Хамелеон и Кассандра (гет)

Первая странность в жизни Франсуа случилась сразу же после его рождения. УЗИ неоднократно показывало, что в животе у мамы Мари сидит крохотная девочка. Родители, мечтавшие о мальчике, немного расстроились, но поспешили завалить весь дом розовыми игрушками, куклами, колясками с изображением бабочек и слюнявчиками в цветочек. Однако на исходе мая, после семи часов мучений, Мари, к удивлению всех родственников и врачей, подарила мужу мальчика. Несмотря на то, что оба очень обрадовались, они явно оказались в неловком положении.

— Может, пока он маленький, оставим эти вещи? — робко предложила молодая мама. — Не все ли ему равно?

Франсуа тихо спал, стискивая крохотными пальчиками край простыни. Он вообще был необычайно спокойным ребёнком — ел по расписанию, много дремал и почти никогда не кричал. Симон, гордый своим новым статусом отца, только отмахнулся. Он ещё накупит сынишке машинок, поездов и пистолетов, которые сделают из него настоящего мужчину.

А мальчик и не привередничал. Его родители были молоды, не имели ни других детей, ни даже младших братьев или сестёр, а потому не представляли, насколько им повезло с сыном. Зато это понимали родственники и друзья семейства, приходившие в гости, чтобы пообедать, сбалансировать очередной машинкой девчачью обстановку детской и в который раз поразиться спокойствию Франсуа. Весёлые синие глаза ребёнка, и вправду делавшие его похожим на девочку, приводили их в восторг.

Когда Франсуа исполнилось пять, он стал потихоньку "выходить в люди" и общаться со своими ровесниками. Преимущественно с детьми друзей семьи, но были среди приятелей Франсуа и совсем незнакомые Мари и Симону дети с улицы — соседи, приезжие, какие-то вовсе непонятные личности... Да что уж там. Франсуа общался буквально со всеми подряд, завязывая знакомства так легко и непринуждённо, что мама не верила своим глазам. Мальчик очаровывал и детей, и взрослых, причём самого различного склада. Разговаривая с одними, он с первого же слова вёл себя дерзко и непринуждённо, в общении с другими демонстрировал скромность и застенчивость, третьи видели в нём добродушного и простого ребёнка...

Самому же ему было глубоко безразлично, с кем дружить. Ему нравились все без исключения. И это приводило к нехорошим последствиям.

— Мама! — однажды утром Франсуа забежал в гостиную с горящими глазами. — Они сломали мой игрушечный вертолёт!

У Мари, мирно пьющей кофе перед телевизором, дрогнула рука, и горячий напиток пролился прямо на халат. Чтобы её мальчика кто-то обидел? Да такого за все семь лет ни разу не случалось!

— Кто сломал?

— Жан, Эмиль и Катрин! Все трое! Они начали драться и случайно раздавили эти... вращающиеся штуки! А я никак не могу решить, кто из них виноват, чтобы он мог заплатить мне за это.

Жану было двенадцать, он был сыном какого-то мелкого рабочего-вдовца. Грубый мальчишка, известный хулиган. Эмиль — добродушный девятилетний ребёнок, живущий в соседнем доме, очень спокойный, любящий старые мультфильмы и собственные рисунки. Катрин Лебран — дочка подруги Мари, избалованная, капризная и неспособная съесть даже тост, если на него намазана шоколадная паста стоимостью меньше десяти евро за банку. Мари оставалось только догадываться, каким образом эти трое столь разных детей ухитрились оказаться в одном месте, и даже более того — подраться. На все расспросы Франсуа отвечал уклончиво, прятал глаза и старался задобрить мать выполнением мелких поручений или неприкрытой лестью. Тогда она поняла. Эти трое подрались за него.

* * *

В этот самый день через городок, в котором жил Франсуа, в поезде до Марселя ехала ещё одна молодая семья, в которой ребёнок — на сей раз это совершенно точно была девочка — пока только готовился к своему рождению.

— Артур, открой окно, — попросила женщина, прислонившись к стеклу, — я так и знала, что надо было ехать на автомобиле. У меня странное чувство... Ты не хочешь подышать свежим воздухом? Красивый город, зелёный, а какая река... Может, мы сойдём, прогуляемся, а в Марсель поедем на следующем...

Артур только обнял жену и поспешил открыть окно. Он знал, что с беременными спорить трудновато, поэтому попытался просто переменить тему. И, как оно часто бывает, это сработало. Поезд тронулся. Будущая мать с невольной тоской проводила взглядом маленькие аккуратные домики и неожиданно охнула.

— Она опять пинается. Несносный ребёнок, — сказала она.

* * *

Как вскоре выяснилось, Франсуа не блистал успехами в учёбе. Его трудно было назвать красивым, — ростом он не отличался, нос его был слишком длинным, а голос высоковатым даже для мальчишки, — только его синие глаза буквально очаровывали своей глубиной. Но он был настоящей знаменитостью, потому что все, от малышей до старшеклассников и даже преподавателей, только и говорили, что о нём. И ни одно описание не совпадало с другим.

