Обреченная (гет)

Кольцо на память — на каждый палец:

Мерило радостей и разлук.

Я ночью слышу, как я ломаюсь,

Такой красивый и страшный звук.

Габриэль Делакур слегка за двадцать пять. Ее короткие ноготки выкрашены в «Rouge», на ее плечах шерстяное пончо с согревающими чарами, а в руках чашка любимого черного чая. За окном метель, Кельтское море совсем не похоже на Лазурный берег — оно все затянуто льдом, как и сама Габи.

Габриэль Делакур держится в стороне от веселья, непривычно и нетипично для любимой младшей сестры и веселой тетки для трех племянников. В «Ракушке» собрались многочисленные Уизли, и удивительно, как хватает места в доме, но здесь все любят семейные посиделки.

На коленях у Габриэль книга, слишком новая, чтобы принадлежать библиотеке на Косой аллее, да и волшебства в ней никакого нет (только странная, совсем не знакомая и чужая реальность). Мысли Габи затерялись среди чужих мыслей; в мечтах представляет себя Дагни Таггерт, в реальности понимая, насколько ей до Таггерт далеко. Младшей Делакур совсем не хочется веселиться. Габриэль снятся кошмары, где она тонет в ледяной воде снова и снова, и Мальчик-Который-Выжил не приходит ее спасти.

Уизли любят танцевать. В такие вечера, ближе к ночи, когда дети располагаются в просторной детской, взрослые включают старые песни. Так и сейчас. Книга летит на пол, а чашка ароматного чая едва успевает коснуться деревянной столешницы, когда кто-то из Уизли — они все как на подбор рыжеволосые и голубоглазые — увлекает Габи к танцующим, и француженка (хотя какая она француженка, она насквозь пропитана несносными Уизли) не может не заулыбаться. Но улыбка тает, когда голубые глаза сменяются зелеными. Габи едва не спотыкается на ровном месте и забывает дышать. Руки, что касаются ее талии, вдруг кажутся тяжелыми, как стальные оковы, а глаза — чистые изумруды — подобны двум омутам: Габи тонет в них, и спасения ждать неоткуда. Национальный герой понятия не имеет о том, что ее нужно спасать. Он зовет ее по имени, и «Габриэль» в его устах звучит как «ангел». Краткое Габи, что в обиходе у Уизли, ему не нравится — совсем, на его взгляд, ей не идет. Она ангел, белокурый, ясноглазый. Только выросший из своих детских грез (его, как полагается, тоже, только он об этом никогда ничего не знал).

…Откуда ему знать, что на ее спине чуть выше лопаток черным по нежной коже вычерчено пошлое и нелепое до невозможного (Флер и maman хватил бы удар) «0% of angel» — отголоски ее подросткового бунта против опостылевших постулатов истинной леди и ради пресловутого «Флер так себя никогда не ведет!» Тот бунт теперь кажется смешным и неуклюжим, таким же, как черные буквы на коже.

— Как Париж? — Слова не ее героя кажутся банальной вежливостью, но в его глазах неподдельный интерес.

«Париж? А что Париж?»

— Стоит, — отмахивается Габи, не зная, что еще сказать. Романтика родного города оставляет ее равнодушной, а Лазурный берег не милее холодного Кельтского моря, но бедная мисс Делакур давно уже запуталась, где же ее дом.

— Стоит или упал к твоим ногам, взятый штурмом? — зеленоглазый не ее Гарри шутит, кружит белокурого (неслыханное дело, обрезать длинные локоны — гордость вейлы — до уровня плеч) ангела в танце, и Габриэль, как и положено, смеется, отчаянно пытаясь дышать ровно, но дыхание дается ей с трудом. Сколько лет еще пройдет, сколько зим? Сколько раз она будет тонуть в своем детском кошмаре? Сколько будет попыток к бегству, хотя урок давно усвоен: не помогает перемена мест… Как же она устала проигрывать в вечной борьбе с самой собою… В войне, давно обреченной на провал.

Где в ней кровь вейлы? Обещали на четверть, но не слышно — ни грамма, только вечный бой (читай, бесконечная боль).

Вначале идеальная во всем, в чем только можно, образцово-показательная Флер: «И в кого ты такая? Твоя сестра была примером для всех, а на твои выходки снова жалобы», — детство с оттенком укора в голосе утонченной Апполин Делакур.

Потом нравы высшего света: не полагается леди так дерзко летать на метле, и лучше бы томно вздыхать, исподлобья глядя на месье, чем пытаться обыграть его в совсем не женской игре. Ну какая же все-таки скука…

И изумрудные глаза — вечное, неизменное с тех самых пор, как маленькой девочкой Габи вдохнула воздуха, отвоеванная у мрачных вод Черного озера. У него красавица-жена и трое детей, знак Корпуса Мракоборцев и ордена, и шрам как напоминание старых потерь — память всегда будет этим больна. Ангел в его руках забывает дышать, а он понятия не имеет об этом.

Продлись танец чуть дольше, Габи точно сошла бы с ума. Зелень чужих (родных) глаз давно уже проникла под кожу, но принимать стоит только в малых порциях. Габи вырывается в ночной холод, как утопающая на поверхность из-под воды; ноги тонут в снегу, а пончо да пальто забыты в прихожей. Габи бежала бы, если бы смогла, но даже шаг сделать сложно, поэтому не уходит и с крыльца — уйти дальше от него просто невозможно, доказано многолетней практикой и малодушными попытками бегства. Мороз впивается в кожу, и ветер сжимает в объятиях тонкое тело, но дышать легче, проще. Сколько еще будет этих попыток, обреченных на провал?

— Габи, Габриэль! — Флер мелодична и непревзойденно тактична — это ведь Флер, иначе нельзя. Знает все, понимает, но молчит. — Холодно же, идем домой! — Флер ловит за руку и тянет обратно в дом настойчивым жестом на правах старшей сестры, и Габи возвращается, мимолетно скользнув взглядом по модному пальто. «Допить чай, согреться, улыбнуться Гарри». В кармане пальто билет на маггловский самолет (а почему бы и да; она не помнит, куда, в какую страну) и очередную попытку начать все сначала.

Очередную попытку, заранее обреченную на провал.