Все шпионы должны гореть (джен)

Их всех собрали на большую площадь перед казармами, и Росинанта, и даже тех, кто был младше; на площади были домиком сложены доски, как будто для большого костра, только торчало вверх длинное, как мачта, бревно из середины.

— Это что? — спросил Росинант у ближайшего к нему кадета, а тот наклонился, сверкнул глазами в воодушевлении и ответил:

— Будут казнить шпиона! Прямо под носом адмиралов был, представляешь? А теперь поймали, наконец.

Шпиона? Росинант склонил голову набок, проследил глазами, как ведут по площади, а потом привязывают к бревну невысокого заплаканного мужчину. Рядом с досками встали двое дозорных с факелами.

Через несколько минут ожидания появился дядя Сенгоку. Долго читал с листка обвинения, а когда Росинанта потянуло в сон от длинных непонятных слов, громогласно объявил:

— Вот что случается со шпионами, и ни один не избежит подобной участи! — и махнул рукой. Дозорные поднесли факелы к доскам: те занялись пламенем, сначала неохотно, потом все быстрее. Привязанный мужчина обреченно заорал, а когда огонь облизал его ноги, завыл-зарыдал. Росинант смотрел, не отрываясь, а в голове билось: «Вот что случается со шпионами!»

Дядя Сенгоку, когда бывал в добродушном настроении, порой гладил Росинанта по голове и говорил негромко: «У тебя такой отличный фрукт. Самое то для шпиона, вырастим из тебя идеального разведчика!»

Такой судьбы для него хотел дядя Сенгоку, выходит? Если… Если он сам сейчас сказал, что «никто не избежит подобной участи»?

Мужчина кричал все громче. Росинант сглотнул подступивший к горлу комок, а потом увидел, как пузырятся ожоги на голых ногах шпиона; от ужаса его вывернуло прямо на белые брюки кадета рядом.

Тот завопил, и Росинант, протискиваясь между телами, ринулся прочь. Отчаянно толкаясь, он выбрался из толпы, чувствуя, как душат слезы и ужас; пока он бежал к казарме, незатихающий вопль осужденного звучал ему в спину, не сбавляя громкости.

Оказавшись в маленькой комнатке для младших, где висел и его гамак, Росинант вытащил из угла ведро и блевал в него, пока не стало нечем.

Они сожгли этого мужчину заживо, ошалело подумал Росинант, вытирая рот рукавом. Потому что тот был шпион, и следил не за пиратами, как надо, а за адмиралами.

Но какая разница. Если дозорные, которые добрые и справедливые, казнят так, то как казнят пираты, злые и жестокие?

Его снова стошнило, на этот раз — прозрачным с красными прожилками, и Росинант от вида крови перепугался ещё больше. Он заревел, захлебываясь в соплях, и ему вторили доносившиеся с площади вопли: один полный боли, другие, много — радостные, восторженные. Дозорным нравилось смотреть, как горит шпион.

Даже Доффи так никогда себя не вёл, ни на Мариджоа, ни потом, никогда не кричал радостно, когда кто-то умирал.

Росинант прекратил реветь сильно позже того, как затих вой. Потом, услышав шум приближающихся шагов, стремительно ринулся в уборную, вылил из ведра в дыру для отходов и вымыл в раковине лицо; притворился, что моет пол, когда в комнату заглянули старшие.

— А ты на площади не был, что ли? — спросили у него весело. — Ну и зря, такое зрелище пропустил!

Росинант выжал тряпку и вернулся к занятию, ничего не ответив; после мысли о Дофламинго в голове медленно начал зреть План, и отвлекаться было нельзя.

А вечером его позвал дядя Сенгоку. Росинант извел себя мыслями, пока медленно тащился до адмиральского корпуса: а не прямо ли сейчас дядя Сенгоку захочет его сделать шпионом? Если пираты потеряли одного своего, то нужно отправить шпиона и к ним, чтобы узнать их секреты. Вдруг отправят его, ну и что, что маленький, фрукт-то «идеальный». Росинант перекрестил пальцы и постучал в дверь.

Но дядя Сенгоку только накормил его печеньем и долго выспрашивал, не был ли Росинант сегодня на площади; Росинант спрятал глаза за челкой и говорил, жуя печенье: «Нет», «Точно нет, но крики слышал», и «Я полы мыл».

Зачем он соврал, сам понимал не совсем, но дядя Сенгоку вздохнул с таким облегчением, когда закончил задавать вопросы, что Росинант немедленно понял — врал не зря. Наверняка дядя Сенгоку не хотел, чтобы он видел, как казнят шпионов; если бы Росинант кого-то отправлял в шпионы, тоже не говорил и не показывал бы, что с ними случается.

— Дядя Сенгоку, — спросил Росинант позже, когда они вместе сели пить чай и кормить козочку листьями свежего салата. — А как назывался тот остров, с которого вы меня забрали?

