Черная орхидея (гет)

Die Liebe ist ein wildes Tier

Sie beisst und kratzt und tritt nach mir

Hält mich mit tausend Armen fest

Zerrt mich in ihr Liebesnest

Frisst mich auf mit Haut und Haar

Und würgt mich wieder aus nach Tag und Jahr

Lässt sich fallen weich wie Schnee

Erst wird es heiss

Dann kalt

Am Ende tut es weh

Фамильное поместье Лестрейнджей давно уже называли Домом орхидей за любовь женщин старинного рода к этим красивым цветам. Когда-то орхидеи цвели в зимнем саду, благоухали в вазах по всему дому, наполненному музыкой и смехом гостей. То было так давно… Цветы завяли, когда умерла Беатрис Лестрейндж, оставив свою дочь, последнюю из рода, сиротой при живом отце. Шесть лет спустя был убит и лорд Лестрейдж, оставив семнадцатилетнюю Лету один на один с бременем рода, некогда процветавшего, а теперь затухающего. Слишком близко имя Лестейнджей стояло к другому имени, внушающему ужас и страх и бывшему под запретом, — Геллерт Гриндевальд.

Последняя хозяйка поместья Лестрейнджей, едва ли узнаваемая в простой бутылочно-зеленой мантии без герба рода, вышивок и прочих украшений, проходила комнату за комнатой, и по мановению волшебной палочки в тонкой и изящной руке аристократки захлопывались тяжелые ставни, распутывались шнуровки и падали больше ничем не удерживаемые тяжелые портьеры, погружая особняк во тьму. Серые полотна тканей накрывали опустевшую мебель, чтобы служить защитой от пыли, и больше не было ни намека на былую роскошь и уют в Доме Орхидей.

Лестрейндж проходила комнату за комнатой, зал за залом, и воспоминания всплывали в памяти последний раз, чтобы быть похороненными вместе с Домом орхидей и некогда знатным родом.

Богатая библиотека была отправлена в Хогвартс профессору Слахгорну — единственному, кто знал правду про Лету, и единственному, кто не отвернулся от нее, когда лорда Лестрейджа обвинили в пособничестве Гриндевальду и убили при попытке к бегству.

В библиотеке впервые проявились колдовские способности Леты. Всплеск эмоций трехлетней девочки, за что-то обидевшейся на мать (причину уже давно никто не помнил), и книги полетели с полок, падая и грозясь превратиться в ураган фолиантов. Сама Лета этого не помнила, но Беатрис любила вспоминать.

Здесь же Лета училась темным искусствам под руководством своего могучего наставника, слушая его красивые слова о величии колдовства, о мире, который должен принадлежать им… Какой же наивной она была все эти годы… Вместо величия остались лишь руины.

И здесь же нашли мертвой Беатрис Лестрейндж четырнадцать лет назад, в тот день, когда ее дочери исполнилось одиннадцать. Беатрис Лестрейдж, в девичестве Прюэтт, была натурой доброй и романтичной. Выданная замуж по расчету, о «люблю» она могла лишь читать в книгах. Пока не встретила магглорожденного волшебника. Запретная связь леди Лестрейндж с тем, кого ее муж яростно презирал, закончилась рождением ребенка — полного и абсолютного сквиба. Бастард не прожил и пару дней, а вслед за ним ушла и его мать, покончив с собой. Оставив дочь с пугающе мрачным и нелюдимым отцом и чувством, что ее предали. Много лет Лета верила, что осталась в роду одна, пока не нашла старое письмо, разбирая семейные сейфы. В письме говорилось, что ребенок был не умерщвлен, а только отправлен в Америку.

Лестрейндж покинула особняк и пошла прочь, слушая, как с тяжелым скрипом позади нее закрывается замок на высоких воротах. От прошлого и от ее рода у нее осталось только одно украшение — спрятанный от посторонних глаз под мантией кулон в виде цветка черной орхидеи, а воротам в Дом орхидей больше не суждено было открыться.

