Отблески пламени (джен)

Воля богов… Такая мысль не раз и не два посещала его при воспоминании о случившемся. О том, чего вряд ли можно было избежать, как бы сильно этого ни хотелось. О том, что в итоге и сделало его тем, кто он есть сейчас. Шань-Ю, повелитель всего народа гуннов, а в недалеком грядущем — и прочего поднебесного мира.

Откинув полог нарядно расшитого шатра, воин шагнул внутрь. Сокол, расправив крылья, с тревожным криком рванулся прочь с его плеча и, сделав пару неровных кругов, устроился на вбитом нарочно для него в опорный столб гвозде. Сложил крылья, нахохлился, сумрачным взглядом немигающих янтарно-желтых, как и у хозяина, глаз следя за последним. Недремлющее око, живое воплощение его души…

Не обращая более внимания на птицу, повелитель сбросил накидку с капюшоном на руки молчаливому рабу. Тот тут же исчез, не рискуя и далее беспокоить господина. Шань-Ю же подошел к очагу, расположенному по традиции — в его ли шатре или юрте самого последнего из его воинов — в северном углу, для защиты от злых духов. И холодного ветра, проникающего даже сквозь толстый войлок стен (хотя привычным к непогоде степным воинам постыдно было даже упоминать об этом). Снял с левой руки перчатку и небрежно отбросил в сторону, после чего уселся близ очага, скрестив ноги, неподвижно глядя на пляшущие языки пламени.

Огонь… Символ беспощадной силы, живой и непокорный, как и сами гунны, сыновья Великой Степи. Он сопровождает их повсюду со времени Великой ночи, дарит тепло и подмогу, приносит ужас и панику в ряды их врагов. Союзник, который в любой миг может стать безжалостным противником, непостоянный и яростный. Как и многое, очень-очень многое в жизни. Как и он сам.

Огонь всегда завораживал Шань-Ю, даже в те дни, когда он, несмышленый мальчишка, еще не носил этого гордого титула и мог лишь мечтать о нем. Двое старших братьев и еще не старый крепкий отец делали эту мечту более чем призрачной… как немеркнущая слава великого Аттилы, заставившего трепетать весь Запад… как дрожащий в мареве дыма грозный облик самого Тенгри-хана, явившегося ему в день посвящения в воины. Видят боги предков, совсем не случайно.

Именно ему, самому младшему из братьев, суждено восстановить славу их народа. Лишь он способен на это, сплотить воедино рассыпавшиеся, разбредшиеся по степи кланы во имя великой цели. Той, которой они даже не способны представить. Кто бы знал, чего стоило ему воплощение давней мечты…

Воин, почти не глядя, отбросил опасно отлетевший в сторону от очага тлеющий уголь обратно к остальным. Даже не потрудившись подняться с места. Загрубевшая кожа ладоней не ощутила опаляющего прикосновения. Его учили босиком ходить по таким углям и ночевать на пронизывающем ветру, укрытым лишь скудной набедренной повязкой. Равно как и всему, что потребно охотнику и воину, чтобы выжить в жестоком мире. Выстоять и победить, как завещано ему судьбой.

Множество лун сменилось с тех пор. Тело воина, могучее и крепкое, не ставшее вместе с тем грузным и неповоротливым, давно привыкло и к пронизывающему ветру, и к палящему солнцу, и к несчетным ранам, большим и малым. Бесчисленные рубцы — памятные следы охоты и сражения — покрыли его, словно непроницаемым коконом. Опаляющим суховеем прошли годы и по душе, также оставив шрамы, почти что успевшие зажить. Почти…

Медленно выдохнув, Шань-Ю поднял голову, оторвавшись от созерцания огня. Теперь стены шатра были и вовсе не различимы в полумраке. Как и кусочек звездного неба в дымоходе. Пустые, лишенные жизни стены. Лишь величественное, почти звенящее молчание да треск пламени в очаге. Все, что осталось…

Оглядевшись, воин заметил оставленную еще одним из рабов пищу — ломти вяленого мяса на серебряном блюде. Подцепил один из них и откусил, не ощущая вкуса еды. Тоже вполне уже привычно — хотя, казалось, уже шесть лун сменилось. Угли стали прахом, а пепелище затянула поросль ковыля. Скоро, совсем скоро оно станет неразличимым. Для всех, кроме него.

Но, может, оно и к лучшему? Боль укрепляет и придает ярости. Ему ли, с малолетства до кровавых ссадин дравшемуся за право верховодить среди сверстников, не знать этого? Этот огонь опаляет, не оставляя ничего, кроме жажды победы. Любой ценой. И особенно — если ценой этой станут жизни ничтожных китайских селян всех скопом, вместе с их двуличными правителями. Брат был невозможно глуп, поверив в возможность перемирия — и дорого заплатил за свою ошибку.

Сильная рука сжала рог с кумысом, так что тот угрожающе затрещал. Да! Так лучше! Слабому не место на этой земле, тем более, в седле предводителя. Хунгура был слабым вождем — и оттого бесславно погиб, попытавшись взбунтоваться против предателей. Как и Базук, во всем ему следовавший. И пусть они были братьями, он, нынешний Шань-Ю, забывший после воцарения прежнее имя, нимало не жалел об их падении. Так было угодно богам — и ему. Если бы только…

Взгляд помимо воли скользнул по расшитой занавеси, той, что некогда — все те же шесть лун назад — отделяла женскую часть его шатра, с того самого дня пустовавшую. Дня, опалившего и иссушившего его душу. Никогда более не коснутся его нежные руки красавицы Берик и двух других наложниц, не согреют долгими ветреными ночами, не подарят покой. Не задаст бесчисленных вопросов неугомонный кудрявый Алмас, не рассыплется звонкий смех малыша Кази, которому лишь год оставался до Вступления в стремя…

Никогда… Страшное слово, к которому невозможно привыкнуть. Долгими бессонными ночами повторял он до режущей боли в груди их имена. Вытравляя из себя постыдную слабость, не достойную воина, и разжигая смертельную ярость против врагов. Такова судьба воина Великой Степи — в любой момент быть готовым потерять все, что есть. И возродиться вновь в битве, в крови и пламени. Вернуться — на ужас и проклятье своих врагов. Тех, что уже пали жертвой своего вероломства, которое более не повторится (теперь, когда племена гуннов стали единым целым, жителям разных кланов нет смысла бояться соплеменников), и тех, что стояли за их спиной. Двуличных китайцев, пытавшихся стравить их друг с другом. Что ж, они добились своего — если желали пробудить зверя. Им это удалось…

Поднявшись, воин перевел взгляд на начавшее светлеть небо. Пламя очага отразилось в желтых глазах, окрасив их жутковатым оттенком багрянца, бросив глубокие тени на острые скулы. Скоро рассвет. Начало нового дня, в котором не будет места слабым. Того, что положит начало новой империи и что сделает бессмертными их имена. За величие заплачена немалая цена — но, видят боги, оно того стоило.