— Очень хороший ученик! — говорила учительница рисования. — Усидчивый, старательный, вежливый, словно молодой дипломат. Надеюсь, окружение его не испортит.

— Мелкий, но дерзкий, настоящий дьяволёнок, — восхищённо отзывался старшеклассник Пьер. — Если бы не он, мы бы в жизнь не придумали, как списать на экзамене. Откуда только идеи берутся!

— Какой обаятельный, — вздыхали девчонки. — И ведь никем не интересуется. Наверное, у него есть подруги покрасивее нас.

— А может, он... — нерешительно вставляла какая-нибудь Софи, прибывшая из другого города и никогда не видевшая Франсуа.

— Ну ты что! Не может быть! Он просто слишком совершенен для нас, — шутили остальные, рассыпая бисеринки своего пронзительного смеха, осознавая, что вместо шутки сказали правду.

Вот только самому Франсуа такая жизнь приносила всё меньше радости. Он уставал изображать из себя то футбольного фаната, то холодного ловеласа, то примерного ученика, но ничего не мог поделать со своим необычным даром приспособления, проявлявшимся помимо его воли. Франсуа просто смотрел на человека и чувствовал, что начинает меняться, становясь таким, каким его хотят видеть. Порой ему казалось, что из-за бесконечных хамелеоньих масок начинает проглядывать его настоящая сущность — больная, озлобленная и неспособная на любовь к кому-либо или чему-либо, кроме родителей, для которых он делал исключение. С родителями, впрочем, он тоже мало общался. Отец постоянно работал, а на мать у Франсуа попросту не было времени. Он приходил к ней в гостиную, когда она читала газету, садился рядом на диван, клал свою вихрастую темноволосую голову ей на колени и засыпал, усмиряя головную боль.

Никто не знал, что единственной вещью, к которой Франсуа ощущал настоящую склонность, было пение. В глубине души он считал это занятие девчачьим, и, сохраняя смутную память о розовом интерьере и куклах с оборочками, он скрывал свой талант ото всех. А талант был. Франсуа обладал прекрасным голосом, не совсем оперным, но чистым и звонким; он любил классические арии, особенно из итальянских опер, которые разучивал тайком и пел тогда, когда никого не было дома. Только одна девочка случайно узнала о его увлечении.

— Это испанский язык или итальянский? — пугливо спросила Луиза и тут же спряталась под подоконником. Франсуа резко пересёк кухню, ругая себя за то, что забыл закрыть окно, и окликнул её:

— Ты чего тут делаешь? Ты должна сейчас быть в школе! Ну, твои родители так думают. Мне-то самому всё равно.

— Я знаю, — благоговейно прошептала девочка, ибо именно это ей в Франсуа и нравилось, — но у тебя такой красивый голос... Пожалуйста, спой ещё.

Хлопнула створка.

— Нет! Нет, подожди!

Из дома послышался шум и звон разбиваемой в сердцах вазы.

* * *

В то время, как во Франции жил юноша, у которого всё в жизни складывалось точно по волшебству, в Англии росла девочка, вся жизнь которой была войной. Войной с собственным "я". "Я", как известно, очень капризное существо. Оно постоянно норовит улизнуть от обязанностей, спрятаться под одеялом, нырнуть в кружку с чаем и сказать "я в домике". И поди достань его оттуда! Да и зачем? Зачем каждый день учиться, работать или тренироваться, не имея гарантии, что всё это не зря? Может, ты и победы-то никогда не добьёшься? Взвесив все "за" и "против", наша слабовольная часть садится и складывает ручки. Победа на её стороне.

Но у девочки, о которой идёт речь, всё было по другому. Как вы можете догадаться, пятнадцать лет назад именно её родители ехали в Марсель и чуть было не сошли в том городке, где жил мальчик-хамелеон. Расскажи ей кто об этом впоследствии, она бы очень удивилась...

Прошло пятнадцать лет, и вот она здесь, в гимнастическом зале, под пристальным взглядом судей. Эмма выполняла упражнение, которое ненавидела до глубины души, а именно упражнение на перекладинах. Её руки так и дрожали и норовили соскользнуть во время очередного вращения. Пока всё шло хорошо. Нигде не прогнулась спина, нигде не согнулись колени...

Время остановилось. Сердце гулко стукнуло. Когда оно стукнет в следующий раз, — и это Эмма ощутила совершенно ясно, — ей нужно будет сделать выбор. Она имеет все шансы победить в этом соревновании, и судьи поставят ей высший балл. Но за это, как всегда, придётся заплатить. Соскакивая с перекладины на мат, она неудачно поставит ногу и серьёзно повредит ступню. Это проявится не сразу, но на несколько месяцев с тренировками придётся завязать.