Два года спустя

Она всегда появлялась неожиданно и раньше, чем сама обещала. Говорила, в следующий раз увидимся месяца через два, не раньше, но не проходило и четырех недель, как Криденс снова замечал на улице знакомый силуэт, находил предлоги уйти из дома и, тщательно проверяя, не идет ли кто следом, скрывался в переулке, где она брала его за руки, и — о чудо — неведомая сила подхватывала их, затягивала в воронку. Криденс невольно закрывал глаза (каждый раз обещая себе оставлять их открытыми, но не выходило), и вдруг они оказывались совершенно в другом месте. Только что стояли посреди грязного переулка в Бруклине, и вот уже вокруг них ни людей, ни домов — сплошной лес. Она говорила, что в путешествиях через портал мало приятного, но Криденсу нравилось. У него до тошноты кружилась голова, ноги тряслись, и по приземлению он все время падал, но всегда ждал этого ощущения с трепетом. Волшебство, настоящее волшебство. Та малая часть, которой он мог коснуться. Она говорила, что сожалеет, потому что не может показать ему настоящую магию, ведь ее палочку могут отследить недоброжелатели, которые разлучили их однажды, а он заверял ее, преисполненный детским восторгом, что этого достаточно.

Выглядела она не так, как во снах, что снились Криденсу всю жизнь, сколько он себя помнил. Наяву волосы у нее были темнее: почти черные, на солнце отливающие шоколадом, и короткие, до линии подбородка, завитые по последней моде, а глаза не серые (как и у самого Криденса), а серо-зеленые, менявшие оттенок в зависимости от света, да и выглядела она моложе, но Криденс сразу же ее узнал, как только увидел впервые.

Он знал ее настоящее имя, но называл так, как она его просила, — Беатрис Певенси, а ее, вернее, их история вначале показалась вымыслом, и было бы сложно поверить в нее, если бы не его сны. Только одного Беатрис Певенси не могла ему обещать — магии, настоящей магии в его исполнении.

«Волшебство — это не только сила, что таится в нас. Есть зелья, руны, астрономия… Множество вещей, которым ты сможешь научиться. Я научу тебя. Как только мы уедем отсюда». Она сжимала в своих ладонях его руки, заглядывала в глаза. «Ты забудешь приют, а эту ужасную женщину больше никогда не увидишь, все это останется в прошлом!» — ее голос звучал мелодично и так вкрадчиво, а завитки темных волос обрамляли красивое лицо, и ничего больше Криденс не желал. Пока не появился другой.

Это был незнакомец лет сорока на вид, и он интересовался его приютской семьей. Беатрис взяла с Криденса слово никому не говорить о ней, и он молчал, тщательно прятал воспоминания, услышав однажды от Беатрис, что сильные волшебники умеют читать мысли, — а мистер Грейвс был силен, вне всяких сомнений. Мистер Грейвс был добр и ласков, так же, как Беатрис, и принадлежал ее миру — миру волшебства, о котором так сильно мечтал Криденс. Грейвс называл его особенным, залечивал раны одним касанием руки, даже не пользуясь волшебной палочкой, заверял, что Криденс обязательно научится колдовать, и по-братски обнимал на прощание так, будто мальчик много для него значил. И Криденс поверил ему. Он уговаривал себя, что Беатрис ошибается, ведь Грейвс явно могущественнее и сильнее. Криденсу были интересны и зелья, и руны из уст Беатрис, но он отчаянно желал ее, завороженно наблюдая, как рождается магия в ладонях Грейвса. Криденс ничего не говорил Грейвсу о Беатрис, держа данное ей слово, и потому что Грейвс искал ребенка не старше двенадцати-тринадцати лет. С Беатрис же молчал о Грейвсе, интуитивно понимая, что ей не придется по нраву этот человек и общение Криденса с ним. Но эти двое волшебников, сами того не подозревая, придавали Криденсу сил снова и снова возвращаться в приют и терпеть побои «матери», потому что он знал: скоро всему этому придет конец.

В ноябре исполнилось полгода знакомству Криденса с Беатрис, и в этот раз она, похоже, собиралась остаться верна своему предположению в их последнюю встречу, что появится вновь не скоро. Криденс знал всю ее историю, но понятия не имел, как она живет в Нью-Йорке; ему оставалось только ждать. Зато Грейвс стал появляться чаще. Необычайно дождливым даже для последнего месяца осени утром волшебник отыскал Криденса, когда тот вышел из приюта раздавать листовки Вторых салемцев, и вопреки ожиданиям мальчика отсутствию новостей не разозлился. Вместо этого вылечил раны от ударов ремня на ладонях — любимого наказания «матушки».

