Восемьсот девятнадцатая встреча (гет)

Радда возвращается как всегда поздно, уже при тусклом свете уличных фонарей. Идет меленькими шажками, осторожно переступая через замёрзшие лужи — зима в этом году даёт о себе знать раньше обычного. Хорошо, хоть урожай успели убрать полностью, во всяком случае, именно так сказали в утренних новостях.

Радда не особенно верит официальному каналу, но с прогнозом погоды те обычно не ошибаются. Обещали похолодание и снег — и вот он ледок на асфальте, тут как тут.

Зиму Радда не любит.

Было бы не так обидно надевать зимние сапоги в начале октября, если бы летом удалось погреться, как следует. Но куда там! Последние года три лето выдавалось холодное и дождливое, впору было не купальник приобретать, а шерстяные носки! Носки, впрочем, у Радды есть, тёплые, неожиданно яркого голубого цвета. Её бы воля — только в них бы и ходила.

Радда вязала носки не себе, но Вериса, едва взглянув, отказалась их забирать. «Не тот цвет!» Да, когда они выбирали пряжу, цвет выглядел иначе. Но хорошие же носки получились... Впрочем, Радда не жалуется, носки оказались очень теплыми. Казалось, добрая шерсть греет не только ноги, но и душу. Хотя за пряжу родители Верисы деньги могли бы и отдать, раз уж за работу платить не стали.

Радда добирается, наконец-то, до подъезда, быстро поднимается по лестнице на самый дешёвый пятый этаж. На ходу она выключает свет — дурацкая привычка лезть не в своё дело и пытаться сэкономить хоть на чем-то.

Она заходит домой, поворачивает ключ в замке на два оборота, сбрасывает сапожки, которые только именуются «зимними», а на деле — искусственная кожа и такой же мех, не спасающие от минусовой температуры. Торопливо натягивает любимые шерстяные носки и... замирает в ужасе, потому что в глубине тёмной квартиры слышится чьё-то тяжёлое дыхание.

Вариантов, на самом деле, мало. Ничтожно мало. Выскочить за дверь, запереть её снаружи и стучать соседям, чтобы вызывали полицию? А если не успеет? Дверь заперта на совесть, тот, кто прячется в темноте, не может не услышать, как ключ будет снова проворачиваться в замке. А если он вооружён?

Радда замирает на несколько томительных секунд: один носок на месте, второй зажат в кулаке. Она замирает, слепнет и глохнет, и, кажется, даже перестаёт дышать.

Она вспоминает, что в сумке лежит неоконченное вязанье.

Она медленно натягивает второй голубой носок, сбрасывает прямо на пол тяжёлое пальто. Руки мелко дрожат, когда она вынимает из сумки клубок с воткнутыми в него металлическими спицами.

Радда сжимает спицу в руке и повторяет про себя, что выключатель в единственной комнате слева, на уровне плеча. Что главное — не дать загнать себя в угол. Что ей надо просто напугать этого неведомого «гостя».

Что ей не страшно. Не страшно, не страшно!

Свет не зажигается, а в следующую секунду на запястьях словно смыкаются колодки арестанта. Радда запоздало понимает, что человек, ожидавший её прихода, явно лучше неё планирует незаконные и неправильные действия. Чужая рука закрывает ей пол-лица, дышать тяжело.

— Будешь орать — придушу.

Он говорит это так буднично и спокойно, что Радда моментально проникается, даже не пытаясь открыть рот. Её толкают к креслу, бесцеремонно и грубо. Обиженно падает спица.

— Твое дело — сидеть молча, — так же деловито и спокойно говорит неведомый гость. — Если всё сделаешь правильно, не пострадаешь.

Странное дело, ведь вроде бы до этого момента он ей не угрожал, но становится почему-то намного страшнее. Хотя, казалось бы, куда уж дальше.

Радда никогда не делала ничего плохого, даже в детстве. Даже в детдоме, куда её отправила родная тётка. Даже много позже, на работе, когда на неё стали вешать всех собак, не давая ни повышения, ни нормальной зарплаты. Радда никогда и никому не даёт отпор. Потому что боится, потому что хочет спокойствия.

И вот, пожалуйста. Можно быть сколько угодно правильной, сколько угодно хорошей. Но однажды с тобой просто случится какая-нибудь хрень.

Радде, никогда не употребляюшей грубые слова, страшно хочется ругаться. Может быть, даже матом.

Глаза постепенно привыкают к темноте. В свете луны и фонарей Радда различает очертания комнаты, видит и мужчину в центре. Напряжённая поза, длинные волосы собраны в хвост.

— Кто вы такой?

— Я велел тебе заткнуться.

Радда сжимается от страха, но упрямо продолжает:

— Вы велели не орать. Я не ору.

Она всей кожей ощущает на себе тяжёлый взгляд... кого?

— Что вам надо?

— Чтобы ты умолкла. Сбиваешь.

Радда закусывает губу:

— Покажите документы.