Или второй вариант. Она сохраняет здоровье, но не получает победы. Едет домой и спокойно тренируется в смутной надежде, что тренер ещё когда-нибудь предоставит ей шанс поехать на соревнования. Это ли волшебный дар? Это проклятье! Выбор — лишь иллюзия, потому что Вселенная прекрасно знала, что всегда в таких случаях выбирала Эмма.

С самого детства она чётко, как наяву, видела последствия любого своего выбора. Причудливая нить троп и дорог судьбы была для неё яснее топографической карты. Никому не расскажешь — никто не поверит. Да и кто способен поверить в такое? Судьба с ехидной усмешкой подала Эмме контракт, и та поставила под ним свою подпись.

Она соскочила на маты, выпрямилась, как струна, сверкнула улыбкой в сторону камер и осознала, что боль пришла. Внизу щиколотки точно раздувался маленький огненный шар, который больно кололся своими иглами по всей ступне. Жидкие аплодисменты, — всё-таки зрителей на трибунах было немного,— томительные минуты ожидания. Врачи суетятся, накладывают какие-то повязки. Судьи и вправду поставили высшие баллы, но для Эммы это не стало неожиданностью.

— Ты никогда не обманываешь меня, Вселенная, — прошептала она, проезжая в такси по замершим Лондонским улицам. — У нас с тобой честный договор. Но сегодня мой день рождения... Так неужели ты не могла сделать мне один маленький подарок, который бы ничего не потребовал взамен?

На самом деле Вселенная и вправду сделала Эмме подарок. По этой же улице, только по встречной полосе, ехало ещё одно такси, в котором сидел, возвращаясь из оперы, молодой Франсуа Дювилль. Он хмурился и чертил на запотевшем стекле ассиметричные узоры. Даже в свой день рождения он вынужден убегать из дома, чтобы избежать интриг и ссор людей, на которых он по-прежнему без разбора вешал ярлыки "друзей". Переезд в Англию не принёс ему, несмотря на все его надежды, ровно ничего нового. Улыбки, лесть, смех, подарки, приглашения и звонки-звонки-звонки... Тогда он подумал, уже не впервые, что каждый, кто бездумно расточает фальшивую любовь, — пусть даже против своей воли, — в глубине души ненавидит весь род человеческий.

* * *

Для того, чтобы эти двое встретились, судьбе понадобилось двадцать лет. Когда это наконец-то произошло, — а это случилось в лондонском парке, под вечер, когда солнце уже одевалось в облачную розово-лиловую пижаму, — Франсуа было двадцать семь. Он сидел на скамье, лениво водя пальцем по поверхности планшета, и напевал себе под нос свою любимую арию. Сначала почти шёпотом, а затем, убедившись, что в округе никого нет — немного громче. Франсуа даже закрыл глаза, чтобы ярче представить себе Дон Жуана, партию которого он исполнял.

— Молодой человек, не пойте, пожалуйста. От вас уши вянут, — резко сказал женский голос. Француз вздрогнул и обернулся. Оказалось, что в нескольких сантиметрах от него, на скамейке, стоявшей к нему спиной, сидела незнакомка, и сидела, видимо, уже давно. И как он не заметил её?

— О, извините, — поспешил извиниться Франсуа. — Я не знал, что вы здесь.

— Не извиняю. Обычно меня замечают.

"Да я ей, кажется, не понравился," — мысленно заметил Франсуа и только потом осознал, что произошло. Он привстал, вцепившись пальцами в перекладины. Его лицо побелело.

— Я... не думал...

Эмма подняла голову, и впервые в жизни Франсуа растерял все слова. Перед ним точно было существо из другого мира, непознаваемое и поэтому прекрасное. Он не мог прочесть по её лицу ничего, ни единой эмоции, которая велела бы ему в миллионный раз изменить свой облик. Он впервые в жизни остался самим собой. Это пугало и завораживало.

— Меня зовут Эмма. А вы, наверное, иностранец. У вас ужасный акцент, — уже мягче сказала Эмма, глядя в глубокие синие глаза собеседника. Она была известной гимнасткой, имела множество друзей, а в скорости должна была стать кандидатом математических наук — самым юным в истории университета. Но всё это стало трофеем великой и ни на минуту не прекращающейся войны, за победу в которой приходилось платить снова и снова — здоровьем, душевным равновесием, несбывшимися и отложенными в копилку вечного "когда-нибудь" мечтами. А этот человек смотрел на неё, и сердце Эммы дрогнуло. "Топографическая карта" исчезла. Будущее, всё, что в нём было или могло быть связано с этим забавным юношей, оставалось чистым, светлым листом. Целая вечность прекрасной неизвестности.

Франсуа кивнул.

— Я вам уже говорила, что вы мне не нравитесь? — чувствуя, как рот расплывается в улыбке, услышала Эмма свой голос.

— Чёрт побери, это самое прекрасное из всего, что мне приходилось слышать! — искренне воскликнул Франсуа.

Лондонский парк едва слышно вздохнул и уронил на чистую тропинку первый осенний лист.