— У меня для тебя есть подарок, Криденс. Это знак отличия, особый знак. К тому же, с его помощью ты можешь связаться со мной, когда узнаешь что-то. — Грейвс наклонился к нему и надел на его шею кулон на длинной цепочке: странный символ, несомненно имевший веское значение, но Криденс не стал ничего спрашивать, не желая выглядеть глупцом, а только поблагодарил. — А это что еще… — Волшебник заметил черную плотную нить, уходящую за края рубашки, потянул, и в его руках оказалось украшение тончайшей работы в виде цветка с черным бриллиантом и двумя рубинами — цветка черной орхидеи. Украшение, которое не сделал бы волшебник, не говоря уже о простом человеке. Грейвс поднял глаза на Криденса, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Криденсу показалось, будто темные глаза Грейвса впиваются в него колючими иглами, и вдруг собственная память перестала принадлежать ему. Множество воспоминаний пронеслись картинками в мыслях Криденса, и он ничего не мог с этим поделать.

Сентябрь, еще тепло. Мантия Беатрис расстелена на поляне, а в руках у нее старая книга сказок, волшебных сказок. Беатрис смеется, но смех вдруг замолкает. Порывисто вскидывает руки к затылку и снимает украшение — красивый кулон в виде цветка.

— Возьми его, Криденс. Я хочу, чтобы он был у тебя.

— Но я… Как же… Я не могу… — Одного взгляда на кулон, который Беатрис опускает в его ладонь, достаточно, чтобы понять, что он не просто дорогой.

— Возьми, — настаивает она. — Наше поместье когда-то называли «Дом орхидей», потому что мама и бабушка выращивали эти цветы. У нас был такой красивый зимний сад… А теперь этот кулон — все, что осталось от тех времен. Я носила его много лет, теперь твоя очередь беречь его.

Дыхание будто остановилось и восстановилось снова, когда Грейвс прервал зрительный контакт и сорвал украшение, зажав кулон-орхидею в ладони. Криденс громко вдохнул, ощущая острую нехватку воздуха, и приготовился к злости Грейвса, но тот… развеселился. Увиденное позабавило мужчину, если не сказать, что обрадовало.

— Молодец, Криденс! Не то, чего я ожидал, но тоже весьма… — Не договорив, Грейвс похлопал мальчика по плечу и исчез привычным способом, растворившись в воздухе, оставив его наедине с собой. Криденс же мог думать только об одном: скорей бы появилась Беатрис. Теперь, когда Грейвс узнал про нее, она должна была знать про него тоже.

* * *

«Горшочек леприкона» был таким местом, куда мракоборцы периодически наведывались с рейдами, отлавливая некоторых личностей, но в общем и целом на существование подпольного паба закрывали глаза. «Горшочек леприкона» был таким местом, при виде которого, а тем более узнай, что ее дочь здесь не редкий посетитель, Беатрис Лестрейндж, утонченная леди, пришла бы в ужас. Но Беатрис уже много лет покоилась в могиле, а ее дочь, всегда державшаяся от подобных забегаловок подальше, искренне и абсолютно справедливо считая, что леди в таких местах делать нечего, внезапно обнаружила в себе тягу к пабу. Лишенная возможности колдовать, опасаясь быть вычисленной врагами своего бывшего наставника, Лета Лестрейндж без магии и палочки чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. Не стало важной составляющей ее жизни, основы всея, и это выбивало из колеи.

В пабе собирались такие же, как и она сама, маги и другие существа, ведущие подпольный образ жизни. Здесь наливали крепкий огневиски, от которого кружилась голова, — Лета попробовала один раз и с тех пор зареклась его пить — звучал джаз, уродливая гоблинша пела тягучую песню о любви на удивление красивым голосом, а девушку, что прятала лицо под мантией бутылочно-зеленого цвета, встречали как свою, как и многих других. Ее называли Беатрис, догадываясь, что имя фальшивое, но кого это волновало… В «Горшочке леприкона» каждый мог быть тем, кем хотел.