— Зачем тебе?

— Для мемуаров, — сказал Росинант придуманную во время мытья пола фразу. Что такое «мемуары» он понимал смутно, но так всегда говорил лейтенант, ответственный за них, младших. Спрашивал у каждого: «Где ты был сегодня?», а потом записывал в книжечку и говорил вот так, «Это мне для мемуаров». На самом же деле ему было нужно название острова совсем для другого — письмо без адреса отправлять бессмысленно.

Дядя Сенгоку расхохотался, и Росинант тихо выдохнул в кружку: кажется, сработало.

— Сант-Моник. Дать тебе бумагу, писатель?

— Дайте, — охотно согласился Росинант и под пристальным взглядом коряво выписал: «Дядя Сенгоку спас меня с острова Сант-Моник и привез в Дозор». Эта фраза тоже была частью Плана — дядя Сенгоку одобрительно покивал, когда Росинант закончил и показал.

Они посидели ещё немного — Росинант сложил бумажку вчетверо и сунул в карман — а дядя Сенгоку с очень довольным лицом дал ему несколько белли «на мороженое», и выпроводил из кабинета, спать.

Росинант подкинул монетки в руке. Этого в Плане не было, но совпало очень удачно — деньги ему понадобятся, чтобы отправить почтовую чайку, а его личная заначка была далеко, закопана под деревом в парке.

Он дошёл до библиотечного зала, уселся за дальним столом, удостоверившись, что никто не смотрит; разложил бумажку и помусолил карандаш.

Как бы написать.

Первым делом он жирно зачеркнул «дядя» и «спас», приписал сверху вместо этого «Адмирал» и «похитил». Погрыз кончик, задумавшись. Надо как-то так, чтобы сразу было понятно — его, Росинанта, нужно отсюда спасать, пока не сделали шпионом и не сожгли.

«Мне тут очень плохо», написал Росинант. Это было не совсем правдой, потому что иногда бывало и весело — когда они не отрабатывали начальную строевую подготовку или когда Росинанту не выговаривали в очередной раз за что-то плохо отмытое или сломанное — то есть, редко.

Больше ничего умного в голову не шло, и Росинант решил писать, как есть.

«У меня есть фрукт Наги-Наги. Меня хотят сделать шпионом. Сегодня одного шпиона сожгли. Я думаю, меня сожгут тоже, когда я вырасту. Спаси меня, пожалуйста».

Вот, вот так честно, и никакого вранья.

Росинант подписал внизу адрес своего отделения Дозора, тщательно вывел, высунув кончик языка: «Твой брат, Росинант Донкихот».

Потом достал из общего ящика с канцелярией конверт, убрал туда письмо и красиво перевязал сверху бечевкой, чтобы получилось трубочкой.

Вот так, и План уже почти выполнен, осталось только отправить.

Росинант активировал фрукт, окружив себя Сферой Тишины. Поднялся в башню почтовых чаек, прошёл мимо дрыхнувших, как обычно, дозорных — охрана почты была самым теплым местом, кому могло прийти в голову украсть птицу? — и, выбрав себе маленькую чайку с хохолком над глазом, опустил в кружку перед ней две монетки.

— У меня письмо на Сант-Моник, для Донкихота Дофламинго. Тайное. Отнесешь?

Чайка щелкнула клювом, склонив голову на бок, и под её пристальным взглядом Росинант опускал монетки по одной, пока не кончились. Вот ведь жадная птица… Но Росинант в чем-то её понимал. Почтовые чайки, помимо выделенной порции рыбы, могли заработать себе на лакомства, разнося личные письма и газеты — на часть собранной суммы птицам покупались разные вкусности. Чем больше налетаешь — тем больше и вкуснее поешь, так что жадность в жёлтых чайкиных глазах была вполне оправдана.

— Всё, больше нет, а тут почти пятьдесят белли, — сказал Росинант, наклонив к ней кружку. — Так что, отнесешь?

Чайка немного помялась и наконец, высокомерно подняв клюв, протянула ему лапу.

— Вот спасибо! — обрадовался Росинант, привязывая к цевке трубочку письма. — Запомнила? Тайное письмо для Донкихота Дофламинго. Если все пройдёт хорошо, получишь столько же, — Росинант постучал по кружке, — и котлету тебе принесу.

Кажется, теперь чайка была полностью удовлетворена. Она пару раз ударила крыльями, проверяя, не слишком ли тяжелая ноша ей досталась, а потом цапнула Росинанта за протянутый палец и вылетела в окно.

Росинант сунул в рот пострадавший палец, и, все ещё накрытый Сферой, бесшумно вернулся в казарму. То, что в коридоре он обрушил висящие на просушку сети, не считается — никто же не услышал.

