, когда Сольвай сказал:

— Простите, господин Поттер, вы тут как соляной столб воздвиглись, а мне надо в гардеробную пройти. Не изволите ли подвинуться? — Гарри кивнул и отступил на шаг, невольно обернувшись. А вот этого делать было нельзя! Стройные бедра и движущиеся в плавной динамике шага ягодицы парня уже совсем не настраивали на идиллические мысли ценителя флорентийской школы живописи. "Вот чёрт!" — Гарри быстро отвернулся, но воображение сработало как полароид. От этого стало даже не жарко, а как-то... неуютно, очень неуютно... в своём мундире с наградными планками, в не очень чистых ботинках стоять в чужом номере и пялиться на... это.

Рисунок

— Что будете исполнять, юноша? — маэстро Пино Валькони, не слушая ответ и скучая, разглядывал худенького крашеного паренька с длинной девичьей челкой:

«Нахальный цыпленок! И откуда только такие берутся? Разве в этой грудной клетке... клеточке, может поместиться оперное дыхание! О, Мадонна!»

Маэстро отвлекся и был удивлен веселым оживлением за столом коллег.

— Что? — спросил он у Мальбрука.

— Д...>>а репертуар у мальчонки... — хохотнул тот. — Он заявил в программе «Застольную», Германа, Доницетти “L`elisid d`amore” и «Дочь полка» (1), представляешь?

— Да-а-а! Наглый малый или глупый. — Пино досадливо махнул рукой. — Где уж тут... Хорошо хоть, что скоро отделаемся. Только баритонов и басов осталось послушать.

— Начните, пожалуй, с арии Герцога. — Меццо-сопрано Ирма Лоуконсьерра нахмурилась и кивнула аккомпаниатору, тот зашуршал партитурами, которые Малфой поставил ему на пюпитр. Брови пожилого музыканта поползли на лоб.

— А это обязательно, мэм? — Драко изящно развернулся и, перестав наконец трястись (именно его заикание «me-me-mes amis» (2) пару минут назад вызвало такую дружную реакцию мэтров сцены) по-малфоевски упрямо заявил: — Я бы предпочел сначала исполнить арию Тонио.

— Ну, что ж, — с нескрываемой иронией подал начальственный голос декан Мальбрук. — Мы все — внимание.

И Драко запел...

А когда девятое сумасшедше-прекрасное верхнее «С»(З) легко и радостно сорвалось с губ мальчишки, от энтузиазма привставшего на цыпочки, маэстро Валькони, уже измолотивший под столом ногу Стивена носком туфли, которой он в восторге пинался в такт музыки, закричал:

— МЕТ отдыхает, вravissimo, bambino! Il mio tresoro! (4) — И бросился обнимать своего будущего студента.

Рисунок