— Эй, Беатрис, потанцуй со мной! — окликнул ее Дерек, едва завидев.

— Да ты же мне все ноги отдавишь! — деланно возмутилась она под всеобщий хохот, но Дерек и не думал обижаться, а она — отказываться от приглашения. Дерек был волшебником лет тридцати пяти, занимающимся контрабандой. Он мог достать все что угодно и регулярно укрывался от мракоборцев с удивительным везением. Именно он доставал для Леты незарегистрированные порталы. Лета-Беатрис потанцевала с Дереком, потом еще с парой знакомых, когда вдруг грохнул, перекрывая певицу, голос одного из вышибал: «Мракоборцы!», и все бросились наутек. Лете удалось выскользнуть на улицу одной из первых, но трансгрессировать ей помешали. Чья-то рука сжала за локоть, и в отчаянии она пожалела о спрятанной палочке или хоть какой-нибудь — чужой, что еще лучше. Незнакомец увлек ее в закоулок, скрываясь от мракоборцев, которые их, впрочем, и не заметили, занятые другими, более интересными МАКУСА личностями. Волшебник (в том, что это был не простой человек, сомнений не было — Лета нутром ощущала вибрации исходящей от него силы, намного превосходящей ее собственную), накрыл ее тело своим, прижимая к холодной и шершавой кирпичной стене дома и тем самым лишив путей к отступлению. Лицо незнакомца было совсем близко, а его широкая ладонь стиснула ее талию в жесте вовсе не незнакомом.

— Какая неожиданная встреча, дорогая… — чужой голос был полон меда, но за обманчивой сладостью скрывались узнаваемые интонации. И от этого голова шла кругом… Лета невольно вцепилась крепкой хваткой в мужские плечи, то ли пытаясь не позволить ему еще больше сократить разделявшее их расстояние, то ли опасаясь, что не удержится на собственных ногах.

— Какое красивое лицо ты себе выбрал. И кто же это?

— Персиваль Грейвс. Глава Департамента магического правопорядка. Ну а как мне тебя называть?

— Беатрис… — Лета запнулась и нервно сглотнула под прицелом темных глаз, смотревших почти нежно. Почти — потому что она знала, кого скрывало это лицо. — Беатрис Певенси.

— Ну, здравствуй, Беатрис Певенси… — ласково повторил он, пробуя это имя на вкус. А затем наклонился и коснулся ее губ своими. Грейвс не торопился, исследовал губы Леты, вкушая их, как изысканное блюдо, и она не выдержала. Это лицо, губы были чужими, но поцелуй — совсем нет. Лета открылась, впуская его, державшего полное верховенство. Она так долго и старательно уверяла себя, что все забыла… Ее мысли не были для него секретом, и Грейвс наслаждался этим, как только мог. Это даже забавно: она могла бы противостоять ему как волшебница, он ведь столькому научил, а она всегда была сильной и способной и, несомненно, подняла бы свою палочку против него. Но как женщина была перед ним абсолютно бессильна. Он всегда наслаждался своей властью на ней.

— А ты знаешь, — Грейвс оторвался от сладких губ лениво и неохотно, — твой школьный приятель в городе, тот самый, что был так благороден…

— Что ты с ним сделал? — Лета мгновенно пришла в себя и собралась.

— Пока ничего. — Он усмехнулся, и вся иллюзия добродушия и мягкости испарилась с его лица. — Я в раздумьях…

— Не трогай его, слышишь? Не смей!

— О, кого-то мучает совесть! Мне начинать ревновать? — Грейвс усмехался и бахвалился, но быстро перестал, и лицо его стало пугающее жестким. — Вижу, все мои наставления и уроки прошли даром. Ты так ничего и не поняла.

— Не поняла? — Лета дернулась, но Грейвс с легкостью удержал ее на месте. — А куда привели меня твои уроки? Мою семью превратили в изгоев, а потом уничтожили…

— И ты так отчаялась, что опустилась до поисков своего братца-сквиба. — Лета слишком поздно поняла, что Грейвс проник в ее сознание. Попалась на старый, хорошо известный трюк. А он внезапно отпустил ее. Вот так взял и отпустил, слишком просто. И трансгрессировал с елейными едкими пожеланиями удачи в поисках, оставив ее теряться в догадках. Грейвс услышал призыв, но Лета об этом понятия не имела.