А ночью ему снова приснился кошмар, где Дофламинго застрелил папу. Обычно после таких снов он просыпался с криками, которых все равно никто не слышал, фрукт ночью включался сам, — но этим утром, ковыряя бетонную кашу в железной миске, призадумался, и над отправленным письмом, и над смертью папы. Дядя Сенгоку постоянно говорил, что брат у него злой, и только чудовище могло убить собственного отца, а раз он убил папу, может поступить так и с ним, Росинантом. Но папа перед смертью не кричал совсем, улыбался только и извинялся, а потом Доффи выстрелил и папе больше не было больно. А вот тот шпион умирал долго, и вопил не переставая.

Умирать совершенно не хотелось, но если подумать, лучше как папа, быстро, за секунду, чем как вчера. Да, точно.

Решив так про себя, Росинант сунул в рот ложку, скривился, и пока их лейтенант не смотрел, выгреб кашу в мусорное ведро.

Теперь оставалось только ждать и надеяться, что чайка доберется до нужного острова и найдет Дофламинго. И, конечно, что тот захочет его спасать, но жить надеждой — что найдётся еда, что их не убьют, что не влетит за сломанные швабры — Росинанту было не привыкать.

Прошло сколько-то недель — и Росинант начисто забыл и о письме, и о своих страхах — чайка так и не вернулась, и напомнить было некому. Их маленький отряд учился стрелять, и Росинант уставал за день слишком сильно, чтобы думать о чем-то, кроме как собирать оружие и делать так, чтобы отдачей не било в лицо.

А одной такой ночью, когда обессиленный Росинант спал в гамаке — месяца через три после отправленного письма — лицо вдруг накрыло чем-то плотным, холодным и вязким: ни вздохнуть, ни закричать. Росинант проснулся, распахнул глаза и увидел нависающую над ним тень, высокую и широкую.

Он забился, попытался вывернуться — от недостатка воздуха уже искрило в голове — но тень вдруг обволокла его всего, залепила холодным уши, рот, глаза, только нос позволила высунуть, сделать вдох, — и вместе с ним проскользнула в открытое окно.

От ужаса Росинанта парализовало. «Это чудовище, и оно меня сожрет», подумал он и попытался расплакаться, но получалось только шмыгать носом, из плотно залепленных глаз слезам было некуда течь.

Тень выплюнула его из себя где-то на пляже, место Росинант не узнал. Как только рот освободился, он заорал:

— Не ешь меня!

А потом зажегся фонарь, и тень сразу превратилась в большого, странного вида — но всё же человека, и из-за спины у него появился Дофламинго, в чистой новой одежке и чёрных квадратных очках.

Росинант обмер.

— Доффи… — он шмыгнул носом, и слезы наконец полились свободно. — Доффи, я что, сплю?

— Не ори, — сказал Дофламинго. — Или ори, но с фруктом, нам не надо, чтобы все дозорные сбежались, мы и так сюда еле попали.

Человек-тень захихикал, и свисающая у него из носа сопля смешно заколыхалась.

— Да, задал ты нам своим письмом задачку. Хоть бы обратный адрес нормально написал, мы этот остров три дня исследовали, пока не нашли казармы для мелких.

Как только тот сказал про письмо, Росинант вспомнил, удивился, обрадовался и тут же расстроился — но ведь чайка обратно не прилетала, наверное, он все-таки спит, а сон сейчас снова превратится в кошмар, где Дофламинго будет стрелять сначала в папу, а потом в него, Росинанта.

Но Дофламинго не спешил вытаскивать пистолет; он подошел, поднял Росинанта с песка и обнял так, что хрустнули ребра.

— Я думал, ты сбежал или умер, — сказал Дофламинго и сунул ему в руку платок, вытереть лицо. — Кончай рыдать и пойдем. Нам надо уплыть до рассвета.

— Ты все-таки приплыл меня спасать? — запоздало сообразил Росинант. — И ты заберешь меня отсюда?

Дофламинго крепко взял его за руку, потащил вперёд, пока Росинант на слабых ногах волочился за ним; сказал:

— Ты мой брат. Конечно, я приплыл тебя спасать, и больше тебя никто не обидит.

В воздухе ощутимо повисло недоговоренное «Кроме меня», но Росинанту стало совершенно всё равно. Больше никакой строевой подготовки! Бетонной каши! Дяди Сенгоку с его «идеальным шпионом!»

Потрясенный этими мыслями, он вцепился в Дофламинго в ответ и снова заплакал, на этот раз уже от радости, а Дофламинго смотрел на него, бесшумно рыдающего в Сфере Тишины, — и широко улыбался.

— Всё будет хорошо, — сказал Дофламинго и помог забраться в лодку. — Ты вернулся, и теперь всё будет действительно хорошо.

Росинант только кивал, не в силах перестать счастливо реветь.