Он едва не хохочет в голос, но, видимо, вовремя спохватывается и ограничивается смешком:

— Документы? Какие ещё документы?

— Ну, вы же из полиции. Покажите документы.

— Перебьёшься.

— Тогда я пойду.

Радда и сама не понимает, что творит. Злость, кипевшая в ней, назойливо требует выхода. А если совсем начистоту — ей хочется бить тарелки, царапаться, визжать, словно кошка, и добиваться правды.

Всё те же клещи на запястье, всё тот же спокойный тон:

— Ты никуда не пойдешь, ведь ты не дура. Ты сядешь в свое кресло, заткнёшься и дашь мне работать.

Внезапный порыв к борьбе угасает, как свеча на ветру. И в самом деле, что она может? А вот если сделать вид, что слушается, а как-нибудь случайно... Что? Снова хвататься за спицу? У неё даже баллончика газового нет. А ведь столько раз думала, что стоит купить. Дура и есть.

Он сказал: «Работать». Значит, и впрямь из полиции.

От печальных мыслей Радду отвлекает скрип входной двери. И как это она не расслышала, как поворачивался ключ в замке?

Незваный гость вроде бы и не двигается с места, но каким-то шестым чувством Радда понимает, что он напряжён, тянется за оружием в кобуру. Что сейчас что-то будет.

Радда понимает, что, а оттого жмурится изо всех сил.

— Я знаю, что ты здесь, — слышит она усталый голос от двери. — Если ты хотел подкрасться ко мне незаметно, Архайн, тебе стоило сменить машину.

— Не знал, Брент, что ты выучил это слово, — смеётся Архайн.

Металлический щелчок.

— Как видишь, ты снова опоздал. Я нашёл её раньше. Хочешь, чтобы я её убил?

— Разумеется, нет.

Ещё один щелчок.

— Тогда уходи. Путь живёт дальше своей простой и обыденной жизнью. Уходи, и нам нечего будет делить, Брент.

— Ты же знаешь. Не могу.

— Тогда, — говорит Архайн, — мне придется её убить. И попробовать убить тебя.

Перед глазами у Радды темно, пляшут разноцветные пятна. Она продолжает говорить себе, что речь не о ней. Ей ничего не угрожает. Всё пройдет.

— Ты ведь не идиот, Архайн. Посмотри, что происходит в мире. Ты ведь знаешь, что заморозки убили половину урожая? Как думаешь, почему меняется климат?

— Я хорошо учился в школе, Брент. Небольшие отклонения от нормы — норма.

— Наука... — смеётся Брент. — Наука ищет оправдания тому, чего понять не в силах. Мы-то с тобой знаем, что всё дело в потоке. И в том, что Привратница должна открыть шлюз. Иначе все мы умрем однажды. И ты тоже, Архайн.

Архайн смеётся. Радда открывает глаза.

— Сколько раз мы с тобой вели этот спор. А, Брент?

— Раз восемьсот, не меньше, — серьёзно отвечает немолодой мужчина, стоящий в дверном проеме. — Кажется, восемьсот восемнадцать.

— И ни разу ты меня не убедил. Почему думаешь, что сумеешь убедить сейчас?

— Потому что наивен от природы, ты сам всегда так говоришь. И я верю, что если во мне и остальных пробуждается память, значит, Привратница действительно должна прийти в этот мир.

— Я убью тех двоих, — говорит Архайн. — Я всё равно разделю вас.

Радда не до конца понимает, что делает, когда бьёт его, отвлёкшегося на разговор, бутылкой по голове. Бутылка из плотного стекла, на неё Радда натягивает заготовку для носка, она всегда стоит у кресла. Глухой звук удара, глухой звук падения, тело Архайна оседает на пол.

— Я... я его убила? — спрашивает Радда. Она не уверена, какой ответ хочет услышать.

— Это не важно, — говорит Брент. — Главное, что он не убил тебя. Это была бы катастрофа. Надо идти.

— Я никуда не пойду, пока ты... вы не объясните мне, что происходит!

Брент не включает света, не говорит красивых слов. Он просто берёт её за руку, за запястье, где бьётся жилка.

И этого достаточно, потому что Радда вспоминает всё. Никаких картин перед глазами, она просто вспоминает всё, от начала и до конца. И первое, что она делает — целует ошарашенного Брента прямо в губы.

Кажется, в предыдущие восемьсот восемнадцать встреч они так и не дошли до этой стадии развития отношений.

— Джай и ЭрТар? — спрашивает Радда, оторвавшись, наконец, от любимого.

Выражение лица Брента неуловимо меняется.

— Я подозреваю, где найти Джая. ЭрТар... Тут сложнее. Но думаю, Джай поможет. Надо спешить. Архайн тоже не один.

Радда собирается быстро — смена одежды, аптечка, документы, небольшие сбережения. Оглядывается в последний раз: чужая квартира, чужие вещи из чужой жизни.

Колеблется, но всё же кладет в рюкзак спицы и пару мотков пряжи. Зима будет холодной и длинной, шерстяные носки не помешают ни одной части Привратницы.