Лета все поняла слишком поздно. Когда город погрузился во тьму, а мракоборцы стали накрывать щитом станцию метро. В последний момент просочилась под замыкающимся щитом и тут же едва не угодила под обвал кирпичной стены, но эпицентр был дальше, и Лестрейндж помчалась туда, ведомая скорее предчувствием беды, нежели интуицией. Картинка в ее голове складывалась, как пазл по кусочкам. Та магия, которую она ощущала, стоило Криденсу разозлиться или расстроиться, искала выход и нашла его. А Грейвс… Ему нужен был кто-то подобный. Разрушительная сила обскури — идеальная находка для него. Вот только он ни за что не сумел бы им управлять!

— Криденс! Криденс! Стойте! 

Вокруг внезапно оказалось слишком много людей, президент МАКУСА и ее охрана. Ньют и кто-то еще. И Грейвс. Чьи-то руки успели перехватить Лету, когда белые лучи устремились к сгустку черной магии — тому, что было ее братом еще недавно, а теперь разлетелось в пыль, исчезло, растворилось в воздухе навсегда.

— Посмотри, Лета, посмотри внимательно. Ваш закон, о котором вы все так печетесь… — Грейвс повернулся к ней, не в силах скрыть досады и разочарования. — Кого защищает этот закон? Нас, волшебников? Или их? Почему мы должны ютиться на маленьких островках магии, когда весь мир принадлежит им? Наш мир огромен, а мы отдали его, подарили своими руками тем, кто не достоин и пыль стирать с наших сапог…

— Вы забываетесь, мистер Грейвс. Задержите его, заберите у него палочку, — приказала Пиквери, и мракоборцы выступили вперед, но куда им было до такого противника. Грейвс мастерски отбивал атакующие заклинания, выводя из строя охрану президента одного за другим. Для Леты все происходило, как в замедленной съемке. Вот взмах сине-зеленых крыльев птицы — питомца Ньюта, и Грейвс падает на колени. Кто-то разоружает его, и исчезают чары, открывая всем присутствующим настоящее лицо, скрывающееся за личностью Персиваля Грейвса. Лета сделала шаг назад не глядя, потом другой, и повернулась, медленно уходя прочь. Никто не останавливал ее. А у волшебницы так и стояла перед глазами ухмылка Геллерта Гриндевальда и его пусть и не такое красивое, но настоящее, пугающе настоящее лицо. Он наслаждался ее проигрышем, а она все потеряла. В этот раз действительно все. Брат, которого она искала и которого не смогла уберечь. Если бы она только знала… Как же она могла не знать, упустить, допустить такое…

В глазах предательски защипало, и Лета ускорила шаг. Вдруг вспомнились пустые и темные комнаты покинутого Дома орхидей, и так отчаянно и сильно захотелось вернуться туда. Домой.

Дубовые двери кабинета лорда Лестрейнджа распахнулись, и под звонкий смех на пороге появилась девушка на вид лет шестнадцати. Отец бросил на нее строгий взгляд, и смех оборвался. Только что походившая на веселый колокольчик девушка поникла, улыбка ее погасла, а от взгляда повеяло холодом.

— Прошу простить меня, отец, — она слегка поклонилась отцу, — сэр, — и его гостю. — Я не знала, что вы дома…

— Отправляйся к себе, Лета, — приказал лорд Лестрейндж жестким и холодным тоном, от которого у любого пошли бы мурашки по коже, но его дочь своей реакции никак не выдала, кивнула, повернулась на каблуках и пошла прочь. Внезапно в ее руках появился цветок черной орхидеи. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто автор колдовства, — девушка спиной ощущала на себе его взгляд.

В холодной камере, заблокированной сильнейшими заклятиями, Геллерт Гриндевальд распахнул веки и возвел глаза к серому потолку. Его кулак разжался — на ладони лежало красивое украшение из черного бриллианта и рубина в форме цветка.

В далекой Англии Лета Лестрейндж распахнула двери зимнего сада, не открывавшиеся уже много-много лет, и склонилась к земле, чтобы посадить первый цветок черной орхидеи.